Чёрта дразнить не рекомендуется...

               

    Поезд почти не останавливался. Моросящий дождь залеплял мутные стекла зарешеченных окон. В вагоне было сыро и холодно. Настя тупо глядела на мелькающие огни, серые пятна почти неразличимого пейзажа, а колеса повторяли одно и тоже: "Признать виновной… признать виновной… признать…". Все это время она находилась в какой-то прострации, сомнамбулическом состоянии, почти не разговаривала, не ела, так что кормить ее приходилось насильно. "Признать виновной…". Да, она была виновна. Настя сама хотела вынести себе приговор, еще более суровый, чем тот, который определил ей суд, но не успела или не решилась. Перед глазами стояло личико дочери, и она не смогла принять внезапное решение. Ее мозг сверлила одна единственная мысль: "Почему это все случилось именно со мной и за что?" Вот и сейчас, под стук колес эта мысль не давала ей покоя. Она даже проговорила ее вслух и вздрогнула, услышав ответ молодого, хмурого солдата – охранника:
-Да кто же это знает, судьба видно такая! А ее судьбу-то, как говорится, не обойдешь и не объедешь! Одному Богу известно за что страдаешь!
-Как же, Богу? Где он, Бог-то? Я же молилась! Я же просила его! Я же так долго ему молилась!
-Ой, все молятся! Все, кому не лень! Много нас, очень много, а всем не угодишь! Чем больше человеку дается, тем больше он требует. Порода у людей такая, ненасытная. Устал он, Бог-то! Вот теперь и не слушает, а может, просто спит, должен же он когда-то спать! Может скоро проснется. Вот отдохнет малость и проснется. Ты надежды-то не теряй, авось все образуется. Ты еще молодая, время-то не ушло…Только глаза у тебя какие-то, как будто ты, девка, в преисподнюю заглянула…Ничего потерпи, каждому свое лихо отмеряно. Бабка моя всегда так говорила, только тебе-то, видать, сверх меры…
    Настя уже не слушала солдатика, пытаясь проглотить колючий комок боли, застрявший в горле, но не сумела. Рыдания вырвались из ее груди с каким-то нечеловеческим воем. Тот в свою очередь, хотел по привычке грубо оборвать Настю, но видно сжалился и отвернулся.
    Она плакала долго, потом, незаметно для себя, всхлипывая, уснула. Ей снилась улыбающаяся Маринка, в веночке из полевых цветов, бегущая к ней навстречу. Она подхватывала дочку на руки и кружилась, кружилась с ней…


                *  *  *

    Прибытие на станцию, построение, перекличка, приезд в зону, санитарная обработка, все воспринималось ею как будто со стороны. Она механически выполняла то, что от нее требовали, не вступала в споры, не замечала устремленных на нее взглядов осужденных женщин, пропускала мимо ушей фразы:
-Чокнутая, видно! Ее в психушку надо бы, а не на зону! Интересно, за что ее?
-За убийство! Говорят, сестру родную порешила!
-Да нет, она всю свою семью перерезала!
-Точно, чокнутая! Ишь, глаза-то чумные! Как у больной собаки!
-Брысь отсюда, шалавы! Не лезьте к ней, оттает – сама все про себя расскажет. Спать она вот тут будет, у стенки, кто тронет, пожалеет! Эй, ты, иди сюда! Не бойся. Звать-то тебя как?
-Настя.
-А меня Валентина. Я тут за главную. Меня слушайся, не пропадешь. Садись, сейчас чаевничать будем, у меня повидло есть и печенье. Да не тушуйся ты! Сейчас чайку похлебаем, и жизнь веселее покажется! Я-то уж тертый калач, держись ко мне поближе. Вот, бери кружку, наливай, давай. Здесь ведь радостей мало, а чаек-то, он душу согревает, пей, не стесняйся!

                *  *  *               

    Так, в общем-то, не совсем плохо началась для Насти ее жизнь на зоне. Если бы кто-то еще совсем недавно сказал ей, что она окажется здесь, она бы не поверила. Но как видно от сумы, да от тюрьмы…
    Подруг  у нее, по-прежнему не было. Настя, как всегда, отмалчивалась, только тетя Валя опекала ее, а значит, Настю никто не трогал, не досаждал расспросами, не лез ей в душу. На нее перестали обращать внимание, считали ненормальной. По большому счету это ее вполне устраивало. Настю определили на работу в цех по пошиву рукавиц, рабочих халатов, спецодежды, так необходимых народному хозяйству необъятной Родины. Настина мать частенько сидела за швейной машинкой, приучила к этому дочку, так что особых неудобств по поводу новой работы она не испытывала, хотя к концу рабочего дня ныли спина и плечи. Но это было не самое страшное. Тяжело приходилось ночами, когда мысли не давали спать, а воспоминания душили. И все же иногда к ней приходил спасительный сон…
"…Господи! Хорошо-то как!…Вань, ну перестань, вдруг люди увидят! Ну, хватит! Ой, щекотно!…Вань, Ванечка!…", - что-то колючее царапнуло твердый сосок, и Настя проснулась. Луна тускло освещала ненавистную камеру, а над ней склонилась Валентина Мирошкина, тетя Валя, которая благосклонно приняла ее, опекала с первого дня Настиного пребывания на зоне.
-Замерзла, Настюша, давай погреемся! Подвинься! – тети Валина рука сжала Настину грудь. Та дернулась, ударилась головой о спинку кровати. Тошнотворный комок подкатил к горлу.
-Теть Валь, ты чего? Я…нет! Пусти, теть Валь!
-Ну, чего ты, дурочка! Тише, не то всех перебудишь! Не бойся, я тебя в обиду не дам. За мной, как за каменной стеной.  Да не дергайся ты, подвинься.
-Пусти меня! С ума сошла что ли! Уходи, говорю!
-Насть, ну ты чего? Попробуй, тебе понравится! Ей Богу!
-Пусти, дура! Убирайся отсюда, а то закричу!
-Ну, ну, девонька, ты из себя королеву-то не строй! Я тут хозяйка. Не хошь, как хошь. Без тебя обойдусь, вона их сколько. Выбирай любую. А ты еще пожалеешь, стерва. Морду она воротит. Я ей самый сладкий кусок от себя отрывала, тварь неблагодарная!
    Со всех коек уже с интересом наблюдали, вернее, прислушивались к злому шепоту подруг по несчастью. Кто-то жалел Настю, уже зная, что ее теперь ожидает, кто-то откровенно злорадствовал, предвкушая скорые события, от которых новоявленная фаворитка теперь не отвертится.
-Цыц, шалавы! Чего уставились?! – зашипела Валентина, обозленная тем, что зечки стали свидетелями ее отставки.
-А ты пожалеешь! – уже громко бросила она в Настину сторону и зашлепала босыми ногами к своей шконке.
    От стыда,  омерзения, страха Настю трясло как в лихорадке. Она свернулась клубочком, укрывшись с головой тонким серым одеялом: "Не могу, Господи! Не могу больше, лучше умереть! Помоги мне, Боже! Умоляю, помоги! Я не вынесу всего этого! Мама, мамочка, что мне делать?…Неужели здесь можно жить? Нет, я не смогу, я умру!…Доченька моя, малышка, как ты там? Прости меня девочка моя, прости! Я так тебя люблю…"
    Рыдания долго сотрясали ее тело, только под утро она забылась тяжелым сном. Пробуждение не сулило ей ничего хорошего. Утро пришло серое, промозглое. В бараке стоял удушливый запах табака, пота и еще чего-то отвратительного, напоминающего запах кислой капусты. Голова раскалывалась, где-то глубоко засел страх.
-Собирай свои манатки, вон туда иди, - возле Насти стояла высокая, худощавая девица с сильно накрашенным лицом и лихорадочным взглядом мутно-голубых глаз. Она показала в сторону двери. – Иди, говорю, туда! Здесь Тоська спать будет! Вали давай!
-Еще чего. Не пойду.
    От двери сильно дуло. В бараке и без того холодно, а у двери сквозняк выветривал остатки тепла.
-Пойдешь. Тетя Валя приказала! – заорала девица.
-Пошла ты, вместе с ней знаешь куда! В гробу я вас видела.
    Сильный удар по голове опрокинул Настю на дощатый пол. Девица пнула ее раз, другой, ей уже вовсю помогали другие. Удары и пинки посыпались без счета. В глазах потемнело, и наступила долгожданная тишина.
… Очнулась она в "больничке". Левый глаз заплыл, во рту стоял привкус крови, нестерпимо болело все тело. Настя закашляла и чуть снова не потеряла сознание от боли. Сильно хотелось в туалет. Стараясь не дышать, Настя попыталась опустить ноги с кровати, приподнять голову. В глазах вспыхнул фейерверк, поплыли круги.
-Ты куда это? Лежи, нельзя тебе вставать. – В палату  вошла полная, невысокая женщина в белом халате со шприцом в руке. – Укол сейчас сделаю, легче станет.
-В туалет я. Помогите подняться, – взмолилась Настя.
-Лежи, говорю. Петровна, иди сюда. Петровна, где ты?!
-Здесь я, чего надо-то?
-Утку принеси.
-Щас, иду уже, - маленькая сухонькая старушонка внесла плоскую посудину и стала подталкивать Насте под ягодицы. Остро запахло хлоркой, холодный металл вызвал озноб.
-Не надо, я сама. Мне только подняться.
-Делай, давай. Некогда мне уговаривать всех. Давай быстрее, - выговаривала медсестра.
    Терпеть уже не было сил, пришлось подчиниться. Петровна ловко выхватила из-под Насти утку. Медсестра заглянула в нее.
-Кровь в моче. Все почки отбили. Как это тебя угораздило? Всего неделя как на зоне, а ты уже огреблась. Срок-то большой?
    Настя промолчала. От стыда и беспомощности хотелось выть.
-Молчишь, ну ладно, я в собеседницы не набиваюсь, грехи не отпускаю. Давай, укол сделаю… Ну вот и все. Спи. Тебе сейчас больше спать надо. Ничего, молодая, оклемаешься, - она вышла, плотно прикрыв за собой дверь. Настя прикрыла глаза. Воспоминания наплывали одно за другим…
                ***

    Их было четверо. Дружили они с восьмого класса и хоть были совершенно разные во всем, друг без друга их почти не видели.
    Хорошенькая, с длинной русой косой, Наташа Медянская тихоня, молчунья, с загадочной улыбкой, всегда сама себе на уме, училась неважно, списывала у Аллочки Сухановой контрольные и домашние задания. Но читала запоем все подряд, без разбору, и неважно, что попадало ей в руки: обрывок статьи в газете о проблемах тяжелого машиностроения или любовный роман.  Алла – полная противоположность Наталье, смуглая, черноглазая, коротко стриженная, порывистая, круглая отличница. Всегда знала, чего хочет и как этого добиться. Она была признанным лидером, и этого никто не оспаривал.
    Катя Михаленко – веселая хохлушка-хохотушка,  невысокая, ладненькая, с россыпью золотых веснушек, которые очень нравились окружающим, но саму Катю доводили до белого каления, особенно весной. В ход шли самые разнообразные средства для их уничтожения, от дорогущих кремов до магических заговоров, которые, слава Богу, не очень помогали. С копной пушистых рыжих волос и васильковыми глазами, Катюша была душой компании и пела так, что ей прочили судьбу звезды. И, наконец, Настя, Анастасия Дмитриевна Лиханова. По имени-отчеству ее в шутку называли уже в классе пятом, настолько она была серьезной и правильной. Ее нельзя было назвать красивой, но что-то неуловимое шло изнутри и притягивало взгляд. Настя росла в неполной семье. Отец умер, когда ей было пять лет. Замерз пьяный, возвращаясь домой с очередного загула. Мать, выбиваясь из сил, поднимала на ноги троих детей. Средней Ольге шел тогда четвертый, а Диме не было года. Все бы ничего, но видно пьянки отца не прошли даром, и Димка родился неполноценным. Большая голова, длинные руки, маленький рост. Его дразнили соседские ребятишки, а сестра Ольга дралась с каждым, кто обижал брата. Димка обожал сестер, глядел на них влюбленными глазами и всегда припрятывал для них что-нибудь вкусненькое.
    В отличии от бледной, утонченной Насти, Ольга была девицей шумливой, яркой, одним словом – "оторва", так звала ее мать и соседки. Но Ольгу любили все, даже в школе ей многое сходило с рук. Никто не мог устоять перед невинно-смешливым взглядом зеленых глазищ. Она знала это и частенько использовала в корыстных целях. Когда Настя училась в десятом, вездесущая сестра давала ей "дельные" советы по поводу длины юбок, слишком прохладного отношения к косметике и высоты каблуков. Настя отмахивалась от нее, как от назойливой мухи.
-Отстань, говорю! Лучше физику учи, двойки сплошные!
-Нужна она мне, твоя физика! Я за физика лучше замуж выйду, ха-ха-ха! Да шучу я, шучу. Нужен мне этот старый дятел. Настька, ну ты даешь! И в кого ты такая уродилась?
-Какая такая?
-Ну, это…синий чулок. Вернее даже серый. Серый и с дыркой на пятке!
-Зато ты у нас фиолетово-розовый, с кружавчиками!
-Я не розовая, у меня нормальная ориентация.
-Чего – чего? Какая ориентация?
-Сексуальная. Мне нравятся только мальчики.
-Ну, держись, нормальная! Вот я тебе сейчас!
-Мам, мам, Настька дерется.
    Татьяна Андреевна устало улыбалась.
-Ладно, Насть, не трогай ее.
-Мам, да ты что! Ты когда последний раз ей в дневник заглядывала? Сплошные двойки!
-Врет она, мам, у меня всего две, я одну уже исправила.
-Ага, на тройку. И потом, мам, она таскает Аллины вещи.
-Я не таскаю, она сама мне дает. Она и тебе что захочешь, даст, так ты же скорее удавишься.
-Еще бы. Что у тебя своего нечего одеть?
-Есть! Как же, шитое - перешитое, от тебя доношенное, только мне теперь твое уже не подходит.
-Зато Алкино подходит.
-Конечно, Алка – супер! И шмотки у нее классные!

                *  *  *

    Алла Суханова, Настина подружка, росла в семье вполне обеспеченной. Папаша Аллочкин имел несколько магазинчиков, по московским меркам, бизнес, конечно, не ахти какой, но для шахтерского городка, пришедшего в упадок, где царили безработица и повальное пьянство – вполне приличный. Алла готовилась поступать в МГУ, и папаша копил денежки, так как в столице знакомых и родных не было, значит помочь, в достижении цели, могли только оные. При этом он не ущемлял запросы дочери относительно ее внешнего вида. Алла всегда была элегантно и модно одета, а в их захудалом городишке, где "китайка" – предел мечтаний каждого жителя, Алла выглядела сногсшибательно. При всем при этом она не была меркантильной и жадной, подружки с удовольствием пользовались всем, что им подходило, все, кроме Насти Лихановой, зато этот пробел с лихвой восполняла ее младшая сестрица.
    Мать Насти Татьяна Андреевна, когда-то очень симпатичная женщина, работала бухгалтером в ЖЭКе, зарплату имела невысокую, часто подрабатывала в коммерческих заведениях, но это мало помогало в плане улучшения семейного бюджета. Мизерная Димкина пенсия целиком уходила на лекарства, да и того не хватало, где уж говорить о чем-то другом. Алла часто приносила йогурт, яблоки, бананы. Настя запихивала ей все обратно, злилась, кричала:
-Ну,  зачем ты! Забери. Не надо! Забери, слышишь?
-А я, между прочим, не тебе. Не хочешь, не ешь. Дим, иди сюда. Погляди, что я принесла.
-Алла, Алла! – шумно радуется Димка. Ольга тоже пулей вылетает из спальни, хватает самое большое яблоко, вгрызается в сочную мякоть и изрекает:
-Правильно! Алка не обеднеет, все равно скоро она уедет в Москву, выйдет замуж за иностранца и укатит куда-нибудь в Африку. А там этих яблок – завались!
-Дура. В Африке – кокосы, бананы, финики, а за яблоками можно и поближе ехать.
-А какая разница. Ал, сегодня вечер в школе, дискотека, а у меня совсем нечего надеть. Дай мне ту голубую блузочку, - законючила Ольга.
-Замолчи сейчас же, я тебя прибью!
-Попробуй! Я сдачи дам.
-Девчонки, не спорьте. Насть, ну чего ты злишься? Подумаешь, блузка, я ее все равно уже не ношу. Приходи, Ольга, забери. Да хватит вам! Я ее все равно хотела Катьке подарить, она идет к ее голубым глазам.
-Она и к моим зеленым подойдет, а Катюха – обойдется!
-Ладно! Пошли, заберешь.

                ***

-Спи, спи, дочка. Я тут пол подотру, видать шумнула, разбудила тебя.
-Да не сплю я, просто лежу.
-Ой, боженьки, как они тебя, а…Ну ничо, отлежишься, Бог даст, поправишься. Мария Петровна меня зовут.
-А меня – Настя.
-Знаю, знаю я. Плоху тебя приперли, шибко плоху. Я, грешным делом, думала, что помрешь, не приведи Бог. А ты меня теть Маней зови, ежели чо надоть. Ты чем-то на дочку мою, Ленку смахиваешь.
-Теть Мань, а ты то, как здесь оказалась?
-Так ить из-за Ленки моей, тоись из-за мужика ейного пострадала. Можно сказать, ни за чо! – Петровна присаживается на краешек кровати, опираясь на швабру. – Он гад, поначалу-то вроде ничо был и не пил шибко, так, саму малость, а потом как фабрику-то ихню  закрыли, так он как сдурел! Ну, поначалу-то шабашил, вот видать и пристрастился к зелью-то. Пить начал – не приведи господь. Как-то приперси пьяный, да давай Ленку давить на бутылку, а она-то иде возьметь? Внучат-то порой кормить нечем. Ой! Господи…Он тогда ко мне с дружком своим – забулдыгой завалился. А у меня, слышь ты, кума гостила, мы с ей толечко чаек заварили, кума эта, значит, конфеток притащила, а тут ирод этот. Мало, что Ленке житья нет, так он ишшо ко мне являтца. "Дай, - говорит, - теща на бутылку". А у меня пенсия-то с гулькин нос. Да и с какой такой стати ему прохиндею давать-то должна? "Иди, - говорю, - отседа, а то сейчас живо милицию позову". А он гад,  издеватца! "Ежли, - говорит, - не дашь на бутылку, я тебя…постригу!", и ножницы в руки береть, здоровы таки, какими овец стригуть. Пужать меня, значит. "Иди, - говорю, - отсель по-хорошему". А он топор-то в сенях уцепил, хрясь его в колоду и грит: "Садись-ка, тещенька, вот сюда на табуреточку, постригаться будем!".  Ну, чистый басурман! А чай-то у нас уже стынет. Кума-то, гляжу, конфетки свои со стола сграбастала, в сумку опеть, и хотела, было бежать, а он ей: "Сидеть!" – и топор поглаживает. Ой, усадил меня ирод окаянный на стул, простынкой, как в парикмахерской, накрыл, рукава засучил, и стричь меня стал налыску. Вот ты уже хохочешь, Настька, а мне тогда не до смеху было. Вот и кума глядела – глядела и тоже давай ржать. А он, гад, меня-то уже обработал и ей говорит, мол, теперь ваша очередь, прошу садиться. С меня-то простынь стряхнул, куму усадил, ну,  у ей смех-то разом пропал. Начал ее стричь, старательно эдак, не торопясь, а она глаза-то вытаращила, блеет как коза. Ну, он и ее обрил, а потом простынку снял и говорит: "С вас с каждой по сто рублев. Прошу рассчитаться". Пришлось выкинуть ему, а у кумы сотни-то не оказалось, так она у меня взаймы взяла. Ну вот, расшитались мы с ем и бегом в милицию, а платки второпях надеть забыли, бежим, воем, юбки развиваются, друг дружку перегоняем. А народ-то на нас как на дурочек пялится. И милиция-то нет, чтобы оглоеда этого ловить, над нами со смеху покатыватца.
-Ой, теть Мань, не могу смеяться, все болит! – взмолилась Настя.
-Ну вот, посадили его, два года дали за изгольство-то, а он стращат, вернусь, говорит, волосы отросшие вместе с башками отрежу…Год всего отсидел, амнистия вышла, вернулся и стал над Ленкой да детишками пиратничать. Вот Ленка-то и не выдержала, подмешала в водку какой-то дряни, да поставила в укромное местечко, а он с похмелья нашел и выжрал. А я на себя все взяла, не ей же в тюрьме париться, мне-то уже все одно, а ей ребятишек растить надоть…Ну ладно, развеселила тебя, пойду, коридор еще не мыла.

                ***
 
    Выпускной подошел как-то незаметно, позади были экзамены, девочки лихорадочно готовили наряды. Катька Михаленко шила себе голубое длинное платье с глубоким декольте. Наташка светло - бежевое, атласное. Аллочке, конечно же, привезли какой-то серебристый брючный костюм, а Насте Татьяна Андреевна шила платье сама, из бледно-сиреневого шелка. Алла, верная традиции, предлагала Насте любой из своих многочисленных нарядов на выбор, та, в свою очередь, все отвергала. Сошлись на том, что Настина мама не плохая портниха и дочкину фигурку не изуродовала. Накануне выпускного, к Насте прибежала запыхавшаяся Катька:
-Настька, слышала новость? Ну, конечно, откуда ты можешь слышать! Тебя же из дома  клещами не вытащишь. Все уже слышали! Представляешь, к нам Вадим Стороженко приезжает. Ну, этот, тети Шурин сын. С Лос-Анджелеса. Он на вечере у нас будет, его директриса специально хочет пригласить. Представляешь, с Америки!
-Ну и что здесь такого? Ты-то чего орешь?
-Да как это чего? Он же с Америки! У него там ресторан русский, он же страшно богат!
-Ну, во-первых, не богат, а просто не беден, во-вторых, причем здесь ресторан? А в третьих, он женатый.
-Ну, знаешь! Он, кстати, уже разведен, тетя Шура сама говорила, а ресторан-то, говоришь, причем…Так я может там петь буду!
-Охренела совсем? Как это ты там петь будешь, когда ты здесь, в нашей Тьме-Таракане!
-Так он же на вечере будет, а я…в общем, вдруг ему понравится как я пою…
-Все ясно! Звездная болезнь налицо. Уж если хочешь певицей стать, так в Москву с Алкой поезжай, а то в Америку. Придумала тоже.
-Да ладно, я просто…
-Выброси эту дурь из головы. Тем более еще не известно, пойдет Вадим на ваш вечер или нет.
    Вадим на вечер пошел. Он был великолепен! Светло серый смокинг, в тон ему рубашка и галстук, ослепительная улыбка и светские манеры приковывали взгляды всех присутствующих в зале. Он с нескрываемым удовольствием и даже удивлением слушал пение Кати, и громче всех хлопал в ладоши. Но, странное дело, внимание его почему-то привлекла Настя. Вначале она пыталась ускользнуть от него, но он не отпускал ее ни на шаг, был настолько предупредителен и обаятелен, а может быть, шампанское сыграло свою роль, но Настя расслабилась и уже дважды станцевала с ним вальс. Девчонки, кто с завистью, кто с раздражением следили за ними. Настя всегда считала себя если не дурнушкой  то, по меньшей мере, серой мышкой. Она, в отличие от подруг, никогда не влюблялась, на жизнь смотрела трезво и все щенячьи восторги по поводу любви считала чистым бредом. А сейчас под гипнотическим взглядом карих глаз Вадима чувствовала себя беззащитной и неуверенной. Когда он попытался воткнуть ей в волосы розочку, острый шипчик царапнул Настин висок, она этого почти не ощутила, но на виске выступила крохотная капелька крови.  Вадим легонько коснулся губами виска и слизнул ее. За этой сценой наблюдал почти каждый. У Насти поплыл пол из-под ног. Горячая волна окатила ее с головы до ног. Вадим подхватил ее, что-то шепча ей в ушко, вывел на непослушных ногах в школьный сад. Одуряющий запах сирени выветрил из Настиной головки остатки здравого смысла, а Вадим уже нашел ее губы. "Почему я, почему он выбрал меня? Я же некрасивая, и платье у меня и туфли… Как же так? – роились в ее мозгу обрывки мыслей, а миндально-терпкий вкус поцелуя разбивал привычный, правильный Настин мир на тысячи осколков…
    У матери Вадим гостил неделю. Насте сказал, что скоро за ней приедет, что уладит какие-то срочные дела и приедет за ней. Она ждала около месяца, наконец, не выдержала и решила сходить к Стороженко, узнать есть ли от Вадима какие-либо известия.
-Теть Шур, здрасьте!
-Здравствуй, Настюша, проходи! Ты я гляжу, уже совсем взрослая стала, вроде как школу нынче закончила?
-Закончила, тетя Шура. В наше педучилище поступила, на учителя начальных классов.
-А чего ж не поехала никуда? Вон ведь сейчас все в институт лезут.
-Я, теть Шур, сначала училище закончу. Далеко ехать – денег нет, может быть потом, на заочное.
-Ну что же, можно и так. А мне Вадька-то мой сказал, что опять жениться надумал, на нашей русской в этот раз, че-то американка-то ему не поглянулась…
    "Боже, он уже матери сказал, интересно, сказал или нет, что это я его невеста", – подумала Настя.
-Теть Шур, так ты уже знаешь, на ком Вадим жениться собрался?
 -Так откуда же мне знать-то. Знаю только, что тамошняя, зовут Ирина, переводчица она… Ой, что это ты, Настюша, с лица-то сменилась? Плохо тебе? Постой, да постой же, че приходила-то? Мать за чем-то посылала?
    Настя уже не слушала ее, она шла по улице, как пьяная, рыдания рвались из ее груди, и  казалось, что ничего нет хуже этой боли, которая рвала ее сердце на куски. Но она ошибалась! Впереди ее ждали гораздо более серьезные испытания.
    В положенное время месячные не пришли, не пришли они и через неделю, зато по утрам стала мучить тошнота, под глазами появились темные круги, и мучительно хотелось чего-нибудь кисленького…
    Татьяна Андреевна заметила, что с дочкой не все в порядке:
-Настасья, ты не заболела? Чего не веселая-то такая?
-Ну что ты, мама, все нормально.
-Бледная ты какая-то не сиди целыми днями за учебниками, сходи, погуляй на улицу.
-Хорошо, мам, погуляю. 

                *  *  *
    Девчонки разъехались по разным весям в поисках своей птицы счастья. Наташка укатила к тетке в Новосибирск, та пристроила ее в свой офис  секретаршей. Наташка, ясное дело, печатала из рук вон плохо, но тетка договорилась, чтобы племяннице давали уроки компьютерной грамотности.
    Алка поступила в МГУ на экономический факультет, Катерина не придумала ничего лучше областного училища культуры, справедливости ради надо сказать, преподаватель вокала обалдел, услышав Катькины рулады, но скромно промолчал, не давая девчонке особых надежд и боясь потерять такую студентку. В общем, на этом этапе, дороги подружек разошлись в разные стороны.
    Настя в тайне от матери посетила гинеколога. Все ее самые худшие подозрения подтвердились.
-Дорогая моя, нужно вставать на учет. Рановато, конечно, ты надумала рожать, но ничего, этим сейчас никого не удивишь. И куда вы, девчонки, торопитесь?
-Светлана Павловна! Я не могу рожать! Я не хочу рожать! Я…мне…вы должны сделать мне аборт!
-Ну что ты говоришь, девочка? Ты хоть понимаешь, что ты говоришь? Первая беременность, юный возраст, да у тебя просто может не быть детей! Никогда! Понимаешь?! Ты проклинать меня будешь! Нет, нет, я на себя такой грех не возьму!
-Светлана Павловна, миленькая! Я умоляю вас!
-Слышать ничего не хочу! Сдай анализы и через неделю чтобы была у меня! А с мамой я поговорю сама, не волнуйся.
    Гинеколог Светлана Павловна на беду жила в соседнем подъезде, характер имела решительный, так что отговаривать ее было делом бесполезным. Врать и изворачиваться Настя не умела, поэтому на очередной вопрос мамы: "Что случилось?" - ответила:
-Беременная я. Уже шесть недель.
-Ка-а-а-ак бе-бе-ременная? Ты шутишь? Настя, это не смешно! – лицо Татьяны Андреевны скривила жалкая гримаса.
-Нет, мама, я не шучу! У меня будет ребенок! Аборт делать отказываются!
-Настя, подожди, ведь для этого ну-нужен, ну этот, как его, парень, а ты же…ни с кем. Как же это, Настя?
-Никак, мам, работать пойду санитаркой в больницу, а учиться…ну как-нибудь!
-Ты с ума сошла! Бросить учебу? Говори, кто этот негодяй? Говори сейчас же! – сорвалась мать на визг, но вдруг, взглянув в полные слез от боли глаза дочери, умолкла.
-Ну ладно, Настюша, ладно…что-нибудь придумаем. Она прижала Настину голову к груди, и они вместе заплакали. С этими слезами пришло облегчение и осознание того, что детство ушло безвозвратно. Зарождалось новое, еще неведомое чувство материнства.

                ***

    Настя болела долго, почти всю зиму. Маргарита Ивановна, главная врачиха "больнички", не спешила выписывать ее. Видимо, подсознательно чувствовала, что Насте не выжить там, куда забросила ее судьба. Решение пришло неожиданно. Освободилась Петровна, старая нянечка. Ее встречали дочь, внучата и солидный мужчина, новый дочкин муж. Ленка навезла гостинцев, которые Петровна тут же раздала персоналу и пациентам "больнички", и довольная и плачущая поехала домой. Маргарита Ивановна подошла к Насте и сказала:
-Ну что, милая, кажется пора тебе на выписку. Да не пугайся ты, я вон гляжу, ты ни минуты не сидишь, за больными ухаживаешь, полы  мыла за Петровну, никакой работы не гнушаешься. Если хочешь здесь работать, я посодействую. Дел у нас, конечно, много, медом не потчуем, смотри сама. Или портнихой лучше?
-Нет, нет, не хочу в цех. Возьмите меня, я…я все буду. Я не боюсь, возьмите, я уже работала санитаркой там на воле.
-Ну и ладно, ну и хорошо. Успокойся. Сегодня поговорю с начальником колонии. А ты собирай вещи и переходи, давай, ставлю тебя за Петровну.
    Потянулись долгие дни, каждый похожий на другой. Уставала Настя до изнеможения, но именно эта усталость помогала ей справиться с тоской по дочке, матери, брату и… Ивану.

                *  *  *

    Схватки начались ночью, за две недели до срока. Скорая приехала быстро, зато процедура приема затянулась до крайности. Миниатюрная сестричка, похожая на куклу Барби, с интересом разглядывала Настю.
-Так, значит, говоришь беременность первая?
-Да нет, третья.
-Как третья? Здесь написано - первая.
-Так чего спрашиваешь, раз написано. – Острая боль согнула Настю пополам.
-Положено, вот и спрашиваю. Вот тебе баночки для анализов.
-Господи, какие баночки, я рожать пришла.
-Сначала анализы сдашь, потом рожать будешь. Кровь сейчас возьму, а ты давай, раздевайся.
-Так бери скорее, я уже не могу!
-Подождешь. Видишь, еще пробирок нет. Сейчас Лидка принесет пробирки и возьму. А ты не стой, раздевайся.
-Я уже разделась. Ой, больно, мамочка!
-Совсем раздевайся, сейчас рубаху принесут.
-Вот когда принесут, тогда…
-Раздевайся, говорю! У нас нельзя в домашнем.
    Настя разделась догола, в приемной было довольно холодно, ее стал бить озноб.
-Ну, долго я так стоять буду?! Хо-хо-лодно!
-Сейчас, вон Лидка пробирки тащит.
    В приоткрытую дверь было видно, что Лидка с пробирками в руках никуда не спешит, а с интересом обсуждает с теткой в белом халате события недавней свадьбы теткиной дочери.
-Лидка! – позвала Барби, - иди, мне кровь на анализ нужно взять.
    Казалось, что босые Настины ноги примерзли к кафельному полу и с места уже не сдвинутся. Она пыталась прикрыть одной рукой грудь, другой – живот. Барби ее бесцеремонно разглядывала.
-Лидка! Ты долго там? – снова лениво протянула Барби.
-Да иду, иду. Никуда без меня. Могла бы и сама сходить. – И тоже уставилась на Настю, лицо которой исказила гримаса боли.
-Иди, принеси рубаху, халат и тапки!
-Еще чего, я не нанималась.
-Тогда кровь бери!
-Сама бери, она синяя вся, у нее сейчас и вену-то не найдешь. Ладно, схожу.
    Настя была уже в полуобморочном состоянии. Она плохо соображала, сколько времени Лидка ходила за серой застиранной рубахой, которая кололась и стояла коробом, за рваным халатом без пояса и пуговиц и кожаными тапками - шлепками сорок последнего размера, холодными почему-то и липкими до омерзения. Она давала себя взвешивать, мерить давление, колоть какие-то уколы с тупым равнодушием. И только острая боль возвращала ее в реальность. Она попыталась встать с холодной кушетки и вдруг под ногами образовалась лужа.
-Ой, простите! Я не хотела…Я не знаю как это!…
-Воды отошли! Опять мне вытирать! Вечно экономят на санитарках! Надоело! За такую зарплату! Сволочи!…Ну, чего встала, шагай, давай, в предродовую! – ворчала Лидка.
-Дайте, пожалуйста, тряпку, я сама!
-Да иди уж! Рожать она надумала! Дура! Тебе что делать было нечего? А папаши-то по всем видам нетушки? О чем думала-то? Предохраняться надо!
    Настя уже не слышала ее. Боль такой силы скрутила ее, что она чуть не упала. Девицы, кажется, поняли, что тянуть время уже нельзя, подхватили Настю под руки и поволокли сразу в родзал.
    Вовремя успели, Маринка рвалась на свободу и, слава Богу, обрела ее довольно легко и благополучно. Когда ее, орущую благим матом, поднесли Насте, она не сразу поверила, что этот красный, сморщенный комочек – ее дочь. И только после того, как ее положили к Настиной груди, она вдруг заплакала, но уже не от горя. Рыдания рвались и душили ее, акушерка в растерянности стояла, не зная, что делать и только повторяла:
-Ну, чего ты, чего, все уже позади. Девка здоровая, на радость тебе родилась, а ты воешь белугой. Не реви! Укрой ее, Лидка, по теплее да чайку принеси попить!  Живо!

                *  *  *

   Выписались они на седьмой день, их встречали мама и Ольга. Мама сунула медсестре коробку с конфетами и жалкий букетик, и они, как-то торопливо, пошли к автобусной остановке. Ольга несла Маринку, а Настя все боялась, что она споткнется на своих высоченных каблуках и уронит дочку:
-Ольга, давай я сама понесу!
-Отстань! Наносишься еще, надоест!
-Не надоест!
-Кто теперь тебя замуж-то возьмет? Ты у нас и так с приветом, а теперь еще и с ребенком!
-А мне никого и не надо! Нам с Маринкой и вдвоем хорошо будет!
-Ага, хорошо. Прям здорово. Дура ты и есть дура. Как теперь жить-то будем? Денег нет, долги одни.
-Тише ты, Оль, как-нибудь проживем! – вступилась за Настю Татьяна Андреевна.
-Проживем тут, как же! Да мне все равно, я поступать поеду. Катька мне письмо написала, у нее в общаге место есть, с ней жить буду, в культурку учиться поеду!
-Так ведь у Катьки голос! А у тебя ни слуха, ни голоса! – возражала мать.
-Зато у меня глаза и ноги! Артисткой буду!
-Лучше бы мозги были!
-Зато Настька наша умная была, да дурой стала! Уж я-то себе жизнь ломать не буду!
    В маленькой двухкомнатной квартире теперь и вовсе стало тесно. Кроватку приткнули вплотную к шкафу. Теперь, чтобы его открыть, приходилось выносить ее в зал. Развешенные ползунки и пеленки сводили пространство жилплощади до минимума. Справедливости ради надо сказать, что Маринка была на редкость спокойным ребенком, словно понимала, что и так потеснила родственников. Ну, как говорится, в тесноте да не в обиде!
    …Негромкий стук в дверь спальни разбудил дремавшую возле дочки Настю.
-Извините, можно войти? –  В проеме двери стоял высокий широкоплечий мужчина с крупными чертами лица, в коричневом костюме. На вид ему было около тридцати.
-Здравствуйте, я ваш участковый педиатр, Иван Сергеевич меня зовут. Суханов Иван Сергеевич.
-Здравствуйте! Меня – Настя. Проходите! Что-нибудь случилось?
-Да нет, что вы! Я просто зашел осмотреть девочку. Я буду наблюдать за ее развитием, здоровьем.
-А! Ну да проходите! Только она уснула, будить не хочется, она, если не выспится, начинает капризничать.
-А вы ее не будите, я попозже зайду.
-Ну что вы, я разбужу! Зачем же ходить взад-вперед!
-Нет, нет, не нужно! Мне вовсе не трудно.
-А давайте чай попьем? Мама пирожки пекла, вкусные!
-Ну, раз вкусные,  давайте попьем.
    Квартирка была явно мала для участкового педиатра. Он, пробираясь к кухне, то и дело задевал какие-то вещи и смешно извинялся:
-Простите, пожалуйста! Ой! Чуть не разбил, - и ловил на ходу вазу с цветами.
-Тесно вам тут, Анастасия Дмитриевна!
-Ну, что поделаешь.
-А вы перебирайтесь ко мне! – тут он вдруг смутился. – Ну не ко мне, конечно, а в соседнюю комнату, там бабушка жила, умерла она, а комната свободная.
-Ваша бабушка?
-Да нет, не моя, квартира наша с подселением, мне комнату дали, а там еще сосед живет, дядя Паша, он хороший, не пьющий!
-А вы пьющий?
-Я? В меру! Но не драчливый. Если хотите, я могу свою комнату освободить, она больше бабушкиной, правда,  бабкина – солнечная.
    …Иван Сергеевич осмотрел Маринку, дал несколько советов по уходу и стал прощаться:
-Подумайте, Анастасия Дмитриевна, насчет комнаты.
-Хорошо! Я подумаю! Спасибо вам! До свидания!
    Через  три недели после визита врача  Настя с Маринкой переехали в крохотную комнатушку умершей бабульки. Соседи и впрямь оказались хорошими. Дядя Паша, например, был мастером на все руки, в Маринке души не чаял, водился с ней как заправская нянька, помогал Насте по хозяйству, да еще и гостинцами баловал. В общем, жизнь стала налаживаться. Настя снова вышла на работу в больницу, правда с учебой пока ничего не получалось, пришлось взять академический отпуск.
    Так незаметно прошло два года.

                ***

    Когда к Насте прибежала зареванная мать и без конца повторяла: "Горе-то, горе-то какое", - Настя долго не могла от нее ничего добиться.
-Мам, ну успокойся! Ну что случилось? Какая беда?
-С Ольгой нашей беда!
-Мам, ты что?!…Да говори же, наконец!
-Ольга пропала!…ы-ы-ы – тонко завыла мать.
-Как пропала? Объясни же толком!
-Они…они…ы-ы-ы с Катей вечером в обще-е-жи-тие возвра-а-ащались, поздно уже было. Они в кафе ходили, у Кати день рождения было. На них кто-то напал. Катя в больнице, в реанимации. Ей пальцы на ноге отрезали. Она  без сознания  на морозе лежала. Ка-а-лека она теперь. Ударили по голове,  и раздели полностью.
    Настя помертвела: "Как же так?! Катька – хохотушка калека? Нет!! Этого не может быть!"
-А-а Ольга? Что с Ольгой?!! – схватив мать за плечи, закричала Настя.
-Не-не знаю. Пропала. Нет ее нигде. Сразу-то не сообщили, у Кати ведь ничего не оказалось с собой, она без сознания и кто она такая – долго не могли узнать Олечка! А-а-а-а! Девочка моя! – и мать снова зашлась в рыданиях.
    Мать с Настей поехали в Шахтинск, областной город, где учились Ольга с Катей Михаленко в училище культуры, туда, где случилось это несчастье, где лежала полумертвая Катька, и где никто и ничего не знал о судьбе Ольги, шустрой Настиной сестренке, которая так любила жизнь во всех ее проявлениях.
    За Мариной взялись присматривать дядя Паша, Димка и Иван Сергеевич. Правда, последний вызывался ехать вместе с ними, но Настя отвергла его попытки.
-Незачем вам, Иван Сергеевич ехать. Мы сами-то едем, поди, зря. Милиция ничего не знает, да и знать не желает. Вещи Ольгины заберем, Катю навестим, расспросим ее. Хотя, что она может сказать. Не помнит ведь ничего. Ну а ехать-то все равно надо. Вы Маринку не балуйте, построже с ней. Ну ладно, кажется, такси подошло, пора нам. До свидания.
    Всю дорогу до вокзала мать тихо плакала. Вдруг дернула Настю за рукав:
-Я знаю, кто виноват. Это она! Она еще тогда мне говорила. Я не поверила ей. Но она сказала, что я пожалею. Это все она. – Глаза матери лихорадочно блестели.
-Кто виноват? Мам, ты о чем? Кто что тебе сказал?
-Она это. Она! Я знаю. И отец пить стал и замерз потом, и Димка – инвалид, и ты родила, судьбу свою сломала.
-Ничего я не ломала.
-Сломала, сломала. Не спорь со мной. А теперь – Ольга-а-а. – Мать снова зашлась в рыданиях.  – Я должна ее найти!
-Мам, ее милиция ищет.
-Я не про Ольгу. Ее никто не найдет, пока я не найду Елизавету.
-Мам, какую Елизавету? Ты что, бредишь?
-Нет, Настя, нет. Я должна ее найти, иначе это не прекратится.
    В вагоне народу было немного, им достались нижние места, правда, в конце вагона у самого туалета. Но они, уставшие, измотанные, уснули сразу, не замечая постоянного хлопанья двери, запаха мочи, табачного дыма, пьяных выкриков и плача детей. Их разбудила проводница, когда стало рассветать.
-Пора вам, вставайте. Скоро подъезжаем.
    Морозный воздух обжег лицо. Было еще очень рано и им пришлось тащиться на вокзал, ждать, когда начнут ходить первые автобусы. В зале ожидания тоже было холодно, они сидели, нахохлившись, как курицы на насесте.
-Мам, расскажи про Елизавету. Что она сделала?
-Это не она, это я сделала, дочка! Виновата я, ох как виновата! Говорила же мне моя бабка - не смей черта дразнить. А я только смеялась. Вот теперь расхлебываю. Она, Лизка-то, с Приднепровья к нам приехала. Мать у нее померла, вот ее и привезли к дальним родственникам сюда, а им она тоже за ненадобностью. Лизка тогда в наш класс попала, в девятом мы учились. Худющая, в старой материной кофте, на кошку облезлую похожа. Мы тогда вместе учились: я, Сашка Суханов - ну, Алкин отец, Оксана Дудник – Катина мама, Михаленко сейчас. Ну и остальные, конечно, класс-то у нас дружный был, а Лизка…ну не вписывалась она, "дефективная" была какая-то! Дразнили мы ее, я больше всех старалась, мне-то все уши прожужжали, что красавица, вот и возомнила о себе. Да и другие девчонки не хуже меня были, а тут…такой объект для насмешек. Господи! Чего мы только не придумывали. За нее только Сашка Суханов заступался. В обиду ее не давал. Он, конечно, тоже особой любви к ней не испытывал, но жалел ее, что ли. А мы друг перед другом изощрялись в разных выдумках. А ее, Лизку-то, угораздило влюбиться в Сашку, благодетеля, никого кроме него не видела, при нем краснела, как помидор, заикалась, дура-дурой становилась. А он и не замечал ее, но все равно заступался. А тут и выпускной подошел, явилась она на него – со смеху помереть можно было, она даже глаза подвела, неумело, не ровно, и губы накрасила ярко-красной помадой. Вот и решила я напоследок посмеяться еще разок. Написала записку, даже почерк особо не меняла, якобы от Сашки. А он дурак, видно из жалости еще и танцевал с ней раза два, ну и бросила в ящик для записок, в «почту» мы на вечере играли. Сама наблюдаю за ней исподтишка. В записке я ей свидание назначила, ну как будто от Сашки, в саду школьном и время указала, жду, что она делать будет. А она записку получила, глаза заблестели, танцует, счастливая такая, а я со смеху покатываюсь. Рассказала я все Оксане Дудник, она тоже хохочет, стали мы вместе за ней следить. А тут и время подошло. Глядим, она кофточку на себя накинула и в сад побежала, в то место, где я ей указала в записке. Я Оксане говорю: "Не пойдем сразу, подождем минут десять, а потом подкрадемся и …, вот смеху-то будет". Мы выждали немного и тихо, чтобы не шуметь и не вспугнуть, крадемся. И тут слышим возня, крики сдавленные, стоны, ужас какой-то, в общем. Замерли мы и приглядываемся. А там…боже, там кто-то душит и насилует Лизку. Испугались мы, Оксанка хотела закричать, а я ей рукой рот закрыла. Подумала, вдруг он и нас может убить или еще хуже, узнают, что это я записку написала…
    Настя смотрела на мать широко открытыми от ужаса глазами: "Господи! Нет, этого не может быть! Это не моя мать! Нет! Она не могла сделать такое!"
…-Мы долго сидели в кустах, этот кто-то удалился, Лизка лежала в порванной одежде, раскинув ноги и руки, зеленая в лунном свете и не шевелилась. Она даже и не дышала. Оксана шептала мне, что надо подойти, помочь, а я не слушала ее, я говорила, что ей уже ничем не поможешь, а у нас могут быть неприятности. Она послушалась меня, мы вернулись в зал, мы даже пели и танцевали, а утром пошли встречать рассвет… Лизку нашел школьный сторож. Она была жива, если так можно сказать. Ее увезли в больницу, долго лечили, только детей у нее уже никогда быть не могло. Она тронулась умом. Нет, она не пускала слюни, не стала дебилкой. Она стала…странной! В общем, она стала предсказывать судьбы. Я не знаю, откуда она узнала про записку, ну что я ее написала, только однажды вдруг пришла. Она сказала мне, что я понесу наказание, что нет мне прощения, что она не отпустит меня до конца моих дней. Я тогда не придала ее словам никакого значения. Больше мы не встречались, сейчас я должна найти ее. Обязательно должна найти!
    Настя не перебивала мать, она не мола понять, как ее мама, такая добрая, ласковая, нежная, самая лучшая на свете могла быть такой жестокой и бессердечной.
    Первым автобусом они поехали в общежитие, где жили девчонки. Комендантша грузная, усталая женщина, скорбно открыла им комнату.
-Вы можете здесь остаться, переночевать. Катю навестите, в милицию сходите, у меня чаек свежий, заваренный, может, попьете? Ну, да ладно, как хотите. – Вздыхая, ушла.
    Мать присела на Ольгину кровать, та жалобно скрипнула. На тумбочке лежали фотографии Насти, Маринки, самой Татьяны Андреевны и молодого симпатичного парня. Еще на одной фотографии этот парень стоял возле дорогой машины, явно иностранной, в марках Татьяна Андреевна не разбиралась, и обнимал хохочущую Ольгу. В шкафу висели красивые модные вещи, правда, было не понятно кому они принадлежали, не то Кате, не то Ольга опять попрошайничала у подруг. Настя стала осматривать тумбочку, кровать и …вдруг из-под матраца посыпались деньги.
-Боже! Это же…доллары! Настя, откуда это у нее? Куда она влезла? Где же она есть? Ее, наверное, из-за них убили! – запричитала Татьяна Андреевна.
-Тише ты! Почему здесь не было милиции, почему они не осмотрели комнату? Все же на виду!
-Ой, боженьки! Что же делать, Настя?! Может самим в милицию отнести?
-Подожди. В милицию всегда успеем. Что это за парень? Дай сюда эти фотографии, попробуем что-нибудь выяснить. Собирайся, поехали в больницу к Кате.
    Они забежали на рынок, купили фруктов и стали ловить такси, тот запросил слишком дорого, пришлось ждать автобус. В больнице обход уже прошел, им дали белые халаты и показали в конец длинного коридора:
-Там в самом конце палата, у нее мать сидит.
    У Насти ноги отказывались идти. Она не представляла себе, что там ее ожидает. На Татьяне Андреевне тоже не было лица. Они брели, как на казнь. Настя толкнула дверь. На них смотрело несчастное лицо Оксаны Владимировны – Катиной матери. Сама Катя лежала с закрытыми глазами, желто-серая кожа обтягивала скулы, нос заострился, а глаза впали.
-Оксана!!! – простонала Татьяна Андреевна.
-Таня! Таня! Беда-то какая! – зашептала Оксана Владимировна.
 Катя услышала, что в палате кто-то есть и медленно открыла глаза. Яркая синева потухла, прожилки крови делали их воспаленными.
-Не хочу жить! – прошелестело по палате.
-Ну, доченька! Что ты говоришь, главное – живая, а остальное - неважно!
-Как это неважно, мама? Мне ноги нужны! Нормальные! Настька… Привет.. Да ты садись, в ногах правды нет, а у меня и ног-то как будто нет! – она повернулась к окну и тихо заскулила.
-Кать, что же произошло? Ты что-нибудь помнишь? – спросила Настя.
    Матери держались за руки, словно боялись упасть, будто черпали силы друг у друга. На них смотреть было невозможно.
-Все помню, пока по башке не стукнули. Мы же не пьяные были. Шампанского всего по бокалу и выпили. Ольга торопилась, к ней Юра должен был подъехать, мы часов в девять уже пошли домой. А тут – эти в масках. Грабить нас взялись. Мы убегать, меня догнали и по голове… Ну, вот и все. Очнулась уже здесь… - Катя откинула одеяло,  ступни были забинтованы до щиколоток.
-Видишь, не умерла, и руки целые, не отмерзли, а ноги… почему ноги-то отмерзли?! Ведь руки-то вот, целые, болели, правда, но целые. Настя, как же я теперь, а?… - и она снова заскулила.
Настя вытащила из кармана фотку Ольгиного ухажера.
-Кто это? Ты его знаешь?
-Юра это. У них любовь, он парень при деньгах. Они пожениться хотели.
-Кать, а это что? – Настя показала ей доллары, перевязанные резинкой.
-Доллары!
-Откуда они у Ольги?
-Ну, я думаю, ей Юрка давал. У них же денег море, а она копила, подарки хотела вам купить.
-А почему в вашей комнате не было обыска?
-Обыска? А зачем? Чего там искать-то? Ольгу что ли, или мои здоровые ноги?
Катя закрыла глаза, из-под опущенных век катились слезы. Они еще сидели какое-то время молча, пока не вошла медсестра с инструментами и бинтами для перевязки.
-Хватит утомлять пациентку, ей нужно отдыхать.
    Настя  с матерью встали, по очереди обняли Катьку, положили на тумбочку фрукты и вышли из палаты с тяжелым сердцем.
-Теперь в милицию. Ты, мам, не устала?
-Может быть, в кафе зайдем? Перекусим.
-Нет, сначала туда.
-Ну, хорошо.
    В отделении сидело человек пять, им сказали подождать, когда их позовут. Время шло очень медленно. Посетителей, одного за другим, вызывали в кабинет, до Лихановых очередь все не доходила. Настя уже сбегала в ближайший ларек, купила печенье в пачке, коробку сока и два пирожка с мясом у какой-то бабуси. Мяса в пирожках было – кот наплакал, но в остальном, они были вполне съедобные. Наконец, им разрешили войти. За столом восседал внушительного вида мужчина, явно большой любитель пива, в сером форменном кителе, который ему был тесноват в области живота.
-Добрый день! Проходите. – Он снял очки с мясистого носа.
-Да, не очень добрый…
-Горелкин Антон Антонович меня зовут, я веду дело о нападении на гражданку Михаленко и о пропаже Ольги Лихановой. Да не стойте, садитесь, я, как понял, вы родственники пропавшей?
-Я ее сестра, а это мама, - тихо ответила Настя.
-Ага, мать я ее, скажите, есть надежда? – привстала со стула Татьяна Андреевна.
-Ну, труп еще не найден, так что, может быть, найдется, – зевнул толстяк.
-Ка-какой труп? – Татьяна Андреевна чуть не упала со стула.
-Ну, дочери вашей, Ольги. Может быть, еще жива  и найдется.
-А почему ее никто не ищет?
-Как это никто не ищет? Кому надо, тот и ищет. Тем более, парней тех мы уже задержали, ведется следствие.
-Как это задержали? А где Ольга, куда они ее девали? – в голос закричали мать и дочь.
-Ну, они еще не во всем сознаются, говорят, что одна успела убежать, что раздели и ударили только Екатерину Михайленко, вторая сбежала.
-Слава богу! – простонала мать.
-Ну, раз сбежала, то где она тогда? – зловещим шепотом спросила Настя.
-Ищем, ищем, не волнуйтесь. Отрабатываем все версии, как только что-то прояснится, мы вам сообщим. А пока ничего сказать не могу.
-Вы знаете кто это? – Настя показала фотографию Юрия.
-Знаю, это Юрий Борисович Красов. Прекрасный молодой человек, генеральный директор агентства "Феникс". Он, кстати, сам  ищет Ольгу, подключил к этому свои структуры. Я думаю, что скоро ваша дочь найдется. Вы раньше времени не убивайтесь.
-Скажите, у вас есть адрес этого Юрия?
-А как же, есть и адрес и телефон. Если желаете, могу дать, а вот, кстати, его визитная карточка. Здесь все указано. Больше вас не задерживаю. Если смогу чем-то быть полезен, я всегда буду рад вас принять.
    Лихановы вышли из кабинета обескураженные и потерянные. Настя решила первым делом позвонить по указанному телефону. Трубку взяла секретарша.
-Приемная рекламного агентства "Феникс".
-Девушка, будьте добры, скажите, как нам увидеть Юрия Борисовича?
-Сейчас он занят. А вы, по какому вопросу?
-Я сестра знакомой его девушки. Мне необходимо с ним встретиться. Моя фамилия Лиханова.
-Подождите минутку… Алло, вы меня слушаете? Юрий Борисович ждет вас в офисе, если вы скажете, где находитесь, он может прислать за вами машину.
-Мы в кафе "Бригантина".
-Тогда ждите там, никуда не уходите.
    Серебристый "Ниссан" подкатил бесшумно, широкоплечий парень зашел в кафе, окинул взглядом посетителей, сразу вычислил тех за кем приехал.
-Простите, это за вами послал меня Юрий Борисович?
-Да, мы ждем машину.
-Тогда поехали.
    Офис рекламного агентства занимал нижний этаж трехэтажного дома. Весь его вид, дорогая мебель указывали на то, что дела в нем идут не плохо. Навстречу женщинам вышел молодой человек приятной наружности, в котором они узнали того самого парня с фотографии.
-Здравствуйте, я знаю, вас зовут Татьяна Андреевна, вы мама Оленьки, а вы – Настя. Ольга мне много о вас рассказывала. Давайте пройдем в кабинет…Верочка, будьте добры кофе…, проходите, пожалуйста, садитесь.
    Настя с матерью присели на краешек мягкого дивана, сидеть было неудобно, так как его конструкция предполагала расслабленную позу.
-Татьяна Андреевна, мы ведь с вашей Ольгой собирались пожениться, она меня даже обманула насчет своего возраста, я не догадывался, что ей нет еще восемнадцати. Я ее очень люблю. Мне сейчас трудно говорить, но все же я считаю, что Ольга жива!
-Юрий Борисович…
-Зовите меня просто Юра.
-Юра, почему вы так думаете?
-Ну, во-первых, тех отморозков уже поймали, они во всем признались, скрывать им, я думаю, нечего, не в их интересах это, а во-вторых, я вчера получил странное послание. Вернее письмо с требованием денег. Мне запретили связываться с милицией, но там ясно сказано, что если я отнесу деньги, то с Ольгой все будет хорошо, что она вернется домой. Я, конечно, заплачу, только меня удивляет один странный факт – затребованная сумма.
-Боже! Она неимоверно высока? – заволновалась Татьяна Андреевна.
-Скорее слишком мала. Всего десять тысяч долларов.
-Я…не понимаю.
-Видите ли, здесь, по-видимому, замешаны или подростки или дилетант, но суть в том, что с профессионалом договориться проще. Дилетант же непредсказуем. Нужно быть очень осторожным. Вы не волнуйтесь, Ольга мне очень дорога, я сделаю все, чтобы вернуть ее домой. Кстати, где вы остановились?
-В общежитии, в комнате Ольги.
-Я могу заказать вам номер в гостинице.
-Нет, нет, не стоит. Мама пока останется здесь, а мне нужно возвращаться домой, у меня дочка с соседями осталась и на работу пора. Завтра я уеду. А мама в Ольгиной комнате поживет.
-Ну что ж, я не настаиваю. Татьяна Андреевна, на вас лица нет, может доктора вызвать?
-Спасибо, не нужно, он ведь не сможет вернуть мне дочку, а лекарства у меня с собой.
-Ну что ж, сейчас вас отвезут в общежитие, а я буду ждать дальнейших указаний.

                ***
    Юрий Борисович или просто Юра никак не мог привыкнуть к своему полному имени. Кстати, по отчеству его стали называть совсем недавно, и в глубине души он до сих пор противился этому, хотя теперешний статус руководителя обязывал сохранять солидность. У него было много знакомых, он легко сходился с людьми, но друзей близких по духу у него было всего двое. С одним – Алексеем Березиным он вместе учился в школе, там они были соперниками во всем, начиная от лидерства в классе, заканчивая петушиными драками из-за самых красивых девочек в школе. С другим – Олегом Одинцовым судьба свела в армии, именно там он сблизился и с Лехой, старым своим противником, а теперь лучшим другом. Чечня, будь она неладна, до сих пор снилась каждому из них, смотрела в спину черным глазом снайперской винтовки, и когда выдавался редкий свободный день, они втроем напивались до чертиков, горланили песни под гитару, матерились и плакали, вспоминая друзей и все что пришлось пережить. Ловеласом и бабником Юрка был отменным, внешностью тоже Бог его не обидел, поэтому, разбивая очередное девичье сердце, особыми угрызениями совести он не мучился. Влюблялся часто, вспыхивал как свечка и также быстро угасал его интерес к очередной красавице. И тут появилась Ольга. Эта зеленоглазая бестия чуть было не попала под колесо его новенького "БМВ". Откуда и как она свалилась на его бедную голову – одному Богу известно. Он успел притормозить, и девица, от неожиданности, упала на асфальт, особого вреда себе не причинив, если не считать разбитой коленки, порванных колготок и сломанного каблука. Но когда он вышел чтобы помочь ей подняться и сказать пару "ласковых"  слов о том, как и где нужно переходить улицу, эта наглая особа не дала ему рта раскрыть. Она стала поливать опешившего Юрия потоком такой отборной брани, из которой он усвоил, что является сволочью, гадом и еще каким-то не очень привлекательным, по ее мнению, субъектом. При этом из ее возмущенных глазищ летели зеленые искры, а рыжие волосы рассыпались в таком живописном беспорядке, что он просто потерял дар речи. Высказав все, что она о нем думает, девица вдруг подала ему руку:
-Ну, чего уставился? Помоги встать, да не стой истуканом. Боже! Новые колготки! 150 рэ! Сволочь! И туфель! Меня же Катька убьет. Ты хоть понимаешь, что я туфлю чужую сломала?! – она бесцеремонно прохромала, опираясь на капот его машины, к дверце, открыла ее и плюхнулась на сиденье.
-Ну, долго глазеть будешь? Давай, поехали!
-Ку-куда?
-На кудыкину гору, голубь! В "ремонт обуви".
-Не-не-не понял! – зазаикался Юрий.
-Господи, туфель надо ремонтировать, я ведь у Катьки их без спроса взяла.
-Так это, мне некогда! Встреча у меня.
Она уставилась на него, как на ненормального.
-Какая встреча! Ты что, голубь, ты же на меня наехал. Вези, давай! – теперь ее глаза сияли изумрудным светом
-А может быть, ты мне новые туфли купишь? Я, как - никак, пострадавшая.
-Слушай, ты что, специально меня ждала, ведь не центр города, машины редко проезжают, а ты тут как тут.
-Судьба –  злодейка. Ну ладно, не тяни время, поехали.
-Подожди, позвоню, а то меня ждут! – Юра достал мобильник, набрал номер.
-Алло, привет  Олег! Слушай, я задержусь ненадолго, у меня небольшое ЧП…девушку я сбил…, да нет, жива и почти здорова, - он выразительно посмотрел на девицу, та многозначительно хмыкнула. – Начинайте без меня, через часик подъеду. Ну ладно, Олег, да не один я! С девушкой! Как говоришь, тебя зовут-то? – снова обернулся он к Ольге.
-Оля.
-Олег, тезка твоя, Олей зовут!.. Слышь, Оль, может быть, составишь нам компанию, мальчишник у нас сегодня, ребята ждут, отдохнем немного, а убытки я тебе возмещу, обещаю!
-Ну…! Я вообще-то тебя совсем не знаю, к тому же ты там не один будешь. А вдруг ты и твои дружки – маньяки какие-нибудь?!
-Это ты угадала! Я специально подкарауливаю красивых девушек, сбиваю их, а потом в бесчувственном состоянии увожу за город, а там…я вместе со своими дружками – вампирами расчленяю их, сначала выпив всю кровь. Ну, так как? Едешь? – улыбался Юра.
-Ну, хорошо. Только с условием, что отвезешь меня домой к семи часам вечера.
-Договорились.
    Когда они подъехали к даче, и он вел ее, прихрамывающую,  под руку по дорожке к крыльцу, где их уже встречали Леха с Олегом, он, почему-то, чувствовал себя обладателем сокровища. Может быть потому, что видел растерянные и восхищенные взгляды друзей, в которых явно проскальзывала легкая зависть. Парни наперебой стали предлагать ей свои услуги. Лешка, например, приволок  ей свои тапки, которые по размеру больше напоминали лыжи, но так как других здесь просто не имелось, Ольге пришлось довольствоваться этими. Олежка сразу вспомнил, что когда-то давно ушел со второго курса медицинского, но кое-какие сведения об анатомии получить успел. Вооружился бинтами, ватой, зеленкой, промыл Ольге ссадину перекисью водорода и перевязал колено.  Причем, делал это все уж как-то очень медленно, то ли потому, что не имел навыка перевязки, то ли потому, что ему доставляла удовольствие эта самая процедура. Ольга сидела с невозмутимым видом, все эти танцы вокруг своей особы воспринимала по  - королевски, как само собой разумеющееся. Наконец, уселись за стол, и опять все внимание было приковано к Ольге. Парни наперебой рассказывали ей разные забавные истории, предлагали вино, шашлыки, фрукты. Юра же, почему-то, чувствовал легкую досаду, ловил себя на мысли, что хочет остаться с Ольгой наедине. Вино она не пила, только чуть-чуть пригубила бокал, оставив его почти нетронутым, зато ела с таким завидным аппетитом, что вызывало у друзей неописуемый восторг. Когда время стало подходить к семи часам, она спохватилась и, несмотря на уговоры друзей, настояла на том, чтобы ее отвезли домой, вернее, в общагу. Юрка не заставил себя долго уговаривать и, не обращая внимания на кислые физиономии дружков, посадил девушку в машину. Как и обещал, он по дороге завез ее в самый дорогой бутик "24часа", стоял как пионер, пока она тщательно перемерила несколько пар обуви и, видя ее огромное сожаление, что не может иметь все сразу, купил ей три пары.  А еще купил несколько пар колготок ведущих фирм и  сияющую и счастливую подвез к самому крыльцу общежития. Ольга, даже не сказав "спасибо", выбралась из салона "БМВушки", помахала ручкой, свободной от пакетов и, легко процокав тонкими каблучками новеньких туфель по каменным ступенькам крыльца, скрылась за тяжелой дверью. С этого дня начались ежедневные бдения Юрки то у здания училища, где Ольга осваивала профессию хореографа, то под окнами общежития. Она же все его ухаживания принимала как должное, не отталкивала, была мила и улыбчива, но при этом также мило улыбалась и другим многочисленным поклонникам. Юрка недоумевал! Ну что он нашел в этой бестии?! Ведь были же у него девушки гораздо красивее! Сколько раз давал он себе слово плюнуть на нее, но при встрече, глядя в невинно-изумрудные глаза,  забывал обо всем на свете  и вновь и вновь ждал Ольгу часами, дарил ей духи, розы, фрукты, которые она принимала так, словно делала ему одолжение. Он запутался в ней как в паутине. Следил за ней, за ее передвижением, окружением, но, убедившись, что близко к себе она не подпускает никого, успокоился, решив для себя, что обязательно добьется ее расположения.
   Когда она впервые пригласила его  к себе, он волновался, как мальчишка. Обшарпанные стены, облупившаяся краска, засаленные порванные кое-где обои, дешевые занавески на окнах ничуть не смущали Ольгу. Да и сам Юрка, словно не замечал всего этого, ведь рядом была она, Оля, самая лучшая, единственная девушка на свете. У нее они долго не задержались, потому что прибежала ее подружка Катя, которая уже готовилась к госэкзаменам, та, чей туфель Ольга привела в негодность. Ольга представила их друг другу, они вежливо заулыбались, перекинулись парой-тройкой, ничего не значащих, фраз и Юра предложил Ольге прогуляться. Он привез ее к себе, пригласил в свою трехкомнатную квартиру с евроремонтом, кондиционером и прочими модными штучками, которые на Ольгу не произвели ни малейшего эффекта. Зато ей очень понравилась его огромная кровать в спальне с пружинящим матрацем, на которую она сначала уселась, попрыгивая, затем вскочила на нее ногами и начала скакать, как сумасшедшая, повизгивая от восторга.  Спрыгнув с нее прямо Юрке на руки, она вдруг затихла, замерла, уставившись на него не мигая. Юрка еще сильнее прижал ее к себе, приблизил свои губы к ее, легонько коснулся их. Она не стала вырываться, просто опустила свои пушистые ресницы и обвила его шею руками.
-Оль! Оля! Девочка моя! Милая!..Боже!..Оленька!..Я…я…
-Тихо! Ничего не надо говорить! Молчи!..
    Она сама стала медленно развязывать тугой узел его галстука, расстегнула пуговицы его рубашки, поглаживая нежными пальчиками его грудь, шею, а он задыхался от восторга.
    Она отстранилась от него, стянула через голову трикотажную маечку, сняла бюстгальтер, освободив маленькие, крепкие груди с розовыми бутончиками сосков, шагнула из упавшей на пол юбки, оставшись в одних крошечных трусиках, сдернула резинку стягивающую волосы на голове и рыжая копна рассыпалась, прикрывая грудь, плечи, спину.
-Оля! Я не принуждаю тебя ни к чему…
-Молчи, я сказала. Меня нельзя принуждать, я сама по себе. Просто я так хочу! Люби меня!..Люби меня очень, очень, очень сильно! Слышишь?
-Ольга!..Оля!..Ведьмочка ты моя зеленоглазая…
продолжение следует...