Палата смертников

             
   Я медленно иду по больничному коридору. Больничный корпус построен в 1931 году, у старшего поколения жителей города, он называется «старая хирургия».
   Высокие потолки, справа широкие светлые окна. Слева палаты, с массивными высокими дверями. Синие панели и потрескавшаяся штукатурка выше. На дверях старые массивные медные ручки, из той же эпохи большие медные шпингалеты на окнах.
   Посредине коридора стоит большой эмалированный таз, с отбитой по краям эмалью и какой то полустершейся надписью. В него с потолка, где накренившись, висит плохо прибитой лист старой фанеры, капает вода.
   Я медленно иду по коридору, иду в палату смертников. В неврологическом отделении, расположенном посредине корпуса, три отдельные палаты, они расположены как трилистник и в середине отдельный пост медсестры. Это палаты смертников.
   Здесь лежат люди с параличами, инсультами, инфарктами. В основном люди преклонного возраста. Здесь лежала моя бабушка, мой дядька, тесть, отчим, здесь те-перь лежит моя мать.
   Почему палата смертников? Отсюда они уходят в небытие. Уходят навсегда, уходят туда где нет проблем, нет болезней, нет обид и скандалов, где все равны. Отсюда когда ни будь наверно увезут и меня. Как не хочется даже думать об этом. 
   Редко кого отсюда выносят и отправляют домой. И уж наверно не было случая, что б кто то вышел своими ногами.
   Из этих палат как правило вывозят на каталке, вывозят вперед ногами…
   Глядя на этих беспомощных людей, часто привязанных полотенцами за руки, лежащих на старых металлических кроватях, со сбившимися простынями становится жутко.      
   Люди похожи на бесформенную биологическую массу серого цвета, их руки привязаны к кроватям, растрепанные волосы, полуоголенные морщинистые тела. Все это дополняет тусклое освещение из окон, выходящих на север.
   Жаль, как жаль и ни чего нельзя сделать. Лекарства, подгузкники, капельницы и равнодушный голос уставшего врача:
"…возраст, вы понимаете, медицина тут бессильна, готовьтесь к худшему…»
   Пройдет еще пять, десять лет, ну может чуть больше, и я тоже буду лежать тут бесформенной ни чего не понимающей массой, с полуоткрытыми глазами и стеклян-ным взглядом с пространство. Не дай Бог, буду нести заплетающимся языком какую нибудь чушь…
    Да законы природы неумолимы, от нас в этом мире ни чего не зависит… Лучше об этом не думать.
    А сегодня здесь лежит с инсультом моя мать, ей под восемьдесят. Она прожила трудную, очень трудную жизнь. Она пережила войну, умирала от дистрофии, в детстве обварилась кипятком, да так что месяц лежала в реанимации. Она подняла четверых детей, которые тоже были не подарки.
    И вот теперь она здесь, в палате смертников, где крашенные стены, холодный кафельный пол, тусклый свет из окон прикрытых серыми шторами.
    Не успел войти, медсестра спросила.
    - Родственник?
    - Да – она сунула мне тарелку с холодной кашей - покормите.
    Две, три ложки и мать больше есть не стала.
    - Я что в больнице? – голове ее боком лежит на подушке, она еле слышно спрашивает меня, блуждающим взглядом она пытается посмотреть в окно.
    - Да, ты немного заболела.
    - Давно я тут?
    - Второй день.
    - А тетя Лиза где?
    Тетя Лиза, это моя бабушка. Она выхаживала мою мать, когда в военное время ее привезли из больницы после дистрофии домой умирать.
    До этого у тети Лизы жил племянник, по линии мужа Михаил, судьба которого трагически оборвалась в 1937 году. 
    Потом в доме тети Лизы, как звали ее все родственники, жило много родственников различных возрастов, иногда с женами, иногда с детьми и последним в этом списке был я. Попав к бабушке в годовалом возрасте, я прожил в ее доме практически всю жизнь. 
   Я внимательно смотрю в глаза матери. Она смотрит на меня почти детским беззащитным взглядом. Из всех родственников ее поколения она осталась старшая. Из всех родственников следующего поколения, я старший.
   Думаю, как бы ей сказать все это помягче, что бы не получилось неожиданно и грубо. Мать опережает мои мысли и с детской непосредственностью спрашивает:
   - Она умерла?
   - Да.
   - И мамы тоже нет? – она внимательно смотрит мне в глаза. Теперь мне говорить уже легче, первое слово она сказала и значит, хотя бы в общих чертах, ситуацию понимает – да – кивая головой, тихо отвечаю я.
   - А деда Миша?
   - Его тоже нет. – Это один из родственников старшего поколения, я его не застал, даже не видел. По рассказам мудрый старик и по тем временам состоятель-ный. Держал лошадь, имел свой дом и всем родичам помогал.   
   - А Витька? – это младший брат моей матери Виталий. Его тоже воспитывала моя бабушка. Он много в жизни покуролесил, хлебнув лиха до самых ноздрей, с лихвой попортив крови и нервов себе и родственникам.
   - Его тоже нет.
   - А Борис? – это старший брат моей матери. Во время войны, когда она умирала от дистрофии, оба брата учились в ремесленном училище. Они приносили с обедов кусочки хлеба и подкармливали сестру.
   - Его тоже нет.
   Она помолчала, на ее лице ни чего не отразилось. Она так же спокойно смотрела на меня. А глаза оставались пустыми.
   - А Сашка где? – Сашка это я, ее старший сын. Я сидел напротив и не знал что сказать, как ответить. Секундное замешательство мне показалось вечностью.
   - А я кто? – с улыбкой спросил я. Она немного улыбнулась, одними глазами и спокойно и даже как то умиротворенно сказала:
  - Сейчас за мной приедет мама…