Свои протоптанные стёжки

Память, речкой с рифмой слейся!
Детство вспомнил я с поклоном!
Что ты шепчешь, баба Леся,
В ночь  доверчивым иконам?

Сорванцы под одеялом
Прячем детские смешкИ.
Молишь ты при свете вялом
Наши мелкие грешки.

Окрестя тройным знамЕньем,
Бабушка ложилась спать.
Сон загадочным виденьем
Уходил,пора вставать.
         ***
В печурке-мАзанке горит кизяк сушёный.
Сальцом мастит бабуля сковородку.
И первый блин,румяный и смущенный,
Во рту растаял в милую охотку!

Гусиным пёрышком помазывая маслом,
Подкладывала тёплые блины.
Эх,бабушка, и печь, и ты угасли...
Мы думали,что годы так длинны.

© Copyright: Александр Решетников 4, 2011



Оконце  в  ветхой  хате,  и  без  того  тусклое  от  времени  да  ещё  и  занавешенное  застиранным серым  тюлем,  вдруг  заискрилось множеством  струек  света.  Стало  уютней  как-то,  теплее  что  ли.  Глаза  выдерживали  этот  редкий  миг  недолго:  слезились.  Веки  смыкались  на  мгновение, не  в силах  удержать сбегавшую  слезу,  размыкались, и снова  тёплый  свет  ютился  в  блёклом  взгляде.

Дед Димка, лёжа   на  старой  деревянной  лавке,  застланной  тулупом,  ждал  свою  жену - «бабушку»  Лесю.  Так  он  звал  её  в  редких  случаях -   при  ком-то  из  зашедших  к  ним  гостей. Там, за  окном  и  стенами  деревенской  хатёнки  - той,еще видавшей  своих  «строителей»: пару  коней, ходивших  по  кругу  в  саманной  жиже,-уж чувствовалось  дыхание  осени.  Пришла  «осень»  и  в  дом  к  старикам, она неизбежна.  Каждый  встречает  её  по- своему, но одинаково переживая  и  грустя   при этом.     И ничего  с ней  не поделаешь: пришла, значит   смирись  и  приветь, она твоя, что уж тут…
         

Дмитрий Иванович, без  кисти  на  левой  руке,  вернулся  к  жене  совсем  недавно.  Жил-жил  где-то  много  лет  отдельно  от  семьи, и  вот  только  теперь  вернулся  домой.  Никто  не  знает,  где  жил  и  с  кем. Что  случилось  с  рукой,  тоже  не  рассказывал  никогда  и  никому.  Много  лет  прошло  уж с  тех  пор, как  ушёл  он  от  Елизаветы,  оставив  ее с  тремя  малыми  сыновьями.  Выросли  сыновья, «разлетелись» по белу  свету, каждый  за  своей  долей,  хорошей ли,  плохой?.. Мать  осталась  одна.  Работала  в  колхозе,в  «бригаде», как  и  все  выживала  в трудное  время. Что  там  случилось  меж  ними, за что прогнала  мужа,  сталось  тайной..  Приехал  «домой»  на  рейсовом  автобусе  неожиданно.  Изба  крайняя  у  дороги,  видать всякого, кто  приехал  или  уехал:  издалека  узнавали  своих и  гадали – всматривались, когда  приезжали «чужие». Вот  и  в  этот  раз  Елизавета  увидала  из-за  плетня  с  огорода  приезжего.  Седой полноватый  мужчина  придерживал  левой  рукой  наперевес  плащ.  Постоял  на  остановке, подождал, когда уляжется дорожная   пыль,  нагнулся  к  чемодану.  Поднял  его  и  повернулся  в  сторону  «любопытной» пожилой женщины в  белом  платке,  внимательно  всматривающейся  в его сторону.. 

…Она!   Его  сердце  шарахнулось,  испугалось  и  больно-больно  забилось.  Забилось  оно  и  там,  за  плетнём:
  - Димка!..  Господи! ..  Это  ж  Димка  приехал!..


Они  стали   медленно приближаться  друг  к  другу,  вглядываясь,  преодолевая  расстояние  в  целую  жизнь.
Так  и  дошли   по  разным  сторонам  плетня  к  калитке,  той  самой,  которая затворилась  между  ними,  разделила  их    обидами и  непониманием  давно,  когда  каждый  считал  себя  правым.  Плащ  зацепился  за  шершавую  вязь  плетня,  повис  и  оголил  «руку»  Дмитрия.Оба неожиданно вдруг затряслись телами от  жгучих  слёз - слёз  обиды  и  неотвратимости  пережить  заново  всё-всё-всё!..   Чемодан  упал  набок, гулко «охнул».   Елизавета  сгребла  грязный  фартук в пучок  и,  как будто  растеряв  там  что-то,  теребила  пальцами, вытирая  землю  от  огорода.  Дмитрий  неловко прикрывал   правой  ладонью  свою  «левую».  Наконец - то  они  кинулись  в  объятья  и громко разрыдались,  высказывая   каждый   свое, накопившееся  за эти долгие годы разлуки.. Платок  распахнулся,  сполз  на  плечи. Эти  двое, почти   совсем  уже  седые, стояли крепко обнявшись, не  шевелясь, словно,  боясь отпустить  друг друга  и     потерять  снова.

Время  всё  простило.  Как  там  и  что, никому  ничего  не  ведали  старики,  жили  и  всё.  Дмитрий  что - то  мастерил  по  хозяйству  одной  рукой, приспособившись  давно  так  без  неё.  Перебрал  печь,  наладил  инструмент:  какой-никакой,  всё  же  хозяин!  Ездил  на  «рейсовом»  в  центр  на  базар:  возил  излишки  на  продажу.  То  лук  лишний,  то  морковь,  всё  же  какая - то  копейка  в  дом.  Бабы  даже  завидовали  им.  Одна  с  плачем  жаловалась   на  «своего»: 
- От  жжешь,   Лэська,  ты дывысь,  як  оно  бувае,  тут  и  з  рукамы  и  з  ногамы,  а  як  бэзрукый  гад,   шоб  ёму…!   

Пил  Дмитрий  только  по  праздникам,  норму  знал.  Стопочку  нальет  из  графина  себе,  графин  тут  же  за  дверки  со  стёклышками  приберёт  в  буфет  и,  взяв  правой  рукой  стопку, поддерживая  снизу  левой  культёй,  всегда  и  обязательно  важно  и  спокойно,коротко  скажет:

-Ну,  желаю  вам  всего  хорошего!
 
 Медленно  выпивал,  вытирал  культёй  рот,  ставил  на  место  стопку,  продолжал  медленно,  выдыхая  из  себя:
…Вооотххх!   Елизавета  не  пила  никогда.

Однажды  приехали  как - то  внуки  из  райцентра,  из  «города»,  так  деревенские говорили:  мать,  невестка  среднего  сына  Елизаветы  и  Дмитрия,  привезла  сыновей  на  субботу  с  воскресеньем.  Знали  внуки, Вова с  Сашей,  что  дед  приехал  к  бабушке  Лесе,  но  никогда  не  видели  его  и  не  слыхали  даже, что  есть  дедушка  у  них  такой.  Зашли  в  избу,  бабушка  запричитала,  расплакалась:

 -ОнучЕчки  мои! .. - обняла,  прижала,  полезла  в  старый  огромный  сундук  за  «канфэтом». Угостила,  стала  за  стол  усаживать,  хлопотать  возле  печи.  Мальчишки  присматривались  к  незнакомому  деду.  Тот  разговаривал  о  чём - то  с  мамой.  Потом  подошёл  к  внукам  и, присев,  спросил:

- Ну,  шо  хлопцы, як  вас  звуть?  …Мэнэ - дедушка  Дима.
 
 И он стал  их  поочередно ласково  поглаживать,  растрёпывая  аккуратненькие чубчики.  Братья  с  подозрением, но не отстраняясь,  назвали себя  и с  любопытством  поглядывали  на  рукав  со  «спрятанной» там  рукой.  Бабушка  уже  накладывала  горяченькие  блины,  смазывая  их постным  большим  гусиным  пером.  Блины  пахли  теплом  и  …бабушкой!

- Ну,  желаю  всего  вам  хорошего!  …Вооотххх!

Мама  пригубила  «за знакомство».  Дети  уже  гоняли  в  саду  скворцов,  на  которых  всегда  жаловалась  бабушка:

-  От  «шпакы»,  вышню  клюють  к  бису,  нэмае  на  ных   ничого!..

Вскоре  мама  уехала.  Вечеряли  все  за  круглым  столом.  Внуки  допили  молоко,  сходили  вместе  «на двор»,  помыли – побанылы,  как  говорила  бабушка  Леся, руки  и  ноги, легли  на  широкую  мягкую  кровать  с  красивыми  завитушками  на  спинках.
Бабушка  подошла  к  внукам,  поправила  пушистое  одеяло, повернулась  в угол  дома, в котором была  полочка с  иконой.  Дети   уже знали   от бабушки: это - Бог!  И стала что - то шептать …Богу.  Внуки  притаились,  пытаясь  что-то  услышать,но,  ничего внятного  не  разобрав, стали хихикать,прикрываясь  одеялом. Бабушка Леся , услышав  детский  смешок, по-доброму пригрозила:
- Сашко ! -  зная, что  это  меньший  всегда  затевает  «шкоду»  первым.  Внуки  вмиг  притихли.

Утро  началось  мычанием  коров:  пастухи  гнали  стадо  на  пастбище. Пыль  песчаной  местности  «пожирала»  всё.   
- Хлопппп!- раздавался  сильный  звучный  хлопок  кнутовища, -хлоппп!  Всадник  на  коне  покрикивал  то ли  на  коров, то ли  на  коня: 
-Кудаа,  куддааа  паашла?!
 За  стадом  по  дороге  оставались  «лепёшки»  коровьего  кизяка.  У  бабушки  во  дворе его  было много  сухого,сложенного   пирамидками.  Им бабушка  топила  маленькую  печь, сложенную  из  глины  тут  же  у  хаты.  Сверху  на печке,  вместо  невысокой  трубы,  было  надето  перевёрнутое  ведро  без  донышка.  Деревня  просыпалась  рано.  «Гуськом», смешно  переваливаясь,  шли  гуси  и  утки  на  лиман-  небольшое  мелкое  озерцо  неподалёку  от  дворов.   Птица хорошо  знала  свои  протоптанные  стёжки  и  время  возвращения домой.  Иногда,  бабушка  Леся  выходила  со  двора,  ласково обращаясь  высоким  голоском  к   разноперому  птичьему «народу»:
 - Таани-тани-тани,  таани-тани!
 Из  всей  массы  живности  отделялся «ручеёк»  гусей  и  спешил  к  своей  хозяйке.  Бабушка  разбрасывала  лущёную  кукурузу  по сторонам,  кормила. 

Дети  проснулись  по зову  бабушки:
-  ОнучЕчки !   Идить йистэ!  Ой,  яка  каша  гарбузяна!

В хате  стоял  пряный,  душистый запах,  ласкался  к  носу,  звал  за  стол.  Внуки, повалявшись, еще малость понежившись,  вставали,  умывались  под  рукомойником  и садились  «завтрикать».  Всё,  что  не приготовила бы   бабушка,   съедалось  с  добавкой! 
Наевшись, братья    уходили  далеко  вглубь  сада.  Дальше  начинались  колхозные  поля.
Кузнечики выпрыгивали  тут и там, дразня  «городских», потешаясь. Набрели  на  поле  с  горохом, стали  набивать  рты  и  карманы, потом  выбрасывать обратно, распугивая  кузнечиков. После  прогулки  по  саду   в  животе  у  Сашка  началось что - то странное…  Он пулей  бегал  в  лопухи  под  плетень,  кряхтел  там  и  охал.  Наконец , появившись  на  глаза  бабушке,  расхныкался,  держась  за  живот  ладонями, зелёными от  лопуха...
- Онучечок, шош  такэ, а?  …Дэ  болыть, дэ?

Вовка, старший  брат,  вымазанный  весь  соком  вишни, посмеивался..  Сашок  терпел  «двойную»  боль.  Бабушка  повела  его  в  хату,  сняла  майку  и  велела  ложиться  на спину:
- Так, лягай,  зараз  я,  зараз,- хлопотно  суетилась  бабушка  над  внуком.

 Сходила  к  столу,  взяла  солонку  с  «силью»  и  подошла к  внуку,  державшемуся  за  свой  больной живот,  не  на  шутку  гримасничая  лицом  в  слезах.
- А ну  давай ,онучечок,  пузо…  Она  велела  внуку  …плюнуть  побольше  ей  на  широкие,  протянутые  к  его  рту,  три пальца.  Сашок   послушно  проделал  всё  как  можно  аккуратнее. Бабушка  Леся неожиданно  помазала слюной   пупок  внука ,посыпала  "лунку" солью  и  перевязала  нежно  пуховой  шалью  вокруг  пояса.
 
- Ну   от и добрэ, тэпэр  спы , онучечок, зараз  прОйдэ. …Спы.

Бабушка  повернулась …к  Богу  и  стала  шептать что-то своё,  понятное  только ей!   Сашок  вспомнил свои  смешки под  одеялом   над  бабушкой …  и  тут  же  сразу  зажмурил  глаза.

Сашок  проснулся,  как  ни  в  чём  не  бывало.  В  хате  никого  не  было,  кроме смотрящего  с  иконы ...Бога.  Сашок  вскочил  на  пол  - пуховая  шаль  напомнила  о  животе.  Он  вытянул  вперёд  шею,  рассматривая  пуп  на  пузе,  ничего  там  не  было,  и  Сашок  выбежал  во  двор.  Вовка  сидел  на  стульчике - «малыше»  и  пристально смотрел  в одном  направлении.  Под  избой,  на  лавке,  сидел  дед.  Сашок  застыл  на  месте…  Дед  сидел  по  пояс  раздетый,  без  одной  руки  и  был  весь  в  крови! Внук , хлопая  недоумевающими  детскими  глазами,соображал по-своему:

-  Отрубилась рука!..
 Такого  он ещё не  видал  никогда.  Дед вдруг  улыбнулся..  На  его  лбу и   висках  висели  «чёрные  ленточки».  По  всему  лицу  и  груди  сбегала  струйками кровь...

В  калитку  с  улицы  вошла  бабушка  Леся,  держа  в  руках  стеклянную литровую  банку,  в  которой,  переплетаясь,  плавали  чёрные,  те  самые  «ленточки» -  пиявки.  Бабушка  двумя  пальцами  доставала  пиявок  и  прикладывала  ко  лбу  деда.  Пиявки  сосали -«пили»  кровь. Потом , приезжая в  гости,  ребята   нередко  видели то    же самое..   Так бабушка  «лечила»  деда  от  давления.

Вот  и  сегодня  дед  Димка  лежал,  ждал  свою  бабушку  Лесю, которая пошла  за  пиявками.  Свет  просачивался  сквозь  тюль,  то  накалял  свои  тонкие  лучи,  то  притухал  малость.  Дед  лежал  и  думал  одновременно о  разном:
- Что- то  не  едут  внуки  из  города,  уж  три воскресений  нету !  …Дааа,  наробили  мы  с сыновьями,  наробили! Нет  ба  жить  почеловечнее.
Дед  приподнялся  на  лавке,  ёрзая  на  тулупе,  присмотрелся в окно: -Не идёт  чо - то долго  Леся.  Опять  прилёг.

 -Можа  хворают  там  внуки,  или  ещё  што,  мало ль.  …Натерпелись  бабы -то,  натерпелись. ..Вот  и  Мишка  должон  вскоре «притти»… не примит  она  ево,  не  примит.,  дурака  маво  среднева.... 
Привстал,  прислушался.  В сенях  что - то  стукнуло… притих  подождал.

- Мабуть  квочка  ворушиться,  должна  вылупить  вот - вот...   Цыбулю  надо  перебрать,  можа  на  базарь  съездю,  чо  свезу...   

Снова прилёг на тулуп.  Лучи  меняли  направление,  солнце  уже  уставало,  приседало  потихоньку. Далеко – далеко  за  деревней,  нет-нет, да и  слышались  еле  доносившиеся  «хлопы»  кнутовища.  Дед  закрыл  глаза,  полежал  так  малость  и  снова  открыл.  На  него  в упор  с  иконы смотрел  Николай Угодник , освещённый  закатными  лучами.  Дед  Димка  тут же закрыл  глаза.  Слеза,  освободившись  от  ресниц,  выбралась  на волю.

 - Не,  не  будет  нам  прощений,  так - то.  …Хоть ба  внуки  приехали,  три  воскресений  не  едут.

- Дмитрий?  Слышь- ка? 

Дед  открыл глаза.  В  банке  извивались  пиявки,  Елизавета  стояла  и  рассматривала  мужа.
- Уснул  што ль?  … Ты  чо  эт  в  слезах- то весь?
- Давления  знать  тяжёлая,   вот  и  плачется  глаз...-  отговорился  дед.
- Ну  так  вставай  уже,  чо  разлёгся - то?  Вишь  голодные  какие,  враз  сымут.
- Лесь,  день- то  какой завтра? …Када  там  воскресения?
- Чо,  на  базарь  што ль  собираеся?   

 Дед  вздохнул  глубоко, задумчиво:
- Та и на  базарь  надо  бы.   Помолчали  оба.
- Ты   как  думаешь,  примит  она  ево?
Елизавета  присела  рядышком  к  Дмитрию  и  заплакала. 
- Хто  ж  знает? -  всхлипывала  тонким  голосом, -на...навряд ….
 И не смогла  договорить, совсем  расплакалась.