Лукьян

                Лукьян
               
   Обожженный солнцем, загорелый, с облезшей на плечах кожей в одних трусах и тапках Лукьян окучивал в огороде картошку. Высаженная ранней весной она дала дружные всходы, и надо было, не мешкая, уберечь оставшуюся в земле влагу, защитить рыхлыми валиками завязывающиеся клубни от засухи.
  День стоял самый обыкновенный, жаркий, безветренный, ничем не  примечательный, но на востоке чернело небо. Медленно, неохотно, закрывая  собою солнце,  надвигались тучи.
  Оставалось всего несколько рядков, и Лукьян торопился управиться с работой до дождя. Отдаленный глухой перекат грозы только потревожил ближайшую окрестность, собираясь обойти село стороной.
  Можно было не спешить, и Лукьян выпрямился передохнуть. Легкий навеянный грозовыми тучами освежающий ветерок приятно холодил тело.
  Неожиданно, сам не веря тому, увидел плывущий над огородом прямиком к нему огненный шар. Величиною с яблоко, он медленно перемещался по воздуху. Внутри шара что-то вращалось, мерцало, переливалось, а с краев изливалось тонкое радужное свечение.
  Лукьян стоял, как завороженный. Он кое-что слышал о шаровой молнии, но сам-на-сам никогда не встречался с нею. И в селе никто не видел ее. Говорили только, убить может.
  Сжав деревянный держак мотыги, Лукьян замер и насторожился. И когда, наводя страх, потрескивая, шар приблизился настолько, что можно было достать его, с размаху саданул в зловещий драконий глаз.
  Последнее, что видел, - раскаленная молния метнулась вслед за мотыгой вверх, вцепилась в нее и... грохот.
  На этот грохот и выскочила жена Лукьяна из хаты. С порога  глянула по сторонам, увидела лежавшего в картошке мужа, бросилась к нему.
  Лукьян был недвижим и, сколько не тормошила его перепуганная жена, не подавал признаков жизни. И тогда, выбежав за калитку, завопила на всю улицу.
  - Вбылы! Вбылы мого Лукьяна! – ломала она руки.
  На крик сбежались соседи. Новость быстро расплескалась по селу, и скоро весь двор заполнился односельчанами.
  - Кто убил? 
  - За что? – шумела толпа.
  - Клычте фельдшера! Фельдшера! Скорише.
  - Нету ее.
  - Как, нет? А где же она?
  -Уехала за медикаментами.
  - О, господи. Скорую тогда! Скорую!
  - Як бы ж вона була в нас.
  - Та дзвонить вжэ, швыдше дзвонить в город, чоловик вмырае.
  - Чем звонить, в церковный колокол? Куда? До бога? Нет связи. Провода на металлолом сняли, столбы на дрова спилили.
  - То що ж робыты?
  И тогда из толпы вышел Гришка. В распавшемся колхозе он был исправным работником, полеводом, кукурузу выращивал, а в перестройку остался не у дел. Сельское хозяйство развалилось, работы не стало, и он уехал в город. Года через три вернулся назад в село обтрепанный и худющий, как бездомный пес, но уже другим – пьющим, а потому так и остался Гришкой. Без отчества.
  Гришка подошел к лежавшему Лукьяну, опустился на колено. Ощупал, перевернул на бок.
  - Крови нигде нет. На убийство не похоже, ; сказал он.
  - Значит, того, как пишут в газетах, скоропостижно скончался. Сердце не сдюжило, ; подсказали ему.
  Дед Гришки был знахарь, лечил травами все село. Учил и внука распознавать недуги, готовить целебные отвары. Многое выветрилось из пьяной Гришкиной головы, но кое-что все же осталось.
  - Молнией ударило. Ожоги видны на руках, и железо мотыги оплавлено.
Толпа молчала, переваривала услышанное.
  - Ой лыхо ж мэни, лыхо! – причитала Лукьянова жена.
  - То може живый ще?
  - Зеркало несите! Зеркало! – потребовал Гришка.
Принесли зеркало. Гришка приставил к губам убитого.
  - Дышит, - показал запотевшее стекло.
  - Надобно везти в город, в больницу, - шумели одни.
  - На чем? – спрашивали другие. – Колхозные машины, какие не успели еще разворовать, без запчастей стоят.
  - Лошадку бы запрячь в телегу.
  - И когда же она дотащится туда?
Гришка поднялся на ноги.
  - Дед мой, когда такое случалось, приказывал зарыть человека.
  - Живого! – не верили Гришке. – Без отпевания?
  - Тьфу, ты, - сплюнул он. – Я разве сказал хоронить? Закопать. Так надо! Чтобы электрический заряд, который вошел в Лукьяна, обратно вытек. В землю. От соприкосновения с нею.
  - Чего ж! – заволновалась толпа. – Что молчал-то? Это мы мигом. Несите лопаты!
  И когда из сарая принесли отточенные хозяйственными руками Лукьяна острые штыковые лопаты, спросили Гришку:
  - Как копать-то? Каким размером, лежа опускать будем или стоя?
  - Стоя. Голова наверху, чтобы не задохнулся.
  Работа не прекращалась ни на минуту, у лопат менялись мужики, и скоро из ямы послышались голоса:
  - Глина пошла, глина! Мяконькая, жирная, для печей и дымовых труб годится. Кирпичи обмазывать. В самый раз. Гривня ведро. Налетай!
  Через полчаса Лукьяна опустили в вырытую яму и засыпали землей. Одна голова на виду.
  - И долго ему там быть? - спросили Гришку.
  - Оживет, вытащим.
  Двор потихоньку пустел. Остался только Гришка. Тучи краем зацепили село, и стал накрапывать мелкий дождь. Жена Лукьяна вынесла зонтик и раскрыла над головой мужа.

   Лукьян летел в кромешной тьме, но тьма нисколько не походила на ночь. Ни луны, ни единой звездочки в небе. Хотя бы самой крохотной! Да и неба, как такового, не было. Будто Лукьяна заперли в черной без окон комнате. Мрак стоял такой, что он не видел самого себя. И только далеко-далеко впереди, в конце мрачного, как казалось ему, тоннеля, маячил маленький пятачок света.
Тоннель стал расширяться, тьма рассеиваться и вскоре, окунувшись в лучезарный благодатный свет, он очутился перед монументальными величественными воротами, на которых сияли золотом большие буквы:
                БОЖИЙ
                РАЙ
                Без стука не входить
  И Лукьян постучался. Половинка широких двустворчатых ворот подалась, и в щель просунулся божий служка.
  - Новопреставившийся? - спросил он. - Что-то уж больно зачастили к нам. Не успеваю врата затворять за вами. Худо на земле? Плохая экология, али власть притесняет? Ну, входи.
  И Лукьян ступил в Рай. Служка повел его в райский сад. В тенечке под сенью яблони со спелыми налитыми живительным соком плодами в окружении апостолов и под охраной в белом одеянии крылатых ангелов в легком плетеном кресле-качалке восседал сам господь Бог. Над его головой сиял нимб.
  - Клонись, клонись, господу, - шептал служка в ухо Лукьяну.
И Лукьян преклонил колени.
  - Кто ты есмь, раб божий, назови имя свое, откуда прииде? - спросил Всевышний.
  - Лукьяном зовут. Простого, незнатного роду я, крестьянин с Украины.
  - Всех и не упомнить мне. Расплодилось вас со времен Адама несметное множество, как мышей в урожайный год в поле. Ну-ка, - кивнул Бог своему секретарю, - зачитай из книги Бытия земные деяния сего раба.
  И секретарь послушно раскрыл книгу.
  - Не пьет, не курит, наркотики не употребляет, не разведен, в прелюбодействии не замечен, примерного поведения, - перечислил добродетели преставившегося раба божьего.
  - А в Бога, то бишь в меня, в своего высшего покровителя верует? Что написано в книге?
  - В церковь не ходит.
  Всевышний прищурил глаз.
  - Отвечай, - строго спросил он.
  - О, Вседержитель. Опосля, как по телевизору увидел восседающих, паче в подпитии, в крутых иномарках твоих земных служителей и на руке их швейцарские часы по сто тысяч долларов, прости, отче, душу мою грешную, перестал верить в твой праведный божий суд и второе пришествие.
  - Развратники бесовы, - нахмурился Всевышний, и по челу его побежали морщины. - Быть второму моему пришествию! Прииду, обязательно прииду на Землю. Устрою греховодникам Содом и Гоморру. В геенну огненную брошу. Кара моя повсюду настигнет отступников. Вся Вселенная услышит их мольбы о прощении.
  –  Пора, господи, пора. Народ заждался этого часа.
  - А как же ты, раб божий Лукьян, в одних трусах и рваных тапках в таком нищенском, непотребном одеянии предстать пред своим Господом сподобился?  Не стыдно тебе? - спросил Бог.
  Лукьян тяжко вздохнул.
  – Стыдно, Всевышний, стыдно. Всю жизнь ишачил в колхозе, отложил малость на «черный» день и на похороны, и вот нежданно-негаданно день этот явился, перестройкой нарекли. Обесценились денежки мои на сберкнижке, превратились в прах, оставили помирать с голоду. Дали как-то по тысяче, и то не всем, остальные пообещали вернуть к твоему пришествию.  Вопию, господи, вопию к справедливости. Одначе  глас мой никем не услышан, аки в пустыне я. Приходится на всем экономить. Одежка, которая осталась при мне еще со времен Советской власти, царствие ей небесное, поизносилась за годы независимости Украины, а новую  не купить на пенсию в тысячу гривень. Спасибо сэконд хэнду, заграница обносками выручает.
  Всевышний не верил своим ушам.
  – Как! – ужаснулся он. – Из любви к Украине я заложил в ее недра богатейшие природные ресурсы, наделил лучшими на созданной мною Земле черноземами, заселил умными работящими людьми, а страна сия, ея правители, оказывается, не в состоянии обеспечить достойного существования своим гражданам?
  Вседержитель в гневе повелел приблизиться секретарю.
  - Глаголь мне про Украину! Что пишется в книге Бытия о самой большой в Европе стране?
  Секретарь полистал страницы.
  - От благодатных солнечных курортов Черного моря на юге и простирающихся далеко на север жирных черноземов, от неповторимых красот и целебных вод Карпатских гор на западе до богатейших угольных залежей Донбасса на востоке…
  - Не чти мне географию! Я лучше тебя о том ведаю. Сам, без какой-либо сторонней помощи, едино, за шесть дней сотворил Вселенную, а в ней Землю, и знаю все ее очертания. Дай мне политическую характеристику этой страны! Кто правит в ней? Откуда прииде идолы после тысячелетнего в ней христианства!   
  Секретарь заглянул в книгу.
  - К власти, отче, пришли олигархи. Захватили заводы, фабрики, рудники и все полезные ископаемые, а тако же берега рек и теплых морей, выстроили на них в свое удовольствие замки. В стране процветает коррупция и воровство. Богатства страны вывозятся в обшоры. Народ же бедствует и нищает. Готовится закон о продаже земли. Ступить скоро некуда будет, все окажется в частной собственности богатеев. Помнит Всевышний Радищева?
  - Что за червь есмь?
  - Революционный демократ времен Екатерины.
  - А-а, знавал эту взбаламошную царицу. Емельке Пугачеву, бунтарю, голову отрубила. Знамо, несправедливо поступила. За народ стоял. Ныне и во веки веков в кипящей смоле буде она. А чем прославился сей демократ Радищев? 
  - В своей книге хулит правление царицы - «… звери алчные, пиявицы ненасытные, что вы оставляете крестьянину? Воздух. Да, один воздух». Сегодняшняя атмосфера пока еще принадлежит народу Украины. Тяжко, но дышит ею он. Но что будет завтра, никто, господи, окромя тебя, не ведает. Люди бегут из страны.
  - Так это, раб мой Лукьян?
  - Истину глаголит книга Бытия. Однако не все сказывает.
  - Что может бысть  хуже? - удивился Бог.
  - О, Всевышний! Пребывая в Раю на полном государств… прости, господи, за обмолвку, небесном довольствии и под охраной вездесущих крылатых ангелов, у нас их называют – Беркут, ты отстал от земной жизни. Не знаешь, сколько стоит сегодня хлеб и колбаса, и сколько сего продукта заложено в потребительскую корзину алчущему. А коль надумаешь явиться вторым пришествием, обходи Украину стороной. Если не собьют КАМазом, мажоры задавют прямо на остановке автобуса, либо арестует милиция и замордует в КПЗ. Оправдание тому найдется, хоча ты и бессмертный. Скажут, упал со стула.
  - А кто есмь сии «мажоры»? - спросил Бог секретаря. - Что за твари?
  Секретарь долго листал книгу.
  - В книге Бытия не сказано, Всевышний. Не ведаю. Ты сотворил всю, какая есть, живность на Земле, каждой нарек имя, но таких мерзких гадов среди созданных тобой тварей нет.
  - Откуда же они явились?
  - Иже самозванцами из космоса, али бесы подкинули для уничтожения рода человеческого.
  Всевышний поднялся с кресла-качалки и в присутствии всех двенадцати апостолов объявил свое решение. 
  - Я, единый во всей созданной единолично мною Вселенной Бог-Вседержитель, повелеваю. Рабу божиему Лукьяну в счет издержек небесной казны выдать райский халат, дабы мог он прикрыть нагую срамоту свою, накормить досыта, опрыскать живой водой и отправить назад на Землю несть божье слово. И ныне, и присно и во веки веков! Аминь.
Обласканный самим господом, одетый в новенький искусно сшитый праведниками в райском ателье расписной халат, Лукьян явился в трапезную и, перекрестившись, уселся за длинный стол, тесно заполненный в обедню такими же, как и он, едоками.
  О, силы небесныя! За этим же столом напротив, черпая  из миски райскую похлебку,  сидел… сидел…  Скуластое, как у татарина лицо, лысина во весь череп, поседевшие обвислые усы и глубокие печальные глаза. Великий Кобзарь!
  - Тарас Григорьевич, вы это? – благоговейно спросил Лукьян, боясь ошибиться.
  - Я, Лукьянэ, я. Впизнав  мэнэ? Ото ж гарно, помныть щэ мэнэ моя мыла Украйна.
  - Та как же не помнить вас, Тарас Григорьевич? Скоро двести лет со дня вашего рождения. Ведется грандиозная подготовка к этой дате. Только и разговоров по телевизору! Вашим именем названы улицы, университеты, вам выстроены музеи, о вас снимают фильмы, издают книги, награждают названной в вашу честь премией. А в праздники не пробиться на главную столичную площадь. Толпа всемогущих чиновников в оцеплении милиции кладет вам у ног цветы.
  - Нэ вирь цйому, Лукьянэ. То всэ щэ радянських часив показуха. Гола показуха. И бильше ничого. Я чув про цэ, розповидають прыбули сюды з моейи ридной сторинки. Зробылы з мэнэ икону. Агэ ж! Трэба чимось замылюваты людям очи. А ты спросы тыих чиновникив, чи можуть воны напысаты украинською мовою бэз помылок мое призвище, чи знають мои вирши?  Мабуть й нэ читалы.
  -  Простой народ читает и любит вас, Тарас Григорьевич.
  - Що до мэнэ, цэ добрэ. Тилькы трэба дбаты й про сучасных поэтив та писменныкив. Йим дужэ тяжко жыты. Выдавныцтва бэруть до друку тилькы комэрцийни творы, тобто сэкс, вбывства, та подибнэ. Ще ж цураються росийскойи мовы. Хиба чувано, щоб йийи литературу называлы инозэмною? Ганьба!
  - Истину говорите, Тарас Григорьевич, - согласился Лукьян. - У меня на полке рядом с Кобзарем стоит Пушкин. И ничего, уживаются. А вы, Тарас Григорьевич, и далее пишете стихи?
  - А то як жэ!  Нэ можу и в Раю жыты без виршив.
  - Вседержитель отправляет меня назад на землю, нести слово божье. Я мог бы и ваши стихи прихватить.
  - От яка добра оказия! Зробы мылисть. Ось, визьмы ци папирци. Хай нэ забувають мэнэ на  мойий мылий Вкрайини.

  Лукьян открыл глаза. Первое, что увидел, ; сидящего на ступеньках порога своего дома прислонившегося к перилам крыльца Гришку. Тот безмятежно спал. Рядом стояла пустая бутылка и стакан.
  «С чего бы этот пьяница здесь?» – мысленно проявил недовольство Лукьян и только после этого обратил внимание  на самого себя. «Странно, - подумал он, - каким это образом  я мог провалиться  столь глубоко?» И тут вспомнил, летел из Рая на грешную Землю. «Падать с такой высоты без парашюта, можно и ноги поломать», - испугался он и пошевелил руками. Но нет, кости были целы, а грунт под ним рыхлый, и ему не составило большого труда выбраться наружу.
  Пьяного Гришку Лукьян вывел со двора и, вытолкав за калитку, вошел в хату. Жена испуганно ойкнула, взметнула руки вверх и, приставив ладони к щекам, уставилась на мужа.
  - Лукьянэ, живый! – не спускала с него удивленных глаз.
  - А с чего ты взяла, что я должен быть мертв? – ответил он.
  - Молния тэбэ ж вдарыла. Уси подумалы, що вбыла. А звидкы цэй гарный на тоби халат? Дэ взяв?
  - Подарок самого Бога. Нравится? Там все в таких ходят.
  - Дэ цэ, там? – осела на табурет она.
  - Дэ, дэ. В Раю! И тебе дадут, если пройдешь чистилище. Чего глазищи вытаращила? – недоволен был непонятливостью жены Лукьян.
  - Мабуть зголоднив?– только и вымолвила.
  - Сыт. Перед отлетом на Землю накормили в райской трапезной. Пища хоча и скоромная, но калорийная.

  У Лукьяна начали расти усы и борода. Да так скоро, как в сказке Пушкина – «…и растет ребенок там не по дням, а по часам».
  Через неделю от самих кончиков ушей борода опустилась на грудь. Пышная, как и отросшие усы, седая, как и побелевшие за короткое время на голове волосы, она совершенно изменила облик Лукьяна. Даже жена перестала его узнавать и перешла спать в другую комнату.
  Лукьян забросил огородное хозяйство и днями в халате и тапочках бродил по селу. Его боязливо сторонились, а, встретившись, отводили глаза.
  - Чудной стал, - шептали вслед. – Видать, молния мозги повредила.
  - А, может, наоборот, вставила, - говорили другие.
  Было чему удивляться. Село располагалось в уютном, красочном природой местечке. Тут тебе и лес – рай для грибников, и озеро на зависть приезжим рыбакам, и от города езды меньше часу, а на иномарках и вовсе ничего.
  Жизнь в селе круто изменилась. Работы не стало, зато на каждом шагу появились ларьки и палатки с надписью ; «Живое пиво». Что в нем живого, никто толком не знал, но уже с утра тут стоял пьяный гомон и ругань мужиков. Бывшее, а ныне бесхозное, с разбитыми окнами и сорванными дверьми колхозное правление выкупили городские и устроили ночной ресторан. К вечеру у его стен выстраивался длинный ряд невиданных ране заковыристых заморских машин, покидавших стоянку только с рассветом. Всю ночь из ресторана неслась смешанная с женскими визгами и воплями музыка.
  В заблудшие души Лукьян нес слово божие. Он останавливался у пивных ларьков и вел разъяснительную беседу.
  - На погибель себе сатанинское зелье пьете. Печень разрушаете. От одной кружки кобыла дохнет, а вы хлещете аки жаждущие в пустыне. Али не жалко своего здоровья?
Мужики смеялись.
  - Пробуй, Лукьян. Хорошее зелье, - тянули свои кружки. – Государство нынче всяко заботится о нас, уважает. Не хошь в ларьке стоя пить, культурно иди в палатку за стол. А раньше что было! Привезут в магазин бочку, и то в праздник, не подступишься к ней.
  - А у меня покрепче, самогону плеснул малость. Сделай глоток!
  - Нечистая сила! - гневно отмахивался от мужиков Лукьян.
  В магазине, куда заглянул, у прилавка толпились бабы.
  - Что же ты, Мария, - так звали бойкую продавщицу, - людей обманываешь? Разве этому учит господь-бог? Помоги ближнему, говорено в его заповедях. А ты? Почто народ обманываешь? Сними-ка магнитик с тарелочки весов.
  - Не бреши. Нету у меня никакого магнитика. На! Гляди! – Мария зло протянула тарелочку.
  - А ты покажь и другую.
  - Может тебе еще и голую задницу показать! Иди, откуда пришел.
  - Нищих обворовываешь, греховодница.
  - Не оттуда начал, - не сдавалась продавщица. – Бери выше. Загляни на самый верх. Миллионами крадут и ничего, страна терпит. Потерпят и мои старушки. С каждой по пятачку, глядишь, детишкам на молочишко будет. Не много, бабоньки? Зато в долг дам, кто не дотянет до следующей пенсии. А коль помрете, не рассчитавшись, чистый убыток мне. Не взыщу с покойника.
  Не оставил в стороне Лукьян и ночного заведения. В селе витали о нем худые толки. Будто творится там черт те че, голые девки с мужиками водку пьют, а потом в озере купаются. Оттого и рыба в том месте не водится, пьяных криков боится. Срам и только.
У входа в ресторан Лукьяна встретили два амбала. Увидев седую бороду и длинный до пят  халат, а сзади во всю спину крест, загородили дорогу.
  - Поп, что ли? – спросили. – Священники не приезжают к нам в рясе. После службы переодеваются в костюмы от французских кутюрье. Не боишься осоромиться перед своей паствой? Ну, как узнают. Откуда такой смелый?
  - Божий посланник, - строго ответствовал Лукьян. – Хочу зреть, что здесь деется.
 На возвышающемся помосте перед полным посетителей прокуренным залом  во весь голос волала смазливая девица.
                А я девчоночка определенная,
                Мне парни нравятся в меня влюбленные…
В коротеньких трусиках, из которых нахально и бессовестно лезли в глаза две розовые половинки ягодиц, от которых к полу тянулись длинные в туфельках на высоких каблуках ноги, и больше ни единой на теле ниточки, она, ломая и раскидывая в стороны руки, вышагивала по помосту.
                Букеты белых роз, подарков целый воз,
                И запах импортных душистых папирос.
Увидев Лукьяна, спустилась в зал и, распевая, направилась к нему.
                Гуляю вечером сегодня с Пашею,
                Целуюсь просто так с таксистом Сашею.
                Люблю я с давних пор парней свой полный двор,
                Из-за меня идет  у них горячий спор.
  - Дедуля, как зовут тебя? Ты, определенно, нравишься мне, - потрогала шелковую бороду Лукьяна.
  Зал не отрывал глаз. Голая певица и поп! Во сне не увидишь такого!
  - Приголубь его! Пощупай, все у него на месте? - выкрикивали из-за столиков, и за пьяными басовитыми голосами слышался раскатистый женский смех.
  Певица протянула руку и потянула узелок пояска халата. Из-под раздвинувшихся длинных пол выглянул впалый морщинистый живот, полосатые до колен трусы и кривые ноги. Зал исходил хохотом.
  - Дед, давай к нам! Коньячком угостим. Французским! - К нам, давай к нам! Глянь, какие у нас девочки! – кричали со всех сторон.
  Лукьян оттолкнул певицу и запахнул халат.
  - Поди вон, чертово семя! – ругался он. – Изыди с очей моих!
  Лукьян бежал  из ночного заведения. Вслед ему неслась песня:
                А я девчоночка сверхшоколадная,
                Такая модная, такая ладная…
  Раздосадованный, пришел домой. Жена, почувствовав запах духов, встретила его руганью.
  - Дэ цэ тэбэ носыть, кобэлына? Нич на двори. Й нэ соромно! Га, як прэ вид тэбэ. До дивок бигав?
  Несколько дней Лукьян не выходил из дома. Размышлял. Жена понукала его заняться огородом, ишь, как прет по картошке после дождя бурьян, но Лукьян отмахивался.
  - Есть дела поважнее, жинка, чим твоя картопля. В государстве щось нэ тэ диеться. Пойиду до самого Прэзидента. Хай розповисть мэни свою стратэгию.
  - Чи з глузду зйихав. Нащо цэ тоби? А якщо заарэштують?
  - Чого цэ ?
  - За злочинця прыймуть.
  - Нэ прыймуть. Я - украйинець и мэни боляче за мою ридну крайину.
  И Лукьян засобирался в дорогу.

  К Президенту было не пробиться. Охрана не подпустила Лукьяна и близко к дворцу. Странного попа окружили со всех сторон, общупали с ног до головы, пошарили в густой окладистой бороде и только после этого спросили:
  - Кто таков? Откуда? Как зовут?
  - Лукьяном кличут. Пенсионер я. Неимущий. Простой крестьянин с Черниговщины. Бывший колхозник, а ныне божий человек, раб. Несу слово господне в люди.
  Лукьяна пытали тако же, как и в Раю перед господом Богом, и он теми же словесами ответствовал охране.
  - С какой целью прибыл в столицу?
  - На аудиенцию с господом Богом… пробачтэ, служивые, на аудиенцию с Президентом.
Служивые тряслись от хохота.
  - Ну и потешил нас, как там тебя зовут. Божий раб, так? А ты знаешь, что Президенту и дохнуть некогда, за дверью выстроились в очередь послы со всего света, а еще его визита ждут с нетерпением в других странах для решения неотложных мировых вопросов. Не до вас ему.
  Лукьян молчал, покорно опустив седую голову.
  - Иди туда, откуда пришел. Неси в люди не божье слово, а слово нашего Президента, некогда ему, мол, на вашу нищету время тратить. Есть дела поважнее. А если вновь явишься, в автозак бросим.
  Что такое «автозак», Лукьян не знал, но расспрашивать не стал. Смекнул, сие есть бранное слово.
  Остаток дня провел у Верховной Рады и здания Правительства. Чудеса и только! Таких, как он, желавших повидаться с депутатами или хоть с каким-либо завалящим министром, излить душу, здесь было много. Не один он. Чудно. Полуголые девицы, разрисованные красками от чисто телесных изящных тонких талий и до самых плеч, потрясали поднятыми кулачками и требовали равноправия с мужчинами.
  - Феминистки, - услышал чей-то голос Лукьян. Это слово было для него тайной за семью печатями.
  Милиционеры хватали их, а когда те сопротивлялись, сбивали с ног и волокли к автомобилям.
  Другая кучка людей казалась Лукьяну еще загадочнее феминисток. Они держали развернутый плакат:
                Требуем узаконить однополые браки

  В «полах» Лукьян не только разбирался, было такое, грешил в молодости, а и чувствовал их по цвету и запаху. Слава Богу, не утратил еще сил, есть маненько. Особо, если на таковом «поле» юбка али джинсы сидели в обтяжку и за версту несло духами. Но уразуметь, что сие обозначало на плакате,  по своей деревенской безграмотности не мог. Обратился за помощью.
  На Лукьяна лукаво уставился безусый юнец.
  - Дед, тебе на том свете уже прогулы пишут, а у тебя, ишь, черт старый, к чему интерес явился, – и зашептал  на ухо.
  - Тьфу, ты, - сплюнул Лукьян, - неподобство бесово. И какова польза с этого? Али детей им аист приносит?
  Повертевшись полдня у державных резиденций, Лукьян осмелел. Не так страшен черт, как его малюют. Тобто, показывают по телевизору. Он уже никого не боялся, даже всесильного Беркута. Помирать, так с музыкой! Полез в карман халата, достал папирець, развернул и во весь голос стал читать Тарасови вирши.
                Нэнько, моя нэнько,
                Мыла Украйино.
                Дэ ж твий Разин Стенько,
                Хоча б на хвылыну.
  Милиционеры насторожились. Им не нравился этот вертлявый, настырный поп. Крамолу читает, гад. Вокруг стали собираться люди.
                Нэма кращей доли
                Мойий Батькивщини.
                Гынэ моя, гынэ,
                Ридна Украйина.
  Десяток дюжих служивых заломили Лукьяну руки, согнули долу, как в жестоком приступе радикулита, так, что борода коснулась земли, ; он увидел задники своих стоптанных тапок, и зашвырнули в автозак.
  В милиции перво-наперво его избили, потом привели в чувство, вылив на голову ведро холодной воды, и бросили в обезьянник.
  - Спаси и помилуй, господи, - охал и молился Лукьян. – А ще, передай Тарасу Григорьевичу,  безвинно пострадал за его вирши.
  К ночи обезьянник был полон. Проститутки, бомжи, безработные, карманники, мелкие воришки. Их выводили по одному и составляли протокол. Били резиновыми палицами. Лукьян забился в угол и заткнул уши, чтобы не слышать крика избиенных.
Ночью на столицу набежали черные тучи, поднялся сильный ветер. «Шумел камыш, деревья гнулись», ; как поется в песне.
  Скрытно, в темноте на милицейский участок опустилась величиною с арбуз шаровая молния. Она грохнула так, что начисто сорвала крышу, и начался пожар. Милиционеры, как ошпаренные тараканы, бежали из горящего здания, забыв о запертом обезьяннике.
  Слава Всевышнему, он не покинул своих рабов. Хоть и грешники, голь и шушера, но все же человеки, его рабы. Потолок клетки отбросило взрывной волной, и обезьянник разверзся. Решетчатые из арматурной стали стены облепили рвущиеся, ревущие от страха невольники. Добравшись доверху, переваливались наружу и падали на пол. В дыму, натыкаясь друг на друга, искали выход.
  Лукьян, зацепившись полой халата за острый торчащий прут, повис вниз головой. Изгибаясь, барахтаясь, аки червь, всяко пытался освободиться, но не мог дотянуться до прута. Огонь трещал уже рядом. И тогда, жертвуя божьим подарком, по очереди вытаскивая из рукавов халата руки, тако же, как и перед этим грешники, свалился на пол. В трусах и стоптанных тапках выскочил на улицу.
  Мимо проходил трамвай. Грохочущая дверь уже закрывалась, но Лукьян успел вскочить внутрь. На него уставились пассажиры. День был жаркий, ночь теплая, кто-то стащил с себя рубашку и, оставшись в майке, сочувственно протянул Лукьяну.
Облачившись, Лукьян глянул в окно. Трамвай уже не ехал по рельсам, а плыл по воздуху. Внизу мелькали зажженные на столбах фонари, тянулись в огнях высотные многоэтажки. Трамвай поднимался выше и выше. И скоро стал виден не только столице, всей стране, как первый запущенный в космос спутник.  Люди выходили на улицы, задирали в небо головы и вслушивались в доносящиеся звуки. Из динамика, объявлявшего остановки, лилась музыка:
                Наш паровоз вперед лети,
                В коммуне остановка.
                Другого нет для нас пути,
                В руках у нас винтовка.

                Евгений Рудов