На железнодорожном разъезде

     Оттесненный узловыми станциями и импозантными вокзалами на задний план, крохотный разъезд прижался к чугунному полотну железной дороги Санкт-Петербург – Москва, стараясь одинаково с ними вдыхать падающую с неба  гарь, соблюдать дорожный устав, прислушиваться к тревожным гудкам локомотивов и жить теми же слухами, истинность которых могла подтвердиться лишь спустя несколько недель.
      Его Императорское Величество Николай 1 неожиданно пожелал осмотреть недавно проложенную первую российскую железную дорогу.
      Весть о возможной поездке царя разнеслась быстро. Ходили разные толки об этой поездке. Гадали о предполагаемых местах остановки состава. Вспоминали, что в 1849 году, когда производилось только служебное движение до станции Чудово и между Тверью и Вышним Волочком, Император Николай Павлович первый раз осчастливил строителей дороги своим проездом от Вышнего Волочка до Твери и далее до Кольцова. Теперь предстояла поездка по всей открытой для движения железной дороге.
      Поднялась обычная в таких случаях суета. По перегонам засновали дрезины с местным начальством, нагоняя на дорожную службу страх и вызывая усердие. Прежде всего, принимались за наведение лоска на том, что бросалось в глаза: подкрашивали фасады станционных строений, наводили порядок в служебных помещениях, подметали пути. Из гардеробов доставали парадную одежду. По составленному начальником дороги списку выдавались новые сапоги. Проверяли надежность крепления рельсов. На стрелках оплывшие свечи заменялись новыми. На станциях подновлялись вывески, двери, защитные ограждения. Все суетились, прихорашивались в надежде, что вельможные лица надолго не остановятся, а посему внутри хозяйства копаться не станут.
      Население окрестных деревень с опаской относилось к чугунке. Ходили слухи, что железные дороги помешают коровам пастись, куры перестанут нести яйца, отравленный дымом воздух будет убивать птиц, фазаны и лисицы погибнут. И еще, дома близ дороги погорят, лошади никому не будут нужны, овес и сено перестанут покупать, постоялые дворы будут разорены, а самое путешествие будет грозить жизни, так как в случае взрыва паровоза будут разорваны на куски и все пассажиры.   
      Весть о поездке царя будораживающе подействовала на народ. Некоторые  решились поближе полюбопытствовать на движущуюся паровую машину. Рано утром, как только прокукарекали петухи, с петербургской стороны неожиданно послышался нарастающий шум катящихся по рельсам колес. Карл на слух сразу же определил, что приближается  дрезина. Как дисциплинированный человек, он встал загодя, чтобы подготовиться к работе и выйти из дома подтянутым, в достойном государственного служащего виде. Вот и теперь заранее готовился к встрече с  литером: почистил на казенном кителе металлические пуговицы, осмотрел на всякий случай сигнальный фонарь, проверил висящий на видном месте жезл-пропуск, вручаемый машинисту на перегонах и разрешающий дальнейшее движение поезда на одноколейной железной дороге.
      Тем временем жена Карла хлопотала над приготовлением завтрака. Ухаживать за супругом, готовить для него пищу, поддерживать в доме порядок она считала своими обязанностями. Но самое важное, она дарила Карлу то, что Наполеон превыше всего ценил в женщине: чувство покоя.
       Природа не наградила их детьми, поэтому они жили друг для друга, и скромное счастье всегда было в их доме. В глубине души Клара побаивалась строгости мужа, как любящая женщина она могла предугадать малейшие его желания и всегда быть необходимой ему. Он догадывался об этом, никогда не злоупотреблял предоставленной ему властью и безмерно дорожил своим авторитетом, потому что видел в нем силу, которая прочно удерживает женщину. Она открыто восхищалась мужем, когда в полной экипировке он выходил на платформу и, словно медная труба в духовом оркестре, покорял окрестных мужиков величием и блеском.
         Завербовавшись в Россию на службу, семья Розенштока уже около года жила там, вдали от столицы, от городских людей, от магазинов. Полусонный ритм работы дороги диктовал распорядок дня. Все было подчинено движению двум - трем пассажирским поездам, да нескольким грузовым составам. От тоски по настоящей работе, когда “голова ходит кругом”, а ноги не знают покоя, Розеншток приучился в одиночку мечтать. Во время обхода служебной территории он строил планы расширения разъезда. Нужно снести курятник, перенести на другую сторону дороги поленницы дров, вырубить густые кусты крушинника и выровнять почву. Для проведения расчетов ему приходилось не раз перебираться через канавы, пролезать через дикий молодняк ивняка, так как из-за отсутствия теодолита расстояние измерялось шагами и всякий раз отличалось от предыдущих замеров. Результаты заносились на отдельные листки бумаги, которые хранились под замком и в ненастье извлекались из ящика стола, чтобы в бледном свете керосиновой лампы над ними поразмышлять. Розеншток вспоминал где-то подобранную мысль, что удовлетворенность ума - признак ограниченности и усталости и что благородный ум всегда притязает на большее, выбивает из сил и рвется к недостижимому. Поэтому он упражнял мозг мечтами, хотя и понимал их неосуществимость.
      Жизнь на чужбине можно было сравнить с жизнью канарейки в клетке. Их быт и семейный уклад вызывал и у наблюдающих за ними русских людей острое любопытство. Не раз Розеншток ловил на себе взгляды крепостных крестьян и чувствовал их постоянное присутствие. Местные помещики при встречах с высокомерием раскланивались, бесцеремонно выискивали в их одежде, в поведении, в разговоре что-то комичное и не забывали вдогонку рассмеяться или послать колючую шутку. Лишь редкие поездки в Чудово для отчета перед начальством и для пополнения запаса провианта становились крохотным развлечением в унылом существовании этой немецкой четы. Раннее прибытие дрезины удивил Карла. Накинув шинель, он приоткрыл дверь и высунул голову наружу.
        На разъезд заглядывала весна. От стаявшего снега ветви деревьев оголились, похудели. На земле темные прогалины щекотали глаза пробивающимися стрелками зеленой травы. Под тонким ночным слоем снега платформа съежилась, И лишь самоуверенная в любое время года ворона не спеша ходила по деревянному настилу, оставляя на его поверхности влажные крестики.
      Тележка подъехала к станционному зданию, служившему одновременно жилищем начальника разъезда. Несмотря на грузную внешность, из дрезины энергично вылез начальник узловой станции Петр Иванович Любимов. Он  для порядка отряхнул с кителя налипшие в дороге снежинки, выпрямился и направился к дому.
      -Доброе утро, господин Любимов! – поспешил Розеншток выйти к начальству, на ходу надевая форменную шинель.- Извините, так рано не ждал, - провел он ладонью по голове, как бы оправдываясь из-за отсутствия картуза.
      И тут же в проем полуоткрытой двери осторожно просунулась рука с фуражкой. 
      -Здравствуй, Розеншток! – будто превратив скороговорку в короткий жест, резко поднес Любимов руку, затянутую в перчатку, к головному убору и, на мгновение, задержав в официальном приветствии, опустил ее. – Дело имеется. 
      Затем он по-простецки обменялся рукопожатием. Было приятно, что в такую рань его подчиненные уже бодрствовали.
      - Осмотрите станционное хозяйство или пойдем ко мне в дом? – спросил его Карл.
      – Зайдем в дом, поговорим, - ответил начальник, всем видом показывая конфиденциальность его миссии. Они вошли в дом. Со свежего воздуха жилое помещение встретило Любимова теплом, семейным уютом и множеством салфеточек с кружевами. Казалось, что подстилками, накидками, подзорами была заполнена вся комната. Одна шаловливая накидка расположилась на старом гардеробе и, пытаясь прикрыть его изъяны, свесила  уголок.
      –Доброе утро! – из глубины комнаты приветствовала фрау Клара. Ее стройная фигура стояла, как пасхальная свеча в подсвечнике, прямо и торжественно в ожидании своего часа.
      –Здравствуйте, фрау Розеншток!- ответил ей Любимов. Их разговор обычно состоял из двух фраз – приветствия и прощания.
      Начальник участка не стеснялся говорить с Розенштоком в присутствии его жены на фривольные темы, часто расспрашивал о немках такие подробности, что знай, Клара, в совершенстве русский язык, она при появлении в их доме Любимова непременно покидала бы комнату.
      Мужчины прошли в небольшой кабинет. Это был уголок, который целиком принадлежал Карлу. Там он располагал полной свободой. Там он уединялся. Письменный стол стоял в углу у окна и занимал добрую треть комнаты. Над ним в строгой черной раме висел написанный готическим шрифтом диплом с круглой кожаной печатью и замысловатой, точно случайно упавшая на пол скрюченная от кипятка вермишелина, росписью. Рядом висел Genehmigung, позволяющий господину Розенштоку работать начальником разъезда на российской железной дороге.
      –Через двое суток из Санкт-Петербурга выйдет литер с Его Императорским Величеством. – Без всяких обиняков начал гость, заняв единственное в кабинете кресло.- Состав нужно пропустить без задержки. Жезл машинисту передашь на ходу. На обходчиков не надейся, сам проверь пути, стрелки. Обнови надпись на разъезде. И чтобы никто, кроме тебя, не появлялся во время прохождения литера на платформе!
     – Будет исполнено! – все ревнивее проникался ответственностью Карл, про себя уже намечая последовательность неотложных работ на полустанке.
      После отъезда Любимова время покатилось с такой залихватской скоростью, что Клара серьезно забеспокоилась о здоровье мужа. С раннего утра до глубокой ночи он не находил себе покоя. Не единожды Карл прошагал по вверенному ему хозяйству, совсем забыв о своей мечте переустроить разъезд. Проверял, подкрашивал, подправлял и остался недовольным в силу своего убеждения, что нет идеала для наведения порядка. Ему была непонятна беспардонность людей при остановках избавляться от мусора в окна поезда. Карл наблюдал за этим как будто бы спокойно, но настроение портилось, и незаметно для себя он становился еще более подтянутым, официальным.
      Проходил встречный поезд. Ожидающий состав трогался, и пассажиры, удовлетворенные облегчением от мешающих им соришек, не задумываясь за содеянное, безмятежно расставались с разъездом. Так было каждодневно, и всякий раз Карл брал ведро, надевал перчатки и шел убирать оставшиеся следы от невоспитанных пассажиров.
    
      Наступило ожидаемое воскресенье. От подтаявшего снега природа блестела рассыпанными каплями влаги, словно приготовилась предстать на лубочной открытке. Влажный воздух находил щели в ставшей воглой одежде и холодил и без того застывшее тело. Разъезд, будто по натянутой бечевке, выровнялся вдоль чугунной колеи и в ожидании торжества замер, далеко выбросив навстречу державным гостям, как ковровую дорожку, пустые рельсы.
      Какое тихое утро! Жизнь была бы такой спокойной на этом свете, если бы не было начальства, подумал Карл. “О чем это я?” – тут же остановил он заблудшую чужую мысль. Он уже двое суток не мог спать. Природная пунктуальность, воспитанная с детства обязательность, вечное беспокойство за службу вымотали  силы его до предела. От недосыпания щемило в висках. Пошатывало. “Завтрак готов!”- не раз предлагала ему Клара. В душе она понимала, что супруг не сядет за стол до тех пор, пока не пройдет литер. Жена украдкой заглядывала в окно, видела его мытарства и тайком горевала. Сейчас он заметил по другую сторону путей обнажившиеся ветви валежника и поспешил оттащить их подальше от железнодорожного полотна. Ему почудилось, что не заперт сарай с инструментом, и он тут же направился проверить свое сомнение.
        Итак, Его Императорскому Величеству Николаю 1 неожиданно было угодно осмотреть первую российскую железную дорогу. В срочном порядке был сформирован короткий состав, состоящий из локомотива, буферной платформы, груженной бревнами для предохранения следующих за ней пассажирских вагонов на случай взрыва паровозного котла.
      Поезд медленно покинул столицу. Некоторые пассажиры из числа свиты впервые могли воспользоваться удобствами, которые предоставила им железная дорога. Литер катил ровно, без тряски, которая выматывает душу при езде в карете. Удивительно приятно было ходить взад и вперед по вагону. От этого казалось, что продвижение к Москве то убыстряется, то оно замедляется. Поддерживаемые за локоток кавалерами дамы от легкого покачивания вагонов на стыках рельс игриво вскрикивали и, как бы сохранить равновесие, незаметно для окружающих прижимались к своим спутникам. Утомившись ходить, они останавливались у окна и с интересом начинали разглядывать движущиеся мимо поля с остатками стогов сена, оживающие на  весеннем солнце деревья, появившихся грачей, встречающиеся  на подсохших откосах поезд застывшие взгляды детворы, всякий раз с удивлением наблюдающих движущиеся без лошадей вагоны. Крепостные знали цену построенной дороги и молили бога оградить от нее детей. Подходя к полустанкам, паровоз зычным голосом оповещал окрестности о прибытии вельможных персон. На пути попадались небольшие платформы со станционными постройками, у которых в почтительных позах замирало местное начальство с желтым флажком в руке. Путь вперед был свободен.
      На узловой станции Чудово поезд остановился. Вынесли шампанское. Грянул военный оркестр, открывая торжество. Готовились к выступлению цирковые артисты. Стоящие у воздвигнутой сцены лилипуты внимательно наблюдали за фланирующими вельможами. Подкравшийся из толпы какой-то шутник страшно нахмурился и, выгнув кренделями упирающиеся в бока руки, сильно топнул ногой, от чего зазевавшиеся артисты, как стайка испуганных птичек, все вдруг сорвались с места и исчезли за занавесом, вызвав смех развеселившейся публики.
      Пологую струю темного дыма Карл увидел сразу, как только из-за поворота показался фонарь паровоза. Огромная труба, будто шапка боярина, всякий раз притягивала к себе величием осанки, властностью. Казалось, что на свете нет более могущественной силы, чем спрятанная там, внутри машины, которая с остервенением рвалась наружу, осыпая паровоз, дорогу, близлежащие окрестности колючими с пеплом искрами и оставляя после себя дымящуюся землю.
      Заклубилась струйка пара, потащившая за собой зычный голос гудка. Резкий баритон локомотива, как сельский набат, покатился тревогой по разъезду, вершинам деревьев, расквашенным полям в попытке пробудить от спячки округу, да, будто убедившись в бесполезности затеи, с тоской затих.
      Карл подошел к краю платформы. Для обмена жезлами состав обычно должен был остановиться. Получив приказ не задерживать литер, он должен был на ходу произвести этот обмен и теперь ломал голову, как сподручнее выполнить приказ Любимова. Одолевала навязчивая мысль, что стержень может выскользнуть и оказаться на земле. Придется останавливать поезд.
      Нет, он не страшился наказания, не боялся пересудов, хотя твердо был убежден, что половина зла, совершаемого в жизни, делается благодаря  нашептыванию. Сохранится ли у Клары чувство гордости за него, ибо за все время службы он не знал неудач? Не будет ли она из-за какой-то случайности страдать, потому что бережливое отношение друг к другу составляло суть их брака? Такие вопросы навязчиво возникали у него в голове.
       Локомотив с неприкрытым апломбом хлестнул в лицо жаром. Выкрашенные в яркий красный цвет вращающиеся механизмы двигались уверенно, каждый по-своему сопя и перешептываясь. Болты с высокими, как у аристократов, лбами, безликие заклепки, груботелые, а посему презирающие непогоду железяки, несмотря на всю кажущуюся разницу в значимости, одинаково хотели блеснуть в глазах начальника разъезда. И только выскочивший на крепком теле котла кран-прыщик окроплял дорогу рваной струйкой воды, точно по-свойски подсказывал: “Не робей!”, чем вызвал у встречающего начальника полустанка какую-то внутреннюю неприязнь.
      Кабина паровоза надвигалась вместе со спустившимся по ней на несколько ступеней усатым машинистом, который одной рукой держался за поручень, другой держал обменный жезл. От сильного волнения Карл первым протянул свой жезл, но увидев занятую руку машиниста, растерялся. Удобный момент обмена был упущен. Пришлось ему резко развернуться и со всеми силами постараться догнать уходящую паровозную будку. Длинные полы шинели путались, хлестали по ногам. Сапоги неуклюже стали скользить по деревянному настилу платформы. Сбилось дыхание. Машинист бросил на платформу жезл, весь подался назад и успел у самого края перрона вырвать из руки недотепы металлический стержень, для облегчения души послав окончательно оторопевшему начальнику разъезда обидное русское слово.  Мимо проезжали выкрашенные в темно-вишневый цвет обитые деревом вагоны с ярко начищенными медными поручнями. Окна были плотно задернуты серыми  сборчатыми занавесками, словно из-за замеченной неурядицы пассажиры отвернулись от разъезда. Литер безмолвствовал. С последним вагоном закончился визит царя. Не верилось, что произойдет так скоро. “А был ли там царь?” – спохватился Карл. Неожиданно появившаяся вдруг мысль мгновенно переросла в уверенность. – Непременно, состав прошел в отсутствии Государя! Кому нужна такая бессмысленная поездка? Все эти приготовления, страх за возможную остановку поезда, усердие начальства.
         Шум колес затихал. “Жаль, что царь не пожаловал на разъезд,”- с сожалением подумал Розеншток и вдруг чувство досады на свои неуклюжие действия, на нелепость своего вида, на свой стыд перед женой возникло внутри, сковало его мышцы, как тогда возле усатого машиниста. Он вспомнил случившееся. “О чем жалею? Следует радоваться, что все обошлось благополучно. Не приведи господь встретиться с самим Императором!” - прошептал Карл и усталой походкой двинулся к дому. На все уговоры супруги пообедать он отвечал отказом. Прошел в спальню, разделся и лег в постель, впервые небрежно, кучей, бросив на стул стянутую c себя одежду.               
               
         Первая поездка казалась гостям внушительной. К вечеру было пройдено около двухсот верст. Пассажиры стали утомляться, и Его Императорское Величество  принял решение возвратиться в Санкт-Петербург.
      Замелькали те же лица, полустанки, станции. Ночью, когда литер приблизился к одному из разъездов, машинист не обнаружил начальника. Инструкция в таких случаях предписывала немедленную остановку поезда. Путь для движения был закрыт.
      Машинист дал короткий гудок, чтобы не разбудить дремлющих пассажиров. На платформе никто не появился. Он повторил сигнал. Никого. Прибежал главный кондуктор поезда выяснить, что произошло. Паровозными гудками был разбужен царь. Он тотчас же потребовал привести к нему виновника происшествия.
      Вскоре на платформу вывели заспанного начальника разъезда с жезлом в руке.  Причина задержки литера выяснилась. Его Императорское Величество был разгневан. “Надеть на него картуз с красным верхом, чтобы издали всем было видно этого бездельника”.
      “Я не бездельник,- прошептал начальник разъезда, когда поезд тронулся.- Это не так!” Его голос поднялся в протесте. “Я не бездельник! Вы сказали неправду!! Вы слышите?” Вырвавшиеся слова неожиданно встряхнули его, заставили замолчать. Он в испуге обернулся и вдруг увидел супругу. Она стояла в дверях дома и пристально наблюдала за ним.
      –Скажи, пожалуйста, Клара, что я не бездельник! - тихим голосом обратился к ней Розеншток. – Ну, почему же они так поступили со мной? Почему?
      Он хотел было направиться к ней навстречу, но в нерешительности остановился и окончательно поник, видя исчезнувшую в доме жену. “Ты тоже против меня …” – выдавил он.
      Затих разъезд. Вдали исчез сигнальный огонь поезда. Жизнь полустанка остановилась. Наступила нелепая развязка.
      “Я сам накликал беду, - произнес Карл в темноту, потухшим взглядом уставившись на блестящие кромки рельс. – Я сам, своими необдуманными поступками …- повторял он. – Что делать? Что же предпринять …? “- повторял он, не замечая приближающуюся супругу с форменным картузом в руке.
      
         С тех пор прошло много времени. Розенштоки давно возвратились к себе на родину. Полустанок превратился в современную ухоженную,узловую станцию. На железной дороге не раз у служилых людей менялась официальная форма. Но повеление Императора Николая 1 о красном головном уборе для работающих на железнодорожном транспорте  коллег Розенштока ни  бывшие дорожные службы,ни нынешние руководители не  отменили.
 
         То ли руки заняты более важными делами, то ли по какой другой причине.