Часть I. Исповедь простушки

Глава первая.  ГЛАЗА УМИРАЮЩЕЙ НЕРПЫ

Самое первое воспоминание детства - мы живём на Сахалине, ещё не в городе, а в рыбачьем посёлке. Праздник Первомая. Рядом с посёлком шумит океан... мне никогда не забыть его мощи; если я чувствую в чём-то стихийное начало, то вспоминаю холодное, солёное дыхание океана. Брег, а не берег, рыбаки, подвыпившие по случаю праздника и холода, а я танцую перед ними. Мне лет пять. Это моя самодеятельность. Но танцую, видимо, необычно, изящно, не как девочки из посёлка. Это точно помню - такова реакция рыбаков. Слово балерина никто не произносит, но все дивятся. А ведь вокруг крутится много других детей.
Кем ты будешь?
Балериной.
Откуда залетело слово - не знаю. Мама не может забыть этот эпизод. Как предначертание.

* * *
Ещё воспоминание - мама играет со мной и братом. Бежит по берегу холодного океана. Запах морской капусты, прибой, низкое небо - мама тоненькая, молодая и красивая… Всё это запомнилось, как чудо красоты.
Горы рыбы на берегу. Глаза умирающей нерпы - женские. Прошло так много лет - я их помню.

* * *
А ещё - уже в городе, Южно-Сахалинске, - помню пожары. Среди ночи будят, тащат, вопят… Дети спят на узлах, на улицах, где толпы народа, крики и над всем - луна, яркая, словно на ней отблеск зарева. Страшное и завораживающее зрелище. Ликование огня.
Потом поход с матерью к погорельцам - дают им всё, что могут. И мы даём кружку, чайник, одеяло. Даром. Как все.
Одеты все, примерно одинаково - недавно окончилась война. Как-то меня усадили на улице, я играла, напевая какую-то песенку, рядом лежала чья-то кепка - мне бросили двадцать копеек. Я удивилась - разве я нищая? Потом поняла - меня приняли за погорелицу.
Почему тогда, в первые годы нашей жизни на Сахалине, так часто случались пожары? Дома были деревянные, на манер китайских, корейских. Они легко горели. Чекисты ловили поджигателей. Винили японцев. Много было разных слухов. Война только-только окончилась.
Мы, дети, как-то сами слышали выстрелы и видели, как двое в кожаных куртках в сопках ловили кого-то. Кого? Мы так и не узнали никогда.

* * *
После войны на Сахалине жили русские, их было большинство; но жили и коряки, корейцы, китайцы, японцы. Их быт ещё резко отличался от европейского. Это придавало жизни на острове особый колорит.
Мы кочевали большой компанией из дома в дом и везде нас принимали сообразно обычаям. Угощали, ругали за проделки.
Помню - дружбу с китайчатами. Они водили нас к себе домой, где мать была всегда ласкова и безгранично терпелива. О, крикливость наших русских матерей и бабушек!
Что бы ни сделали мы или китайчата, китайская мама всегда оставалась нежна. Мы играли на циновках, ели рис палочками. Немного знали китайский язык.

* * *
В лет семь-восемь помнится нечто характерное для Сахалина тех лет - мы стайкой, с мальчишками, ходим от ларька к ларьку. Там, на снегу, рассыпана мелочь... Так и помню серебро монеток - мужчины не подбирали сдачи. Это был отпетый, отчаянный народ Сахалина, те, кто возродил его после большой войны. Мы собирали на кино и конфеты для всей компании, а мужчины смеялись, и, бывало, давали нам рубль-другой.

* * *
Помню чудо, уже времён благополучия - кондитерский магазин и в витрине "Три поросёнка" в матросках - ах, какие забавные, какие прекрасные! Туда мои родители ходили со мной в день зарплаты. И огромные яблоки, - румяные, привозные, - говорили, что из Китая. И апельсины такой же цены, и конфеты, сладчайшие конфеты детства! А ещё огромные розовые колёса крабов. Чёрная икра - мы её ни во что не ставили.
Мама как-то принесла маслины, мы приняли их за чернослив, за что-то сладкое и ... выбросили - они ведь оказались горькими.
- Мамочка, они испорченные!
Не ела маслины лет пятнадцать - так запомнилось, как нечто несъедобное.
И среди этой экзотики мы мечтали, помню, попробовать вишен или слив, но настоящих, не сушёных.
Мы жили совсем неплохо, но мечтали о Большой земле....

* * *
Ещё помню свою первую школу - одноэтажную, деревянную, уютную. И первую свою учительницу - Галину Ивановну - тоже. Она сама была молодой, задорной, любила детей, - робких, задиристых, проказливых. Я совсем не относилась к тем, кого называют маленькими разбойницами, характер у меня был мягкий и мечтательный.
Она меня выделяла: я отличница, с длинными, толстыми косами. Мальчишки макали концы кос в чернильницу, и я всегда была измазана чернилами. С этим боролись мама и учительница, но ничего не помогало.
Потом я заболела скарлатиной. В больнице меня побрили наголо, объяснили требованием гигиены. Корейцы были большие мастера, они делали шиньоны, парики, и волосы, к большому возмущению мамы, так и пропали. Помню, папа пришёл тогда, когда в палате умерла маленькая девочка, я подошла к окну, и всё махала ему - уходи, уходи. Потом легла, положила под щеку, принесённую им шоколадку, и уснула. Тяжёлым, больным сном - так было жалко девочку и её маму.
Утром я проснулась - шоколад размазан по щеке и подушке. Заплакала - жалко было шоколадки.
Выздоровев, я, отличница, в белом платочке, села уже не за первую парту, а сзади, к двоечникам. Тихая, тихая…
Двоечник Вовка, участливо притронулся к голове: - Подстригли? Ничего. Отрастут.
Володя Косынкин - первая симпатия мужского рода. Он полюбил меня, остриженную наголо. Больше таких верных не встречала.

* * *
Ещё помню - в снежные бураны в школу не ходили. Привилегия Сахалина. О, эти снега! Как-то родители пошли встречать Новый год в соседний дом к друзьям, а проплутав три часа и не зная, что попали в собственный дом, встретили праздник в соседнем подъезде. Чуть не погибли. Одно слово - пурга.
Но в этих мощных, роскошных, громадных снегах была и своя прелесть. Мы с упоением играли в "Снежную крепость" Гайдара. Эта повесть была особенно популярна у нас. И ещё любимая книга "Чук и Гек". Казалось, что это про нас.
Южно-Сахалинск вся наша семья любила. После военных бед - комнатушек, скитаний - мы жили там благополучно: в большой, красивой квартире, хотя и в довольно простом доме на окраине, но в достатке, в дружбе со всеми.
Летом и осенью по воскресеньям любили семьёй ходить в лес. Красивый, странный лес - нерусский, с лианами, с папоротниками... У нас была собака, дворняжка Жука. Её переехало машиной, мы принесли её домой и она выжила. Это казалось чудом.
Да, лес, океан, тоска по Большой земле, простая, ясная и хорошая жизнь.
Но... У младшего брата не стали расти зубы после выпавших молочных. Нам пришлось возвращаться на Большую землю.

* * *
Интересно, если бы я осталась там, на Сахалине, кем бы я была? Сахалинским поэтом?
Уже потом, взрослой я прочитала Чехова о Сахалине - ничего похожего! Словно о другом мире.
В Коктебеле в 1983 году я встретилась с южно-сахалинским поэтом - красивый, молодой, но с седыми волосами, что создавало запоминающийся образ. Сорокалетний человек читал грустные стихи о свадьбе каторжников, "политических", о современной жизни на Сахалине.
Это был другой, неизвестный мне Сахалин. В моей детской памяти он - добрый, суровый, по-своему яркий край, с сопками, снегом, багульником и океаном.