Жена - козырь жизни

 - Люди добрые! Вы слышали? Нет, вы таки слышали? Наш Ёська Шпоцер, шо эмигрировал в Израиль приехал. Говорит,шо в том городе в Израиле, куда они приехали, община обещала им поддержку. Ёська - таки врач от бога,так они устраивают его санитаром в больницу для придурков,чтобы проверить его на прочность....А вы помните Тимоню Бовт? Когда он ушел в ночь и пешком добрался до Иерусалима. Когда пришел он до них пешком, Сказал им шо он кантор. Предлагать кантору тяжёлую грязную работу им было неудобно, и община назначает ему небольшую пенсию.
Но потом всё же просят его спеть в их синагоге.Но он же не к ним пришел пешком по пескам.....
Наш кантор-самозванец в отчаянии прибегает к Ёсе Шпоцеру:
- Ой, Ёся, что мне делать? Я же совсем не умею петь!
- Тимон, сделай так: встань на возвышение, издай один-единственный звук и упади. Остальное я беру на себя.
Так всё и происходит. Ёська Шпоцер пробирается сквозь встревоженную толпу,осматривает Тимона, щупает пульс и выпрямляется:
- Евреи,я вам так скажу: жить он будет, но петь - уже никогда!.....А как все хорошо когда-то начиналось?!....Сегодня он открыл глаза и явилось чудо глазам Ёсику. В бледно-лиловых сумерках светились бусины яблок. Опустевшие заморские бутылки выглядели инопланетянами среди незаметно возникших поллитровок с зеленоватым самогоном. В мутных граненых шкаликах трепетали слезинки заката. Необъятная чугунная сковорода с мерцающими остатками яичницы покрылась парафиновым туманом в окружении мисок с солеными груздями и маринованными огурцами. Сельчане разбрелись кто куда, жена с несколькими женщинами ушла в дом пить чай. Тимон Бовт,мой друг детства, придвинулся ко мне вплотную и прошептал с надрывом:
– Ёська,блин,ты же мой друг детства, возьми меня с собой в Израиль!
– Нет проблем! – не задумываясь, ответил я.
В этой затерянной среди лесных озер белорусской деревеньке, где мы лет десять до отъезда проводили каждое лето, время застыло в момент сотворения мира, и сейчас, когда в моем организме местное, отдающее сивухой зелье браталось с рафинированной шведской водкой, все казалось возможным.
Мы заехали сюда на пару дней после пяти стремительных лет заполошной эмигрантской жизни, а здесь все осталось по-прежнему: те же прозрачные утра с петухами и коровьим мычанием, то же густое розовое молоко, те же гулко цокающие ходики во Фросином доме, пропитанном кисловатым запахом поношенной одежды, ароматом зверобоя и печной золы, тот же дурманящий сеновал, те же непритворно доброжелательные лица. Даже если что-то все-таки иногда происходило: тот помер, тот женился, а у этой дочка уехала в город – все это было частью веками сложившегося состояния и не могло расшевелить дремавшую жизнь.Перед нашим отъездом мы все собрались и в долгую память поставили в родном беларуском селе памятник белорусскому народу под названием "Неписающий мальчик". Проходя мимо, Тимон спросил тогда меня:
- А почему "Неписающий"?
- А он терпит...Терпел и будет еще терпеть долго....
И вот мы опять тут,но уже в гостях!Нам искренне обрадовались, как родственникам, без суеты принялись накрывать стол,а мы...им рассказам про супермаркеты, про «территории», про взрывы автобусов, про Вифлеем, что у нас за окном, удивлялись, но больше для порядка, из вежливости: «Это ж надо, магазин поболее совхозного коровника! Чем они ж там торгуют?.. А пусть бы этот Арафат ужо задавился! Чего он, ирод, нашим жизни не дает!.. И что, там все не по-русски гутарят? И малые дети?.. У нас в районе тоже один яврей живет, доктор. А что –хороший человек… Гляди ж ты, живут у черта на куличках, а картоплю едят!.. А как без картопли? Хоть ты православный, яврей али басурман какой, а картопля – она всякой еде голова!.. Слыхала? Девки в армию ходют!.. Видать, санитарками. Ну и щи варить, а то постирать чего, заштопать. А как же?»
Иностранная водка тоже никого особо не впечатлила, «горька больно, а пробка знатная, с винтом», однако из уважения была выпита до последней капли. Я смотрел на этих людей, приятно хмелел и думал о том, что ничего в этом мире – ни политические страсти, ни скачки валютной биржи, ни борьба за социальную справедливость – не смогло бы нарушить этой первозданной идиллии. Но когда увидел за столом Тимона Бовт, вспомнил, что года за три-четыре до нашего отъезда, «еще при Леньке, ну, когда Васек Хрипятин из армии возвернулся и пьяный на тракторе в болото залетел», в этом пасторальном полотне образовалась неожиданная прореха – Тимоня Бовт, вихрастый неразговорчивый парень с телячьими ресницами, мой ровесник, а может, чуть постарше, одним морозным утром убил топором свою жену, а потом пошел пешком в районный центр – сдаваться.
Ему дали семь лет. Вернулся, когда мы уже были в Израиле, на окраине деревни построил себе крохотную хибарку, с печкой и дощатым настилом вместо кровати. Жил бобылем, помогая односельчанам за харчи. Тимоней его называли с детства за непослушную шевелюру и огромные сияющие глаза. Сейчас шевелюра заметно поредела, обвисла серебряными патлами, глаза потускнели, а он так и остался Тимон.
Кто-то рассказал мне, что прошлым летом он сварганил из ржавого хлама велосипед, собрал котомку и, никому ничего не говоря, исчез в неизвестном направлении. К осени возвратился поникший, худой, как скелет, неделю отлеживался в своей будке. Сердобольные соседи, ни о чем не спрашивая, носили ему еду. Страсти и разговоры вокруг случившегося постепенно затихали, подробности погружались в неторопливые глубины памяти,глаза закрывались и обволакивала Ёсю ночь воспоминаний......И в этой ночи Ёся слышал шепот своего необрезанного друга:
– Ёсик, так я ведь на полном серьезе! – Он жарко дышал перегаром мне в ухо. – Без шуток!
– А если без шуток, – я повернулся к нему, отчего Тимоха и жасминовый куст за его спиной закачались из стороны в сторону, – если без шуток, то как тебе это видится? Ты же, паразит, даже не еврей.
– А ты мне свой паспорт отдай, а там скажешь, что потерял или украли. – Видимо, эту идею Тимоха вынашивал уже давно, с самого начала нашего застолья.
– Ты что, брат, охренел? – я даже немного протрезвел от возмущения. – Мы же с тобой… ну нисколечки… – я нетвердой рукой достал из кармана рубашки свой паспорт, менора на синей обложке сверкнула золотом в лучах заката. – Сам посмотри, какой я, а какой ты.
– Ну, кто там разберет, – Тимоха вожделенно разглядывал узоры ивритского письма, – ты седой, и я седой, а бороду, скажу, сбрил. А без бороды любого спутать можно.
– Ты ж мою фамилию ни в жисть не выговоришь!
– Так я разучу! Ты мне русскими буквами напишешь, и я разучу, как есть разучу!
– Послушай, Тём! – я судорожно озирался по сторонам в поисках аргументов и, что удивительно, не находил. – Ты понимаешь, я еврей, у меня кроме паспорта доказательство кое-где имеется. Хочешь, покажу? – я начал было расстегивать пуговицу на джинсах, потом передумал. – Ну, поверь мне, имеется. А у нас в Израиле, знаешь, какие тайные службы? Шабак, например, или Моссад. Слыхал? Вмиг тебя раскусят, ты еще до самолета не дойдешь, а тебя уже вычислят.
– Да слыхал я! – Тимон напирал, видно, чувствуя слабость моих доводов. – Так они ж умные! Что они, каждому мужику будут в штаны лазить? Рентгеном просветят, да и все. А на рентгене орган – он и есть орган. Не камень в печени. А к паспорту фотографию этого места прилагать не требуется. Я в газете читал. Ёсь! Брат мой! – в его голосе зазвенела слеза. – Сделай божескую милость! Дай мне остаток жизни на Святой земле завершить! Где нога Спасителя ступала! А я тебе свой велосипед отдам, ничего у меня больше нету, а можешь вдобавок и жилище мое приватизировать.
На какое-то мгновение я задумался о том, что действительно было бы правильным забыть о суматошной израильской жизни среди чужого языка, людей, по-своему хороших, но шумных, непонятных, других, забыть о беспокойстве за детей в армии, о «Кассамах», о терактах, о машканте и жить здесь, где знакомо и близко каждое движение души, где время прозрачно и неподвижно, как вода в лесных голубых озерах. Срывать яблоки прямо с деревьев, выращивать «картоплю», ездить на велосипеде…
Но это длилось лишь мгновение, а потом меня осенило:
– Я тебе, Тимоха, так скажу! – я старался говорить медленно и безапелляционно. – Давай мы не будем ничего усложнять, а то тут дров наломать, как два пальца… в нос и свиснуть. Приеду я в Израиль и порасспрашиваю людей – чего можно придумать. Чтоб по-спокойному… Чтоб по закону… Давай еще по маленькой, за удачу…
– Не пью я, – Тимон поник головой, – запретно мне…
– Ну, тогда будь! – я выдохнул, опрокинул полстопки самогона, вдохнул и подхватил из тарелки мясистую шляпку груздя. – Ах!Только, между нами, чего ты в этом Израиле забыл? Жарко, арабы кругом…
– Мне до арабов дела нет, – он говорил, глядя в одну точку. – Я среди народа Божьего пожить хочу. Который Иисуса родил…
– Да, евреев у нас и там тоже хватает, – благодушное настроение снова вернулось ко мне. – Так они ж его сначала родили, а потом распяли.
– Неправда это! Навет подлый!
– Я-то знаю, что неправда. А ты вот откуда так уверен?
Тимон посмотрел на меня, глаза его лучились.
– Он сам мне сказал…Они кричали "распни,распни...."
– Кто он? Иисус, что ли? – ароматная мякоть гриба застыла у меня в горле. – Иосифович?
– Да, брат мой! – Тимон опять перешел на жаркий шепот. – В тюрьме Он ко мне явился, аки апостолу Павлу в пустыне.
– А ты? – ничего более идиотского спросить было нельзя.
– А что я? Я до того жил, как скотина последняя, греховным мечтам предавался, прелюбодействовал, хулил имя Господне, вкушал виноград от виноградной лозы Содомской и с полей Гоморрских, ягоды те – ягоды ядовитые, грозди их горькие… А Он мне милостью своей явился и грехи мои неподъемные простил…
– Это ты о своей жене, что ли? Как же тебя угораздило?
– Дьявол в руку мою вселился. Будто не я, а кто-то другой моим телом правил, а я смотрю со стороны, ужасаюсь, а остановиться не могу. Махнул топором, лицо ее надвое раскололось, а крови нет – точно сатанинский промысел! Только когда власть над собою обрел, пошел каяться. Она хорошая была, только не повезло ей со мной. Потом в узилище волосы на себе рвал, сердце на куски разлеталось, думал, не вынесу, порешу сам себя. И тогда Он ко мне явился, и уверовал я, и молился от вечера до утра… и простил Он меня, и снял грех с души…
– Как же ты это почувствовал?
– Камнем он, грех этот, у меня в груди сидел, дышать невмоготу… А однажды встал с колен и чую – сошел, нет его… свобода в груди, легкость…
– Так чего ты в Израиль вознамерился? –  гриб, наконец пролетел в мою гортань,как глоток колодезной воды. я глотнул  и перевел дыхание. – Зачем тебе все эти заморочки с паспортом, если твой Иисус к тебе сам, прямо на дом является?
– Ты этого, брат мой, не поймешь. – И он положил мне руку на плечо. – Тебе от рождения благословение Господне досталось. Ты родился сыном народа святого, а потому и не ценишь. Разве дело в том, чтоб обрезать место причинное? Народ милостью Божьей великую миссию на себя возложил – нести Слово в мир. Избранный потому что.Не всегда,правда поднять ношу может...НО! А тебе так просто досталось, потому и не ценишь, не понимаешь. И они там, на границе, тоже не понимали. Я прошлым годом поехал, думаю, коли угодно Спасителю, чтоб я на его родину попал, то доведет меня. Да, видать, время не пришло… Добрался до границы, пустите, говорю, поклониться Святой земле… Смеются, иди, говорят, олух, отседова, ни носом, ни рылом ихним ты не вышел. Господь милостив, простит их, ибо не ведают, что творят…
Сад утонул в темноте, мотыльки, как маленькие привидения, плясали у стекла керосиновой лампы, воздух наполнился густыми ночными запахами. Тимон поднялся, подошел к прислоненному к забору велосипеду, а потом вдруг обернулся и приблизился ко мне:
– Ёся, ты там ничего не спрашай, если Господу угодно будет, то я еще пройду по той земле, по которой он хаживал. Но есть у меня к тебе… Очень тебя прошу…
– Что, дружище,что брат мой? – мои глаза уже слипались. – П-п-проси… Ч-чем могу…
– Всем сердцем, Ёся, прошу тебя – поверь в Христа! Поверь в Христа, Ёська.И Тимоха шатаясь, ушел в темноту вместе с велосипедом.
Я встал и со второй или третьей попытки попал в дверь; в доме уже все спали; не раздеваясь, рухнул на узкую лежанку у печки. Печка плыла куда-то, в голове калейдоскопом проносились картины: взорванный автобус на экране телевизора, бородатые с пейсами санитары с красным магендавидом на спинах, мой сын в военной форме, раскаленная площадь перед Котелем…
Утро было, естественно, тяжелым, чья-то заботливая рука занавесила плотными покрывалами окна, чтобы мухи не мешали, рядом с лежанкой на табуретке стояла пол-литровая банка простокваши. Она вернула меня к жизни. Ко всему прочему, я ощущал явное беспокойство. Сунул руку в карман измятой рубашки – паспорта не было. Я выскочил во двор, стол уже был убран, под ним суетились куры. Я бросился искать под скамейками, в кустах крапивы у забора, метался по двору, распугивая пеструшек, – паспорта нигде не было.
На пороге появилась моя жена, простоволосая белоруска, в обвисшем ситцевом халате:
– Что случилось,придурок? Ну, ты вчера, конечно того,блин!
– Паспорт! Паспорт исчез! Неужели Тимоха?.. Ну,блин, его теперь никакой Христос не спасет!
– Да успокойся ты, ради Бога,идиот! Совсем память потерял. Ты вчера этим паспортом перед Тимкиным носом размахивал, так я его у тебя из рук забрала и в сумку положила, от греха подальше… Иди лучше завтракать, я тебе рюмочку припасла…
К ярко-голубому небу там и сям обрывками ваты прицепились облачка, из кустов жасмина слышалось  деловитое жужжанье.
Начинало припекать.Если жена долгое время не называет тебя идиотом, значит, у неё появился новый идиот,это Ёсик знал точно,но времени на разборки уже не было......И это был его – козырь жизни.Пора возвращаться! Пройдет время Тимоня Бовт таки будет бороздить пыльные дороги Святой Земли,где хаживал Иисус и говорил,говорил,говорил.....А Тимон слушал, слушал,что блаженны кроткие, ибо они наследуют землю......Но
петь,простите, он так и не стал...,что-нет! То - нет!