Писающая скульптура. Байки натуралиста

  Нет в целом мире ничего загадочнее и таинственнее, чем нелепая, но благородная скульптура писающей женщины. И нет в целом мире ничего прекраснее, чем расслабленно наблюдать со стороны из укрытия за опусом мочащейся жены, подруги или вовсе не знакомой дамы. И действительно, сама сгорбленная статуэтка писающей павы – это не что иное, как древнегреческая мыслительница, как доктор физико-математических наук, скрючившийся в измученных просторах малогабаритной кухни над своей никчёмной диссертацией. Она, как гибкая цирковая гимнастка, пытающаяся влезть с головой в маленький чемодан, да ещё и растянуться в нём, чтобы было удобно лежать и вертеться время от времени. Смотришь на всё это кривляние и диву даёшься! Сколько же надо предусмотреть разных нюансиков. Например, чем потом вытереть рабочую поверхность бильярдного стола, что подложить под французский балкончик, как на место всё ладно пристроить и чтобы ничего не вылезло, не завернулось, не проступило где не нужно, а где нужно слегка намекало бы на тонкую фривольность хозяйки для соблазна противоположного пола. Следующая не маловажная проблема данного театрального произведения. Как и на основании чего выбрать подходящее посадочное место для проекционно-фундаментального приседания и сброса бурлящих потоков жизни, дабы не забрызгать белоснежные опоры чуда-машины. Кошмар! Что? Кошмар говорю! Ух! Ведь это, наверное, удобнее делать под горку, на рыхлую почву либо в канавку? Кошмар! Ух! Смотрим внимательно дальше и восхищаемся, постепенно сходя с ума от увиденного.
  Озабоченная объектовщица помыкалась, помыкалась и успокоилась. Она и всё вокруг неё замерло, затаилось. Значит так, место выбрано, безопасность гарантирована женской интуицией, сопутствующие товары зажаты в руках, торчат под коленками, следовательно, можно начинать осторожно творить несусветное. Началось. Вратарь смотрит задумчиво только вперёд и раз в пять секунд под ноги, как бы контролируя и заодно одобряя происходящее явление. Усидчивый голкипер ни на что не обращает внимания, ничего не видит вокруг себя и ничего не слышит, как глухарь во время токовища. Он весь внутри себя, сгруппировался и медленно покачивается взад и вперёд, прорезая горячей струёй лавы усталую поверхность земли. Наблюдая из укрытия невозможно понять, откуда льётся столь шипящая и горячая струя, наводя наблюдателя на мысль, что льётся она узким ребром или венчиком отовсюду, от пуговки пупка до кнопочки попки. Кошмар! Что? Кошмар говорю! Ух! Вот в этом то и есть вся прелесть, загадка, красота механической функции воспроизводства сексуальной ситуации совмещённой с художественным мастерством. Как же хочется в этот момент, переступив черту скрытности, с радостным воплем выскочить из тайника и страстно набросится на этот испуганный щекастый колобок в оборочках. Продегустировать его затёкшими руками и пересохшими губами с языком. Раскатать ошарашенную красавицу по матушке земле, раздевая трепетно и ласково. Мять и мять, вертеть и снова мять руками, губами, глазами. Вот она, перед нами цветная скатерть самобранка во всей своей красе с вилочками и тарелочками, с салфеточками и платочками, с первым, вторым и третьим блюдами. А вы говорите кошмар! Нет, не вы это говорите, а я? Да? Кошмар! Ух! Но держим себя в воспитанных руках, не будем мешать физически игре театру одного актёра, а визуально мы не мешаем этой постановке кадра, ведь мы находимся за декорацией, мы здесь оказались случайно, невзначай, по оказии. Пусть наш гадкий утёнок спокойно сотворит невозможное, а затем превратится в белую лебёдушку и полетит себе дальше на цветущие луга, синие озёра, даря радость и оставляя надежду нам, серым аистам на повторную радость визуального общения с прекрасным.