Часть вторая. Глава 6. Маяк

У маяка было своё официальное название, но люди с Острова Ведьм называли его не иначе как «Маяк Чёртова мыса», или «Маяк Самоубийц». Это оттого, что первый смотритель маяка, после трёх месяцев непрерывной вахты среди штормов и ураганов, бросился в океан, а его помощник ни за какие деньги не хотел оставаться на маяке.

Долго искали смельчаков. Маяк снова ослеп. Наконец, нашли охотника, который наперекор всему согласился там работать. Смельчаком этим был Роберт. Несмотря на преклонный возраст, после недолгого обучения он был принят на работу. С тех пор маяк, назло островитянам, светил каждую ночь, вот уже восемнадцатый месяц.

На узком топчане, покрытом одеялом, лежал Отец Файка – так его здесь называли. В разгорячённой его голове метались чудовищные мысли. Неужели ему наступает конец? Он знал, что это когда-нибудь случится, но никогда не думал, что произойдёт это в такой обстановке. Забытый Богом и людьми, с помощником, которому ведьмы помутили разум,  чтобы он не дал Роберту умереть спокойно. Теперь Роберт был уверен: сегодня он уже не встанет, не потащится на больных ногах по крутым маячным лестницам. Руки и ноги потеряли чувствительность, как сухие бодылья – скорее сломаются, чем согнутся. А сумерки вползают внутрь через крохотное оконце, удлиняя тени на стальных плитах, и медленно просачиваются в глубины его души.

Каждый туземец, произнося слово «ад», представлял себе маяк, повисший в скалах, между водой и небом, вдалеке от мира и людей. По причине затяжных штормов ни одной лодке с провиантом вот уже месяц не удавалось добраться до этого адского места. И проблемы второй смены начальство так и не решило. Как и прежде, несмотря на заманчивую оплату, никто не соглашался на неё. Люди с континента, которых присылали на остров по приказу, предпочитали отказаться от работы вовсе, чем служить на «Маяке Самоубийц». Сам Роберт привык ко всему, но его помощника, Людвика, это длительное одиночество, отсутствие общения с людьми и остальным миром угнетало. Он часто простаивал у маленького оконца, бездумно уставившись на волны океана, словно видел там что-то, чего не видел старик. Или слишком часто поднимался на башенную площадку и стоял там как завороженный, перегнувшись через перила и весь обратившись в слух.

Роберт кое-что знал об этом. И у него когда-то бывали подобные минуты, и он не раз оказывался под гипнозом сердитого или меланхолического ветра, который завораживал странными сверхъестественными звуками. Странной, в самом деле странной была та мелодия, странной и потусторонней, ибо в ней одновременно слышались и хохот, и страстный шёпот, и долгие скорбные вздохи, от которых сердце разрывалось. Иногда это был не простой смех, но такой, от которого в голове мутилось. Или страстный шёпот, обещающий счастье и достаток. Эта музыка, принесённая ветром, исходила из глубин океана, и Отец Файка мог бы поклясться, что порой видит появляющуюся из вод девушку с протянутыми к нему руками, в которых держала венок из водорослей и морской травы. Лицо и глаза у неё были зелёного цвета, а из глубокого выреза зелёной одежды выглядывали круглые груди. Страстно полуоткрытые губы шептали слова, которых он не слышал, но понимал. Они отзывались в его теле странной дрожью, которой он не чувствовал никогда даже при общении с прекраснейшей женщиной портовой таверны. Тело призрака-девушки было таким прозрачным, что сквозь него видно было дно океана. Галлюцинация? Он не был в этом уверен. Другие рыбаки тоже её видели. Каждое её появление предвещало новые несчастья.

Роберт не удивлялся поведению Людвика и не пытался  отвлечь парня, потому что знал – от этого помешательства нет лекарства. Уже несколько дней Людвик ходил подавленным. Громко разговаривал сам с собой, но и на это Роберт не обращал внимания. Он тоже когда-то беседовал с собственной тенью.

Утром старый маячник спустился с башни и внезапно почувствовал слабость. Сказал Людвику, — как обычно говорит старый больной человек, — что долго не протянет. И тогда случилась ужасная вещь, а вслед за ней потянулась цепочка несчастий.

Прежде всего Людвик начал поносить Роберта, обвиняя его в притворстве. Дошло до того, что в гневе он поднял руку на  мастера, а потом, крайне возбуждённый, вдруг занялся передатчиком, с которым не умел ещё обращаться. Связь не налаживалась, и тогда он обозлился до такой степени, что прежде чем Отец Файка сумел ему помешать, Людвик несколько раз молотком грохнул по аппарату. Роберт не узнавал в нём вчерашнего, такого кроткого, «Мопса».

Если бы ноги ещё носили Роберта, он бы вывесил на верхушке башни чёрный флаг. Болезнь явилась так внезапно! А старик знал наверняка, что масло для фитиля светильника заканчивается. Ещё день-два, и конец. Конец!

Из последних сил он попытался перевернуться на бок и с отчаянием посмотрел на стальной пол. Там, где утром стоял передатчик – единственная их связь с островом и континентом, — лежали обломки аппарата. Возле них стоял на коленях помощник и колотил молотком по отдельным деталям, упрямо крича:
— Я этот аппарат отремонтирую! Я должен его отремонтировать! Сейчас будет музыка! Ещё станцуем, как бывало!

Роберт тяжело вздохнул. Каждый удар молотка отзывался в нём, словно это по его телу бил Людвик! И каждый удар всё больше отделял их от мира и людей.

— Мопс! Недотёпа несчастный! Брось ты это. Завтра выздоровею, и всё будет по-старому. Заменю детали, исправлю передатчик, и ты снова сможешь услышать людей, — пытался старик успокоить помощника.

Мопс поднял на больного безумные глаза.

— Нет! Я сам сделаю это, — сказал он с маниакальным упрямством. – Ты болен. Лежи! Не вмешивайся! Я тебя так и так должен беречь.

— Принесла тебя нелёгкая! – крикнул Роберт и резким движением отбросил одеяло. Опустил немеющие ноги на стальные плиты пола. От холодного металла в больные ступни заструился ледяной холод. Роберт закрыл глаза. Ему казалось, что весь маяк рушится в океан. Теряя равновесие, он свалился опять на постель, без сознания. Когда пришёл в себя – с удивлением почувствовал, что не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Попытался перекатиться на бок. Безуспешно. Первым делом он решил, что это паралич. «Значит, конец. Паралич! Это худшее, что могло со мной случиться. Буду умирать долго, безо всякой помощи. Никто даже стакана воды мне не подаст».

В горячке он не отдавал себе отчёта, что Людвик верёвками привязал его к лежанке. Это не давало ему двигаться.

Вдруг что-то несмело постучало в окно. Роберт с трудом повернул голову. Даже Людвик перестал размахивать молотком, прислушиваясь. Внезапно он закричал пронзительно:
— Колдунья уже пришла за нами! Забрать нас на дно чёрной воды! Я не хочу! Не хочу!

Не выпуская из рук молотка, он скулил рядом с лежанкой и опасливо смотрел на окно. Снова раздался стук по стеклу, и Роберт заметил, как за окном мелькнула тень. Сначала Роберт похолодел от ужаса, но затем лицо его просветлело.

— Перестань ныть, Мопс! Никакие это не колдуньи, а наши крылатые приятельницы.

Только они единственные не забыли о старике, потому что были голодными. Только их и можно было ожидать в этом аду. Они хотели хлебных крошек, хотя хлеба на маяке оставалось не так уж много.

Для чего старику хлеб? Он ему наверняка не потребуется. Аппетит на хлеб у него давным-давно пропал. Только кто поможет Людвику? Кто даст знать людям о событиях на маяке? Роберт застонал и напрягся, опутанный верёвками. Ему не хватало воздуха и сил. Глаза застилала мгла. Он увидел на стене ещё какую-то тень. А может, Людвик прав? Может, это не чайки, а колдуньи?

И его, кажется, достал «Перст Божий», как достал инженера Лясо, который проектировал здание этого маяка. С тех пор прошло уже семь лет. Того года он не забудет, хотя бы прожил ещё сто лет. Семь лет прошло с тех пор, как с острова увезли Михала, а Роберта и Рафаэля выпустили на свободу. Следствие показало, что инженер погиб по глупой случайности. Ушёл на прогулку и не вернулся. Его даже видел таможенник – Горыл, чтоб его! – на северном берегу острова. Пан Лясо карабкался по крутым скалам. Так и до несчастья недолго. Дело было после дождя, и сильно дул ветер. Кончилось тем, что Роберту влепили штраф, за введение властей в заблуждение, и выпустили. Однако прежде чем открылись ворота участка, ему пришлось письменно подтвердить,  что никакого тела он не видел, что поддался галлюцинациям, а рулетку прихватил с собой на память. Так его заморочили, что Роберт до сих пор не был уверен,  что действительно видел тело инженера на рифе. Не мог же он видеть его там, раз вода выбросила тело совсем в другом месте. Судебная медицина после вскрытия трупа подтвердила, что Лясовский умер через утопление. На этом дело Лясовского и закрылось. Минуло семь лет, и мало кто теперь помнил о нём.

Предусмотрительность инженера привела к тому,  что высланный заранее на континент экземпляр проекта здания маяка дошёл до адресата и после некоторых поправок был утверждён начальством. Единственным утешением для Роберта стало то, что дело, за которое Лясовский поплатился жизнью, не пропало даром. Маяк, наперекор всем островитянам,  был всё-таки построен на одинокой скале в океане.

Рапорт комиссара полиции был достаточно лаконичен. Пан Лясо хотел спуститься по канату, который перетёрся о выступ скалы или просто не выдержал тяжести. Однако поиски обрывков каната не дали никаких результатов. Поэтому невозможно было установить, в каком месте инженер спускался по скалам. Документ завершали слова «несчастный случай». Полицию не интересовал тот факт, что проект постройки маяка нигде не обнаружился. Обыск комнаты в таверне «Под Омаром» не дал ожидаемого эффекта. Вероятнее всего, инженер держал портфель с документацией при себе, и тот пропал в океанских волнах.

Однако туземцы твёрдо верили, что это «Перст Божий» не позволил окончить начатые работы. Происшествия множились, как грибы после дождя.

Позднее, при строительстве маяка, большая волна смыла со скалы трёх самых крепких строителей. Туземцы снова заговорили о «Персте Божьем». Через несколько месяцев после этого несчастья двух других рыбаков – Ренарда и Жанвье, которые тоже помогали на строительстве – безвозвратно взял океан. И снова кто-то видел, как длинная, прозрачная рука вынырнула из пены и утащила лодку в глубины, хотя в тот день океан был совершенно спокоен, что редко бывало в этих местах. Испуганные туземцы отказались работать, и властям пришлось привозить рабочих с континента. Островитяне, несмотря на хороший заработок, не желали больше иметь дела с проклятой стройкой. Некоторые даже делали всё, чтобы помешать рабочим с континента. А нужно сказать, что родившиеся на острове люди были так же тверды и неуступчивы, как и скалы, из которых складывался остров.

Роберт, несмотря на больное сердце, остался на стройке. Упрямство и память об инженере не позволяли ему отступить. С ним остались молодой Ивек Керьян и Людвик Бенуа. «Бухта смерти» отомстила жестоко – Роберт Негрэ, или Отец Файка, лежал больной. Людвик Бенуа, «Мопс», со страху бросил профессию рыбака, чтобы избежать мести ведьм, и нанялся работать на маяк. Надеялся, что колдунья не сможет сюда добраться. И вот теперь сжался в комочек у лежанки и плачет истерически.

Роберт был убеждён, что это ведьмы взбудоражили океан, не желая допустить на маяк никакой помощи извне. Никогда ещё шторм не бушевал так долго. Это ведьмы мутили своими прозрачными руками волны, это они не давали людям поспешить на помощь.

Старый рыбак глухо застонал. Сделал движение, словно хотел отогнать от себя эти видения. Но они упорно возвращались и мучили Роберта, крепко держа его в своих когтях. И он мог бы поклясться в этот критический для себя момент, что среди стонов, вытья и криков слышатся звуки вроде бы смеха. А может, это одна из его жён зовёт Роберта на ту сторону? Которая из них? Лизетта? Валентина? Они и при жизни были уже ведьмами, не хуже этих, из «Бухты Смерти». А может, Магдалена? Эту, последнюю, он до сих пор хорошо помнит. Святой Магдалена не была, это верно – дверью хлопала всегда слишком громко, голос поднимала всегда на тон выше, а глаза у неё нередко сверкали гневом. Огненная была женщина, на редкость порывистая, но разве у него самого не было изъянов? Разве пороки тех, кто нас оставил, не заслуживают воспоминаний?... Разве и ему не простят всего, что он натворил? Такого и в кино не увидишь. Се ля ви!

С трудом открыл он глаза. Над ним стоял Людвик. Оскаленные зубы и налитые кровью глаза поразили мастера. Что там варится, в этой безумной голове? Кто из них двоих болен сильнее? Он, старик, который дошёл до края и не может подняться с постели, или этот Людвик, полный ещё сил, у которого  ведьмы перемешали всё в голове?

Роберт знал Людвика с малых лет. Никто на острове не называл его иначе, чем «Мопсом». Началось с того, что бабка-повитуха, которая принимала его на свет, воспользовалась каким-то средством, от которого малыша страшно изуродовало. Оттопыренные уши и плоское лицо с едва заметным широким носом принесли ему прозвище «Мопс». Другого у него никогда в жизни не было. Мопс туда, Мопс сюда. И Мопс покорился, смирился с глубоко запрятанной душевной травмой, ни капельки не протестовал. Служил каждому верно, как пёс, если приказывали – приносил в зубах поноску. В детских играх островитян он всегда был только Мопсом, который гонялся за стадом разыгравшихся коз. Как пёс, по следу искал вора, потому что таков был приказ его хозяина – жандарма. Частенько стерёг дом, как настоящая дворняжка.
 
       Взрослел, и с возрастом углублялась его психическая травма, от которой он не мог избавиться. И дошло до того, что люди с острова не смотрели на него иначе, как на дворняжку. Первым ударом, который пришёлся прямо по живому, была отправка  его с континента на остров, как непригодного к военной службе. Он глубоко переживал это, только сейчас стал понимать, что он не такой, как другие. Целый месяц просидел в доме отца, сторонясь людей, так обидевших его. Сильно стыдился, хотя и сам не знал, чего. Оставалось разве что навесить на шею ошейник и охранять родительское добро. Больше он ни на что не годился.

        Тяжко в жизни тому, кого преследует судьба. Людвик испытал это сполна. На своё несчастье он полюбил наикрасивейшую девушку на острове, а поскольку чувства своего скрывать не умел, скоро по всей округе разнёсся слух, что Мопс хочет заслать сватов к отцу Анны Керьян. Это было уж слишком, даже для такого парня, как Людвик. Чтобы покончить разом со всеми страданиями, он прыгнул с скалы в океан, но его спасли рыбаки. С той поры он не выходил из дому, где сидел, равнодушный ко всему на свете. Позднее, по большой просьбе отца, его приняли на работу, на маяк «Безупречный», на старом побережье   континента, и здесь Людвик скрыл свой стыд и отчаяние. Чтобы забыть о злой судьбе, он всё свободное время проводил в портовых забегаловках на континенте, где его никто не знал. Там же у случайных девок он оставлял часть заработанных денег, и при этом много пил. Бедняга тянулся к людям, но слишком часто его отталкивали, и он возвращался от них ещё более подавленным и угнетённым. В конце концов, одна из девок наградила его французской болезнью. Он скрыл это и возненавидел род людской. Был обижен на всё общество, на весь мир за то, что был таким, а не иным.

Скоро люди и девки стали обходить его стороной. Избегая их, он три месяца назад начал работать на «Маяке Чёртова мыса». Роберт пытался отказаться от такого помощника, но ему твёрдо сказали – или этот, или никто. Старик чувствовал, что от Мопса будет больше хлопот, чем пользы. Людвик и в подмётки не годился своему предшественнику – Ивеку Керьяну, брату Анны. Роберту не хватало Ивека, но разве не безумием было бы держать его здесь, взаперти, вдалеке от людей? Керьян не создан был для работы на маяке. В нём было слишком много жизни и фантазии, чтобы он мог усидеть в этом гробу.

Роберт вдруг ужаснулся. Наступала ночь, а маяк – слеп! Он снова глухо застонал и попытался встать с постели. Кто же зажжёт маяк, покажет рыбакам дорогу к пристани? Кто сделает это?

— Людвик! Лодки возвращаются с лова! Людвиг! Нужен свет! Им грозит смерть! Там Смельчак, брат Анны! Спаси их!

Людвик встал с помоста и с минуту размышлял о чём-то. В глазах у него замелькали искорки. Старик подумал было, что Мопс его понял. Но это длилось только мгновение. Людвик задрал голову и завыл, протяжно, тоскливо, как воет собака в предчувствии несчастья. Ему ответил с океана жалобный вой сирены. Судно «Ян Безземельный», которое с трудом пробиралось к острову, гружёное туристами, почтой и скотом, искало дорогу во тьме. А войти в маленький порт, обрамлённый гранитными рифами, при сильном боковом ветре и встречном течении, невозможно было без света маяка.