Рыбья радуга Повесть

               

               

               

               



             




               

               





                ПЕРЕЕЗД

Ура! У нас новость! Моего папу назначили директором рыбоводного завода. Скоро мы переедем насовсем в поселок Белужий. Но мама была недовольна, когда папа сказал ей об этом. Она даже его укорила:
— А о нас с Валькой ты подумал?
— Да я хоть сейчас!.. — вырвалось у меня.
— Батюшки, и ребенка уже подговорил! — всплеснула руками мама.
— Неправда, мамочка, я сам решил, сам…
— Эгоисты вы этакие, только о себе и заботитесь. — И мама повернулась лицом к окошку. Так мы все и стояли молча. Потом папа вздохнул:
— Ну ладно, я поеду один…
— Нет уж, — сказала мама, — без нас ты никуда не поедешь.
— Вот я и говорю, — улыбнулся папа, — поеду пока один…
Вскоре папа уехал на свой рыбозавод, где из рыбьей икры выводят мальков и выпускают их в речку, чтобы они вырастали в больших рыб. Мальки осетров, белуг и севрюг растут очень медленно. Пока они во взрослых рыб превратятся, надо ждать восемь, а то и десять лет. Это я не придумал, а от папы узнал. Ему все про рыб известно, потому что он по специальности ихтиолог. До того как стать директором завода, он работал в институте рыбного хозяйства, и каждое лето ставил опыты по разведению рыб в поселке Белужьем.
В тот день, когда я окончил четвертый класс, от папы пришло письмо, в котором он писал, что получил бунгало, то есть квартиру и на неделе высылает за нами машину. Сам он за нами приехать не мог, так как наступила горячая пора — закладка икры в инкубаторы. Он просил нас с мамой взять с собой только одежду, посуду и книги, а мебель продать.
Мы так и сделали.
Грузовик от папы подкатил к дому, где мы жили, рано утром. Шофер назвал себя Василием Ивановичем. Пока мама угощала его чаем да расспрашивала про поселок и про новую квартиру, я разбудил своего соседа Лешку Вьюкова и подарил ему на память свой аквариум с маленькими черепашками.
Василий Иванович помог нам погрузить вещи в машину. Мы с мамой попрощались с соседями по дому, которые по случаю нашего отъезда, несмотря на такую рань, высыпали на улицу, сели в кабину и машина покатилась.
Мы поехали по пустынным улицам. Шофер все подбавлял газу и приговаривал:
— По холодку надо успеть. А то в степи-то, как блины испечемся.
Мама сидела грустная. И мне стало грустно. Целый месяц я с нетерпением ожидал переезда, а когда сел в машину и поехал, захотелось вернуться обратно. Но уже ничего нельзя было поделать. Все концы были отрезаны.
Я стал смотреть на бегущие навстречу мне улицы, трамваи, дома и мысленно прощаться со своим старым пыльным городом. И сделал неожиданное открытие: оказывается, в нашем городе много деревянных одноэтажных домов с наглухо закрытыми ставнями на окнах. Это от солнца. Уж больно жарко от него днем.
Мы проехали парк, поднялись в гору и покатили по длинному железобетонному мосту через Волгу. Мост был высоко над водой. Река отсюда казалась застывшей, а разноцветные лодки — прилепившимися к берегу скорлупками от крашеных яиц. За лодками, вверх по реке, начинался песчаный пляж. Там с ребятами я часто загорал и купался. А стыдно сказать — до сих пор плаваю «по-собачьи».
— Вот приедем, я тебя нашей ребятне представлю, — нарушил молчание Василий Иванович. — С внуком моим, Генашкой познакомлю. Шебутной он у нас. — Шофер чему-то загадочно улыбнулся. — И вообще ребята у нас выдумщики.
— Ой, наш Валька, тоже мастер на выдумки! — рассмеялась мама.
От маминого смеха у меня поднялось настроение. А мама продолжала:
— Недавно принес домой крысу…
— Бр-р-р, крысу! — передернулся Василий Иванович.
— Да не крысу, а морскую свинку, — сказал я.
— Один черт, крысиная порода! — не понял меня Василий Иванович.
— Вот и нет, — обиделся я. — Свинка только похожа на крысу. Она очень хорошая, добрая.
— Может и так, не спорю, — согласился со мной Василий Иванович. — А меня один вид этих тварей из равновесия выводит. С детства еще...
— Напугал кто-нибудь? — спросил я.
— Да-а, — глубоко вздохнул Василий Иванович. — Мальчонкой… в оккупации, значит… фашисты хотели нас с братишкой того… крысам скормить…
— Ужас какой! — покачала головой мама.
— За что они вас, дядя Вася?
— Да ни за что… Дознались об отце. Он командиром у партизан был. Когда немцы пришли, мы с Ленькой у бабушки жили. Один крючконосый все кричал на бабушку: «Партизанский муттер! Партизанский муттер!» Нас с братом конфетками хотели подкупить. Все про отца выспрашивали. А вдруг мы проговоримся, когда он на свидание к нам придет. Или назовем место, где отряд находится. Я-то о партизанах ничего не знал. Совсем маленький был. Знал Ленька. Он старше меня. Токо после войны мне сказал, что знал… Ну, значит, видят фрицы, что лаской у них не получается. Крючконосый как рявкнет на нас: «Партизанский виродок! Вы будете скушать крысами…» Швырнули нас в амбар. Темища там, друг дружку не видим. По началу не страшно было. Мы с Ленькой ведь часто по амбарам-то лазали. Никаких крыс там не встречали. До войны крыс-то в амбарах травили. А в войну их развелось… Ну, а жрать-то им нечего. В сусеках шаром покати. Прижались мы с Ленькой спина к спине. Вдруг какие-то шорохи послышались, возня, писк… И все ближе, ближе… У нас волосы дыбом, дрожим от страха…
— Изверги!… Какие изверги эти фашисты! — сказала мама, вытирая слезы.
— Ну вот, разжалобил я вас своими воспоминаниями.
— Я просто представила все это… Страшно! Такое перенести!
— А брат ваш жив? — спросил я.
— Живой!.. А бабушка не убереглась. Из амбара нас выпустила… Вечная ей память!
— Некоторое время мы ехали молча. Я думал о далекой, далекой войне с фашистами, и о горе, которое принесла война людям. На этой войне погибли мои прадедушки: один под Воронежем, другой под Великими Луками.
Снова заговорил Василий Иванович:
— Я слышал, Мария Николаевна, вы у нас доктором работать будете?
— Да, придется.
— Вот увидите, вам у нас понравится. Условия хорошие. Да вот с докторами не везет.
— Почему? — насторожилась мама.
— Да знаете, приезжают какие-то неумехи или сами сбегают.
— Мама не сбежит. Мы насовсем. Да, мам?
— Господи, куда я от вас непутевых денусь!..
— Это верно. Куда иголочка, туда и ниточка, — рассудил Василий Иванович. — А вообще-то, Мария Николаевна, мы вам много хлопот не доставим. Вот взять меня. За всю жизнь ни разу бюллетеня не брал. Бывало, прихварывал маленько, но к фельдшеру не обращался.
— И напрасно.
— Дак ведь к нам посылали таких коновалов, что и заходить-то к ним опасно было. К вам-то уж обязательно приду. Специально заболею, — рассмеялся Василий Иванович.
— Так я и думала — делать мне тут нечего.
— Что вы! А ребятишек осматривать, да прививки им делать. Пенсионеры еще. Ну, те, правда, больше травами лечатся.
Мама ни о чем больше не спрашивала. Василий Иванович тоже молчал. Я смотрел по сторонам. Мы мчались по гладкой, как фанера, степной дороге. По обе стороны от нее росла кукуруза. Вдруг слева замелькали белые домики. Папа мне говорил, что в поселке Белужьем все дома белые. Вот я и подумал, что мы уже приехали. Но мы проехали это белоснежное село, скатились под горку и очутились на берегу реки. Моста через нее не было. У причала стоял паром. На него уже въехали три грузовика, два мотоцикла, лошадь с телегой, по бортам стояли люди. Хватило места и нашей машине. Буксирчик будто нас ждал. Как только мы разместились, он сразу же зарокотал, и потянул паром за трос на другую сторону реки.
Через несколько минут Василий Иванович уже выруливал с парома на берег.
— Теперь до нашего поселка рукой подать, — сказал он. — Вот как выростные пруды начнутся, считай мы дома.
Вскоре я увидел пруды. Они были не широкими, но длинными, напоминали чем-то большущие ванны. Вода в прудах была мутная, как в реке, через которую мы переправлялись на пароме.
— Ничего не заметил? — спросил меня Василий Иванович.
— Нет. А что?
Посмотри внимательно. Вон на те кусточки, возле левого берега.
— Ничего такого не вижу. Нет, кажется, палка какая-то торчит, а на ней голубая тряпка.
— Это не тряпка, а флажок. Стало быть, дозор на посту!
— Какой дозор?
— Ребята мальков охраняют. На днях их в пруды выпустили.
— Как выпустили? Эх, папа, обманул меня! Теперь не увижу.
— Почему не увидишь? — удивился Василий Иванович. — Обязательно увидишь. Мальков будут все лето выводить и выпускать. По графику…
Впереди снова замелькали белоснежные домики.
— А вон и столица нашего рыбьего царства, — с теплотой в голосе произнес Василий Иванович. — Дай Бог, чтобы она стала и для вас родной на долгие годы, а может, и на всю жизнь.

ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО

У въезда в поселок стояла высокая дугообразная арка с голубой вывеской. На вывеске была нарисована рыбина. А под рисунком надпись: поселок Белужий. Как только грузовик нырнул под арку, передо мной открылась просторная улица. Вдоль нее, точно солдаты, в две шеренги выстроились аккуратные белые домики. Ни на улице, ни возле домиков людей не было. Что взрослых не было — понятно: время рабочее, а ребята-то где? Только я об этом хотел спросить у Василия Ивановича, как он сказал:
— А вот и ваш коттедж! — Остановил машину возле домика, утопающего в сирени и выпрыгнул из кабины, протянул маме руку. Я выпрыгнул сам.
— Как тут красиво! — сказала мама. — Жалко, что домики все одинаковые.
          — А все равно отличить можно, — сказал я. — По наличникам. Вон у нас  какие золотистые! Других таких не видать.
— Ну, паря, вострый у тебя глаз. Быть тебе большим начальником! — похвалил меня Василий Иванович.
— Пусть пока хоть в прилежных учениках походит, — сказала мама.
— Это так, без знаний в люди не выйдешь. — Василий Иванович вздохнул: — Я вот до сих пор жалею, что учебу забросил. Глядишь, был бы сейчас директором или каким-нибудь мейджером, э-э менеджером. Без тренировки и не выговоришь.
— А нашего менеджера что-то не видать, — с обидой в голосе произнесла мама. Я тоже подумал, но без обиды: «Почему папа нас не встречает?» И только я так подумал, как увидел его. Он скакал по улице, как мальчишка с высоко поднятой рукой, и кричал:
— Приехали!.. Мои дорогие!.. Наконец-то вас дождался!..
Я бросился папе навстречу. Он подхватил меня. И я повис у него на шее, прижался к его загорелой щеке. Мама пошутила:
— Валька, шею отцу не переломи. Без нас-то вон он как высох.
— Ничего, теперь отъемся, — засмеялся папа, обнял маму, и мы закружились втроем.
— Вот, Маша, держи ключ от нашего бунгало. Надеюсь отныне и навсегда, — сказал папа.
— Ой ли! — сказала мама. — Но, как говорится, поживем -увидим.
Мы поднялись на крыльцо. Папа распахнул дверь, пропустил маму и меня вперед.
В домике было три комнаты и кухня. В одной комнате стояла раскладушка и письменный стол, в остальных бегали лишь солнечные зайчики.
— Федя, ты писал, что… — мама вопросительно посмотрела на папу.
— Что купил гарнитур, — закончил папа.
— Да, а где же он?
— Видишь ли, Машенька, — виновато улыбнулся папа. — Я в самом деле купил гарнитур, какой ты хотела, под орех. Но… пришлось уступить его Дмитрию Щеколкину. Это наш лучший рыбовод.
— Он что, на полу спит? — перебила мама.
— Он недавно женился. А молодоженам понравился именно такой гарнитур, как наш. Но он был единственный…
— Ну, ясно, ясно, ты без своей благотворительности не можешь. А как же мы? — В мамином голосе не было злости, но все равно на душе у меня стало почему-то тревожно.
— Да ты, Маша, не расстраивайся. Я уже заказал точно такой же.
Я решил помочь папе и выпалил:
— А мне без гарнитура больше нравится. Просторно!
Но папа меня не понял.
— Иди-ка ты лучше на улицу, — сказал он. — Тебя, кажется, там ждут.
Я выскочил из домика, и остановился на крыльце, потому что увидел возле машины много ребят. Ведь только что никого не было. Откуда они взялись.
— Валентин, иди сюда, не стесняйся, — крикнул Василий Иванович. Ребята выжидающе уставились в мою сторону. Я спрыгнул с крыльца и подошел к ним.
— Вот, стало быть, вы знакомьтесь, а я покудова вещички помогу перенести, — сказал Василий Иванович.
Мне никогда одновременно не приходилось знакомиться с такой оравой. Ребят было человек десять. Они разглядывали меня, щурясь от солнца. Хоть бы что сказали, а то смотрят насмешливо, сморщив носы. Я уже хотел убежать в дом, но тут вперед вышел мальчишка, мой ровесник. Вылитый Василий Иванович: такой же курносый и белобрысый, с конопушками на лице. Он протянул мне руку, хотел что-то сказать. Но я опередил его:
— А я тебя знаю.
— Допустим.
— Уж больно ты на своего деда похож.
— Это точно, — расплылся в улыбке конопатый, стискивая мою руку.
Ох, черт! Рука будто в клещи попала. Но я не подал вида, что мне больно. А сам подумал: «Если все тут такие силачи, как этот конопатый Генка, у меня рука отвалится». Но другие ребята здороваться со мной за руку не стали. Они сбились в кружок, и начали задавать мне всякие ехидные вопросы.
— Ты хоть драться-то умеешь?
— Нападайте. Увидите.
— Гляди, какой смелый!
— Только один на один, — добавил я. Ребята засмеялись. — Конечно, если вы все налетите, мне не отбиться.
— Да никто на тебя налетать не будет, — сказал конопатый Генка.
— А тайну хранить можешь?
— Могу.
— Наверно и с девчонками дружишь?
— Дружу. А что?
— Ну, и дурак! — обозвал меня тощий мальчишка с длинными руками и очень тонкой, как ножка одуванчика, шеей. Вот человек, обозлился я, первый раз меня видит и сразу обзываться!
— От дурака слышу, — сказал я.
— Ты чего, блин, по шее захотел? — покраснел Одуванчик.
— Попробуй! — я отпрянул и сжал кулаки.
— Испугался, бабник.
— Не задирайся, Федос, — сказал Одуванчику Генка, а мне предложил: — Айда с нами на ерик. Выкупаемся.
После стычки с Федосом-Одуванчиком у меня испортилось настроение.
— Мне что-то не хочется, — сказал я.
— Да ты не обижайся, — Генка похлопал меня по плечу. — Федос только на словах драчун. А вообще он парень клевый. Но если что, я тебя в обиду не дам. Пошли, скорее ребят узнаешь.
Я предупредил папу с мамой, и отправился с ребятами.
Ериком оказалась неширокая речка, рядом с поселком. Вода в ней была серая, как в Волге.
Пока я барахтался у берега, ребята на саженках по нескольку раз переплыли речку. Мне было завидно и неловко перед ними, и я мысленно дал себе зарок, что обязательно научусь плавать. Слава Богу, ребята надо мной не только не подшучивали, что плаваю по-собачьи, но, кажется, даже забыли обо мне. Собрались после купания в кружок и стали спорить о каком-то аппарате.
Вдруг Одуванчик вскинул голову, как перископом, повертел ею по сторонам, и прошипел:
— Тише вы, блин, тут посторонний.
Кроме меня и ребят здесь никого не было. Значит, посторонним был я. Я повернулся спиной к ним, чтобы не подумали, что подслушиваю, и стал кидать камешки в речку. Камешки подпрыгивали на воде, будто лыжники на трамплинах. Я так увлекся, что не заметил, когда ко мне подошел Генка.
— Не слышишь, тебя зовут, — сказал он.
Я прислушался. Доносился мамин голос.
— Нам по пути, — сказал Генка. И неожиданно спросил: — Знаешь, о чем мы спорили?
— Нет… то есть да… о каком-то аппарате. Но я ничего не понял.
— Вот и ладно. А то бы Федос меня загрыз.
— За что?
— За то самое… Долго объяснять, — уклонился от ответа Генка, и перевел разговор на другое: — Завтра за тутовым листом со мной пойдешь?
— За шелковицей, что ли?
— Ну да, для моих червей. Может, и ты станешь их разводить.
— Не знаю. Но интересно.
— Тогда долго не дрыхай. Рано зайду.

Дома я застал одну маму. Она с довольным видом ходила по комнатам и протирала сухой тряпкой полированную мебель.
— Во, номер! — присвистнул я от удивления.
— Этот Дмитрий Щеколкин, человек! — сказала мама. — Узнал, что мы с тобой приехали, вот и гарнитур свой отдал. Только что с Василием Ивановичем привезли и расставили. Папа еще ничего не знает. — Тут мама вздохнула. — Ой, расстроила я нашего папочку. Не пообедавши, на завод умчался. — И переключилась на меня: — А ты где носишься? Обед давно остыл.
Я с такой скоростью набросился на еду, что мама забеспокоилась, как бы не подавился. Ведь с самого утра я ничего не ел.

РЫБЬЯ РАДУГА

На другой день Генка утром не пришел. Я ждал, ждал, не дождался и пошел к нему домой. Только напрасно, дома его не застал. И вообще никого из ребят в поселке не нашел, все куда-то исчезли. Вернулся домой.
— Обманщик он, твой Генка, — сказала мама.
— У него дела, — соврал я.
— Какие бы дела ни были, а уж товарища мог бы проведать. Обещал ведь?
— Обещал.
— Ну вот… Не мучайся, иди загорай и купайся.
Маму я не послушался. И Генку все-таки дождался. Он прибежал во второй половине дня с корзиной из ивовых прутьев и холщевым мешком.
— Валь, я не нарочно… Честное слово! — Генка виновато поглядел на меня.
— Опять секрет?
— Пока да.
— Ну, дела! — пожал я плечами, но допытываться не стал. Когда надо сам скажет.
— Так идем или ты уже передумал? — нетерпеливо спросил меня Генка.
— Нет, почему? Я давно готов.
— Господи, опять какие-то дела! Посидите хоть чуточку дома, — сказала мама.
— Некогда нам, тетя Маня, — сказал Генка.
На улице Генка объяснил мне, что нам надо нарвать целый мешок тутового листа. Вначале мы будем собирать листья в корзину, а из корзины высыпать их в мешок. Так удобнее и быстрее. А еще предупредил меня, что идти придется километра три, а то больше, к лиманам, где растет тутовник. Это он специально предупредил, чтобы я потом не хныкал, что устал. А если не чувствую в себе сил, то лучше сразу, пока далеко не ушли, должен отказаться. Но я не такой наивный и сразу раскусил, что Генка меня проверял, а для этого усложнял условия.
Я еще накануне успел заметить, что за околицей раскинулась целая роща шелковицы. Но Генка о ней ни гу-гу, а ведет куда-то к черту на кулички. Я не то, чтобы отказаться, наоборот сказал ему, что люблю, когда труднее. Генка усмехнулся: он, кажется, понял меня правильно.
За поселком мы разулись, и шагали по степи босиком. До чего же было приятно ступать по теплой земле. Из-под ног выстреливали цикады, описав дугу, молча падали в траву и снова стрекотали. На пути нам встретилась речка, которая впадала в озеро, по-местному, в лиман. Но это лишь издали показалось, что впадала, на самом деле в устье ее перегораживала песчаная насыпь.
Лиман был тихий, большой, берегов не видать, а речка узенькая, с чистой водой. Возле насыпи вода в речке пенилась, бурлила, будто сотни ключей одновременно били или кто-то кипятил воду.
— Смотри, вода кипит! — сказал я Генке.
— Не слепой, вижу, — нахмурился он. — Это косяк воблы в западню попал.
Точно, речка кишела рыбой, потому и казалось, что вода кипит. Это же здорово, что нам повезло, подумал я, столько рыбы, знай, черпай. Я скатился на попе с насыпи, и опустил корзину, которую поручил нести мне Генка, в воду. Она тотчас наполнилась рыбой.
— Выпусти! — сердито сказал Генка.
Я с удивлением посмотрел на него: зачем выпускать рыбу, когда ее тут так много и так просто и легко ее ловить.
— Как ты не понимаешь, сейчас вобла икру мечет. А каждая воблина по пятнадцать тысяч икринок откладывает…
— Да этих вобл кто-нибудь другой все равно вычерпает. Разве они насыпь перепрыгнут?
— А мы им поможем.
— Интересно, как? Дежурить что ли тут круглые сутки?
— Немножко придется подежурить. Тебе, сейчас. А я за лопатами, мигом. Канаву в насыпи пророем, — крикнул он на ходу.
Генка убежал. Я выпустил воблу, и поставил корзину на берег сушиться. Посмотрел по сторонам — никого — и присел на корточки у самой воды. Стал рассматривать мечущихся в панике рыб. Они скользили друг по дружке, били по воде хвостами, выпрыгивали на воздух. Их было так много, что они закрыли собою дно. Я боксанул кулаком воду: хотел проверить проткнет ли моя рука рыбий слой. Мне казалось, что не проткнет. Но воблы мгновенно отпрянули, а я, покачнувшись, чуть не упал в речку. Выдернул руку из воды, и воблы тут же сомкнулись. Потом я снова, но уже осторожно опустил руку в воду и долго сидел, не шевелясь. Воблы  стали тыкаться в мою руку носами.
Вдруг возле насыпи остановился грузовик. Из кабины выкатился толстяк в кепочке. В руках у него было ведро.
— Ну, кто ж так ловит, — сказал он, и рассмеялся. — Чисто лис на охоте. Мы вот ведерком черпанем.
— Нельзя ведерком, — сказал я, выдергивая руку из воды.
— Это почему же?
— Ловить запрещено.
— А кто ж ловит-то? Если я ненароком вместе с водой малость рыбешки зачерпну, от этого ее не убудет.
Толстяк занес ведро над водой.
— Как вам не стыдно! — заорал я.
Толстяк вздрогнул, потерял равновесие, и упал в речку. Ведро выпало из его рук, наполнилось водой и утонуло. Толстяк ухватился за куст и, фыркая, стал вылезать на берег. Я стоял, ни жив, ни мертв, но с места не сдвинулся, когда он, хлюпая промокшей одеждой, побрел к машине.
— Из-за тебя, оглоеда, я теперь в убытке, — проворчал толстяк, втискиваясь в кабину.
— Так вам и надо! — сказал я.
— Я те позубоскалю! — Толстяк высунулся из кабины,  погрозил мне кулаком. Грузовик зарокотал и покатился. Я с облегчением вздохнул, посмотрел на дорогу: не идет ли Генка. Вот уже и грузовик скрылся из виду, а Генки все не было.
Я снова присел на корточки и опустил руку в воду. Воблы снова начали тыкаться носами в мою руку. Мне было приятно ощущать их прикосновение. Я так увлекся этой забавой, что не сразу заметил, как со стороны поселка подошли к речке двое ребят. Один мальчик был высокий, а другой низенький, похожий на хомячка. Я их не знал. У высокого мальчика на плече висел мешок, а у хомячка в руках была корзина, точно такая, как у нас с Генкой. Ребята не могли не видеть меня, но сделали вид, что не заметили.
— А ну, Петька, давай! — скомандовал мальчик с мешком.
Хомячок снял с руки корзину, смотал с ее ручки веревку. Я понял, что сейчас корзина полетит в воду за воблами.
— Эй, что вы делаете! — крикнул я.
— То, что и ты, — буркнул высокий.
— Я?.. Я рыбу стерегу…
— Сторож какой нашелся! — захихикал Хомячок.
— Послушай, ты, сторож, катись отсюда, — цыкнул на меня высокий.
— Иди, иди, пока невредим, — поддакнул Хомячок. — Не серди нас.
Он крутанул корзину в воздухе, размахнулся, и забросил ее в речку. Корзина шлепнулась на воду, но не утонула сразу, потому что была слишком легкой. Хомячок держал ее за веревку. Высокий мальчик подтопил корзину палкой. Она осела, наполнившись водой и рыбой.
— Вытягивай, чего ждешь! — приказал Хомячку высокий. Тот натужился, и тут же скривился:
— Что я тебе, бурлак что ли? Помоги, давай…
— Тяни, тяни, — ухмыльнулся высокий.
— Ну, так я сейчас помогу! — С этими словами я подбежал к Хомячку,  выхватил у него из рук веревку, и дал ему пинка. Хомячок отпрыгнул в сторону и почему-то побежал.
— Трус! — крикнул ему вдогонку высокий мальчик. — Гляди, как я ему сейчас фонарей наставлю. — Он бросился на меня с кулаками. Я увернулся. Схватил его за руку. Он вырвался, но упал на спину. Вот тут-то я сел на него верхом. Вдруг сзади кто-то схватил меня за шиворот. От неожиданности я ослабил хватку. Высокий мальчик тотчас меня спехнул. Только я ухватился за него снова.
Вцепившись, друг в дружку, мы покатились по траве. А вокруг нас бегал Хомячок и орал:
— Дай ему, Заноза, под дыхло. Дай, … чтоб знал наших!
Не знаю, чем бы все кончилось, если бы не подоспел Генка.
— Убивают!.. Убивают!.. — вдруг заорал Хомячок. Заноза  отцепился от меня. Мы оба вскочили на ноги. Рядом стоял Генка с поднятой лопатой. Заноза побледнел и рванулся в сторону. Я схватил его за штанину. Он упал, забрыкал ногами, чтобы освободиться от меня. Но я крепко держался за его штанину обеими руками.
И все-таки Заноза перехитрил меня. Как бегун на старте, он сделал резкий рывок, освободился от своих штанов, и дал деру, сверкая голым задом. А я, как дурак, застыл в недоумении. Генка бросил лопату и схватился за живот от смеха.
Заноза же, отбежав подальше, обернулся, погрозил кулаком:
— Ну, обалдуи, я вам припомню!
В это время позади нас послышался какой-то свист и всплески. Обернувшись, мы с Генкой от удивления раскрыли рты.
Над насыпью висела серебристая радуга из рыб. Она, будто воздушный мост соединяла речку с лиманом, до которого было метра полтора. Целыми эскадрильями в воздухе парили рыбы. В полете бока вобл искрились, от них разбегались в стороны солнечные зайчики, и прыгали по траве. Но это длилось недолго: рыбья радуга начала бледнеть и исчезла совсем.
А канавку в насыпи мы все равно прорыли, чтобы другие косяки рыб проходили тут свободно. Затем мы нарвали целый мешок и полную корзину тутового листа. И пошли домой. Оранжевое солнышко уже опускалось за горизонт. В степи по-прежнему звенели цикады. Только оркестр из невидимых музыкантов увеличился — музыка слышалась со всех сторон. У меня ныли бока: наподдал мне  этот Заноза. Ну, ничего, у него тоже от меня отметины остались. Но я меньше всего об этом думал. Перед моими глазами висела рыбья радуга.
За ужином я рассказал о рыбьей радуге папе с мамой. Мама очень удивилась, сказала, что я видел явление необычное. А папа нисколько не удивился, потому что он уже не раз наблюдал такие перелеты рыб. Он мне и объяснил, что перелет вобл через насыпь — это их единственное и неповторимое желание сохранить и продолжить свой род.

«РЕБЯТА-ЕРШИ»

Я внезапно проснулся, чуть приоткрыл глаза. В окна билось солнышко, на душе у меня было хорошо, хотя и побаливали бока от вчерашней драки.
— Пора уж, пора. Вон и товарищ к тебе пришел, — тормошила меня мама.
Я зажмурил один глаз, а другим стрельнул по комнате. У порога переминался с ноги на ногу мальчишка в синей бейсболке. Он вчера знакомился со мной, но имени его я не запомнил. А он вообще сделал такое безразличное лицо, будто впервые меня увидел. Я соскочил с кровати. Мальчишка напыжился:
— Вестовой отряда ЮР. —Он протянул мне бумажный треугольник. Я развернул его. На тетрадном листке крупными буквами синим фломастером было написано: «Валентин, следуй за вестовым Юркой. Командир».
Я выдул стакан молока. Юрка пить молоко отказался, сказал, что от молока его тошнит. Мы вышли на улицу. Больно уж ярко светило солнышко. Я так сощурился, что мои глаза, наверное, превратились в щелочки. Но Юрка этого не видел. Он молча шагал впереди меня. И я не знал, что сказать. Молчание уже так затянулось, что мне стало из-за этого неловко. И я спросил:
— Далеко еще?
— Да не-е… Видишь над баней флаг?
— Синее полотенце, что ли?
— Сам ты умывальник, — буркнул Юрка. Но, помолчав, все же  объяснил: — Просто вытянутый флаг, чтобы на ветру развевался.
— Сейчас-то ветра нет, вот он и висит, как полотенце, — сказал я.
— К вечеру ветер будет. Утром не бывает, днем тоже, а вечером всегда дует. С моря. От нас же Каспий недалеко.
— Знаю. А что у вас в бане-то?
— Штаб.
— Какой штаб?
— Какой надо!
— Вы что, в Тимура и его команду играете?
— Вот пристал!..
Больше я не задавал вопросов Юрке. Мы тихо подошли к старой бане, окруженной серебристыми ветлами.
Засунув пальцы в рот, Юрка свистнул. Дверь бани открылась и оттуда выскочил конопатый Генка, точно в такой же, как у Юрки, синей бейсболке.
— Намятые бока не отлежал, Валек? — улыбнулся он.
— Жив-здоров и даже не чихаю, — в тон ему ответил я.
— Ну, заходи. Пока гостем будешь. А потом… а потом будет суп с котом, — Генка засмеялся. Мне показалось, что он чего-то не договорил, но наученный вестовым Юркой, я ни о чем спрашивать не стал.
Сначала мы вошли в предбанник — светлую и очень чистую комнатку. У открытого окна, на тумбочке стоял телефонный аппарат без диска, с заводной ручкой. Мне с такого телефона звонить не приходилось. Но я знаю, как это делается: надо покрутить ручку, снять трубку и телефон заработает. Возле телефона, на стене висела карта, утыканная голубыми флажками. Вверху на ней было написано: «Выростные пруды».
Генка дал мне оглядеться, и распахнул дверь, что была напротив карты, пропуская меня. Впереди слышались ребячьи голоса и было темновато. Я нерешительно шагнул.
— Не бойся. Все свои, — сказал Генка.
Эта комната напоминала мне мастерскую в Доме быта, куда я бегал зимой точить коньки. На полу и двух столах, сколоченных из досок, лежали листы железа, паяльная лампа, стояли цинковые ведра и еще какие-то предметы, которым я не знал названий.
Посередине комнаты сидели на корточках несколько мальчиков, среди них я узнал конопатого Одуванчика. Он держал в руках жестяную коробку, похожую на игрушечную ванну.
Когда я вошел и поздоровался, ребята обернулись. Одуванчик поспешно опустил коробку на пол. Другие ребята накрыли ее газетой. Одуванчик вытянул, как журавль, свою тонкую шею и уставился на меня.
— Разве ты уже клятву дал, блин?
— Какую клятву? — опешил я.
— Федос, ну что ты несешь! Он ни о чем еще не знает, — заступился за меня Генка.
— Тогда, блин, почему он здесь?
— Как почему? Пригласили, — сказал я. — Могу уйти…
— Еще и обижается, — сказал Одуванчик. — Давай клятву выучи.
— Выучить и попугай может, — усмехнулся Генка. — А Валек ее примет, как положено на сборе отряда. — Генка взял с тумбочки листок бумаги, на котором было что-то написано, и протянул его мне:
— Вот,  читай. Это Клятва Юного рыбовода.
Я стал, не спеша, читать, чтобы сразу запомнить. Я быстро запоминаю: любое стихотворение три раза прочитаю и готово. А уж клятву-то тем более. Ведь клятвы не бывают длинными. Эта вообще из нескольких строк?: «Вступая в ряды юных рыбоводов, торжественно обещаю: Быть другом всех пресноводных и морских рыб; Защищать их от браконьеров; Умножать рыбные запасы рек, озер и морей».
— И все? — спросил я Генку.
— Все.
— Ну, я согласен.
— И вопросов нет?
— Нет. — Хотя вопрос у меня был: как я должен умножать рыбные запасы. Но спрашивать я не стал, чтобы Одуванчик ко мне снова не придрался. А он все равно налетел на меня.
— Шустрый какой!.. Согласен, понимаешь!.. А знаешь, как умножать рыбные запасы, блин?
Вот тут я попался. Ведь Одуванчик не просто угадал мой вопрос, а уличил меня в неискренности. Я покраснел, не знал, что ответить. Слава Богу, меня снова выручил Генка.
— Федос, когда сбор проведем? —  спросил он у Одуванчика.
— Да хоть завтра. Давай рано утром. А то потом будет некогда. Времени-то до испытаний почти не осталось.
— Заметано! — сказал Генка. Он прокрутил несколько раз ручку телефона, и сказал в трубку:  — Сбор отряда в семь ноль-ноль.
Пока Генка звонил, Одуванчика позвали помощники. Он нахмурился и пошел с ними.
После стычки с Одуванчиком у меня испортилось настроение. Генка это заметил.
— Валек, ты на нашего Кулибина не сердись, — сказал он.
— На Федосея, что ли?
— Ну да.
— Больно уж он придирчивый. Зловредный какой-то.
— Нет, что ты. Он просто недоверчивый. — Генка перешел на шепот. — Мы тут одну вещь изобретаем, под его руководством. Только сейчас меня ни о чем не спрашивай, все равно не скажу. Когда вступишь в отряд, все узнаешь.
— А если ваш командир не захочет меня принять?
— Какой командир?
— Да Кулибин, Федосей то есть.
Генка рассмеялся.
— Командир-то я. — И предупредил меня: — На сбор, смотри, не опаздывай. А то ребята у нас — ерши!..

НАПРАСНАЯ ТРЕВОГА

Сбор отряда проходил возле штаба. Было раннее утро, а в воздухе уже стоял зной. Земля еще не остыла за ночь, но солнце уже калило ее снова.
Отряд выстроился на линейку за баней, куда солнечные лучи еще не доходили, и там было прохладнее.
Под музыку из бани, то есть из штаба, выплыл голубой флаг. Его нес вестовой Юрка. Чуть позади его вышагивали ассистенты: Коля и Вася, которых я видел вчера рядом с Одуванчиком. А Одуванчик стоял в строю. Я чуть в стороне от линейки, и старался не смотреть на Одуванчика. Но как-то так получилось, что наши взгляды встретились. Сегодня Одуванчик был совершенно иной, чем накануне, добрее что ли. Он даже подмигнул мне, мол, не робей.
Флагоносец с ассистентами встали в голове линейки. Музыка замолкла. Генка объявил о приеме в отряд нового члена, то есть меня. Я произнес клятву, затем встал на колено и поцеловал край голубого флага. Я очень волновался, когда все это делал, но ничего не перепутал. Генка потряс мне руку. Линейка поздравила меня хором. Мне сделалось очень приятно от такой мощной поддержки.
Сбор на этом закончился. Ребята сразу куда-то исчезли. Мы с Генкой остались вдвоем.
— Вот теперь открою тебе наш секрет, — сказал он.
— Догадываюсь, что за секрет, — улыбнулся я. — Одну вещь изобретаете.
— Не вещь, а аппарат.
— Аппарат?! — удивился я. — А зачем его изобретать. В магазине любой можно купить.
— Это тебе не телефон. Наш аппарат инкубационный. В нем мальки выводятся.
— А в каких же аппаратах сейчас мальки выводятся?
— В инкубационных, конечно. Но таких, как наш, пока нет. В нашем мальков будет выводится больше, чем в обычном.
— Классно!
— Хочешь посмотреть в натуре?
— Еще бы!
— Только Федосу — ни слова. Если что не получится потом, все шишки на нас повалятся. Не любит, когда без него аппарат трогают. Боится, что сглазят.
— Чудик какой-то!
— Зато умный. В технике ас, лучше всех разбирается. Он же главный конструктор аппарата.
— Все равно чудик.
— А все изобретатели чудики. Ладно, идем.
Генка потянул меня за рукав. Из предбанника мы прошли в мастерскую. Генка поднял крышку деревянного ящика и, придерживая ее, сказал:
— Вынимай его оттуда.
Я наклонился, чтобы взять аппарат — изобретение Одуванчика, но в ящике было пусто.
— Может ваш аппарат невидимка? — сказал я.
— Не шути, Валек.
— Посмотри сам.
— Федос опять куда-то спрятал. Только когда успел? Вчера мы вместе с ним аппарат сюда убирали. Надо срочно найти Федоса. Он, кажется, на второй пост пошел. Ты не знаешь?
— Понятия не имею. У вас же кругом секреты.
— Теперь не у вас, а у нас, — поправил меня Генка. Он позвонил на второй пост: — Васек, Федос у тебя? Дай ему трубку.
Через секунду послышался недовольный голос Одуванчика:
— Чего случилось, блин?
— Куда опять аппарат спрятал? Не прятал?.. Ладно, дуй сюда.
Не прошло и минуты, как в штаб влетел взлохмаченный, с выпученными глазами Одуванчик. Ринулся к фанерному ящику, который мы с Генкой только что осматривали.
— Тут он был…
— Был да сплыл, — развел руками Генка.
— Ну, дела-а! — сказал я. — Как в детективе. Неужели украли?
— А что ты думаешь, могли и украсть… — взвизгнул Одуванчик.
— Кому он мог понадобиться? — сказал Генка. — Ведь это же не рыболовная сеть.
— Да просто так, ради потехи. Заноза со своей командой…
          — Этот лапчатый гусь все может, — Генка посмотрел на меня, как бы напомнил о встрече с Занозиным. Я промолчал, потому что судить о человеке по одной стычке, неправильно.
— Вот, блин, что же будет теперь с испытаниями! Перед Димой неудобно… Ген, объявляй тревогу. Аппарат во что бы то ни стало надо найти…
В это время распахнулась дверь предбанника. Вестовой Юрка перемахнул порог, еле устояв на ногах, с прижатым к груди ящиком. Одуванчик выхватил из Юркиных рук ящик, чмокнул его в железный бок и запрыгал от радости.
— Где нашел? — строго спросил Генка у Юрки.
— Где нашел, там уж нет, — пошутил Юрка. Но тут же поправился: — У меня дома был.
— Дома?! Ведь сказано, домой не брать.
— Что, значит, сказано, — обиделся Юрка. — А если бы Заноза украл, лучше было бы?
— Зачем ему этот ящик, — вставил я. Одуванчик посмотрел на меня испепеляющим взглядом и процедил:
— Много ты понимаешь?!
— Я не знаю, зачем, — продолжал Юрка. — Но сам видел, как вчера под вечер Заноза возле бани что-то высматривал.
— На замок надо закрывать. Я же говорю, что Занозин на все способный, — сказал Генка.
Может быть, и преувеличивал Генка «способности» Занозина, но то, что он, видать, тип порядочный, это точно.

ДИМА ЩЕКОЛКИН

Пока ребята решали, где взять замок, а я рассматривал неглубокий железный ящик, внутри которого был вставлен другой, с сетчатым дном, в распахнутую дверь незаметно вошел светловолосый парень в военной гимнастерке.
— Салют изобретателям! — громко произнес он и улыбнулся. У него была приятная улыбка и чуть-чуть насмешливые добрые глаза.
— Ой, Дима, как здорово, что ты пришел! — сказал Генка. — У нас все готово.
— К сожалению, испытания придется перенести, — сказал Дима
— Почему? — встрепенулся Одуванчик.
— Икра у осетров не дозрела.
— Как? Ты же говорил… — жалостливо сказал Одуванчик.
— Говорил, да вот ошибся.
— Федос, может, ты за осетров постараешься, — съехидничал Юрка.
— Смотри, блин, в ухо получишь! — обозлился Одуванчик.
— И пошутить нельзя, — скуксился Юрка.
— Не ссорьтесь. Не распыляйте энергию по пустякам. Дело есть, — сказал Дима.
— Какое? — спросил Генка.
—Очень срочное. Можно сказать, безотлагательное. — Дима расстегнул ворот солдатской гимнастерки. — Уф, духота какая! А при такой жаре полои; в момент пересохнут. И мальки погибнут.
— Ясно, — сказал Генка. — Сегодня же начнем учет всех водоемов в зоне нашего действия.
— Этого мало, — сказал Дима. — Надо спасти мальков, выпустить их из полоев в реку. На это дело стоило бы всех поселковых ребят поднять.
— Что, и Веньку Занозина? — неуверенно спросил Генка.
— Конечно. И Занозина со товарищи! — улыбнулся Дима.
— Занозу? — скривился Одуванчик.
— Занозе с нами не по пути. Он же браконьер, — пояснил Юрка, будто Дима не знал об этом. Хотя, может, и не знал.
— А вы все же пригласите, — посоветовал Дима. — Неужели это так трудно?
— Не трудно, но бесполезно, — сказал Генка.
— Ладно, упрямый народ, решайте сами. А я пошел. На автобус опаздываю. До моего возвращения постарайтесь карту пересыхающих водоемов  составить. А потом вместе на спасение мальков навалимся.

КТО ЖЕ БРАКОНЬЕР?

Зона действия отряда ЮР начиналась за поселком Белужий. Перед тем, как ехать в эту зону, Генка собрал ребят, свободных от дежурства на прудах и разделил на две группы.
Командиром первой группы он назначил себя. В нее вошли я, Одуванчик и его незаменимые помощники Коля с Васей. Юрку он назначил командиром другой группы.
Действовали мы так: Юркина группа двигалась навстречу нам, а наша — навстречу Юркиной. Нам надо было объехать на велосипедах всю зону действия и отметить на карте пересыхающие ильмени.
Мне казалось, что все это очень просто: увидел ильмень и отмечай его на карте да записывай в тетрадь. Но отмечать-то приходилось не каждый ильмень подряд, а только те, что могли пересохнуть. Глубокие ильмени, где дна было не видать, мы не заносили на карту.
Все-таки классно, что у всех были велосипеды. На них мы за полдня справились со своим заданием. А после обеда решили приступать к спасению мальков.
Я забежал домой что-нибудь перехватить на скорую руку. Но мама усадила меня за стол. Она пришла с работы и поджидала папу и меня, чтобы вместе пообедать. Я сказал маме, что у меня очень срочные дела.
— Но поесть-то ты можешь нормально хоть раз!
— Как же я могу  рассиживаться, если меня ребята ждут?
— Господи, ну и семейка! — вздохнула мама. — Один на заводе сутками пропадает, другой вообще неизвестно где носится.
— Мама, ну как ты не понимаешь, мы же о рыбных запасах заботимся.
— Чего, чего?..
— Папа же говорит, что мы должны умножать рыбные запасы…
— Наш папа неисправимый фанатик.
— Конечно фанатик своего дела! Это же клево, мамочка!
— Я не знаю, что клево, а что нет. Но знаю одно, что желудки свои вы так испортите. На вот, — мама подала мне кринку молока, — чтоб все выдуть. И… можешь катиться умножать свои рыбные запасы.
Я так и сделал.
По пути к штабу я остановился у поселкового совета, чтобы узнать какое кино будет завтра.
Объявление о кино висело на стене под распахнутым окном. Из окна доносился хрипловатый просящий голос:
— Иван Платоныч, миленький, выручай. На Жарихиной косе молодь задыхается.
— Завтра чуть свет отрядим бригаду, — успокаивал поселковый мэр Иван Платонович. Я его знал. Это был лысый старичок. Он к папе приходил о политике беседовать.
— Завтра само собой. Да дорога ложка к обеду, — настаивал незнакомый голос.
— Елки-моталки, — повысил голос мэр, — больно вы, рыбные охранники, шустрые — все сразу вынь да положь. А где раньше-то были, а? Нету у меня свободного народу…
Ребята ожидали меня у штаба. Одуванчик накинулся на меня за опоздание. А я и рта не мог открыть, чтобы ответить, так запыхался.
— Ты чего, не разобрался и набрасываешься? Это все равно, что бить лежачего, — осадил Одуванчика Генка. Тот на удивление притих. А я отдышался и рассказал об услышанной новости. Робко, потому что не был уверен, что меня поддержат, предложил помочь. Так и получилось: Юркина группа была против, так как Жарихинская коса, где задыхались мальки, находилась не в зоне действия отряда ЮР.
Стали спорить. Генка долго молчал, видно думал, какое принять решение. А потом сказал, как отрубил:
— Всем немедленно на Жарихинскую косу!
Юркиной группе пришлось подчиниться.
Мы взяли с собой ведра и лопаты, и отправились на Жарихинскую косу. Дорогу туда знали все, кроме меня. Мы шли вначале, точнее, катились на велосипедах, вдоль реки, в противоположную сторону от нашей зоны действия. Затем переправились вброд на другой, высокий берег. Перед нами засверкали маленькие озерца-ильмени, окаймленные тоненькими колечками пожелтевшей травы.
Земля между ильменями была лысой. А в трещинах ее отсиживались цикады. Я видел, как они оттуда выпрыгивали. Мы остановились у перегородившего нам путь большого ильменя, скорее похожего на огромную лужу. Дно было закрыто кишевшими мальками. Они подталкивали друг дружку своими рыльцами, стараясь пробиться, где было поглубже. Когда мальки от нетерпения или от отчаяния выпрыгивали из воды, их светлая чешуя сверкала на солнце, как серебро.
Генка сунул руку в воду.
— О-о, чистый кипяток!
Одуванчик потрогал воду босой ногой.
— Могут свариться, блин!
Ребята тоже стали пробовать воду, кто рукой, кто ногой. А Мальков спасть никто не спешил. Меня это возмутило.
— Чего мы ждем! — Я скинул кроссовки, зашел в ильмень и начал хватать мальков руками и складывать их в ведро. Рыбешки выскальзывали из рук и шлепались обратно в воду. Ребята засмеялись надо мной. Я понял, что мой способ спасения мальков не лучший. А Генка положил мое ведро боком на воду и, придерживая обод левой рукой, правой стал загребать в него мальков.
Ведро быстро наполнилось рыбешками. Я подхватил его у Генки и бегом помчался к реке. Выпустил мальков в мутную воду и побежал назад. А мне навстречу уже семенили ребята с полными ведрами, из которых били в глаза солнечные зайчики. Это серебристые бока рыбешек, как маленькие зеркальца, отражали солнечные лучи.
Мы очень долго провозились с первым ильменем. У меня от усталости стали дрожать руки и ноги, на ладонях вздулись мозоли. Но нам нужно было еще из трех ильменей мальков спасать. Не знаю, что бы мы делали, если бы Одуванчика не осенило соединить все три ильменя канавками и прорыть одну общую канавку к реке.
Когда мы это сделали, вода потекла вначале из верхнего ильменя в средний, а из среднего в нижний. Из  нижнего ильменя хлынула вместе с мальками в речку. Мальков было очень много, а воды мало. Вода скоро вся убежала, а мальки еще остались. Оставшихся мальков мы перенесли в ведрах.
Перед тем, как идти домой, решили искупаться. Ребята с разбегу попрыгали в реку и саженками понеслись на перегонки. Я набрался храбрости и тоже прыгнул вместе со всеми. Но на середину реки не поплыл: барахтался вдоль берега, где было неглубоко. Когда я становился на дно, вода доходила мне до шеи. Наконец я оторвался от дна и, кажется, поплыл. Ребята начали подбадривать. Вдруг меня кто-то цапнул за левое плечо, и потащил на глубину.
Со страху я никак не мог нащупать ногами дно. Стал захлебываться. Генка с Одуванчиком подхватили меня под мышки и поволокли на берег. Повыскакивали из воды остальные ребята и столпились около меня.
— Наглотался? — спросил меня Генка. — Сейчас откачаем.
— Не-не надо, я не утопленник… Вот плечо что-то больно.
— Ой, у него кровь! — вскрикнул Юрка. Побледнел и отвернулся.
— Блин, да у него крючок в плече! — сказал Одуванчик.
— Крючок!? — удивился Генка. — Откуда он взялся.
— Во, целый якорь торчит! — произнес Одуванчик. — Потерпи, сейчас вытащу. — Он  осторожно, как настоящий доктор, отцепил крючок от моего плеча. Кто-то из ребят протянул ему листок подорожника. Одуванчик поплевал на листик и прилепил его к моей ссадине. Боль в плече стала утихать.
— От подпуска, точно я вам говорю, — сказал Генка, рассматривая крючок. — Давайте искать сам подпуск.
Ребята попрыгали в реку и начали шарить у берега. Вскоре вынули из воды длинную бечевку с привязанными на поводках крючками. Их было штук, наверное, тридцать или пятьдесят. Не некоторых крючках висела рыба: два пузатых сазана, четыре судака, щука и два небольших осетрика.
Одуванчик стал снимать рыбин с крючков. Сазаны, судаки и щука сильно трепыхались и норовили вырваться. Осетры были самыми терпеливыми. Они не сопротивлялись, будто понимали, что охраняются законом, и что мы не браконьеры — обязательно их освободим.
Осетров мы отпустили, другую рыбу взяли себе. Подпуск смотали на палку. Стали гадать — чей он. То ли Занозина, то ли его дружка Петьки, то ли еще кого-то. Перебирали, перебирали, но так и не смогли установить, чей подпуск. А если бы и установили, то толку-то что: ведь хозяин подпуска мог от него и отказаться. А не пойманный — не вор. Решили выследить браконьера. Подпуск поставили на прежнее место, только без наживки. Отошли метров на двадцать и замаскировались в прибрежном ивняке.
— А вдруг это будет взрослый браконьер? — засомневался вестовой Юрка.
— Нас вон сколько! Нападем из засады, — сказал Одуванчик.
— А если он вооруженный? — не унимался Юрка.
— Будем действовать по обстановке, — заключил Генка.
После Генкиных слов все затихли. Не проронив ни слова, сидели до захода солнца. Но за подпуском так никто и не пришел.
Мы спрятали подпуск в кустах. Не может быть, чтобы его хозяин не объявился. А не объявится, подпуск сам по себе сгниет.

КАК Я ИСПУГАЛСЯ СОБАКИ

Шли дни за днями. Мы спасали мальков. А в поселке так никто и не интересовался пропавшим подпуском. Во всяком случае, мы об этом ничего не слышали. И мы про подпуск забыли: нежданно-негаданно к нам в отряд радость нагрянула, точнее, две радости.
Когда мы всех мальков из ильменей выпустили, Дима Щеколкин нам вымпел вручил. А на нем золотыми буквами было вышито: «Отряду — победителю в спасении рыбной молоди». Оказывается, за этим вымпелом Дима ездил в райцентр, но нам заранее ничего не сказал. А пришло время, заслужили, он нам его на торжественной линейке от имени Совета по охране природы и вручил. Но мы-то не думали ни о какой награде, просто спасали мальков и все. И все же получать награду было приятно. Вот это была наша первая радость. А вторая радость была еще приятнее, ее мы ждали давно и, наконец, дождались.
Сразу после вручения вымпела Дима объявил нам, что у осетров дозрела икра и настала пора испытывать наш инкубационный аппарат. Мы-то готовы были приступить к испытаниям аппарата прямо сейчас. Но Дима сказал, чтобы мы набрались терпения до завтра. Сегодня же хорошенько бы отдохнули, побыли дома, а то родители обижаются, что не видят своих детей, то есть нас, целыми днями.
Спорить с Димой никто не стал, все пошли по домам. Я по сути решил заглянуть к папе в контору и позвать его на обед. Вот будет мама рада. Ее желание — обедать всей семьей — наконец-то сбудется.
На крыльце конторы дорогу мне преградила огромная собака. Я вообще-то собак люблю, особенно щенков. Они такие наивные и ласковые, как все малыши. А взрослых собак почему-то побаиваюсь. Но, набравшись духу, я уже собрался переступить порог, как вдруг собака зарычала и поднялась. Я сиганул с крыльца. Собака улеглась там же и уставилась на меня.
«Хоть бы кто вышел», — про себя взмолился я, переминаясь у крыльца с ноги на ногу. И надо же такому случиться: в дверях появилась стриженная под мальчишку девочка. Вот уж чего не ожидал. Генка мне говорил, что все девочки из поселка уехали в лагерь на первую смену. И появятся лишь в июле. Откуда же эта-то взялась?
— Джара, ты на кого тут сердишься? — девочка погладила собаку.
До чего же мне захотелось сквозь землю провалиться, только бы на глаза этой девчонке не попадаться. Подумает ведь, что я струсил и станет надо мной смеяться. А потом еще и по всему поселку разнесет, что я трус. Убежать или спрятаться куда-либо было уже поздно. Я почувствовал, как мои уши стали наливаться жаром. Это у меня такая странность: если мне стыдно, то в первую очередь краснеют уши. По ним, как по барометру, можно определить, что во мне творится. Мама как-то заметила это. И теперь я боюсь даже соврать ей что-либо.
Я нагнулся и сделал вид, что зашнуровываю кроссовку: несколько раз завязал и развязал бантик, не разгибаясь. Вдруг слышу:
— Мальчик, а мальчик, иди не бойся.
Исподлобья глянул на крыльцо. Девочка держала собаку за ошейник и выговаривала ей:
— Напугала человека… В другой раз не возьму с собой, будешь знать!
Голос у девочки был добрый. Надо мной вроде бы смеяться не собиралась.
— Ну, чего ты, иди, иди, — снова обратилась она ко мне. — Ты ведь в контору шел, я видела.
— Мне бы папу, — нерешительно сказал я, продолжая топтаться на одном месте.
— Ладно. Раз не хочешь идти, я позову. А кто твой папа?
— Федор Федорович.
— А-а, значит, ты Валентин? — улыбнулась девочка. — Как хорошо, что ты пришел! Давай знакомиться. Марина. А это Джара, самая умная овчарка на свете. Мы с ней к дедушке приехали. Мой дедушка бухгалтер.
Марина отвела Джару от порога и приказала ей лечь. Джара послушно улеглась у ног Марины, вытянула вперед лапы и положила на них свою большую голову с настороженными, как антенны, ушами.
Я взбежал на крыльцо. Джара, не поворачивая головы, скосила на меня глаза. И тут же отвела. Может быть, признала меня за своего. Но уши ее по-прежнему были на стороже, стояли торчком.

НУ И ЧУДАК, ОДУВАНЧИК!

Вечером папа с мамой ушли в кино. Я запер дверь, включил маг и под музыку стал читать четвертый том «Жизни животных», где говорится про всяких рыб.
— Ты что, оглох! — послышался чей-то больно знакомый голос. Я подумал, что мне померещилось, но голос продолжал: «Барабаним по окнам целый час, а он и в ус не дует». Я оторвался от книги и вытаращил глаза от удивления. Передо мной стояли Генка с Одуванчиком.
— Выключи  свою мерихлюндию, — сказал Одуванчик.
— Как вы сюда попали?..
— Через дверь, — сказал Генка.
— Я же вам не открывал.
— А мы и сами умеем, — похвалился Одуванчик.
— Как это?
— Да ты плохо дверь закрыл, — пояснил Генка.
— Учти на будущее, блин! — добавил Одуванчик. — Так и бунгало ваше могут обчистить.
— Мы по делу. Только что от Маринки, — сказал Генка.
—Ты с этой чувихой, кажется, уже виделся? — перебил его Одуванчик и ехидно посмотрел в мою сторону. Мне стало как-то не по себе, будто меня собирались в чем-то уличить. А Генка, осуждающе посмотрев на Одуванчика, продолжал:
— Ну, так вот, Маринка просится в отряд…
— От этой малявки проку не будет, — сказал Одуванчик.
— Да слышал я это, — отмахнулся Генка. — Ерунда какая-то!..
Одуванчик с Генкой принялись спорить. А у меня поднялось настроение: значит, Марина ничего не рассказала ребятам. Молодчина! Лишнего болтать не любит. На такую можно положиться. Я ей обязательно докажу, что никакой я не трус. Только бы случай подходящий выпал.
— Маринка — классная девчонка, хоть и малявка! — сказал я. — И между прочим, у нее собака есть.
— Ну и что? – буркнул Федос.
— Как что? Может охранять штаб, мальков, пруды…
— Сами не справимся, что ли?
— Ну ты упрямый, как… как наш петух! — выпалил Генка.
— Это я-то петух! — Одуванчик аж побагровел. Сам-то он запросто обзывал, а когда его обзывали, не переносил. — Это вы оба петухи-женихи! — Одуванчик выскочил из дома, так хлопнув дверью, что стекла зазвенели на оконных рамах.
Мы недоуменно поглядели друг на друга. Помолчав, Генка сказал:
— Все из-за кильки.
— Какой кильки?
— Есть такая мелкая прозрачная рыбешка. Так вот, одна девчонка Федоса килькой обозвала.
 — И что же, из-за какой-то дурочки теперь злится на всех девчонок? Ну и чудак! — сказал я. И тут же про себя подумал, а ведь я его тоже обзываю, только Одуванчиком. Правда, никто из ребят об этом не знает. Но одуванчик, по-моему, звучит красиво!

ВОТ ЭТО ДЖАРА!

На другой день утром Одуванчик, как ни в чем не бывало, встретил нас с Генкой у калитки своего дома. Извиняться перед нами за петухов-женихов и не подумал. Да и мы не собирались напоминать ему об этом. Не до того, когда впереди такое важное дело — испытание аппарата.
Втроем мы пошли к штабу. В поселке было тихо, многие еще спали. Золотистое солнышко взбиралось по небу, освещая землю лимонным светом.
В дверях штаба, вместо замка, торчала бумажка, свернутая трубочкой. Я увидел ее первым, выдернул из замочной скважины, развернул и пробежал глазами. Генка с Одуванчиком стояли сзади и бумажку не видели. Они просто ожидали, когда я открою дверь.
— Разини! — сказал я.
— Ты что? — возмутился Генка. — Какие мы тебе разини!
          — Это не я… Это записка так начинается. — Вот, слушайте: «Разини! Разве так охраняют свои драгоценные изобретения! Верните мне подпуск а иначе лопнете от злости, но не найдете свое корыто. Заноза».
Одуванчик выхватил из моих рук записку, со злостью посмотрел на нее, скомкал и швырнул на землю. Распахнул двери бани и ринулся вглубь. Мы за ним. Обыскали, обшарили всю баню. А потом еще и вокруг нее каждый куст проверили. Но аппарата не нашли.
— Придется меняться! — сказал Одуванчик, вздохнув.
— Отдать подпуск!.. Ни за что! — с возмущением произнес Генка.
— Аппарат надо вызволить, блин. А другого выхода я не вижу.
— Может внезапно нагрянуть к Занозе домой? — предложил я.
— Не такой он дурак, как ты думаешь, аппарат домой не потащит, — отмел мое предложение Одуванчик.
— А куда?
— Куда, куда?.. Если бы я знал! — огрызнулся Одувачик.
— Надо думать, — Генка почесал затылок. — Вот паразит Заноза!
— А я что гворил, — подхватил Одуванчик. — Вредный тип…
— Как бы он нам испытания не сорвал, — продолжал Генка.
— И сорвет, если подпуск не отдадим, блин!
— Ну, нет, давайте искать, — твердо сказал Генка. И, сбавив тон, добавил: — Не найдем, придется меняться. — Вздохнул он и подошел к висевшей на стене карте, утоптанной мухами. Они и сейчас продолжали торить по ней тропы.
— Вот смотрите, весь поселок разбит на квадраты, — начал Генка. Мухи взвились, покружились над нами и уселись на потолок.
— И ежу видно. А толку что! — буркнул Одуванчик.
— Каждый квадрат прочешем, — невозмутимо продолжил Генка.
— Похитрей бы чего придумать!— вырвалось у меня.
— Умник нашелся! Придумай! — хмыкнул Одуванчик.
Я обиделся за умника. В голове завертелись всякие ядовитые слова. Но я хотел произнести всего лишь одно да такое, чтобы сразило его наповал. Тут петухи-женихи всплыли в памяти. И к месту: у меня идея в результате родилась.
— Придумал! Придумал! — заорал я. — Скорее за Мариной…
— Молоток, блин! — подпрыгнул от радости Одуванчик. — Я сам за ней сбегаю. — Сорвался и исчез. Клевый парень все-таки Одуванчик — за дело болеет по-настоящему, даже обиду на девчонок забыл.
Вскоре он вернулся вместе с Мариной. Она держала на поводке Джару.
— Мальчики, не отчаивайтесь. Мы с Джарой вам поможем. Покажите, пожалуйста, где ваш аппарат стоял?
Собака обнюхала фанерный ящик и рванулась в мою сторону. Марина еле поводок удержала. У меня колени от страха задрожали. Но вида я не подал, что боюсь. «Пусть хоть на куски меня разорвет, проклятая псина, с места не сойду», — решил я. А самому так и хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть, как собака величиной с теленка, идет на меня.
Я собрался с духом и неподвижным взглядом уставился на овчарку. От кого-то я однажды слышал, что твердый человеческий взгляд собаку может остановить. Только мой взгляд на Джару не подействовал. Я стоял с остекленевшими глазами, а Джара меня обнюхивала.
— Чего это она, не пойму? — Марина с сожалением посмотрела на меня.
— У него же бумажка! — сказал Генка.
— Какая бумажка?
— Да записка, которую Занозин оставил.
— Ах, вон оно что. Теперь понятно. Пожалуйста, дай эту бумажку Джаре понюхать, — попросила меня Марина.
Я поднес бумажку к морде собаки. Джара втянула воздух, несколько раз фыркнула и рванулась к Одуванчику. Обнюхала его и устремилась на улицу. Марина, еле удерживая поводок, выскочила вслед за Джарой. Мы все выбежали за Мариной. Собака тянула в сторону рыбозавода.
— Может, Дима подшутил. Не мог же Занозин наш аппарат на завод отнести, — сказал Генка.
— А ну покажи, — Одуванчик на ходу протянул ко мне руку за запиской. — Почерк Венькин, убежден. Наверно собака не такая уж и ученая…
— Как это не ученая, — оглянулась Марина, — если не одно преступление раскрыла.
Внезапно Джара остановилась возле густых зарослей белой сирени. Понюхала землю и, зарычав, нырнула в кусты. Марина ойкнула и скрылась вместе с собакой в сиреневой чаще.
Когда мы залезли в заросли, до меня дошло, почему Марина ойкнула. По моим голым ногам будто кипятком брызнули. Запахло крапивой. Я взвыл от боли, но остался в крапивнике. Генка и Одуванчик даже не поморщились. Потому что они были в длинных штанах, а я-то в шортах.
Джара остановилась и начала разгребать землю. Марина ее подбадривала. Одуванчик опустился на колени у самой морды собаки, подул на руки, чтобы не обжечь их крапивой, и стал шарить по земле.
— Нашел! Нашел! — вдруг заорал он, вытаскивая из песка железный ящик.
От радости Одуванчик чмокнул Джару в нос. Собака села на задние лапы и с удивлением посмотрела на него: не спятил ли этот долговязый мальчишка.
Мы выбрались из зарослей сирени на дорогу. Собака села рядом с аппаратом, высунув розовый язык, уставилась на Марину.
— Джара, ищи, — приказала Марина. Собака, еще раз обнюхав аппарат, настойчиво потянула поводок в сторону поселка.
— Спасибо, милая собачка. Вора мы знаем. — Одуванчик в знак благодарности решил погладить Джару. Но та отвела голову в сторону, мол, каждому не положено, лишь одна хозяйка имеет на это право.
— Джара к вам еще не привыкла, — смущенно сказала Марина. — Но она обязательно скоро вас признает, вот увидите.
— Знаешь, Марин, давай с нами дружить, блин. Ой, блин, то есть не блин… Ну, будь с нами в отряде, блин. Фу… — Одуванчик замялся, покраснел до ушей. Вот опять он меня удивил. Джара что ли его покорила. А может Маринка? Она ведь очень красивая, хоть и стриженная под мальчишку. Глаза у Маринки карие, продолговатые, на щеках ямочки, когда улыбается.
Когда мы вернулись в штаб, отряд был в сборе. Ребята ничего не знали о происшествии. Вестовой Юрка с усмешкой сказал:
— Да вы никак под охраной!
— Арестованные, арестованные! — захохотали ребята.
Мы рассказали, что с нами было. Все с восхищением посмотрели на Марину с Джарой.
С этого дня Марина стала членом нашего отряда «Юный рыбовод».

ПРОИСШЕСТВИЕ НА ДОРОГЕ

Марина ушла домой кормить собаку. Благородные собаки, такие как Джара, требуют к себе особого внимания. И кормить их надо в одни и те же часы, чтобы они не потеряли форму.  Мы с ребятами направились на рыбозавод к Диме. Он нас уже ждал, чтобы помочь установить и отрегулировать аппарат. Но Одуванчику хотелось все сделать своими руками. Дима ему не стал мешать.
Я наблюдал за Одуванчиком. Он действовал уверенно. Укрепил аппарат на конце длинного деревянного стола. Затем присоединил к нему резиновый шланг. После этого долго что-то в аппарате регулировал. Нам надоело ждать, и мы его стали торопить. Вначале Одуванчик не обращал внимания на наши реплики. Но когда, видно, понял, что самому не справиться, стал огрызаться.
— Отдохни, — сказал ему Дима, — а я посмотрю, что там заело.
Одуванчик молча отодвинулся от аппарата. Лицо у него было пунцовое и блестело от пота.
Дима тоже долго возился. Наконец вода полилась из шланга и заполнила аппарат до краев. Она не выливалась из него, а по жестяному желобку, который припаял к аппарату Одуванчик, сливалась в ковш.
Наполненный водой, ковш автоматически опрокидывался над большим желобом, по которому вода стекала в бетонированный бассейн, чтобы снова по трубам и шлагам вернуться в аппарат. Под действием электричества и воды наш аппарат задышал, как живой, маленький ящик с сетчатым дном внутри большого начал двигаться.
Теперь в аппарат можно было закладывать икру. Но эту работу мы перенесли на утро. Дима сказал, что на воле осетры нерестятся ранней ранью.
Мы разошлись по домам.
Вечером я решил помочь маме: нарвать корзину тутового листа. Она по совету папы взялась за разведение шелкопряда. В поселке Белужьем все его разводят. Мама говорит, что это очень полезное занятие, успокаивает хорошо нервы и пользу большую приносит семье и государству. Правда, этот шелкопряд ужасно прожорливый, зато какие красивые коконы вьет: и зеленые, и белые, и голубые, и коричневые. Из них делают шелк. Шелк из коконов тутового шелкопряда самый прочный, он идет на парашюты.
Тутовая роща раскинулась за поселком, вдоль дороги. Я взобрался на дерево, уселся  на большой сук и начал отрывать зеленые клейкие листочки и складывать их в корзину. По роще, трепеща листьями, проносился прохладный ветерок. Сидеть на шелковице было одно удовольствие, и я не спешил, наслаждался прохладой. Вдруг послышался гул мотора. Слева от меня замаячил грузовик. Он мчался в сторону поселка Белужьего.
Когда грузовик поравнялся со мной, я заметил его номер: Б 045 АС. Номер был мне знакомый. На этом грузовике Василий Иванович перевозил нас с мамой из города в поселок. Внезапно, перед самым грузовиком, на середину дороги выскочил какой-то мальчишка с поднятой рукой. Машина с визгом остановилась в нескольких шагах от него.
— Ты что, козел, сдурел?! — осипшим голосом прокричал шофер, высунувшись из кабины. Мальчишка же в ответ с силой размахнулся. Я в тот же миг услышал удар камня о железо. Шофер выпрыгнул из кабины и бросился с бранью к мальчишке. На Василия Ивановича шофер нисколько не походил, но мне показалось, что я где-то его уже встречал. Василий Иванович был худой высокий, а этот толстый. Толстяк, сильно пыхтя, погнался за мальчишкой, который бежал прямо по дороге и не пытался свернуть в сторону.
В это время из придорожной канавы выскочил еще мальчик, низенький круглый, как шарик, с мешком в руках. Он подбежал к машине, бросил мешок в кузов, подпрыгнул и ухватился за борт.
В кузове грузовика виднелись ящики, похоже, что с яблоками. Значит этот «шарик», подумал я, собрался набить мешок яблоками, пока тот, длинный отвлекает шофера. «Шарика» я узнал: это был Петька, дружок Занозы.
— Эй, что делаешь? — крикнул я, погрозив ему кулаком. Но услышал ли он меня, я не понял, потому что потерял равновесие и сорвался с дерева. Поцарапал руки, но не так уж больно. Самое обидное — порвал свою новую футболку, подаренную папой на день рождения.
Когда я очухался, Петьки в кузове уже не было. Зато возле грузовика валялся его мешок. Я хотел этот мешок подобрать, пока Петька за ним не вернулся, и отдать его шоферу. А тут из-за машины вынырнул и сам разъяренный шофер.
— А-а, попался, законник! — прорычал он, хватая меня за шиворот. Я узнал эти короткие, как обрубки, пальцы. Это они держали ведро, которое утонуло в протоке, когда я охранял косяк воблы.
—  Я хотел вам помочь! — пытаясь высвободиться, сказал я.
— Видали мы таких помощничков!.. — съехидничал шофер. — И не брыкайся, а то придушу, как котенка…А ну, залезай в кабину. Нет, погоди. На-ка возьми свое вещественное доказательство.
Шофер бросил мне мешок, оставленный впопыхах Петькой. Я подхватил его, сунул под мышку и почувствовал, как в мешке кто-то зашевелился. Неприятный холодок пробежал по моей спине: не змея ли? Я швырнул мешок на землю.
— Ты что? Сказано возьми! — прикрикнул шофер.
— Там кто-то есть…
— А ну  развяжи.
Я развязал мешок и отскочил в сторону. Оттуда вылезла крыса, огляделась и шмыгнула в канаву. Пустой мешок шофер забросил в кузов.
— Не повезло тебе, любезный, — хихикнул шофер. — А твои дружки трусы.
— Никакие они мне не дружки.
—Ладно, я человек приезжий, командированный, сдам тебя в контору, там разберутся.
— Это вас надо сдать.
— А-а-а, старое вспомнил. Злопамятный ты, любезный, — усмехнулся шофер. — Но то было давно и неправда…
— Как неправда? Вы же сами меня узнали.
— Узнал, узнал, как не узнать.  Я тогда всего-то ведерко рыбешки хотел взять. А ты, законник бодучий, последнего шанса меня лишил. Придется теперь у браконьеров воблу покупать, чтоб подешевше-то.
— На дармовщину позарились, эх вы!
— Ишь ты,  можно сказать, с поличным пойман, а огрызается.
Шофер замолк и больше не проронил ни слова до самой конторы.
Чем ближе мы подъезжали к поселку, тем тревожнее становилось у меня на душе. Я представлял, как мне сейчас придется объясняться с папой на людях, и цепенел от стыда. Ну ладно, он поверит, а вот другие, кто окажется в этот час в конторе, ведь усомнятся. Как было бы хорошо, если бы контора была закрыта, ведь рабочий день давно закончился.
Двери конторы, как назло, были распахнуты. Шофер заглушил мотор, вынул ключ зажигания, повесил его на указательный палец. Покрутил им перед своим носом и буркнул:
— Вылазь, любезный. — Схватил меня за руку и потащил в контору. Мы еще не успели подняться на крыльцо, как из конторы вышел Дима Щеколкин.
— Ты-то как раз и нужен, — сказал шофер.
— А что случилось, Пахомыч?
— Мальца хочу сдать. Из этой он, как его… из шайки, что ли…
Дима недоуменно посмотрел на меня, перевел взгляд на шофера.
— Из какой шайки?
— Яблоки, понимаешь, с моей машины воровать вздумали. Ну, я их… — Пахомыч погрозил мне кулаком, и с досадой  в голосе добавил: — Стервецы, разбежались… А этот не успел.
— Да я и не собирался убегать.
— А в кузове вещественное доказательство имеется. Мешок-то чей, а?
— Мешок не мой…
— Его, его. За глупых нас принимает… Не отопресся, любезный.
— Не может быть! — нахмурился Дима. — Я не верю.
— Можно я объясню, — сказал я, заикаясь от волнения.
— Ты его не слухай, товарищ Щеколкин. Он такое зальет…
— Хорошо, Пахомыч, разберемся, — сказал Дима. — Ну, Валя, давай все начистоту.
Пока я рассказывал о тутовом шелкопряде, шофер, набычившись, молчал, а как я заговорил о косяке воблы, он тут же с возмущением перебил меня:
— Ну, кому веры должно быть больше — какому-то шкету или мне?
— Горит синим пламенем уже? — сказал Дима.
— Чего горит? — напрягся шофер.
— На воре шапка! — рассмеялся Дима.
— А-а, ну вас к лешему! — отмахнулся шофер, собираясь уйти.
— Нет, ты погоди, давай дослушаем, — остановил его Дима.
Когда я закончил свой рассказ, Дима повеселевшим голосом сказал:
— Уразумел, Пахомыч?
— Ядовитый паренек. И про мой грех не забыл.
— В другой раз, Пахомыч, штраф придется платить за такие грехи.
— Ну что же, как говорится, попался, отвечай по закону… Так я поеду? Машину надо сдать в полном ажуре.
Только грузовик Пахомовича тронулся, как возле нас очутился  долговязый Занозин.
— Отпустите его, он ни при чем, — Занозин ткнул пальцем в мою сторону.
— Во-первых, я его не держу. А во-вторых, тебе-то что? — сказал Дима.
— Он не виноват, вот и все, — Занозин повернулся и побежал.

ВИЗИТ К ЗАНОЗИНУ

Сегодня я впервые подумал о Занозине хорошо.
— А ты возьми и сходи к нему домой, поговори по душам, — посоветовал мне папа за ужином. — В человеке надо искать всегда хорошее.
— А если человек плохой?
—И в плохом есть обязательно хорошее. Он может и не догадываться, что оно у него есть, потому что ему все говорят, что плохой, и он думает о себе, как все.
Я решил пойти к Занозину сейчас же. Мама не хотела меня отпускать, так как было уже поздно. А папа сказал, что ковать железо надо, пока оно горячо.
Дом Занозиных стоял на отшибе, в стороне от центральной улицы. В сравнении со свежими белоснежными домиками поселка их дом выглядел дряхлым. Вся  краска с него облезла, окна покосились.
От папы я знал, что отец и мать Занозина строили рыбозавод, а после остались работать тут. В прошлом году у Занозина случилось горе — ушел из семьи отец, уволился с работы и уехал из поселка. Занозин жил с мамой и младшим братом, которого на все лето отправили в детский санаторий, потому что он часто болел.
Я открыл покосившуюся калитку и очутился в просторном, аккуратно прибранном дворике. В глаза бросилась толстая белая корова. Какая-то девочка в надвинутом  на лоб платке, сидя на корточках, доила корову.
— Скажи, Веня дома? — спросил я девочку
Чирканье в подойнике прекратилось. Девочка, не оборачиваясь, сердито пробурчала:
— Чего тебе?.. — Но договорить ей помешал коровий хвост, промелькнувший метелкой в воздухе. Девочка вдруг вскрикнула:
— Ой, зараза, опять за свое! — И будто от зубной боли схватилась за левую щеку. Я рассмеялся, взбежал на крыльцо, постучал костяшками пальцев по двери, и не дожидаясь ответа, влетел в комнату.  Свет в комнате не горел.
— Венюшка, не надо дверью хлопать. Голова и так разламывается, — послышалось сбоку.
Я напряг глаза и еле различил диван, стоявший справа у стены, откуда доносился женский голос.
— Извините, я не Веня. Валя я…
— А-а, сынок Федора Федорыча? — спросил, оживляясь, голос. — Отец, поди, за чем послал?
— Не-е, я к Вене.
— Венюшка скоро придет. Он по хозяйству у меня. А ты пока присаживайся, посумерничаем с тобой. — Женщина приподнялась на подушки, и голос ее зазвучал бодрее: — Ты уж, наверное, догадался, я Венина мама. Расхворалась вот некстати: третий день корову подоить не могу. Соседку просила, да ведь тоже всякий раз просить-то не больно приятно. А сегодня Венюшка не пошел за соседкой, сам, говорит, подою.
— Там девочка какая-то доит, — сказал я.
Мама Занозина улыбнулась:
  - Веня это. Выдумал платье мое надеть. Белянка-то наша с норовом, меня только и признает, да вот соседку. Телушкой у нее Белянку-то мы купили.
Только сейчас до меня дошло, почему на девочке, доившей корову, платье висело, как на пугале.
"Вот, оказывается Венька Занозин какой! — подумал я. — А почему же Генка с Одуванчиком и другие ребята этого в нем не видят?" Во мне зарождалось уважение  к Занозину.
— Пожалуй, пойду, — сказал я Вениной матери.
          — Ступай, поглядишь, как он там управляется.
Я вышел на улицу, и носом к носу столкнулся у крыльца с Занозиным. Он нес ведро с водой. Женского платья на нем уже не было.  Увидев меня, Занозин резко поставил ведро на землю, и с вызовом спросил:
— Зачем явился?
— Это ты корову доил?
— Не твое дело. Убирайся, пока по шее не получил.
— За что?
— За то самое
— За что, за то самое?
— А не суйся куда не просят.
— А тебя просят аппарат воровать?
— Воры вы, а не мы, — с угрозой сказал Занозин. — Вы украли у нас подпуск.
— Мы его не украли, а изъяли у браконьеров.
— Ах, так! — скривился Занозин. — Ну, я  тебе, чувак, сейчас врежу. — Он замахнулся на меня. Но я опередил его, толкнул в грудь. Он отлетел в сторону, и плюхнулся в ведро задом. Во все стороны брызнула вода, но само ведро устояло. Занозин заерзал по ведру, стремясь высвободиться. Но ведро точно приклеилось к его заду, до того плотно он в него уселся. Я протянул Занозину руку. Он даже не взглянул на меня, ерзал и бурчал:
— Мы к вам не набиваемся, и вы к нам не лезьте.
Разговор у нас с ним не получался. Продолжать его было бесполезно. Но прежде, чем уйти, я все же сказал ему:
— Брось дурака валять, приходи к нам в отряд.
— Ах, вот ты зачем пожаловал!.. Тьфу… — Занозин плюнул в мою сторону.
— Ну и сиди в своем ведре…
Я выскочил за калитку и побежал домой. В окнах нашего дома света не было, а возле него, в темноте нервно вспыхивал огонек. Это курил папа, сидя на крыльце. Он поджидал меня. Я окликнул его. Он ни о чем расспрашивать меня не стал, молча загасил сигарету, потом тихо сказал:
— Ну, утро вечера мудренее. Завтра у тебя сложный день, осетра будете оперировать.
Я плюхнулся на раскладушку, закрыл глаза и долго лежал неподвижно. В комнате было душно, несмотря на открытые окна. Я долго ворочался с боку на бок, а перед глазами у меня все время стояли: Занозин в женском платье и его больная мама.

КАК ОПЕРИРОВАЛИ ОСЕТРА

Утром мама насилу меня разбудила. Я посмотрел на будильник и понял, что ни умываться, ни тем более завтракать мне некогда, иначе операция осетра состоится без меня. Быстро оделся и, не поддавшись на мамины уговоры — выпить хотя бы стакан молока, выбежал на улицу. А у самого было такое ощущение, будто что забыл. Слава Богу, вспомнил раньше, чем добежал до завода. Вернулся и сказал маме, что у Занозина больная мать.
— Я сейчас же иду к ней, — заволновалась мама. — Что же ты сразу не сказал?
— Ты же спала, когда я пришел.
— Разбудил бы… Я же врач.
Мама стала собираться к Занозиным, а я помчался на рыбозавод. Семеро ждать не станут.
За проходной стоял одноэтажный кирпичный домик с вывеской «Операционная». Я к нему и направился. Массивная дверь операционной была плотно закрыта. Я дернул ручку на себя, дверь не поддалась. Надавил плечом. Дверь отворилась, и я влетел в операционную, как сумасшедший. Ребята уже сидели на скамейках, сосредоточенные. Я увидел Генку и быстренько примостился рядом с ним. Почувствовал себя уверенней, огляделся. Кроме Одуванчика и его помощников Коли и Васи, весь отряд ЮР был тут.
Посреди небольшой светлой комнаты стоял цинковый стол. Над ним висел стальной трос, перекинутый через блок и уходящий к лебедке. Дальше виднелась цинковая дверь. Над ней висела табличка с надписью: «Бассейн. Осетры, белуги, севрюги, белорыбицы».
— Дрыхал бы дольше, — сказал Генка, но, помолчав, смилостивился: — Еще не начинали.
— Я вчера до поздна у Занозы  был, — сказал я в оправдание.
— В товарищи набиваешься?
— У него мать болеет… Он корову сам доит, честное слово, своими глазами видел.
— А что в этом особенного, и я умею доить… А вообще напрасно ты стараешься. Мы с Занозой по всякому пробовали — и по-хорошему и по-плохому.
— Может еще попытаться.
— Не-не, не знаю… — Генка вдруг насторожился и устремил взгляд на цинковую дверь.
Дверь отворилась. В проеме показался Дима Щеколкин с ведром, в распахнутом белом халате и в белой шапочке, как доктор. Генка бросился ему навстречу, подхватил ведро, до краев наполненное мутной водой, поставил его у стола. Дима натянул до бровей белоснежную шапочку, застегнул халат.
— Кто будет ассистировать? — спросил он. Все ребята подняли руки.
— По двое, по очереди, чтобы никому не было обидно.
Нам с Генкой повезло: очередь начиналась с нас. Мы встали рядом с Димой у цинкового стола.
Из двери, что вела в бассейн, пятясь и жестикулируя, вынырнул Одуванчик. За ним двое рабочих в синих прорезиненных куртках несли огромного осетра с тупым носом и толстой головой. Один рабочий держал осетра за голову, а другой за хвост. Посередине рыбину поддерживали с обеих сторон Коля и Вася. Осетр оттопыривал жабры и взмахивал хвостом, как ластой. Хвост у него был упругий и сильный. Когда он поводил им, то рабочего, державшего за хвост пошатывало из стороны в сторону.
— Осторожно, осторожно. Не спешите, — командовал Дима. — Кладите на стол, покрепче держите, не давите. Ведь князь-рыба!.. Гена, шприц!.. Валя, поставь таз на скамейку и налей в него воды из ведра.
Дима сделал укол осетру. Когда я налил воду, осетр уже лежал тихо, не вздрагивал. Укол усыпил его.
Острым и тонким ножом Дима надрезал осетру брюхо. Мы с Генкой переставили таз на стол. Рабочие приподняли осетра над тазом головой вниз. Из брюха рыбины медленно поползла в таз черная, густая клейкая масса, покрытая желтоватой пленкой. Это была икра.
Генка зачерпнул ковшик воды и подал его мне. Я стал медленно лить воду на теплую скользкую икру. Дима осторожно, потихоньку размешивал ее деревянной палочкой.
— Самца несите, — сказал Дима рабочим.
Рабочие принесли еще осетра. Этот был длиннее и толще первого, но вел себя мирно, не брыкался. Его подвесили на тросе над тазом с икрой. Рабочие обхватили осетра и стали сдавливать его брюхо. Тонкой струйкой потекла белая, как молоко, жидкость.
— Отлично доится! Молока спелая, как надо, — сказал Дима, все время внимательно следивший за тем, чтобы струйка не брызнула мимо таза, на пол.
Я тоже не раз выдавливал из сазанов и воблы белую жидкость — молоку, но не специально, а случайно. Из них молоки выливалось не больше наперстка, а в осетре ее было, наверное, с литр. Даже вода в тазу побелела.
Рабочие сняли большого осетра с троса и понесли обратно в бассейн. Им помогали Одуванчик, Коля и Вася.

ЗАКЛАДКА ИКРЫ

— Несите таз в инкубационный цех, — распорядился Дима. Ассистенты — теперь была очередь Юрки и Марины — поставили таз с икрой на тележку и покатили ее вслед за Димой. Мы шли следом. Одуванчик со своими помощниками куда-то исчез. Мы  миновали бассейн с мутной водой и вошли в просторное светлое помещение с цементным полом. Это и была инкубационный цех, где вчера установили аппарат. Вдоль стен выстроились рядами высокие и длинные деревянные столы с аппаратами.
Наш аппарат стоял в конце цеха. Он отличался от заводских аппаратов своими размерами, был крупнее их, а внешне смотрелся обычным железным ящиком, как и все остальные. Возле него находились Одуванчик, Коля и Вася. Одуванчик то и дело осматривал аппарат, поглаживал его, будто он был живой. А Коля с Васей о чем-то болтали между собой, посмеивались.
— Лишний раз проверили? — спросил Дима Одуванчика.
— Да. Два раза. Действует, как часы.
Аппарат был заполнен водой не до краев, а так, что она чуть-чуть закрывала сетчатое дно второго ящика, который был внутри. Мне показалось, что воды маловато, и я сказал об этом вслух.
— Много ты понимаешь! — смерил меня пренебрежительным взглядом Одуванчик. — Вымерено с научной точностью.
— Федосей прав, — подтвердил Дима. — Вода должна покрывать сетчатое дно на два-три сантиметра, не больше.
Одуванчик включил мотор. Вода в аппарате забурлила, будто понеслась по камешкам. Сетчатое дно ящика, то приподнималось, то опускалось. Одуванчик вместе с Юркой и Мариной начали осторожно вываливать икру из таза в аппарат. Икра с водой и илом стала скатываться в ящик с сетчатым дном, а затем сквозь дырочки проваливалась во второй ящик. Но на дно не падала, а подхваченная течением, кружилась в ящике, то поднимаясь вверх, то опускаясь вниз.
— Ой, до чего интересно! Как в настоящей реке! — воскликнула Марина.
— Так и должно быть, иначе мальки не выведутся, — сказал Одуванчик.
Он уже не раз видел, как закладывают икру, и для него в этом не было ничего необычного. Я же, как и Марина, впервые смотрел на такое таинство и с восторгом думал, что вот сейчас, на моих глазах начнет зарождаться жизнь. Ведь скоро из маленьких черных икринок, похожих на маковые зернышки, родятся рыбки. Они будут расти долго, долго, как все осетры, и вырастут огромными, килограммов по сто, а то и больше.
— Ой, тут икринок, наверное, целый миллион! — снова удивилась Марина.
— Нет,  тысяч триста, — сказал Генка.
— Не триста, а четыреста, — поправил его Одуванчик. — Забыл что ли, ведь наш аппарат усиленной мощности!
— Это пока еще не доказано, — сказал Дима.
— Докажем! — самоуверенно произнес Одуванчик.
— И совсем скоро, — поддержали его Коля с Васей.
— Не рано ли расхвастались, — сказал Дима. — Вот когда мальки выведутся, тогда и судить-рядить будем.
— Увидеть бы своими глазами, как мальки будут рождаться! — мечтательно произнесла Марина.
— Увидишь, увидишь, — пообещал Дима. — Всю неделю, пока мальки будут вылупляться, вы можете  приходить сюда.
— Ой, до чего классно! — подпрыгнула от радости Марина.
Мы условились, что каждый день будем вести наблюдения за икринками. Для этого установили дежурство по очереди.
Не только мне и Марине, а и всем ребятам хотелось увидеть, как икринки начнут проклевываться.

ОШИБКА МАРИНЫ

Мое дежурство начиналось с четвертого дня. Но я не утерпел и в первый же вечер заглянул в инкубационный цех. Там несли вахту Генка с Мариной.
У входа в цех до меня долетел  Генкин голос. Таким сердитым я его никогда не слышал.
— Да ты что, очумела!.. Магазинную икру бухнула!.. Да это знаешь, как называется!..
— Я же не магазинную, — оправдывалась Марина. — Я у дедушки взяла.
— Ну и дура! Дедушка приготовил, чтобы есть, а ты в аппарат… Целую банку! Ой-ей-ей…
— Я ее осторожно, чайной ложечкой.
— Чайной или ковшиком, не в том дело.
— Федосей же говорил, если бы икры было больше, не помешало бы.
— Не помешало бы, не помешало бы, — передразнил Генка. — Теперь неизвестно, чем все кончится. Из-за тебя опыт может провалиться. Понимаешь ты?..
— Я ведь хотела, как лучше, — плачущим голосом сказала Марина.
— Ладно, смотри, Федосу ни слова!
Мне уже пора было объявиться, а то получалось, что пришел специально подслушивать. Именно в этот момент мне в нос залетела какая-то мошка. Я чихнул. Генка обернулся, увидел меня, даже в лице изменился, глаза его округлились.
— Т-тебе чего? — заикаясь, проговорил он.
— Вот, понимаешь, посмотреть зашел…
— Нечего еще смотреть. — Он снова вспыхнул и набросился на меня: — Вон ты какой, явился подслушивать.
— И не думал, просто так уж получилось.
Мне сделалось ужасно неловко. Но вместо того, чтобы  отказаться, что подслушивал, я поспешил заверить:
— Я трепаться не собираюсь.
— Сегодня же сама Федосею расскажу, — еле слышно пролепетала Марина.
— Будет лучше, если ты расскажешь, когда мальки выведутся, — посоветовал Генка.
— Почему?
— А потому что, если ты скажешь сейчас, Федос никому житья не даст, — пояснил Генка.
— Понятно, неврастеник он, — сказал я.
— Сам ты неврастеник, — огрызнулся Генка. — Он просто больше всех нас за дело переживает.
— Я это и имел ввиду.
— Ну и не лебези.
Мы замолчали. Мне было досадно, что Генка снова уличил меня в неискренности. Уж сколько раз давал себе зарок говорить только то, что думаю.
Я подошел к аппарату. В нем булькала вода. Икринки грудно плавали. Я всматривался в них, не увижу ли мальков. Нет, мальки еще не появлялись. Но икринки стали какие-то не такие.
— Что-то в них изменилось, — сказал я. — А что, не пойму?
— Как что? Не видишь, потолстели, — пояснил Генка. — И еще три дня будут толстеть, а потом станут лопаться.
По его голосу я понял, что Генка на меня уже не сердится. Я заметил, что он вообще быстро отходит. И раздражается редко. Полная противоположность Одуванчику. Тот, как порох вспыхивает почти по любому случаю и долго не остывает. Ну что с него взять. Нервный человек. А Генка уравновешенный, справедливый. Но, несмотря на разницу в характерах, Генка с Одуванчиком дружат. Да не просто дружат, а как говорят, не разлей вода.
Но почему Генка боится сказать Одуванчику правду? Ведь рано или поздно Одуванчик обо всем узнает. Может быть, Генка надеется, что из той икры, что бухнула Марина, тоже мальки выведутся.
— Ген, а что будет с икринками-то?..
— Какими икринками?.. А-а, те, что из банки?
— Ну да… — Я взглянул на Марину и застыл с открытым ртом. В глазах Марины промелькнул испуг. Генка этого не видел, он следил за аппаратом. Я переменил тон: — А вдруг из них тоже мальки проклюнутся?
— Наивный ты человек! — рассмеялся Генка. — Даже и думать нечего.

ИКРИНКИ ЛОПАЮТСЯ

Марина все же послушалась Генку и ничего не говорила Одуванчику. Я тоже помалкивал. Генка и меня убедил. События торопить нечего, как говорит моя мама. Помните, она вначале не очень хотела переезжать в поселок Белужий, а теперь ей тут нравится больше, чем в городе.  Обо мне уж и говорить нечего: такой радости от приволья я еще никогда не испытывал.
День за днем ребята продолжали по очереди дежурить у аппарата. До своего законного дежурства я еще несколько раз наведывался в инкубационный цех. Боялся, что мальки могут появиться на свет без меня. Но икринки по-прежнему плавали набухшими, а не лопались.
Наконец наступил мой день, когда я был уже обязан вести наблюдения. Я встал ранней ранью. Тихо, чтобы не разбудить маму с папой, вышел на улицу.
В проходной рыбозавода, опираясь на палку, дремал вахтер дед Тимоха. Он поднял седую голову, подергал себя за серебристые усы, свисающие ниже подбородка, чтобы прогнать сон. И все равно не узнал меня.
— Э-э, посторонним не положено. — Дед выдвинул вперед палку и загородил проход.
— Свой я, дедушка.
Дед Тимоха еще раз подергал себя за усы и, видать, окончательно проснулся.
— Фу, дьявол! Ты чтоль, Валентин!.. Эко испоранился, вперед свово батьки приперся.
— Я сегодня дежурный!
— А-а, ну, тада сигай к своим рыбам-белорыбам.
В инкубационном цехе стояла тишина. Лишь вода в аппаратах ласково пожуркивала. Пробиваясь сквозь оконные стекла, солнечные лучи освещали воду в аппаратах и прогревали икринки. А те, конечно и не догадывались, что находятся не в реке, а в железных ящиках, внутри которых стремительно несется вода.
Я очень волновался за наш аппарат. Если он покажет себя хорошо на наших испытаниях, то его возьмут на специальные заводские испытания. Изготовят уже несколько штук. А если и те оправдают себя, то наш аппарат будет признан изобретением, и нам, а точнее Одуванчику, дадут патент, как настоящему изобретателю. Это мне папа сказал. А он-то уж в этом деле разбирается.
Мой папа вообще считает, что ребята могут изобрести все, что угодно, до чего взрослые никогда не додумаются. Потому что взрослые слишком много знают. Эти знания их и сковывают. Они как бы находятся в тисках знаний, а из них трудно вырваться. Ребятам же что, они еще многих предметов не изучали и ничем почти ни связаны, могут предложить неожиданное решение. Как вот мы предложили, и сами сделали инкубационный аппарат повышенной мощности. Правда, Гена мне говорил, что Дима Щеколкин сначала назвал идею Одуванчика о таком аппарате бредом. А потом сам стал помогать.
Я заглянул в наш аппарат. В нем творилось что-то невероятное: там кишели какие-то крохотные существа. Я осторожно опустил руку в воду и поймал на ладонь несколько этих существ. Внимательно разглядел их и установил, что они похожи на головастиков, величиной с комара, а уже плавают.
В воде было еще много и целых икринок, величиной с горошину. Прямо на моих глазах из двух таких икринок высунулись тонюсенькие хвостики и начали извиваться. А затем полностью выклюнулись и два малька и, боком, боком ввинчиваясь в воду, поплыли. Икринки, из которых мальки вышли, не отрываясь, плыли вместе с ними, как воздушные шарики.




ХОЗЯИН ПОДПУСКА

Как-то я застал у нас дома мать Занозина — тетю Катю. С тех пор, как мама ее вылечила, тетя Катя заходила к нам часто, приносила молока от своей Белянки. Молоко было очень вкусное, уж точно, вкуснее расхваленного по телевизору биомолока, которое я пил, когда с папой и мамой ездил в Москву. Там это молоко продают в красивых упаковках, на которых нарисованы четыре рожицы улыбающихся ребятишек. У нас почему-то биомолоко не продают. Ну и не надо. Мама говорит, что молоко от занозинской Белянки полезнее всякого московского молока.
Но тетя Катя не только приносила молоко. Она очень любила посекретничать, рассказывала маме всякие поселковые новости и суды-пересуды. А один раз что-то такое про папу сказанула, что мама с ним целую неделю не разговаривала.
В этот раз тетя Катя была чем-то огорчена. Когда я вошел, она сидела, сгорбившись, сложив руки на коленях, и тихо говорила:
— Мой-то паршивец к вам послал, сам идти стесняется… — Тетя Катя горько рассмеялась и продолжала: — Ухи ему Петькин батька накрутил за подпуск.
— За что? — не поняла мама.
— За подпуск, рыболовная снасть такая, — тетя Катя вздохнула: — Вишь ты, дело-то какое. Поставили они с Петькой, дружком своим, этот подпуск в реку. А его взяли да сняли… И правильно сделали. Венька сам-то бы и не догадался поставить, а их Петькин батька подбил, мол, вы несовершеннолетние, вам ничего не будет, ежели что. Они, дураки, и послушались… А подпуск-то денег стоит. Его Михаил-то Иванович, Петькин отец, в самой Москве купил.
— Катерина! — сказала мама. — Зачем ты все это мне рассказываешь? В нашем доме к этому подпуску никто отношения не имеет.
— Я имею, — подал голос я.
— Да, вот он, — заискивающе улыбнулась тетя Катя.
— Ты!?. — удивилась мама.
— Может, отдашь подпуск-то, а? — умоляюще уставилась на меня тетя Катя. Мне сделалось ее жалко, но я решил не сдаваться.
— Нет, — помолчав, сказал я. — Мы подпуск в поселковый совет сдадим. Пусть этот Михаил Иванович туда и топает.
— Ну, пожалуй, так оно и лучше, правильно ты рассудил, — смирилась тетя Катя. — Худой он человек, Михал-то Иваныч. Браконьерить ему Василий Иванович не дает, так он удумал ему отомстить: научил ребят крысу Василию в машину подбросить. Василий-то с детства крыс не переносит. Да за рулем, сказывают, не Василий был…
— На чистую воду негодяя бы вывести, — сказала мама.
— Скользкий он, голыми руками не возьмешь, — посетовала тетя Катя.
— Подпуск — факт убедительный! Не отвертится, — сказал я.

МАРИНА ПРИЗНАЕТ ОШИБКУ

В тот же день я рассказал Генке и Одуванчику, что нашелся настоящий хозяин подпуска. А Занозин, если и не сбоку припека, то уж точно лицо не главное в этой истории. Он же действовал под влиянием взрослых.
— Да брось ты его выгораживать! — разозлился Одуванчик.
Генка почему-то промолчал.
Мы отнесли браконьерский подпуск поселковому мэру. Иван Платонович все хмурился, составляя акт. Это уж точно, ему не хотелось с браконьером разбираться. Тот наверняка будет отпираться. Свалит все на своего Петьку и на Занозина. А они несовершеннолетние, их к ответу привлечь нельзя.
А вот недавно у нас с мэром была веселая встреча. Он узнал от Димы, как мы на Жарихиной косе спасали мальков, и за это от имени поселковой власти наградил весь отряд ЮР мороженым. Мы обрадовались такой необычной награде. Тут же начали есть мороженое, смеяться и шутить. Только Марина была грустная. Я заметил, она с того дня, как икру в аппарат подложила, ходит сама не своя.
На меня тоже иногда находит грусть. Мне почему-то жалко Занозина, особенно когда подумаю, что у него нет отца, и любой дядька, как этот браконьер Михаил Иванович, может отодрать его за уши. А вот никак не поймет, что должен быть с нами, а не с Петькой, своим дружком-браконьером. Мне кажется, что Генка так же думает, хотя вслух пока об этом не говорит. Одуванчик же по-прежнему непримирим. Да и я считаю, что насильно тянуть к себе Занозина не надо. Пусть сам решит, что ему делать.
Нам сейчас вобще-то и не до Занозина. Наступила горячая пора:  выводятся мальки.
— Что-то, братцы, у нас с вами неладное творится, — заметил однажды Дима. — Смотрите, сколько еще не проклюнувшихся икринок! А ведь уже седьмой день идет
— Может, часть икры не оплодотворилась? — предположил Одуванчик.
— Вполне возможно, хотя маловероятно.
— А что же тогда? — насторожился Одуванчик.
— Ты не допускаешь, что аппарат не исправен?
Одуванчик вспыхнул:
— За аппарат головой ручаюсь.
— В таком случае, — сказал Дима, — подождем еще денек. Икры все-таки многовато положили.
Я подумал, что наступил самый подходящий момент сказать правду. Мне показалось, что и Генка так же подумал, потому что мы одновременно посмотрели на Марину, которая, потупившись, стояла в стороне. Она, наверное, думала о том же, о чем и мы. Когда она подняла голову, и наши взгляды встретились, глаза ее будто спрашивали: говорить или подождать?
Я вложил в свой взгляд всю силу воли и послал ей совет: не тяни, говори немедленно. Подействовало. Она несколько раз вздохнула и еле слышно произнесла:
— Это я… — не договорив, всхлипнула, и слезы хлынули из ее глаз.—         Я во всем виновата.
— Ты?.. Почему ты? — удивился Дима.
— Что ты сделала? — занервничал Одуванчик.
— Я соленой икры насыпала, — пролепетала Марина.
— Что?.. Что ты сказала!.. Как это тебе в голову пришло? — багровея, выкрикнул Одуванчик.
— Успокойся, — сказал Генка. — Ты сам просил.
— Я?.. — Одуванчик прямо захлебнулся от злости.
— Да, ты. Говорил, что не мешало бы больше икры положить? Говорил?..
— Ну, говорил… Так не соленую ведь.
— Вот и нечего теперь на нее злиться.
— Вечно от этих девчонок одни неприятности, блин, — пробурчал Одуванчик и отвернулся.
Марина нахохлилась, вжала голову в плечи. Все ребята тоже нахохлились и замолчали.
— Что это вы, как мыши на крупу надулись? — сказал Дима и засмеялся: — Соленую икру!.. ха-ха. Да это все равно, что под наседку вареные яйца положить.
Ребята захохотали. Одуванчик сделал непонимающий вид, но не выдержал, зафыркал, давясь от смеха:
— Ну, отчебучила, блин!..
Марина вначале не могла понять, почему мы смеемся, и глядела на нас испуганными глазами. А потом поняла, что ее простили, и тоже захохотала.

МАЛЬКИ ПЕРЕСЕЛЯЮТСЯ В ВЫРОСТНИК

Шел восьмой день. Оставшиеся икринки не проклевывались. Ждать было нечего. Дима разрешил нам пересадить выклюнувшихся мальков в выростник, который находился в пруду, за поселком.
Мы с Геной и Юркой пошли проверять этот выростник, а Одуванчик с другими ребятами остались готовить инструменты для пересадки.
Возле кустов тутовника, где был шалаш с телефоном, из воды торчали толстые сваи. На них стоял большой прямоугольный ящик. Стенки его были сколочены из досок, а дно и крышка из железной сетки с мелкими ячейками. Сквозь эти ячейки в ящик поступала вода. Это и был выростник, то есть большой ящик, в котором, как рассаду выращивают мальков. Затем их выпускают в выростной пруд. И только когда мальки подрастут, их из пруда отпускают на волю, в реку.
Мы простукали деревянными молотками досчатые стенки выростника, проверили каждую ячейку в сетках дна и крышки. Все было в полном порядке, а значит, малькам в нем будет безопасно.
Когда мы вернулись на рыбозавод, уже наготове стояли ведра, сачки, тележка и несколько деревянных ящиков из-под рассады. Одуванчик с ребятами успели наполнить их маленькими прозрачными червячками — дафниями. Это корм для мальков. Оставалось только пересадить мальков из аппарата в ведра, переставить их на тележку и откатить на пруд.
Одуванчик вооружился эмалированным ковшиком, и сам пересадил всех мальков. Нам поручил только перенести ведра с мальками на тележку и ящики с дафниями.
Тележку катили медленно, объезжали рытвины и бугорки, чтобы не выплеснулись с водой мальки. До пруда докатили благополучно.
Вначале из всех ящиков высыпали в выростник дафний, затем выпустили мальков.
Ух, как они заносились! Стремительно разгонялись, ныряли на глубину, потом выплывали, чуть-чуть отдыхали и снова стрелой пролетали по выростнику. Их, наверное, распирало от радости. Еще бы, тут был такой простор! Это тебе не клетушка-аппарат, где приходилось ездить верхом друг на дружке.

В выростнике мальки росли, как в сказке, не по дням, а по часам. За неделю сантиметра на четыре вытянулись. Их уже нельзя было перепутать ни с какой другой рыбой, до того они походили на своих огромных родителей. Они превратились в маленьких осетриков: рыльца у них удлинились, а спинки стали похожи на лобзиковые пилки.
Два раза в день мы подкармливали мальков дафниями.
Дафний требовалось много. Ну-ка накорми такую ораву — пятьсот тысяч осетрят! Мы брали этих дафний на рыбозаводе, где их выращивают в специальном цехе, и сами, конечно, выращивали. Нам для этого отвели небольшой уголок в том же цехе. Дима разрешил взять ванну. В ней дафнии размножались тысячами.
Одуванчик чаще всех торчал у выростника, вел наблюдения, что-то все время записывал в свой дневник. Ровно через неделю он дал команду выпустить мальков в пруд.
Если в выростнике осетрятам никто не угрожал, то в пруду у них появилось много врагов: и лягушки, и змеи, и птицы. Поэтому мы охраняли мальков с восхода и до захода солнца. Дежурили мы по очереди, по два часа в день.

БОЙ СО ЗМЕЯМИ

Мне однажды выпало дежурство на раннее утро. Я попросил маму разбудить меня чуть свет, потому что с тех пор, как будильник подвел меня, я на него уже не надеялся.
На рассвете, когда пруд еще курился туманом, я заступил на вахту. Осетрята уже проснулись. У них началась утренняя гимнастика. Они выпрыгивали на воздух, делали сальто и со звоном шлепались на воду. Иногда раздавались глухие всплески. Это пробирались на охоту в пруд лягушки. Вокруг, в траве, безумолку стрекотали невидимые цикады. Вставало солнышко, раскрашивая степь розовым цветом.
Я обошел пруд. Кругом ни души. Присел у шалаша и стал любоваться осетриной гимнастикой. Зазвонил телефон. Я снял трубку. Это Генка проверял, не сплю ли. Зря, конечно, дрыхал бы себе спокойно дома. Но вот такой он беспокойный. Я его еще ни разу не подводил и не подведу. Зато  недавно один дежурный на посту заснул. Его никакими звонками не могли разбудить. Да ведь и заснул-то не утром, а под вечер. Мы с ребятами пришли, вынесли его из шалаша, положили на тележку и повезли. Только тогда он проснулся и проговорил: «Это я специально притворился. Хотел посмотреть, что делать со мной будете». Ребята над ним посмеялись. Стыдно было за такого дежурного. А было ли стыдно ему, не знаю, потому что он так и не признался, что спал. Такой