Ах, эта первая любовь! Отрывок из повести

    Ах, эта первая любовь!
Лето перевалило за свой экватор. Вот уже и август напомнил о себе праздником Ильи. Лёшка никогда не любил маминого напоминания, что скоро придёт Илья, наделает гнилья. После праздника Ильи только и разговоров что нельзя купаться. Говорили, что вода порченая и можно разных болячек заиметь.
И правда, вода после Ильи, в водоёмах покрывалась зелёной плёнкой и была, какая-то, мутная. Но, как можно отказаться от искушения искупаться, если солнце палит немилосердным теплом. Спасение только в тени и в прохладной воде. Да и кто мог им запретить? А рекомендовать - не запрещать. Вот и кишела вода в ставке детворой.
Лёшка с Валькой и Колькой топали по, нагретой солнцем, дороге к пруду, где слышались голоса от писклявых – маленькой мелкоты, до голосов, которые уже басили, как
взрослые мужики. Вся эта разноголосица радовала слух трёх дружков. Они ускорили шаг, подымая босыми ногами горячую, дорожную пыль. Сквозь этот хор пацанячих голосов, пробивались писклявые голоса девчонок. Почему-то, в те времена не принято было  совместное купание пацанов и девок. Наверное, этому запрету способствовало одеяние женской половины. Пацанам, что? Есть на тебе трусы – вот тебе и ежедневная одежда для лета, и купальные плавки, и всё остальное. А девчонкам приходилось туго. Не у всех то и лифы были. Не говоря уже о плавках. Длинные рейтузы – вот и весь купальный атрибут, да и то у старших. Мелочь писклявая не имела и этого. Вот и купались девки отдельно, на другом конце пруда. Как говорится – голь на выдумки хитра. Вот и девичий состав ухитрялся создать свой купальный комплект. Старшие одевали мамины лифчики и свои рейтузы, кто поменьше – зашивали снизу обыкновенную майку и получался прекрасный, закрытый купальник. А малыши и вовсе купались голышом. Вот эта кричащая, визжащая толпа купалась на другом конце пруда, туда поближе к зарослям лозняка в воде и зарослями клена на берегу. Ну, разве можно было упустить такой момент и не подразнить длинноволосых русалок. Условия идеальные. Заросли лозняка подступают почти к самой девчачьей купальне, дальше несколько ив, полощущих свои ветки в воде. На этих ивах девки развешивали свои платья. А с тыльной стороны, по берегу, кленовые заросли подступали почти к самому берегу, оставляя для пляжа полоску земли, шириною в несколько метров. Идеальное место, чтобы застать врасплох. Но, на берегу, девки постарше могут поймать и отстегать крапивой. А то и трусы снять и пустить по пляжу голым. Попробуй, отвоюй тогда у них свою одежонку. Только за выкуп. А выкуп ой, какой не простой. Но это отдельный разговор. Так-то самый идеальный вариант – это по воде. Тихонечко подныривая, пробраться под прикрытием кустов лозняка к их купальне, поднырнуть и, если повезёт, сдёрнуть с какой-нибудь зазевавшейся пигалицы, рейтузы. Это считалось высшим пилотажем. Для этого, поднырнув, нужно видеть объект в воде. Это было не так просто. Дно было илистое – полно мулу. От этого вода была мутная, как осенний, туманный день. Так что этот трюк удавался далеко и далеко не всегда. А вот вынырнуть поближе, и, зачерпнув со дна рукой комок мулу, запустить им какой-нибудь особи с длинными волосами, в голову – это было пару пустяков. Пацану помыть стриженую голову – минута дела, а вот с длинных волос вымыть жирную грязь – это проблема. Девки, за такое хамство, поймав какого-нибудь мушкетёра, наказывали беспощадно. Попавший в их лапы наказывался крапивной экзекуцией, намазывался коровьим навозом, а, бывало, натирались шиповником. Это было жестокое наказание. Из плодов шиповника делалась кашица и, этим зельем, натирался пойманный пленник. Эта экзекуция была самая бесчеловечная. Кто хотя раз соприкасался с внутренностями этих красивых плодов, потом ещё долго и долго чесался, как от коросты. А натереть тело – это как на пожаре пострадать. Следы от такого массажа не проходили много дней. Так что, попасть в руки этих фурий, значит обречь себя на жестокие муки.
Трое друзей-мушкетёров об этом сейчас не задумывались. Каждый думал, что это может случиться с кем угодно, но только не с ним. Святая наивность! Лёшка смог в этом убедиться очень скоро.
Раздевшись на другой стороне пруда, (а что голому раздеваться – шляпу снял - вот и готов), друзья тихонько зашли в воду и, как буйволы, (только голова торчит), под берегом, прячась в зарослях, пробрались к девчачьей купальне. Крики и смех, фонтаны брызг не давали возможность девкам вовремя заметить опасность. К зарослям лозняка  они, вообще, боялись приближаться. Заросли кишели лягушками, а за лягушками охотились ужи. Их тоже здесь водилось несметное количество. Не один раз Лёшка наблюдал, как уж охотится за лягушкой. Та, как под гипнозом, смотрит ужу в глаза, кричит, а убежать не может. Уж тихо подползает и делает молниеносный бросок. И вот уже лягушка, трепыхаясь задними лапами, торчит в пасти ужа. Ещё несколько движений и лягушка плывёт в утробе охотника на середину туловища. Лёшка всегда удивлялся, как в такой маленький рот, влезает такая большая добыча. Это уже потом, когда начал изучать зоологию в школе, узнал причину этого феномена, а на данном этапе своей жизни не переставал удивляться.
Друзьям, под прикрытием кустов, не составило труда приблизиться к девчачьей купальне незамеченными. Оставшееся расстояние не составляло препятствия, чтобы  проплыть под водой и сделать своё «черное дело». Друзья переглянулись между собой. Каждый наметил себе жертву. Валькин кивок – и головы исчезли под водой. Лёшка наметил себе жертву – свою соседку Раю. Она была дальше всех от берега и в одиночестве развлекаясь, собирала, упавших в воду, бабочек. Расстояние под водой быстро сокращалось.  Видимость была никакая. Лёшка смотрел во все глаза, но в мутной воде различить что-то было очень сложно, да ещё и мутная вода раздражала глаза. Но вот какая-то тень мелькнула перед Лёшкиными глазами. Он мгновенно изменил направление и, догнав тень, схватил её руками. Это оказалась нога. Даже, будучи в воде, он услышал истошный крик. Нога дёрнулась и, в этот момент, Лёшка получил удар пяткой в лоб. От неожиданности, чуть не наглотавшись воды, вылетел пробкой на поверхность. О, кошмар! Над ним нависло лицо здоровой, грудастой девки. Мутная вода сыграла с ним злую шутку. Он потерял ориентировку и ухватил эту, почти взрослую, грудастую фурию. Она кинулась к нему, пытаясь ухватить его за волосы, но, коротко стриженая голова не дала этой возможности. Лёшка, глотнув новую порцию воздуха, мгновенно нырнул. Быстрыми движениями, упираясь ногами в илистое дно, ушел от погони.
Вынырнув метров за пять, сгрёб рукой кусок мула, и запустил в преследовательницу. Попасть не попал, но грязь упала прямо перед лицом, забрызгав и облепив грязью  её волосы. Разозлённая «амазонка» кинулась догонять своего обидчика. Но кто поймает в воде голыми руками? А Лёха чувствовал себя в воде нисколько не хуже, чем утка. Он только скалил зубы, дразня, злую как ведьма, девицу. Наконец, ему надоело это занятие, да и грозный запал пострадавшей упал. Она, ругая, на чём свет стоит, Лёшку, поплыла к берегу. А у того созрел новый план. Видать, не вся дурь выветрилась у него из головы. Он смотрел на вербу, на противоположной стороне, которая, как новогодняя ёлка, была увешана девчачьей одеждой. Платьица, сарафаны, панамки – всё было аккуратно развешано на дереве.
Послышался свист. Из-под густой вербы, опустившей свои ветки почти к самой воде, выглядывали физиономии Вальки и Кольки. Им повезло больше. Они чётко достигли своей цели и девчачий крик, и визг был им наградой. Не дожидаясь погони, быстро ретировались из «поля боя». Лёшка присоединился к ним и  изложил свой новый план.
-Сейчас незаметно обойдём берегом и спрячемся в кустах, напротив их купальни. Смотрите, сколько «барахла» висит на вербе. За ним никто не смотрит. Стащим несколько и завяжем на них узлы. Не забудьте каждый узел намочить. Сами знаете – мокрый узел развязать почти невозможно, хоть отрезай.
Колька даже взвизгнул от удовольствия. Пусть знают наших, мокрохвостые. Валька, как старший, подумал, и вынес свой вердикт:
           -Класс! Стоящее дело. Не будем тянуть резину. Погнали.
Эх! Знал бы Лёшка, чем это для него закончится. Но, как говорится – каждое зло должно быть наказуемо. Не было исключения и для Лёшки. А пока они скрытно, прячась в зарослях бурьянов, пробрались к девчачьему пляжу. Несколько минут отсиживались в кустах выясняя обстановку. Никоим образом нельзя выдать себя заблаговременно. Тогда весь план насмарку, да и беды не оберёшься. Толпа разозлённых девок – это грозное войско. Лёшка ещё помнил удар пяткой в лоб.
Но, вот, как будто, всё в порядке. Почти вся длинноволосая орава плескалась в воде. На берегу только грелись несколько голозадых малышек. Валькин знак рукой – и вот все трое сидят уже под вербой. Ещё раз осмотревшись, принялись за своё «чёрное дело». Каждый взял по одежонке и быстро завязывал узел, а то и по два. Намочить в воде – секундное дело. Валька, окунув очередное платье в воду, прошептал:
-Заканчиваем, братва, а то заметят. Смываемся по быстрому.
Валька с Колькой быстро исчезли и растворились в кустах. Лёшку же чёрт дёрнул завязать ещё одно платье. Лучше бы он этого не делал. Не успев затянуть узел потуже, он почувствовал на своей шее, чьи-то руки.
-А-а-а! Попался, гадёныш! Теперь ты мне ответишь за всё. Ах, ты, выродок. Девки! Сюда! Быстрей. Поймала!
Крепкие руки держали его за шею, а толстая коленка упёрлась ему в спину. Лёха попробовал вырваться, но не тут то было. Это была та деваха, которая звезданула его пяткой в лоб. «Ну, всё, попал, с тоской подумал. – Теперь она на мне за всё отыграется».
С криками и визгом из воды стали выскакивать на помощь подруге другие девчата.
-Катька, держи его! Сейчас мы ему покажем, где раки зимуют. Кать, а как ты его поймала? Это же Лёшка-Клоп. Он же, как хорёк, шустрый, в любую дырку проскользнёт. Вот это удача! Это же один из самых вреднючих пацанов. Ну, держись, Клопик, мы тебя сейчас пытать будем. Ты нам за всё ответишь и за всех. Дружки твои бросили тебя? Наверное, сейчас наблюдают за тобой и лыбятся от удовольствия. Радуются, что попались не они. Ты, Клопик, не волнуйся – мы тебя немножко будем бить. Нет, нет. Не кулаками и не палками – крапивой тебя, крапивкой. Вот, сейчас скинем штаны, да по голому заду пройдёмся веничком из крапивы, а потом ещё, для большего удовольствия, шиповника тебе насыплем в трусы. Как тебе такое? Ты же, гадёныш, сколько мне пакостей наделал? Я же теперь голову никаким «лугом» не отмою. И дождевая вода не поможет от этой мазуты, какой ты меня вымазал. Да, я тебя удавить готова.
Лёшка, как загнанный зверёк, со страхом и злобой смотрел на всех, пытаясь хоть как-нибудь ослабить Катькину хватку. Но, не тут-то было. Крепкие, работящие руки, цепко его держали, а коленка больно давила между лопаток. Бегая взглядом вокруг и пытаясь найти хоть какой-нибудь выход, он, как будто, споткнулся. Из-за спин девчат, окруживших его плотным кольцом, на него смотрели огромные глаза. Лёшке показалось, что на него смотрят два больших блюдца, обрамлённых длинными ресницами и подчёркнутые сверху черными, как смола, бровями. «Елки-палки – это же Нинка, Катькина сестра. То же лицо, те же косички, с заплетёнными, красными ленточками и завязанные бантиком на концах. И веснушки те же. Вот только их стало намного меньше, и они стали бледнее. И откуда только на такой веснушчатой физиономии, нарисовались такие черные брови? Это же она целый год сидела за партой впереди Лёшки. У него всегда «чесались» руки дёрнуть её за косу, развязать бант, а то и толкнуть под локоть, чтобы кляксу посадила в тетрадке. Она никогда не ругалась, не лезла дать сдачи, как другие девчонки, а только смотрела на него с осуждением. Лёшка иногда смущался этого взгляда, и тогда ещё больше бузотёрил. Наловить мух и натолкать в чернильницу-неразливайку – это было пустяковым для него делом. А нет мух – порвать промокашку мелкими кусочками и опять же нафаршировать ими чернильницу. В первом случае, наколов пером муху, обязательно посадишь кляксу, во втором – это безуспешное тыканье ручкой в чернильницу, а эффект нулевой – кусочки промокашки давно и полностью упитали в себя всё чернило. Но, это ещё не вся беда. А теперь попробуй, выковыряй из чернильницы кашицу из промокашки. Не пробовали? Попробуйте и убедитесь, что это почти безнадёжное дело и растягивается этот процесс на длительное время.
Вытворял всё это Лёшка с Нинкой почти безнаказанно. С другими такие фокусы не проходили. За такие дела или получал кулаком между лопаток, или книжкой по башке, а то и жалоба учительнице. Так что с другими – себе дороже, а эта пигалица никогда, никому не жаловалась. Только укоризненным взглядом смотрела на обидчика. Иногда в этих глазах-блюдцах появлялись слёзы, и тогда Лёшка сам себя ненавидел, но, войдя в раж, остановиться уже не мог. Проклятый характер! Сколько раз он из-за этого страдал.
Вот и теперь Лёшка смотрел в эти глаза, глядевшие на него с осуждением, жалостью и ещё с чем-то, неуловимым, но отчего у него учащённо застучало сердце, вспотели ладони и он, не выдержав её взгляда, воровато отвёл глаза в сторону, как нашкодивший щенок. Но в душе осталось что-то тёплое и приятное, отчего он забыл о своём безрадостном положении, что он в плену этих разъярённых «амазонок». Но этот взгляд, эти глаза посылали надежду, что всё будет хорошо, что всё скоро закончится.
Лёшка с такими противоречивыми мыслями, всё же, делал попытки освободиться от крепких Катькиных рук. Но, увы! И только тоненький Нинкин голосок прозвучал, как гром среди ясного неба:
-Кать, а, Кать, отпусти Лёшку. Ему же больно. Катя, он больше не будет.
Голос звучал так жалобно, и так просящее, что все вокруг мгновенно замолчали. Только Нинкин голосок  звучал в этой наступившей тишине, как писк комара в душный, летний вечер.
Катька, обалдевшая от такого поворота событий, невольно отпустила руки. Лёха, мгновенно оценивший ситуацию, почувствовав, что клещи, державшие его всё это время мёртвой хваткой, ослабли, сделал ещё одну попытку освободиться. Он, втянув голову в плечи, согнув спину дугой, сделал сальто. Потом, прокатившись колесом по траве, вскочил на ноги и через секунду был уже возле ближайших кустов.
Катька, ещё не поняв случившегося, только хлопнула ладонями и истерично закричала:
-Нинка, бестолочь, что же ты наделала?
Лёха, ещё не веря в своё освобождение, почему-то стоял возле спасительных кустов и не убегал. Катерина, поглядывая то на Лёшку, то на свою сестру, поняла, наконец, что «хорёк» ускользнул и его уже не поймаешь. Потом со зла чертыхнулась и, вперев руки в боки, сосредоточила свой взгляд на Лёшке. Тот, чувствуя свою относительную безопасность, однако, внимательно наблюдал за всей толпой. И, при малейшем признаке погони, готов был дать стрекача в чащу кустов. Но, Катерина, поняв бессмысленность погони, со злобой выдавила из себя:
-Ну, вот что, Клоп, ты хоть и прыткий, как хорёк, но мы же не последний раз встречаемся. Благодари, конечно, эту дурочку лупоглазую, но я же не дам тебе нигде прохода. Лучше давай мировую заключим. С тебя фант. Исполнишь его – всё, мир и ты прощён. Что, согласен?
Лёха, ещё ничего не поняв, машинально кивнул головой.
-Вот и хорошо. Девки, какое наказание или просто фант мы ему придумаем?
Вся толпа загудела, как пчелиный улей. Каждый выкрикивал своё предложение. В этой разноголосице, когда никто никого, кроме себя,  не слушал, раздался опять голос Нинки, не очень громкий, но достаточный, чтобы все замолчали и с удивлением уставились на это  непонятное создание.
-Пусть сегодня ночью на кладбище насобирает жучков-светлячков и принесёт нам.
Все с изумлением продолжали смотреть на Нинку. У всех на лице был один вопрос: «И что же дальше?»  Опешил от такого поворота событий и Лёшка. Он сразу представил себе эту проблему. Пойти толпой, с пацанами это одно дело, самому… О-хо-хо! Катька же только крякнула, как утка.
-И, что дальше? Какая нам польза от твоих фонариков?
Нинка, опустив глаза, всё же тихим, но твёрдым голосом сказала:
- Во-первых – это на кладбище. Только там сейчас водятся светлячки. Во-вторых – не каждый пацан пойдёт ночью в лес, на кладбище. Вот пусть он и докажет, что он настоящий пацан. И последнее – скоро закончатся тёплые ночи и светлячки пропадут. И, вообще, они такие красивые.
И если бы девчачья стая не была так возбуждена. То многие заметили бы хитроватый блеск её глаз, прикрытых длинными ресницами. О, женское коварство и хитрость! Это в них впитывается, наверное, с молоком матери.
Катька вопрошающим взглядом обвела своих подруг. Она поняла, что её младшая сестра, по существу, спасает Лёшку от более жестокого наказания. В душе она даже возгордилась своею младшей сестрой. «Это же надо, пигалица, чего придумала», но всё же спросила:
-Ну, что скажете?
-Пусть сегодня же принесёт трофеи на «пятачок». Сегодня будут танцы. Витька-гармонист приехал из города.
-Все согласны? – прозвучал Катькин вопрос. Но уже не как вопрос, а как факт согласия. – Понял, Клоп, чтобы сегодня были светлячки. И чтобы на всех. Все хотят живую брошку. Попробуй не выполни – не жить тебе больше, - уже с долей иронии промолвила Катерина. Все облегчённо вздохнули. Катька топнула ногой, чуть наклонившись к Лёхе. Того, как ветром сдуло. Только кусты зашелестели. Испытывать судьбу дважды у него желания не было.
                *                *                *
Душная ночь. Воздух кажется густым, как сироп. При резких движениях тело сразу покрывается влажной испариной. Тишина на кладбище и только цикады поют свою бесконечную песню. И в эти жаркие, душные ночи происходит таинство жизни. Начинается брачный период жучков-светлячков. Лёшка тихонько пробирается между могил по густой траве, зорко всматриваясь в темноту. Жутковато. Временами, по спине пробегает внезапный холодок. Но данное слово нужно выполнять. Пацан сказал – пацан сделал. А если не сделаешь – какой ты пацан? Любая пигалица будет тыкать в тебя пальцем и смеяться.
Вот, как будто, что-то сверкнуло в густой траве. Стоп! Не раздавить бы. Тихонько раздвигает руками траву. Так и есть. Маленькое создание светит мягким, каким-то, неземным светом. Он ждёт свою подругу, указывая ей путь. И маленькая, невзрачная букашка, завороженная этим светом, спешит к нему. Инстинкт продолжения рода толкает её к этому слабому, но такому манящему, огоньку.
Отыскав десятка полтора маленьких фонариков, и поместив их в спичечный коробок, Лёшка стал выбираться с этого, такого привычного днём, места и такого таинственного ночью. Каждый шорох, метнувшейся из-под ног, ящерицы, фырканье ёжика, недовольного тем, что ему помешали ночную охоту, шорох ночных птиц в ветках деревьев, тёмные тени летучих мышей, мелькающих в лунном свете – всё это придавало таинственности и сказочности окружающей обстановке.
Лёшка давно усвоил, что мёртвые не кусаются, но непроизвольный страх холодком гнездился где-то внутри, под ложечкой. Возвращаясь, Лёшка не пошел обратным путём, которым шел сюда, а сделал небольшой крюк, чтобы выбраться из зарослей кустарника и пойти по наторенной, освещенной луной, тропке. Лучше бы он этого не делал. По мере его продвижения по тропе, кузнечики замолкали и только, когда он удалялся метров на несколько, опять заводили свой оркестр.
Лёха шел не спеша. Тропа тропой, но в лунном свете кочки прятались, а ямки казались только тёмным пятном. И вот в такой момент, когда молодец только поднял ногу, чтобы сделать следующий шаг, как из-под ног выскочило что-то тёмное с таким шумом и свистом, как будто над головой пролетел реактивный самолёт. Лёшка от неожиданности, со всего маху упал задом на траву. В первое мгновение он не мог издать ни единого звука, только зевал ртом, как рыба на песке. Только спустя некоторое время, он издал нечленораздельный звук – что-то среднее между хрюканьем свиньи и визгом собаки, которой наступили на хвост. Только потом до него дошло, что это была стая куропаток. Безусловно, он не первый раз встречался с этой птицей. Но это всегда случалось днём, при солнечном свете, а услышать звук взлетающей стаи ночью, да ещё на кладбище – это нужно иметь железные нервы взрослому мужику, а пацану малолетнему сам Бог велел испугаться. Что, собственно, и произошло. Долго он ещё сидел, приходя в нормальное состояние, с онемевшими ногами. Ноги не хотели слушаться, но, после нескольких попыток, он всё же поднялся. На беду, с перепуга, он выронил коробочку со своими, живыми фонариками. «Чёрт! Где же их теперь искать?» – чертыхнулся Лёшка. Опустившись на колени, он стал ползать по траве, тщательно перебирая руками высокую зелень. На его счастье, коробок, упав на землю, немножко раскрылся и два жучка, выпав, светились, как два глаза неведомого зверя. Лёшка вздохнул с облегчением. Ещё бы! Перспектива, возвращаться опять на кладбище, к этим могилам и тёмным кустам с высокой травой вокруг – это, увольте. Во второй раз он не пошел бы ни за какие коврижки. Гори огнём эта гордость, и престиж крутого пацана. В конце концов, с Катькой он, как-нибудь, разобрался бы. Подумаешь – девка, хотя и большая, как сарай с пристройкой, а всё ж девка. А вот пацаны доставали бы, а это уже не шутка. Ну и пусть. Их бы на его место.
Лёшка, с облегчением, поднял два выпавших жука и, водворив их опять в коробок, крепко зажал в руке. Карманов в его летнем одеянии не было. А дальше, чутко прислушиваясь к ночным звукам, не спеша, направился вниз, к дороге. Опустившись к первому дому, вздохнул с облегчением. Здесь он на коне! Здесь он уже, почти, у себя дома. От пережитого волнения, в ногах, всё ещё, чувствовалась слабость. Решив немного передохнуть, уселся прямо на тротуар, опустив ноги в водосточную канаву. Земля, нагревшаяся за день, отдавала до сих пор своё тепло. Просидев какое-то время на тёплой земле, совсем расслабился. Решил немножко «посидеть» на спине. Улёгшись на тёплую землю, невольно закрыл глаза. События сегодняшнего дня давали о себе знать. Приятная слабость разлилась по всему телу. Какое блаженство! Тёплая ночь, тишина, и в этой тишине только оркестр цикад играет свою бесконечную музыку. Красота! Пролежав, какое-то время, Лёшка открыл глаза. На него с тёмного, ночного неба смотрели мириады звёзд. Он уже знал некоторые созвездия. Вот ковш Большой медведицы, вот Малая медведица, вот, как любила говорить покойная бабушка, стожары. А Млечный путь протянулся от одного конца неба к другому. Бабушка называла его – Чумацкий шлях. Она говорила, что по нему чумаки ездили в Крым за солью. «Интересно, как это они умудрялись по нему ездить? Что, вверх колёсами? Чудны твои деяния, Господи». Лёшка представил себе, как из широких казацких шаровар выпадали табак, их знаменитые люльки. А соль? Как же соль? Так вот почему этот Чумацкий шлях белый. Весь посыпан белой солью. Чудно!»
Лёшка ещё долго лежал, всматриваясь в черную бесконечность, и всё мечтал и мечтал. И вот, в мечтах своих он летал  от одной  звёздочки к другой. И он не делал никаких усилий для этого, а только раскинул руки, как крылья. И парил, и парил над землёй.               
Интересно, а какая земля с высоты? Какой видят её птиц, летающие днём в высоком небе? А какой она видится из самолёта?» Лёшка, в общем, видел это в кино. Но это в кино. Там это так быстро и непонятно.
В тёмной вышине ночи мелькали беззвучные тени летучих мышей. Их было так много, и они летали так быстро, что Лёшка никак не мог понять – как это они в темноте, летая так быстро, ни разу не столкнулись между собой, не зацепились за ветки деревьев?
Вдруг в ночной тишине послышалось жужжание, похожее на звук летящего самолёта, но, намного тише. Что-то тяжелое упало возле Лёшкиных ног. Он, как ошпаренный, вскочил на ноги, внимательно всматриваясь в то место, где только что находились его ноги. В бледном свете луны, он увидел черное, рогатое чудище. «Фу, ты – это же жук-птицеед». Большой, на половину Лёшкиной ладони, жук сидел не двигаясь. Его большие рога шевелились у него на лбу. Лёшка, иногда, ловил их для забавы, тешась тем, как жук крепко хватал палку своими рогами. Отобрать её у рогатого чудовища было не просто. Хватка железная. Не позавидуешь пичуге, которая попадёт к нему в лапы.
План созрел мгновенно. Оторвав два широких листа лопуха, росшего под забором, завернул в них жука. Спрятать его было некуда. Нести же просто в руке – себе дороже. Жук – тварь сильная и, всё время,  норовил схватить его своими грозными рогами.
Где-то, возле конторы, послышался звук гармошки. «Ага, правду Катька говорила, что будут танцы. Вот и хорошо. А я ей отмщу за все свои сегодняшние унижения». Зажав в одной руке коробок с жучками-светлячками, в другой запеленатого жука, быстро направился на звук гармошки. Танцы были в самом разгаре. Витька с ожесточением растягивал меха своей гармошки. «Полька» сменялась на «Краковяк», вальс на «барыню». Что бы перевести дыхание, танцоры заказывали частушки. И здесь начинается настоящий концерт. Две певуньи становились по обе стороны от гармониста и состязания начинались. Частушки сменяли одна другую, каждая отвечала на претензии другой. Потом менялись исполнительницы, и менялся смысл и содержание частушек. От весёлых и задорных, на скарабезные и злые. Всё чаще и чаще звучали частушки с матерными словами. Это придавало состязанию исполнительниц уже не состязательного, а оскорбительного характера. Понятно, что матерные слова – это словесные помои. Но кто осудит их в этой нелёгкой жизни? Сложившийся, на тот момент, быт исповедовал вот такие выражения своего душевного состояния и на эти «словесные помои» никто не обращал внимания, принимая их как данность.
Лёшка тихонько, чтобы не быть замеченным, подошел к гуляющей толпе. Обведя весёлое собрание взглядом, увидел Катьку – она как раз заканчивала очередную частушку. Хохот и одобрение было наградой самодеятельной артистке. За спиной сестры виднелось конопатое Нинкино личико. Лёшку, где-то внутри, царапнуло угрызение совести от задуманного им, но вспомнив своё унижение возле ставка, отбросил все сомнения и за спинами толпы стал пробираться к своей жертве. Но, всё же, перед этим решил исполнить своё обещание. Приблизившись к Нинке, он тихонько потянул её за сарафан. Та испугано обернулась, но, увидев Лёшкину физиономию, улыбнулась такой улыбкой, что у Лёшки опять что-то дрогнуло в груди. Он приоткрыл коробок с жучками. Все мысли можно было прочесть на её, ещё детском, но с такими умными глазами, лице. Она бережно взяла  в руки светящихся букашек.
-Раздай девчатам. Здесь много. Хватит всем, - шепотом промолвил малолетний Дон Жуан. Нинка, не откладывая дела в долгий ящик, метнулась раздавать фонарики подружкам. Первый прицепила сестре. Катька, сразу не сообразив, с недоумением смотрела то на сестру, то на фонарик, а потом, вспомнив дневное происшествие, промычала что-то нечленораздельное, обвела взглядом танцплощадку, наверное, ища виновника. Но тут её опять потащили упражняться в частушечном злословии, на которое она была большая мастерица. Лёшка, прятавшийся за спинами, незаметно подкрался к Катьке и быстрым движением посадил ей жука-птицееда на густые волосы. Не испытывая больше судьбу. Метнулся в сторону, под защиту, растущих рядом, акаций. Осталось только ждать. Время шло. Закончили петь частушки уставшие певуньи. Гармонист решил немного отдохнуть. Выкурил папиросу, заботливо прикуренную его поклонницами. Вскоре гармонь заговорила новой мелодией. Вальс, «Дунайские волны», снова закружил пары в танце. Пар с девчонкой и парнем было не очень много, а в основном, девка с девкой. Но, были и парень с парнем. Но это были те, кто, практически, не умел танцевать или те, кто ещё стеснялся пригласить девчонку. Между танцующими крутилась и мелкота. Это девчата Лёшкиного возраста и поменьше. Мелькали в этой кутерьме и Нинкины косички. Трава на «пятачку» танцплощадки была выбита ногами, так что, над танцующими стояла туча пыли. Но это мало кого волновало.  Какое это имело значение по сравнению с тем удовольствием, какое давала эта нехитрая музыка и общение молодых душ.
Лёшка, было, уже загрустил. Эффекта от его проделки не было никакого. «Наверное, жук упал на землю и его затоптали, - промелькнуло в Лёшкиной голове. Но в этот миг истошный крик раздался над танцующей толпой. Это был крик абсолютного ужаса, который можно услышать только в минуты самой большой опасности. Визжала Катька, а с ней и её напарница по танцу. Катька топала ногами и, одновремённо, махала левой рукой, а правой держалась за свою роскошную гриву. Подружка зажала ладонями свои щёки и визжала в унисон Катьке. Временами, когда их голоса попадали в резонанс, ушные перепонки присутствующих вибрировали с такой же частотой, как глотки Катьки и её подруги. Тогда в головах слышался звон, как в церкви, когда на праздники звонили во все колокола.
Подружек обступила толпа и все с недоумением взирали на них. Никто ничего не мог понять. Только Витька-гармонист не растерялся. Положив гармошку на табуретку, подскочил к визжащей Катерине. Он быстро сообразил причину. Прикрикнув на неё, чтобы стояла смирно, он оттянул её руку и ухватился за шевелящийся комок волос на Катькиной голове. Для него стала сразу понятна причина. Огромный, рогатый жук запутался в густых, Катькиных волосах. Когда Катька перестала визжать, Витька попытался освободить жука из волос. О-о-о! Не тут-то было. Это оказалось не таким простым делом. У жука, кроме рогов, ещё было несколько пар ног с когтями и зазубринами по всей их длине. Жук так запутался в волосах, что стал похожим на шелкопрядный кокон. Пока Витька освобождал жука, Катька скулила, как маленький щенок и тряслась в ознобе, словно её вытащили из холодной воды, как Му-Му. А вся компания, наконец, поняв причину Катькиного переполоха, теперь ржали во все глотки. Сплошной смех стоял над площадкой. Катерина только всхлипывала, да размазывала слёзы по грязному лицу, покрытому пылью.
Витька с трудом освободил жука из Катькиных волос. Для этого ему понадобилось отломать жуку рога, и оторвать ноги. Только вот так, по отдельности, смог повытаскивать запчасти от жука и, только потом, освободить туловище жука. Катька, как только её освободили от рогатого квартиранта, кинулась домой. Лёшка видел, как мимо него промчалась её фигура, издающая угрозы и проклятья в чей-то адрес. Он не сомневался, что это касается непосредственно его.
К большому Лёшкиному удивлению, встретив Катерину на следующий день возле колодца, он не услышал от неё ни слова в свой адрес. Только взгляд из-под нахмуренных бровей, да губы, сжатые в две тонкие полоски, говорили Лёхе, что ещё не вечер и ответ будет. А, может, она не осмелилась больше воевать с ним, решив, что это себе дороже. Однако, злобу затаила. Это Лёшка понял через много времени, но это было в другой истории, а сейчас он тоже не проронил ни слова и, молча, набрав воды, поспешил домой от греха подальше.
                *                *                *
Прошло несколько дней после описанных событий. Август брал своё. Ночи стали холоднее. На ставке появилась зелёная плёнка-плесень. Купаться же детвора не перестала, а только игрища на воде начинались ближе к обеду. Вода к этому времени прогревалась от, ещё по летнему, греющего солнца. Приближался праздник «яблочный Спас». Мама съездила в город к тете Ксении. У неё дома, в саду, росли красивые и вкусные яблоки. У деда Пивня купила стакан мёда.
-Всё. Будем праздновать, как люди, - с гордостью говорила она. – А ты не вздумай яблоки по садам воровать. Есть ворованные яблоки на праздник - большой грех. Смотри мне, убоище, - пригрозила она.
Лёшка пропустил материнское назидание мимо ушей. «Не обязательно тащить яблоки домой. Если что – в шалаш к Вальке. А Валька, может быть, принесёт мёда. Хвастался, что дед Петро накачал с двух ульев целое ведро мёда. Было бы неплохо. И везёт же Вальке».
С этими мыслями он выскочил на улицу, стараясь улизнуть из дома. Вдогонку послышался голос матери:
-Принеси воды из криницы и не вздумай убегать, а то я вижу, что ты уже «лыжи навострил». Работа для тебя есть.
Наклонив голову, послушно вернулся в дом. «Эх! Не успел, - подумал с горечью. А теперь ещё и работа какая-то». Тут же, не откладывая, взял вёдра и коромысло. Носить вёдра на коромысле он научился совсем недавно. Раньше, как ни старался, а домой приносил по полведра – остальное оставалось на пыльной дороге. А недавно он, как-то, неожиданно нашел ту точку, то равновесие, которое позволяло донести вёдра, практически, полными. О! Он гордился этим. Ещё бы – не каждая взрослая тётка умела это. Теперь не болели ладони, не болели руки в плечах. Вот, только, с непривычки, на худых Лёшкиных плечах, на костяшках, появились мозоли. Но и эти видимые признаки вскоре исчезли.
Весело посвистывая, держа в одной руке коромысло, в другой вёдра, размахивая ими, сшибал придорожные лопухи. Возле колодца кто-то копошился. Подойдя ближе, он узнал Нинку. Та, набрав почти полные вёдра воды, пыталась поднять их коромыслом на плечо. Но её худенькая спина и тонкие руки, по-видимому, ещё не в силах  были осилить такую тяжесть. Как она не старалась, больше чем на десять сантиметров поднять вёдра не могла. Слышалось её всхлипывание. Ей так хотелось быть взрослой, и носить не по пол ведра, а по полному, но, увы – силёнок было ещё маловато. А так как она стояла к Лёшке спиной, то, занятая своим делом, не слышала, как тот подошел к ней. И только когда тот подошел почти вплотную, и нечаянно цокнул вёдрами, обернулась на звук. Лёшку как огнём обожгло. На него смотрели те же глаза-блюдца, заплаканные и несчастные. В них сразу отразилось всё: и беспомощность, и неловкость, и стыд. Весь этот вид делал её такой несчастной, что он, недолго думая, бросил свои вёдра и коромысло и мигом подскочил к ней.
-Давай, помогу.
Нина, жалобно глядя ему в глаза, кивнула головой. Лёха, поднатужившись, поднял вёдра и водрузил на худенькое Нинкино плечо. Та, от такой тяжести, присела и, чуть не уронила вёдра на землю. Подхватив вовремя груз, Лёшка поставил вёдра на землю.
-Зачем же ты набрала столько? Ты же ещё каши мало поела, чтобы носить такие полные вёдра. Эх, ты! Пигалица, - по-взрослому сказал и, недолго думая, поднял вёдра себе на плечо. – Пойдём. Я тебе помогу отнести.
Нинка, благодарно улыбнувшись, согласно опустила глаза. А Лёшка уже топал по дороге к её дому. Коромысло больно давило на плечо, но он мужественно терпел, даже не делая попытки переложить коромысло с плеча на плечо. Без передышки он, вряд ли, донёс бы вёдра до её дома, но, благо, жила она намного ближе, чем он. Поставив вёдра возле калитки, гордо сказал:
-Вот так! Знай наших, - и, не вступая в дальнейшие разговоры, побежал назад, к колодцу. Его вёдра и коромысло сиротливо ждали его. Вот только чей-то телёнок, видимо, отвязался и хотел пить, тыркался носом в пустую посудину. Набрав воды, дав ещё и телёнку напиться, поспешил домой.
-Ну, тебя только за смертью посылать. Где тебя носило? Я уже заждалась.
Лёшка молча снял с плеча вёдра, что-то пробурчал себе под нос и пошел в дом. Ну, что он будет объяснять мамке, как глаза-блюдца подвигли его на героический поступок? Не хватало, чтобы она обозвала его женихом без штанов. От мам ничего не скроешь. Они всё замечают.
Побродив, какое-то время, бесцельно по дому, Лёшка вышел во двор. Мама на летней печке во дворе готовила обед. Внутреннее материнское чутьё подсказывало ей, что с её оболтусом происходит что-то, не совсем понятное. Какая нормальная мать не заметит изменения в поведении своего дитяти?
Естественно, из-за своей занятости, не всё и не всегда замечалось, но постоянное нормальное общение со своим ребёнком дают гарантию, что любые изменения в поведении ребёнка будут замеченными. Так и в этом случае. Наталья заметила странноватое, на её взгляд, поведении Лёшки. Всегда такой непоседа, в любой момент готовый выкинуть какой-нибудь фортель, теперь ходил тише воды, ниже травы, а проще, с задумчивым лицом. На все вопросы отвечал невпопад. Ну, какая, у нормальной матери, первая реакция на такие симптомы – заболел. Вот и Наталья переполошилась и стала повнимательней присматриваться к сыну.
Побродив по двору, тот пошел в сад, сорвал несколько слив, но жевал их неохотно и без аппетита.
-Сыночек, у тебя болит что-то? Почему у тебя такой вид, как будто тебя в плуг запрягали  и пахали на тебе поле? Ты не молчи. Говори маме.
Тот махнул рукой и продолжал бесцельно бродить по двору. Наталья от волнения за состояние сына, забыла, что за работу хотела ему дать. Дрова кончились. Нужно было принести хворосту из лесу. Да, вылетело всё из головы. А Лёшку, тем временем, ноги сами несли к калитке. Через минуту он уже шагал по улице прямиком к Нинкиному дому. Прошелся мимо её ворот туда, сюда. Никого. Было видно – по двору бегал маленький поросёнок, заглядывавший во все дыры, перекидывая своим пятачком то ведро, то какую-то кормушку с кормом для курей. Наконец, ему это надоело, и он принялся гонять курей. Те, в испуге, подняв громкий крик, разбегались по двору. Вот, только петух гордо стоял на одном месте и одним глазом поглядывал на разгулявшегося забияку. Тот, разогнав всех курей и цыплят, подбежал к петуху. Петух стоял столбом на одном месте и внимательно отслеживал ситуацию. Поросёнок беззаботно подбежал к владельцу куриного гарема, и хотел ковырнуть его своим рыльцем. Но, петух зорко наблюдал за нарушителем спокойствия. И только тот хотел ткнуть свой пятак петуху под бок, как тот мгновенно клюнул в розовый поросячий пятачок. Поросёнок, издав звук похожий на скрип, внезапно, открывшейся двери, отскочил в сторону. Он, в пылу своего увлечения, сразу не понял, откуда получил сдачи в нос. Какое-то время с недоумением смотрел на петуха, а потом, хрюкнув, побежал дальше, по пути опрокинув поилку с водой. А петух? О-о-о! Петух какое-то время ещё постоял на одном месте, гордо поглядывая по сторонам. Наверное, был очень горд тем, что отстоял свою территорию, а, заодно и свою честь. Потом, отыскав какое-то зёрнышко, зарокотал, созывая весь свой гарем, чтобы похвастаться своей находкой. Куры и цыплята, как с цепи сорвавшись, бежали к нему, рассчитывая на лакомство. И вот, когда всё семейство почти сбежалось, как петух клюнул находку и спокойно проглотил её. Сбежавшиеся куры, разочарованные такой наглостью, какое-то время безмолвно смотрели на своего «благодетеля» и с безразличным видом разошлись по двору, по своим куриным делам.
Лёшка, с интересом, наблюдавший эту сцену, прикидывал, как вызвать Нинку из дома. Постояв немного, он, недолго думая, поднял небольшой камушек и запустил им во двор. На беду, бросок оказался очень удачным. Камень попал прямо в петуха. Что здесь началось!? Петух поднял такой крик, что всполошился весь его гарем, который громким криком не отставал от петуха. Поднялся такой шум и гам, что хоть святых выноси. Не выдержал такого бедлама и Нинкин Барбос. Выскочив из будки, где, после сытного обеда, спокойно отдыхал, кинулся с громким лаем бегать по двору. Сориентировавшись в обстановке, он кинулся к калитке. Лёшка, видя такой поворот событий, ради осторожности, отошел на пару шагов назад. Пёс с разгону прыгнул на калитку, громко лая и в своей собачьей злобе, скалил огромные, желтые клыки. Страдалец от испуга отскочил ещё дальше. «Фу, ты, придурок. Ещё перепрыгнет через забор. Эх, невезуха. И где же это Нинка застряла? И что можно делать в доме? От такого шума и гама и мёртвого можно поднять». И не дождавшись предмета своего воздыхания, побрёл дальше по улице. Вдогонку ему взбешенный Барбос изливал свою собачью злобу на бедной калитке. «Собака бывает кусачей, только от жизни собачей», - крутились в голове строчки какого-то стишка.
Поравнявшись с перекрёстком, стал решать куда идти - налево вниз к ставку или прямо, к лесу. «Пройдусь мимо ставка, а там, низом и к лесу Может кого встречу. И куда все подевались?» - с обидой, (вот только на кого) подумал Алексей.
И! О, чудо! Навстречу поднималась Нинка с пустым ведром в руке. Лёшка воспрянул духом.
-Ты откуда, да ещё с пустым ведром?
-Да я телёнка ходила напоить, а он почему-то, закапризничал, не стал пить. Поставила ему пойло, он понюхал, мотнул мордой и всё в траву. Такая жалость. Что я теперь маме скажу?
Лёшка посмотрел вниз, в сторону луга. Там мирно пасся тот самый телок, которого он недавно поил.
-Нин, так я его уже напоил. Вот, как только помог тебе воду донести, вернулся, а он гоняет мордой моё пустое ведро. Ну, я его и напоил.
-Ой, Лёшенька, спасибо. А то я уже испугалась – не заболел ли? Что бы я маме сказала?
Лёха от её похвалы и такого внимания к своей особе, совсем расцвёл. Физиономия его расплылась в улыбке, как у Буратино. Он сейчас чувствовал себя как во сне, когда без крыльев летал над лесом, ставком, над своим домом. Ощущение необычайной лёгкости и сейчас чувствовалось во всём теле. Нина застеснялась, яркий румянец заиграл на её веснушчатом личике.
-Лёш, я что тебе хочу сказать? Берегись. Катька после того случая не на шутку разозлилась. Грозилась всё равно тебе отомстить. Ты берегись. Не попадайся им, когда они кучей, а то не вырвешься. Второй раз светлячки не спасут.
-Хорошо. Спасибо, Нина, а то точно, крапивы попробовал бы. Ты меня спасла тогда. Нин, а, Нин, выходи сегодня вечером гулять на улицу. Посидим у тебя на лавочке.
Не знаю, Лёша. Мама вряд ли пустит. Она и так на Катьку сердится, что та каждый вечер на танцульки бегает. А мне, так вообще, говорит, что я ещё малолетняя пигалица, а туда же. Знаешь, как обидно. Как  работать целый день, так не пигалица. Нинка туда, Нинка сюда, Нинка то, Нинка сё.
-Ну, если сможешь, приходи. Я буду ждать на лавочке. Посидим, поболтаем.
Нинка тихонько засмеялась и, помахивая ведром, побежала к дому, а Лёшка, окрылённый такой перспективой и надеждой, подался вниз, к ставку. На противоположной стороне купались детдомовские малыши. С тех пор, как вывезли больших, с которыми была постоянная война, завезли малышей-сирот. Правда, круглых сирот между ними было не очень много. Основная масса – это детвора родителей, лишенных родительских прав, а многих одинокие матери сдавали в детский дом, чтобы не умерли с голоду. Вот сейчас и плескалась эта мелкота на мелководье, мелькая голыми задами.
Лёшка прошел мимо, мало обращая внимания на голопузую детдомовскую мелюзгу. Ноги сами несли его на девчачью купальню. Здесь у него были самые острые воспоминания и самое большое фиаско. Здесь он прокололся, попался в «капкан». Это был его позор, но это было и то, от чего, при воспоминании, у Лёшки, от волнения замирало сердце, стучало сильней в висках и, главное, ему всё время хотелось думать об этом. Что это было? Он и сам не знал, но своим маленьким сердцем понимал, что это то, что взрослые называют любовью.
Что такое любовь – Лёшка, в общем то знал. Он видел «ахи» и «вздохи» парочек, танцующих на «пятачке». Много раз видел пары, гуляющие в лесу. Очень часто видел то, что ему видеть было ещё не положено. Но жизнь есть жизнь и куда же от неё спрячешься? Леса, окружающие село, были, как зелёный оазис. Рядом дымили заводы Славянска, Краматорска, Дружковки, а дальше Константиновка вносила свой вклад в задымление окружающего воздуха. А здесь, как на другой планете. Чистый воздух и зелень, окружающих село лесов, привлекали рабочий люд этих городов на отдых в этот райский, по здешним меркам, уголок. Близко, дёшево и, как говорится, сердито. Каждое воскресенье приезжали машины с отдыхающими. Иногда этих групп приезжало очень много, но всем хватало места в этом райском уголочке.
Для сельских пацанов это были самые доходные и урожайные дни. А как же иначе? Отдыхающие привозили с собой водку, вино, ситро, сладости. Не просто привозили в сумках, а целыми ящиками. И куда всё это определялось? Конечно, в тень и конечно подальше в лес. Некоторые не ленились – оборудовали для себя мини-подвальчики. Выкапывали ямы, накрывали их ветками и травой. Вот тебе и подвал. Хранились напитки целый день прохладными. Вот такие схроны были настоящей находкой для пацанов. Естественно, перед этим велась тотальная разведка по всем правилам военного искусства. А это пацаны умели не хуже настоящих разведчиков. Постоянные игры в войнушку давали такие навыки, что им могли позавидовать и профессионалы. Слежка велась, по возможности, за всеми гуляющими компаниями. По мере принятия горячительных напитков, внимание отдыхающих ослабевало, разговоры становились всё откровеннее, смех всё громче. Вот и первая песня зазвенела в воздухе.
                По диким степям Забайкалья,
                Где золото роют в горах,
                Бродяга судьбу проклиная,
                Тащился с сумой на плечах.
Лёшка не один раз слушал эту песню. Её прекрасно исполняла мама, в редких случаях, правда. А случаев, при такой убогой жизни, бывало совсем не много. Так вот, каждый раз, слыша эту песню, всегда удивлялся: «Ну, где же в диких степях возьмутся горы? Что-то здесь не так. Вечно эти взрослые напутают что-нибудь». И сейчас, слыша эти строки, опять замыслился над несуразицей слов – степь и горы. Но время шло. И вот наступал момент, когда каждый слушал только себя, а проще, все уже были хорошо под  «парами». Вот и наступал момент истины. Осторожно, по-пластунски, вдвоём подбирались к подвальчику с запасами. Остальные вели полное, тотальное наблюдение. Малейшее перемещение отдыхающих фиксировалось,  и лазутчики предупреждались условными сигналами. Вот и схрон. Брали, в основном, ситро, а часто и вино с водкой. Сами ещё не пили, но потом, у старших пацанов  можно было обменять на папиросы и сигареты. Брали и харчи. Стащить банку кильки в томате, а то и селёдку – считалось большой удачей. Хлеб тоже шел под милую душу. Правда, воровали понемногу, чтобы было незаметно для, изрядно выпившей, публики. Добытые трофеи  сносились в один котёл. Но вот, в гуляющих компаниях, - в какой раньше, в какой позже – наступал ответственный момент. В пьяных компаниях начинался конфетно-букетный период. Кто успевал к этому времени принять за «воротник» больше нужного, тот укладывался  в тень в объятия Морфея, а более трезвые или более предусмотрительные предавались извечному, первому библейскому греху, а проще, расходились по укромным местам. Да-а-а! Это было представление похлеще кино. Что кино? В кино всё было не живым. Здесь же была живая жизнь во всей её красе. Правда, иногда пацаны на самых интересных моментах, пугали актёров, кидая палку, ком земли или повернувшийся гриб. Естественно, представление сразу прекращалось, и актёры ретировались со сцены. Но эту дикость позволяли себе очень редко. Ведь это были самые удобные моменты для получения дополнительной добычи. Ведь здесь и воровать то ничего не надо было. После окончания спектакля, участники представления, обычно, собирались наспех, и старались побыстрее покинуть сцену. А так как они, в большинстве случаев, перед входом на сцену, скидали почти всю одежонку, которой летом было и так не очень много, то впопыхах забывали много мелких вещей.
Трофеями становились папиросы, сигареты, выпавшие из карманов деньги, расчёски, а бывало, и кошельки. Действовал железный закон – деньги доставались нашедшему, а всё остальное в общую кучу или, за ненадобностью, выбрасывалось.
Так, что такое любовь по взрослому, Лёшке объяснять не надо было. В его возрасте все пацаны знали, откуда дети берутся, но всё это воспринималось, как развлечение и не более. Приезжающие, отдохнув, уезжали. Это были не знакомые люди. И, увидев один раз, вряд ли потом встречались ещё раз. Другое дело – свои. Местные. А таких выслеживали специально. Ну, как же? Это же такой случай – выследить, а потом шантажировать. Дразнить по-разному, напоминая самые интересные моменты, которые, особенно женская половина, старалась не афишировать. Не исключались и настоящие конфузы. Один из таких конфузов случился и с Лёшкой. А начиналось это довольно давно. Одной из любимых учительниц Лёхи была учительница украинского языка, Марья Григорьевна. Молодая, на то время не замужем, учительница была для Лёшки непререкаемым авторитетом. Украинский язык он учил с усердием, да и школа их была, к тому же, украинская. Будучи ещё и школьным библиотекарем, Марья Григорьевна, в буквальном смысле, подсадила его на книги. А проще – подбирала для него книги индивидуально. Когда Лёшка прочитал  «Незнайку и друзей», «Буратино», «Маугли», пришла очередь «Как закалялась сталь», «Чапаев» и других патриотических книг. Но, пришло время, когда Алексей прочитал все более значимые книги в школьной библиотеке. Этим, всё же, не кончилось. Марья Григорьевна начала снабжать Лёшку книгами со своей личной библиотеки. «Три мушкетёра», «Зверобой», все книги Майн Рида – всё это было прочитано Лёшкой на одном дыхании. С большим интересом была прочитана книга «Пётр Первый». Венцом же этого общения стали книги: «Пармская обитель», «Джен Эйр» и, наконец, «Гаргантюа и Пантагрюэль». Предложить двенадцатилетнему мальчику книгу такого содержания – это было смелым решением учительницы. Когда он пришел возвратить книгу «Гаргантюа и Пантагрюэль», последовал вопрос:
-Ну, как книга? Понравилась?
Ответ был неоднозначный. Вместе с неопределённым пожатием плечами, на лице появился лёгкий румянец. Опущенные глаза  и горящие уши выдавали Лёшкино состояние.
-Интересно. Но, всё же, я не всё понял.
-Это ты о каких книгах?
-Да, я о «Пармской обители» и «Джен Эйр».
-А «Гаргантюа и Пантагрюэль»?
-Интересно, но совсем ничего не понятно. В жизни, ведь, так не бывает, как и в «Гулливере».
Отвечая на последний вопрос, было видно, что он лукавит, и учительница это заметила. Опущенные глаза и лёгкая, блуждающая улыбка на его детских губах, выдавали его. Не так прост был этот мальчик с пытливым умом. После этого случая наступили летние каникулы, и Лёшка не виделся с Марьей Григорьевной. Но доверительные отношения остались. Это была их маленькая тайна. Лёшка никому ни слова не обмолвился. Все знали – Лёшка  любит читать и М.Г. снабжает его книжками. Больше этого ничто никого не интересовало.
Это случилось в один из июньских дней. В воскресенье, как часто бывало, в лес стали съезжаться городские отдыхающие. Пацаны были в боевом настроении. Разведка докладывала, где расположились отдыхающие компании. В этот день отдыхающих групп было, к всеобщей пацанячей радости, очень много. Расположились они и в Граковом урочище, и в развилках, и возле питомника. Братва разделилась на небольшие группы. Лёшке с Валькой и Колькой достался питомник. Это был самый отдалённый участок. Чтобы не терять времени, двинули туда пораньше. Нужно, ведь, выбрать места для наблюдения, осмотреть все подходы, да и отходы на всякий, непредвиденный, случай, а такие случались, когда приходилось срочно ретироваться. Иногда в компаниях попадались абсолютные трезвенники или те, кто уже бывал здесь и знал нравы местной братвы. И тогда они становились большой проблемой, а иногда, вообще, непреодолимой. И можно было только жалеть тех малолетних флибустьеров, которым попадались такие бдительные стражи.
К большому огорчению Лёшки и К*, им попалась именно такая компания. Расположились все под сенью большого, раскидистого дуба. Запасы свои сложили тут же. Рядом. Подобраться близко не было никакой возможности. Долго разбойничья шайка наблюдала из своей засады, но ничего не изменилось. Правда, компания разгулялась, многие пары, как обычно, стали разбредаться по лесу, но на месте оставался худой старик. Он не уставал помогать принявшим дозу, превышающую их возможности, наливать желающим и смотреть за запасами. Этот старый, сухой, как давний пень, старик, не пригубивший ни одной рюмки, ни на минуту не оставлял без внимания всю поляну и всех присутствующих. Друзья поняли, что здесь у них облом. Ничего им не светит сегодня. Надо было, что-то решать.
Когда на поляне остались одни пьяные, отдыхающие в тени, да старик, не перестающий зорко следить вокруг, было принято решение оставить свой пост и пуститься в свободное плаванье, а, проще, разойтись по одному и отслеживать влюблённые парочки. Так и сделали. Каждый побрёл в своём направлении. Лёшка заприметил весёлую парочку, которая раньше других ускользнула из-под зоркого глаза старика. Девица громко смеялась, часто, без явной причины, а парень, изрядно выпивший, но держался молодцом. Он нежно обнимал свою спутницу за талию и, часто наклоняясь, что-то шептал на ухо своей пассии. Та смеялась ещё громче и игриво била веточкой липы парня по лицу. Долго ещё слышался затихающий девичий смех.
Лёшка подумал, что там ему не придётся долго ждать и наблюдать за любовными утехами молодой парочки. Особого интереса он к этому не проявлял, так как насмотрелся на это не один раз. Его интересовала девичья сумка, которая висела у девицы на руке. Да кошелёк, который парень переложил из кармана в карман, когда доставал расчёску. Определив направление, по которому они ушли, он прикинул в уме, где они могли быть. По этому направлению он знал три укромных места, где парочка могла уединиться. Немного подумав, направился на самую дальнюю поляну. Он знал о ней. Приходилось бывать. Заросшая со всех сторон кустами шиповника и боярышника, была покрыта густой, высокой травой. Лесничий никогда здесь не косил траву – была очень маленькая площадь, да и подъезда близкого к ней не было, а таскать вручную сено за двести метров не очень-то и хотелось. Так что, здесь всегда был покой и тишина. Сюда редко кто наведывался. Послышался тревожный голос иволги. «Да, это там», - мелькнула мысль. – Но почему иволга отзывается? Она, ведь, птица осторожная». Но размышлять было некогда. Время шло, а ему ещё надо незаметно подобраться и найти укромное место.
Пройти ухоженной тропкой было минутным делом. Вот и куст терновника, и маленький проход, а дальше мелкий кустарник дикой вишни. Впереди куст орешника, а за ним и заветная поляна. Окруженная кустами шиповника и боярышника, она цвела всеми красками разноцветья. Боясь заранее выдать себя, он проскользнул, как ящерица, между двумя кустами боярышника и стал обходить поляну по периметру, высматривая, где же укрылась парочка. В один из просветов между кустами мелькнуло что-то яркое и красивое. У Лёшки ёкнуло сердце. «А это ещё откуда? Что-то знакомое. Стой – это же платье Марьи Григорьевны». Пробравшись поближе, он увидел, что на кусту действительно аккуратно развешено яркое платье и, что это платье его любимой учительницы, уже никакого сомнения у него не осталось. Как? Откуда? В первые минуты до его сознания не могло дойти, как оказалась здесь Марья Григорьевна. Он столько раз видел эти интимные ситуации, но, то было с другими людьми. В основном, это были приезжие отдыхающие. Иногда это были свои, молодые девки, а чаще всего – незамужние вдовы, которым в этой жизни на семейную жизнь рассчитывать навряд ли приходилось. Всё, что было с ними – это, как само собой разумеющееся. Никаких вопросов на этот счёт не возникало. А вот, чтобы с его любимой учительницей – такого он понять не мог. Для Лёшки она была как икона, как святая, которой нужно поклоняться. А святые, как известно, не грешат. А тут – на тебе. Лёшка тупо наблюдал за, развернувшейся перед ним, житейской картиной. Парня он тоже узнал. Это был, недавно приехавший на побывку, морячок, сын деда Пшонки. Только вчера он видел его пьяным и орущим песни о Севастополе. О том, как город покинул последний моряк, как бушуют волны морские и много ещё чего горланил по «пьяной лавочке» моряк-отпускник. Но увидеть его со своей учительницей, да ещё здесь, да ещё в такой пикантной обстановке – это было выше его понимания. Он даже подумать об этом не посмел бы, а увидеть воочию выходило за рамки его понимания. «Как же так? Как же она могла? Она же учительница! А я то, дурак. Какой же я дурак». Эти мысли кружились в Лёшкиной голове, перебивая одна другую. Возникало множество вопросов, на которые он не мог дать ответа. Он продолжал сидеть не шевелясь. Слушал счастливый женский смех, рокочущий, вкрадчивый мужской, звонкие звуки поцелуев. Сидел, как во сне. Ему казалось, что всё это ему снится, и, что сейчас он проснётся, и это всё исчезнет. Он помотал головой, как лошадь, отгоняющая назойливых мух. Но ничто никуда не исчезло, только картина переменилась. Его любимая учительница стояла во весь рост и, счастливо улыбаясь, надевала своё яркое платье. Поднявшись, моряк тоже приводил себя в порядок. Отряхнув брюки и рубашку и, взяв с того же куста бескозырку, надел её, не забыв, при этом, точно отмерять расстояние от края бескозырки до бровей. Вытащив из кармана помятую пачку «Нашей марки», выкинул её в траву.
Лёшка ещё долго наблюдал, как они, обнявшись, шли через поляну к проходу и дальше по тропинке вниз. Вот, последний раз мелькнуло яркое пятно за кустами, и Лёшка остался сам на сам со своими мыслями и своим разочарованием. Да какое там разочарование? Трагедия. Остался со своей трагедией. Он ещё долго сидел и старался осмыслить – что же произошло? Но, после всего этого, чему совсем недавно он был свидетель, по сути, ничего не изменилось. Так же обзывалась где-то на дереве иволга, была слышна дробь дятла, синички и дрозды усердно возились в кустах, занятые своими птичьими делами. Ничего не изменилось. Только Лёшка сидел, словно ушибленный, и всё никак не мог прийти в себя после всего пережитого.
Он не понимал причины такого своего состояния, да и не мог ещё понять. Слишком малый возраст. Однако, где-то, в душе у него возникло щемящее чувство ревности. Он взрослел. Это ещё не была ревность одного мужика к другому. Это, скорее всего, была ревность ребёнка, у которого отобрали его любимую игрушку, его собственность. Но, наверное, зарождалось и что-то взрослое.
Просидев в таком шоковом состоянии ещё какое-то время, поднялся. Его неудержимо тянуло на то место, где вот только что развеялись его иллюзии. Где он потерял свой предмет поклонения, свою икону. Примятая трава, которая не успела распрямиться и забытый букет цветов – это всё, что осталось, да ещё смятая пачка  «Нашей марки».
Алексей машинально подобрал её. Заглянув во внутрь, обнаружил несколько поломанных папирос. Сунул пачку себе за пазуху. Ему совсем перехотелось бродить по лесу в поисках пьяных отдыхающих. Выбравшись из кустов на тропку, решительно направился домой. О пацанах, о договоренности он не то, чтобы забыл, а просто ни о чём сейчас не хотел думать.
После этого случая Лёшка старался не встречаться с Марьей Григорьевной. Старался не попадаться ей на глаза. Пережить ещё раз то состояние, которое нахлынуло на него в лесу, у него не было никакого желания. Даже пару раз, случайно столкнувшись с М.Г. нос к носу, не соизволил даже поздороваться, а проскочил мимо, как нашкодивший кот, что вызвало большое удивление у Марьи Григорьевны. Она не могла понять такого поведения своего любимца и списала это на взросление мальчика и нежелание афишировать те отношения, которые сложились между ними. Но, всё же, это ударило по её самолюбию. Отказаться от разговора и близкого общения – это ещё можно понять, но  демонстративно проигнорировать её и, даже, не поздороваться – это совсем другое.
Однажды, застав его врасплох, когда Лёшка не видел её, она взяла его за руку и вопрошающим голосом спросила:
-Лёша, что случилось? Почему ты избегаешь меня? Не здороваешься? Я тебя чем-то обидела?
Застигнутый врасплох Лёшка, то неожиданности вздрогнул. Лицо, уши, шея покрылись горячей краской стыда и неловкости. Не зная, как выбраться из создавшейся ситуации, он не нашел ничего умнее, как резко вырвать руку и попытаться ускользнуть. Но рука учительницы крепко держала его. Тогда Лёшка выдохнул из себя:
-Да, пошла, ты!
От такого хамства Марья Григорьевна открыла рот, но слова так и застряли у неё внутри. Машинально разжала руку, и грубиян моментально этим воспользовался, затерявшись в толпе. М.Г. осталась стоять с обескураженным видом. Обида давила её грудь. На глаза навернулись слёзы. Ей было стыдно перед людьми, наблюдавшими эту сцену. Забыв, что ей здесь было нужно, торопливо зашагала домой.
Лёшка торопливо исчез, чтобы, невзначай, не попасться снова на глаза Марье Григорьевне. Он понимал, что поступил подло, но обида не давала ему трезво оценивать свои поступки. Постоянно перед глазами возникали сцены на поляне и от этого на душе становилось ещё тяжелей и пакостней. Правда, у него хватило ума ни с кем не поделиться о том, что было в лесу. Вальке тогда сказал, что не нашел загулявшую пару. Валька не очень ему поверил, зная Лёшкин скрытый характер, а сам хвастался, что обзавелся целым трояком. Колька притащил в общий котёл пачку примы, только что начатую и дразнил Лёшку дамским зеркальцем. Вместе с ним он нашел и пудреницу с тюбиком губной помады, но, по ненадобности, выкинул их в лесу. Лёшка даже не завидовал им. Он был полностью поглощён своим состоянием, своей обидой, своей ревностью. Да! Да! Ревностью. Теперь он начал понимать, что это всё для него значит, что он просто ревнует свою учительницу к этому ухарю-матросику.
Детство! На то оно и детство. В детстве обиды забываются быстро. Дети, по своей природе, жестоки, но и обиды недолго держат в душе. Наверное, это связано с тем, что дети в своём развитии в корне отличаются от взрослых. Они постоянно в поиске, в развитии, в познании всего окружающего, в том числе, и в понимании взаимоотношения полов. С Лёшкой произошла та же метаморфоза. Начал с ревности, с обиды и, даже, ненависти. Закончил, сначала, угрызением совести, за обиду, нанесённую Марье Григорьевне. Потом, понемногу, успокоился и, наконец, после известных событий возле ставка, почти забыл. Почти, но не совсем, потому, что при встрече с М.Г., а такие, хоть и редко, но случались, ему было стыдно. Стыдно перед ней, стыдно перед собой. Обида, что всё хорошее, всё, что было с Марьей Григорьевной, те доверительные отношения, уже больше никогда не повторятся. А виной всему был он сам. Но жизнь берёт своё. Теперь у Лёшки голова была занята совсем другим. Теперь он видел перед собой только глаза-блюдца и косички с лентами на кончиках.
Оглядевшись вокруг, он уселся на самом краю берега, опустив ноги в воду. Сегодня здесь было пусто, только слышался смех и визг детдомовских малышей. Слева, из кустов лозняка дикая уточка вывела свой выводок. Она, как крейсер, рассекала водную гладь. Цепочка утят точно в фарватере утки, строго, один за другим, следовали за мамой. Наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, утка наблюдала одним глазом за небом. В какой-то момент, видимо, заметив что-то опасное, она издала звук, похожий на писк. Утята в одно мгновение нырнули в воду. Долго их не было видно, но вот один за другим показались на поверхности серые комочки. Ещё один звук издала мама-утка, и вся семья стройной колонной продолжала своё движение. Потом утка крякнула, и семья разбежалась по воде, собирая, кто утонувшую пчелу, кто жучка или бабочку. Семья обедала. Лёшка, наблюдая за утиной семёй. Удивлялся слаженности и дисциплине их действий. На дальнем берегу, возле плотины, плавала пара белых лебедей. Их завезли в прошлом году. Зимовали они здесь же, в вольере, у егеря. Так что, были сыты и никуда улетать не пытались.
Лёха сидел, болтал ногами в воде, и мечтал. Мечтал, как он позовёт Нинку гулять, как они придут вон тута, на тот берег. Старый ствол, упавшей вербы, служил пацанам скамейкой. За многие годы старое дерево отполировалось до блеска. Днём оно служило ребятне, а вечерами и ночью там слышался девичий смех и звуки поцелуев. Вот и он представил себя сидящим на бревне с Ниной, и рука его лежит у неё на плече. Он даже вздрогнул от этого видения. Открыл глаза, а на том берегу, сидевший на бревне, Валька призывно махал ему рукой. Лёшка вздохнул и поднялся. «А, вдруг её не пустит мать? Ну, ничего, скоро в школу, а там каждый день будем видеться. Может быть, получится и за одной партой сидеть». Успокоившись принятым решением, бодро зашагал к Вальке. Весело насвистывая песню на слова – Мы кузнецы, и дух наш молод, куём мы счастия ключи. Валька с нетерпением опять замахал рукой, улыбаясь во все тридцать два зуба. «Не иначе, придумал какую-то новую авантюру» - решил Лёшка. Жизнь продолжалась.