Нюркина пустошь

         Анна смотрела на дом. В лучах заходящего солнца он, как сказочный, искрился  своими под-изразец наличниками и огромными окнами... Именно таким она видела его в своём воображении ещё в самом начале строительства.
Дом её мечты был готов. Три этажа, гараж, бассейн, джакузи и всё остальноё, что она тщательно, вместе с ним, сыном - её кровинкой Володей, хотела и выбирала. И построен не где-нибудь, а на земле её предков. Всё здесь своё, родное, близкое с детства: и старая изба, и лес, и река Клязьма, и погост на краю леса, где покоятся её родители...
И слёзы опять подступили и начали душить так, что она еле дотащилась до скамейки, сделанной на скорую руку строителями, и тяжело, как куль, всем телом повалилась на неё.
- Господи! Помоги мне! - закрывая лицо руками, чуть слышно твердила она. - Не хочу, не хочу жить... Ненавижу этот дом. Он принёс мне несчастье... Володенька, мой мальчик... Как же так? Это же я для тебя  делала! Вся моя жизнь была для тебя... И вот тебя нет - и на душе… пустошь. Не нужно мне ничего: ни этого дома, ни жизни... Чтоб он сгорел... Пропади всё пропадом!
Рядом послышались осторожные шаги. Анна подняла глаза. Это была Людмила, её младшая сестра, - она почему-то виновато прятала глаза и топталась на месте, не зная, что сказать.
- Люся, я не смогу в нём жить, - вдруг сказала старшая сестра. - Может, ты поселишься в нем со своими?
- Что ты, что ты такое говоришь, Нюра, ой... Аня?!
- Нет, правда! Я не смогу там жить... без Володи.
- Ничего, Аня... Как-нибудь устроишься, - вздохнула Люся и присела c ней рядом. Обнявшись, сёстры еще долго, дотемна, сидели и тихо переговаривались, иногда всхлипывая.
     ...Ещё совсем маленькой ей врезалась в память история жизни княгини Ольги, которую рассказывала ей мать, – этой простой псковитянки,  десяти лет выбранной в супруги киевского князя Игоря, а потом, после его трагической смерти, ставшей единовластной хозяйкой Киевской Руси. Её поразили сила и непреклонность Ольги, и этот образ навсегда врезался в сердце впечатлительной девочки и незаметно, исподволь захватил её и направил дальнейшую жизнь... 
     Закончив с серебряной медалью школу, она, несмотря на возражения матери, уехала в Москву и поступила на юрфак Московского университета. Ей хотелось посвятить свою жизнь государственной службе. На пятом курсе как-то на банкете, устроенном подругой по случаю защиты дипломной работы, к ней, голубоглазой первой красавице и умнице курса, улучив момент, вдруг неуверенно подошёл молодой высокий шатен и пригласил танцевать. Заглянув во время танца в его темно-карие, излучающие тепло глаза, она неожиданно сердцем почувствовала, что это он – её суженый. А он от смущения совсем потерял дар речи и на расспросы робко отвечал, что зовут его Женей, работает он инженером во ВНИИ в Москве и живёт на Таганке в коммуналке с мамой. И хотя у неё были куда более выгодные варианты замужества, они её не остановили. Вскоре сыграли скромную студенческую свадьбу. Медовый месяц провели в туристической поездке в Болгарии, где ей больше всего запомнились легендарная Шипка и номер с роскошной кроватью в новой высотной гостинице в Пловдиве.               
Жить стали с его мамой в Москве, но очень скоро отношения между свекровью и снохой испортились. Свекровь хотела всеми руководить, но сноха ей никак не поддавалась, ибо по характеру была строптивой. К тому же молодым было очень неудобно: одна комната, вечные очереди в ванную… Поэтому они уже через месяц переехали жить в Орехово-Зуево к её матери. Ездить оттуда на работу в Москву хотя было далеко, но в просторном деревенском доме жить было куда лучше. Зять с тещей ладил, был вежливым и терпеливым. Через год родился Вовочка, и жизнь потихоньку наладилась…
     Теперь, спустя много лет, она толком не понимала, почему их жизнь дала трещину. Хотя нет - чего греха таить: обижала его, а он ответить не мог. Муж был хороший, слишком хороший. Любил, помогал растить ребёнка, интеллигентный – не похожий на её деревенских сородичей. И эта интеллигентность, которая поначалу восхищала, стала основной причиной её охлаждения. Часто по ночам, когда она не могла спать из-за плача ребенка, она с невесть откуда нахлынувшим чувством неприязни глядела на его спину и накручивала себя: «Нет, нет - это не её человек! Повернулся ко мне спиной и, надо же, заснул, да ещё, как медведь, храпит! И не слышит плача ребёнка, и нет ему дела до меня... Эгоист! И что мне до того, что он грубого слова не скажет, не обманывает, не путается с другими? Да лучше пусть обматерит, чем молчит, как камень... И в дом ничего не несёт, инженеришка несчастный! Что это за мужчина?! Я, юрист, больше получаю! Лучше попроще мужик, да хваткий...»
     Евгений действительно был человеком не её круга, «не наш», как говорила её многочисленная ореховская родня. Уставится в книгу, а на дворе, в огороде дел тьма... И хотя она в глубине души уважала его за то, что он такой образованный, и пыталась даже на первых порах тянуться за ним, но повседневная рутинная жизнь, окружение на работе, родственники тянули её к себе, не отпускали. Так постепенно, как снежный ком, между ними воздвигалась и росла стена отчуждения... С наступившей весной после очередного скандала он молча ушёл. Глядя на зазеленевшую перед домом траву, она сказала себе вслух: «Ну и хорошо... Начну новую жизнь, как эта трава. Цветы вот посажу…»
      Евгений как в воду канул, больше ни разу не появился.  «Не навестит даже сына», -  с обидой думала она. Дошли слухи, что он женился, новая жена родила ему девочку, все у них хорошо…
      И у неё одинокая жизнь длилась недолго. Ей, молодой, сильной и красивой, хотелось жить и радоваться жизни. Сына она оставила матери, а сама закружилась, закружилась... Но вовремя остановилась, выбрав из многочисленных поклонников самого перспективного и успешного - известного в городе предпринимателя Эдуарда Михайловича Минкина. Да и приглянулся он ей: носатый, напористый - не чета её бывшему мужу. В это смутное ельцинское время он уже владел небольшим заводиком по изготовлению масел для импортных автомашин, технологию получения которых он ловко заполучил в одном из химических институтов. Масла стоили дорого - и дела его шли в гору.
В общем, как говорят, нашли люди друг друга. Вскоре она переехала к нему в трехкомнатную квартиру в Москве, и потекла её новая, куда более весёлая и беззаботная, чем в Орехове, жизнь...   
     В вихре этой другой жизни:  постоянные встречи с нужными мужу людьми, выход «в свет», поездки за границу (где они только не были!) - она как-то потеряла из виду своего мальчика. Новому мужу было некогда, а она сама лишь иногда на скорую руку заезжала в Орехово, целовала его, совала матери деньги и, не оставаясь даже на ночь, катила обратно в Москву. Заводить с ней детей Минкин категорически не желал, – говорил, что ему «хватает одного от первого брака». Ей же когда-то мечталось иметь семью, как у бабушки Лизы.
А у бабушки было семеро детей. Четверо сынков и отец один за другим погибли во время войны, защищая Родину от фашистов. Осталась она с тремя маленькими дочерьми. Помучились во время и после войны, но выжили. И умирала бабушка, как и жила, - дай Бог каждому: в любви и окружении родных  детей и внуков. И было ей тогда девяносто пять лет!
    Но теперь наступили другие времена. Западная, вернее, американская культура заполонила и прилавки, и телевидение, и души людей. Разбогатевшие на мошенничестве «новые русские», а за ними и молодежь, как будто зараженные вирусом, желали жить комфортно, паразитировать, не обременяя себя ни высокой моралью, ни духовными усилиями, ни воспитанием детей. Не задумываясь о судьбе народа, страны, где родились, бросились за золотым тельцом; обзаводились шмотками, дорогими импортными машинами, коттеджами…
Вот и Анна незаметно для самой себя как будто переродилась: завела двух собак, чихуахуа и добермана, - и теперь красовалась с ними в Измайловском парке, ни о чём другом не помышляя. Собаки, ей казалось, были человечнее и понимали её лучше, чем муж и окружающие люди. Набегавшую на неё хандру разгоняла с Минкиным, а чаще одна в туристических поездках. Особенно ей полюбилась Юго-Восточная Азия: Малайзия, Индия, Таиланд с их теплым круглый год океаном, южной пышной природой и причудливыми национальными традициями и нравами. И при воспоминании о массаже, который ей в последний раз в Бангкоке делали тайские юноши, Анна блаженно расслаблялась и щурилась.
  Вова же, сынок её, по-прежнему жил у бабушки. Рос он тихим, застенчивым мальчиком. Бабушка души в нём не чаяла, баловала и позволяла ему всё. Но ему как будто ничего не нужно было. Только печально смотрел своими большущими тёмно-карими, как у отца, глазами, словно спрашивая: «За что? Почему я так мало вижу маму?» И целыми днями  ждал и ждал свою мамочку.
В 7-м классе у него появился закадычный дружок Алик, и теперь всё свободное время они проводили вместе. О матери он стал вспоминать меньше и уже не так радовался, когда она приезжала. Анна переживала, в слезах бросалась к нему, приговаривая: «Ты что же, сынок, не рад мне?.. А я-то так рвалась к тебе», - но он вежливо отстранялся от неё. «Вылитый отец!»- думала она с досадой в такие моменты и стала приезжать ещё реже.
    Так и шло время. У каждого своя жизнь. И как-то незаметно для неё Володенька вырос. Приехав в Орехово после годового отсутствия на его новогодние каникулы, Анна оторопело ахнула: перед ней стоял возмужавший, на голову выше неё юноша. « Неужели это мой сын?!» - пронеслось у ней в голове. И она с удивлением и подступавшей к груди материнской гордостью разглядывала его...
     Между тем жизнь её с Минкиным разладилась, давала сбои. Дела у него в фирме шли всё хуже. И к ней охладел – не зажигался, как прежде. А в последнее время и ночевать дома стал редко, пропадая в  частых командировках…
Она терпеть не стала - гордости ей было не занимать.  Да ей и самой уже не хотелось больше с этим человеком жить. Человеком, которого она не без оснований («не принял ребёнка – кочевряжился!») считала виноватым в своём отдалении от сына. Он не возражал и не уговаривал; оставил ей квартиру и – как растворился – исчез из её поля зрения.
Бросилась она тогда к сыну. Закидала его подарками, окружила запоздалой любовью и вниманием. Но время ушло. Смотрел он на неё ничего не выражающим взглядом и места для неё в его душе не было. Только стоял в глазах, ей казалось, вечный укор...
Зато по-прежнему неразлучен был с Аликом. Чем они занимались, матери было непонятно. Бабушка так состарилась, что не могла уследить. А  он на её расспросы односложно отвечал: «Всё нормально, мать… он мой лучший друг».
     Тогда она сама - от тоски, что ли? - ринулась в эту новую российскую жизнь, где были открыты пути для людей смелых, предприимчивых, не обременённых щепетильностью и другими, по её мнению, предрассудками. Открыла свою нотариальную контору, - и дело пошло, деньги посыпались. Это при Советах юристы, нотариусы получали копейки. Теперь пятнадцать минут на клиента, немного ловкости - и тысячи твои!
Разбогатела быстро. Деньги вкладывала в недвижимость - и опять не прогадала: цены на квартиры росли, как грибы. Внешне она тоже резко изменилась. Стала ещё уверенней в себе, одевалась как бизнес-леди. Когда её иномарка плавно катила по колдобинам Орехова, то местные пенсионеры, знавшие её с пелёнок, качали головами: кто бы мог подумать, что из простой, бедной, голенастой, в цыпках девчушки Нюрки получится такая «цаца»?!   Минкин, как-то навестив её, загорелся снова и захотел вернуться, но ей уже было неинтересно с ним. Она вообще в последнее время презрительно относилась к мужчинам. Уж слишком прозрачными были их фальшь и лицемерие в потугах понравиться ей.
    С сыном не видалась давно, но тут он позвонил - случилось несчастье: скоропостижно умер его друг Алик. Она тут же приехала к сыну. Он лежал на диване, отвернувшись к стене, не хотел говорить. Только синяя жилка у виска, которую она так безотчетно любила, сильно пульсировала. Прижавшись и с трудом повернув его, она увидела до неузнаваемости осунувшееся, ничего не выражавшее бледное лицо. В порыве пробудившейся материнской жалости она стала плакать и гладить его голову, волосы, лицо, руки… и тут он тоже разрыдался и прижался к ней, как ребёнок. За всхлипываниями и бормотанием она разобрала только, что он не хочет больше жить, что со смертью Алика всё для него потеряно и бессмысленно. И ещё, самое страшное – она поняла, что Алик умер от передозировки наркотика.
    До неё и раньше доходили слухи, что они «колются», но она их не воспринимала  всерьёз. Так далека она сама была от этого, что не могла поверить, что её сын – большой, красивый и умный – мог пойти на такое. Но теперь всё встало на своё место: и его слишком преданная дружба с Аликом, и  деньги, которые она ему по его просьбе всегда давала, и его полное равнодушие к девушкам и всему на свете, кроме Алика. А о том, что там у них было помимо наркотиков, не хотелось даже думать…
    Все силы она бросила на спасение мальчика. Не отходила от него ни на шаг. Чем только ни лечила, к кому ни обращалась! И к столичным медикам, и к знахарям, и к батюшке одному. Батюшка – молодой, чернобородый – намекнул, что церкви нужна помощь. Тут же на следующий день вручила ему три тысячи зелёных. Тот оторопело взглянул на неё, но доллары взял. С тех пор он уделял ей особое, подчеркнутое внимание: спешил с поклонами навстречу, расспрашивал о здоровье сына, советовал, говорил  «о тщете всего земного». Она передала ему ещё раз такую же сумму. Но потом, когда увидела, как он, крадучись, залезал в свой «Мерседес» и там переодевался, пряча рясу, так и прекратила всё это.
    А с Володей, казалось, дело пошло на лад. И помогла всё-таки официальная медицина… Оклемался немного и, поддавшись на уговоры, пошел к ней в контору работать. Глядя, как он быстро вошёл в дело, она радовалась... Удивлялись его способностям и коллеги. Действительно, в короткий срок он освоил не только общую юриспруденцию, но и тонкости дела, что позволило ему в ряде случаев успешно заменять мать. Клиенты, особенно женщины, были тоже довольны, хотя им больше нравились его спокойное обхождение, вежливость и природное мужское обаяние. Но щекотливые дела Анна вела сама…
    И вот всё кончилось. Утром, в среду, она поехала на работу одна. Так бывало не раз. Он сказал ей:
-  Мама, я задержусь... Что-то горло побаливает.
На улице шёл затяжной дождь. Стоял холодный сентябрь. Ещё в машине ей стало не по себе. – Глядя на струящиеся потоки воды, она ощутила приближение беды... В офисе она не могла ничего делать - сидела, как на иголках... Звонила ему несколько раз, но он трубку не брал. А за окном всё лил и лил дождь. Не выдержав, поехала домой…               
На звонок домофона - молчание. В страшном волнении она вбежала в дом и стала его звать...
Он лежал в своей комнате поперёк дивана. Его длинные ноги, свешиваясь с дивана, распластались на полу. А открытые, как стеклянные, глаза безучастно смотрели в потолок. На полу, возле дивана, валялись какие-то мерзкие ошмётки и среди них использованный, пустой медицинский шприц и опрокинутая склянка.
-   Господи! За что же ты меня так?! - с глухой тоской закричала она и повалилась рядом с уже остывшим телом сына.