Самый счастливый 3-11

                Самый счастливый 3-11

     Выходит,  ради этой самой галереи я оставила родину, отчий кров, родных, друзей, папу, маму, брата, а сама умирать оказалась не согласна: если б мы ухнули тогда в черную пасть Эльбы, для меня не наступил бы день рождения Али.

     Он сказал, что денег нет (а когда в ноябре были деньги?!), но он выиграет в футбольную лотерею. На полном серьезе сказал, и на полном серьезе выиграл - два запаса подряд - первый семьсот, второй восемьсот крон. Он заказал столик в небольшом югославском ресторанчике (бывшем русском, на Праге 6, возле РЦНК), и, поскольку я любительница морепродуктов, в меню отметил фаршированные кальмары. Он сказал, что будем праздновать не 28-го, в четверг, собственно в сам день рождения, а 27-го, в среду, потому что среда для нас - это единственный день, когда мы принадлежим друг другу ночью, и вообще, как ты там говорила, про какой-то свой день рождения " я хотела в этот день проснуться не одна, все равно с кем, лишь бы не одна"?!
     В общем, 27-го, утром, я ехала на работу в трамвае, как обычно, одна, но уже при полном параде. На мне была тужурка из натуральной лисы поверх оранжевого свитера, ее рыжие стрелы посылали ответ навстречу солнцу, разрывающему тучи, и раздался звонок телефона, и голос папы произнес:
     - Ирина? Доча, это ты?
     - Папочка! - завопила я, забыв, что я в трамвае.
     - Ты почему не звонишь мне? (все встало предо мной, как лист перед травой),  думаешь, твой отец уже ни на что не годится?! Или помер?!
     - Нет, - сказала я твердо, - о тебе, папочка, я нисколечко не боюсь, хоть и назвала скалой, рассевшейся натрое, все-таки ты для меня скала, я больше боюсь за маму. Она совсем одна. Буквально.
     - А за нашу маму не бойся, - вдруг сказал он, - она еще всем нам вперед сто очков даст. Пятьдесят лет педагогической деятельности, и не спятить, быть в своем уме, в твердой памяти, с таким здоровьем.
     - И таким чувством юмора, - подхватила я на вершине счастья, правда, счастья, за то, что папа взял все свои прошлогодние слова  о ней, назад, как листья, которые сжег в ноябре.
     - С мамой все в порядке, - спокойнее продолжил он, - а вот что ты там, как?
     - Со мной тоже все в порядке, - уже  не с таким энтузиазмом промямлила я, - плюхаюсь.
     - Плюхаешься? - не удержался папа.
     - Ну, начинаю плюхаться, зима все-таки наступает.
     - А вот скажи мне, доча, сколько ты зарабатываешь в месяц?
     - Я же говорю - летом больше, зимой меньше.
     - Скажи на круг.
     - Мы называем это "законной штучкой", в общем, около тридцати тысяч в месяц.
     - Крон?
     - Крон.
     - Ты мне в долларах скажи.
     - Ну,  полторы тысячи. По сегодняшнему курсу.
     Минута молчания.
     Потом:
     - У меня тут образовалась заначка. К середине декабря я тебе вышлю пару тысяч.


     А что?  Если мой папа в состоянии до сих пор называть две тысячи долларов "парой тысяч" - какая же он скала, рассевшаяся натрое?!