Дом у Дона

                ДОМ У ДОНА

                Повесть

Если бы человеку самому благополучному вдруг открылось будущее, то замерло бы сердце его от ужаса, и язык его онемел бы в самую ту минуту, в которую он думал назвать себя счастливейшим из смертных!
 Н. Карамзин

                8 июня 2013 года. Суббота.

Максим Петрович Колесов, мужчина пятидесяти шести лет с коротко стриженными волосами, сидел на веранде в шезлонге и, не отрываясь, смотрел вдаль. Там, за рекой, протянулся берег с жёлтым песком, дальше зеленел лес. Можно было сесть в лодку и перебраться туда, но было лень даже пошевелиться. Солнце уже с утра палило нещадно, и он, превозмогая себя, направился в душ.
Строил дом его отец, Пётр Михайлович Колесов. Ему нравилось это место. Оно располагалось в тридцати километрах от города в небольшом хуторе, но, для тех, кто имеет машину, это не расстояние, тем более что дорога сюда – вполне приличное шоссе. В свое время известный врач, он пользовался уважением в городе и мог сравнительно недорого доставать дефицитные в те годы строительные материалы. Пригласил рабочих, и они за пару лет воздвигли это двухэтажное чудо с цокольным этажом, в котором разместились подсобные помещения и службы. Дом по тем временам казался большим и вызывал у соседей не только восхищение, но и зависть. Потом, уже по проекту сына, его перестраивали. Появилась веранда, опоясывающая его со всех сторон, современная кухня. Участок огородили высоким кирпичным забором, что не было принято в хуторе. Въезд во двор выложили тротуарной плиткой. Пётр Михайлович строил дом с таким расчётом, что в нём будут жить все поколения Колесовых.
На верхнем этаже разместились комнаты для семьи сына, внука и гостей. На первом – спальня Петра Михайловича, просторный зал, где обычно по вечерам собиралась семья, просторная кухня-столовая. Здесь же небольшая комнатка для домработницы.
Часть веранды – застеклена, другая – открытая. Когда с одной стороны припекало солнышко, на другой была приятная прохлада. Летом обитатели дома большую часть времени проводили именно на ней. С южной стороны открывался прекрасный вид на Дон. С северной – виднелись утопающие в зелени домики хуторян. 
Пётр Михайлович любил, когда все собираются в отчем доме. Его сын с женой в институте учились в одной группе, распределились в проектный институт, но работали в разных отделах, со временем стали главными инженерами проекта, но по карьерной лестнице не поднимались. В годы перестройки в проектном институте исчезли заказы на проектирование и Максим Петрович написал заявление об уходе. Нужно было как-то выживать. Кто-то пошёл торговать на рынок, кто-то начал ездить в Арабские Эмираты и привозить оттуда товар на продажу, а он арендовал двухкомнатную квартиру и организовал в ней частную проектную организацию. Не отказывался ни от одного заказа. Проектировал и дачные домики, и частные дома, и сельские производственные помещения, даже церковь неподалёку от женского монастыря в Северном жилом массиве взялся проектировать. Постепенно его архитектурная мастерская стала популярной, заказов становилось всё больше, в ней уже работали три специалиста.
Мария, жена Максима, продолжала работать в «Ростовгражданпроекте» и часто направляла в мастерскую мужа тех клиентов, от которых отказывался институт или кого не устраивали цены и сроки работ.
Их сын Андрей выучился на психолога. Окончил университет, поступил в аспирантуру и сейчас корпел над диссертацией. Высокий, спортивного вида молодой человек, он уже более трёх лет жил в гражданском браке с Жанной Волгиной, школьным преподавателем литературы. Это вызывало неудовольствие у Петра Михайловича. Он считал, что внук давно должен был оформить отношения с Жанной, тем более что за это время они проверили свои чувства, пора подумать и о детях. Удивлялся: «Что за времена настали?!».
Ещё одной обитательницей этого дома была Любовь Фёдоровна Соколова. В свои шестьдесят лет для всех Колесовых она была Любашей. Двадцатипятилетней девушкой стала у них домработницей, когда семья ещё жила в городе. Воспитанница детского дома, Любаша вынянчила Андрея и считала себя членом семьи. Прошли годы, теперь это была полная розовощёкая женщина, считающая своим хозяином лишь Петра Михайловича, почитающая его. Лет тридцать назад после тяжёлой болезни ушла из жизни жена Петра Михайловича, и Любаша считала своим долгом заботиться о нём. Тогда ей было тридцать, а Петру Михайловичу – пятьдесят. Что между ними происходило, никто не знает. Одни догадки... Любаша никогда и ничем не показывала своего особого отношения к старшему Колесову, всегда оставалась лишь домоправительницей. Большего для себя она не желала.
Работал Пётр Михайлович хирургом в городской больнице и казался угрюмым и строгим. На самом деле был мягким и добрым, любил юмор и шутки.

Охладившись под струями воды, Максим Петрович снова пошёл на веранду. Делать ничего не хотелось. «В такую жару мозги плавятся, – подумал он. – Скоро должен приехать Андрей».
И действительно, через полчаса к даче тихо подкатил серебристый кроссовер.
– Заждался! – сказал Максим Петрович, торопливо спускаясь с веранды навстречу сыну. – Что Жанночка? Не приедет?
– У неё какие-то дела в городе. Приедет, но позже, – сказал Андрей, обнимая отца. – А мама где?
– Ушла с Любашей на рынок. Мама говорит, что здесь только и пьёт молоко. Магазинное пить не хочет.
– А по мне, никакой разницы. Разве что здешнее жирнее.
– Не скажи. Разница принципиальная: здесь – молоко, а там – неизвестно что.
– Маме всегда всё нравилось натуральное. Родилась и выросла в городе, а любит возиться на земле, будто родом из села.
– Это правда. Любит это дело. Копаться в земле может целый день и не устанет.
– Я пригласил на выходные  приятеля. Он преподаёт в университете. Жаловался, что устал от городской суеты, нервы начали сдавать.
– Вот и хорошо. Веселее будет. Может, рыбки наловим и ушицу сварим? А что, приятель твой не женат?
– Развёлся. Интересный человек этот Юрий Миронов. Мы с ним учились в университете в одни годы, только он на другом факультете. Экономист, политолог.
Вскоре приехал и Миронов. Его старенькие «Жигули» рядом с кроссовером Андрея выглядели уж очень бледно.
Тридцатишестилетний Юрий, высокий, с впалой грудью и бледным лицом, казалось, был зол на весь мир. Лицо его покрывала щетина, которую и бородкой назвать нельзя. Но, по его словам, сейчас модно ходить небритым. Длинный нос, небольшие зелёные глаза и острый подбородок, ленивые движения, словно он делал одолжение, приехав сюда. Тенниска с уведомлением на английском языке «I like you!». У Максима Петровича создалось впечатление, что приятель сына не только не бреется, но и не умывается. Но роль хозяина предписывала гостеприимно улыбнуться и пригласить гостя сесть в шезлонг.
– Отсюда прекрасный вид на Дон. Кстати, мы специально не делали на веранде окон, чтобы чувствовать природу как можно ближе.
– К тому же, как я понимаю, здесь можно и закурить, – сказал Миронов. Зажав сигарету тонкими губами, он достал зажигалку. Длинные белокурые волосы были перетянуты чёрной ленточкой, образуя косичку.
– Курите, – кивнул Максим Петрович.
Но Юрий вдруг снова вложил сигарету в пачку и воскликнул:
– Какой всё же здесь воздух! Просто чудо! Дышу и надышаться не могу! А запахи! И птички поют: жаворонки, чибисы, грачи… Нет, вы – буржуи! Сейчас по городу в этих пробках на работу добираешься не меньше часа. А здесь по свободной трассе даже быстрее можно доехать до работы. А какая экология! Не загажено никем, не заплёвано. – Он всё-таки снова достал сигарету и закурил. Потом продолжил восторгаться: – А вдали слева донская степь да овраги. И церквушка. Но селения я там не вижу.
– Хутор на обратном склоне. Его отсюда не увидеть. А церквушку поставили, как и положено, на самом высоком месте. Видите, стоит, как в белом платье невеста. Строили в начале прошлого века. Собирали деньги, кто сколько сможет. Многие работали бесплатно. И построили прекрасную церковь. Там изумительный иконостас. А вот со священниками хутору не везёт. То какой-то алкаш, то бабник. Но сейчас вроде нормального назначили.
– Как же здесь хорошо! – не унимался Юрий. Он подошёл к краю веранды, вглядываясь в солнечную даль. – Эту красоту ни за какие деньги в городе не купишь. А церквушка и вправду как невеста. И золотой купол на голове…
На веранду вышел Пётр Михайлович, седой восьмидесятилетний старик, поздоровался и сел в мягкое кресло. Это было его место, никто из домашних никогда туда не садился. Он с интересом разглядывал гостя, словно оценивал: что за фрукт?
– Как себя чувствуешь? – спросил Максим Петрович отца.
– У нас в больнице обычно писали в истории болезни: состояние больного соответствует тяжести перенесённой операции. Так я и чувствую: в соответствии со своим возрастом. Знаешь, сын: если просыпаюсь и ничего не болит, начинаю сомневаться: жив ли я.
– Жив! Живее всех живых! И ещё долго будешь жить. Туда мы все не опоздаем. А это Андрея приятель, Юрий Миронов. Приехал к нам погостить, отдохнуть от городского шума и суеты.
– Вы уже позавтракали? – спросил Пётр Михайлович.
– Сейчас Машенька с Любашей вернутся, и будем завтракать.
– Хорошо, – кивнул Пётр Михайлович и замолчал уже надолго. Он не любил пустой болтовни. 
Вскоре пришли Мария Егоровна с Любашей. Через полчаса все уже сидели за столом. Разговор вертелся вокруг последних событий в стране. Но Юрий молча ел и в разговоре не участвовал.
– Нет, вы слышали, что творят наши правители? – спросил Андрей, допивая свой кофе.
– Что ещё случилось? – спросил Максим Петрович. – У нас что ни день что-нибудь да случается. То дом престарелых сгорит, то здание какое рухнет.
– Да нет! Скоро новые выборы, так многие говорят, что и вовсе не пойдут голосовать. Не хотят участвовать в этом надоевшем всем спектакле.
Андрей говорил так, словно поддерживал это мнение.
– И напрасно, – вдруг сказал Пётр Михайлович. – Это власть предержащим и нужно. Важно пойти и высказать своё мнение. Чтобы не пропал твой голос. Кто мешает высказаться против? А вы какого мнения? – спросил он у Юрия. Тот с удивлением взглянул на Петра Михайловича, вдруг заинтересовавшегося его мнением, и ответил:
– Приду я на выборы или не приду, никто мой голос учитывать не будет. Сегодня это обман. Знаю заранее, кто победит на этих выборах.
– Вы снова о политике, – недовольно сказала Мария Егоровна. – Поговорите лучше о чём-нибудь хорошем. Вот посмотрите, какой сегодня день. Хорошо бы на лодке махнуть на тот берег, на песочке позагорать. Там и дно хорошее. А к обеду вернёмся.
Максим Петрович поддержал жену:
– Так и сделаем. – Потом обратился к отцу: – Ты с нами?
– Нет. Дома останусь. У меня есть чем заняться.

Вскоре все, кроме Петра Михайловича, по крутой деревянной лесенке спустились к берегу, где была привязана их лодка. Максим Петрович оттолкнул её от берега. Андрей сел на вёсла и начал грести. Делал он это умело, и минут через пятнадцать лодка носом врезалась в песок противоположного берега. Все вышли. Андрей с отцом подтянули лодку поближе к берегу, вбили в песок металлический колышек, к которому её и привязали.
Мария Егоровна расстелила два пледа, сняла с себя платье и, оставшись в купальнике, легла, подставив спину солнцу.
– Часов до одиннадцати можно загорать. Позже – сгоришь, – сказала  она.
Молодые люди, раздевшись, тут же бросились в воду. Андрей плыл, широко загребая руками, словно вёслами, а Юрий, осторожно войдя в воду по грудь, глубоко вобрав в себя воздух, окунулся. Потом так и стоял, глядя на приятеля. То ли он плохо плавал, то ли ему было лень делать лишние движения. Он ждал, когда Андрей вернётся, изредка зачерпывал ладонями воду и поливал себе грудь. Несколько раз окунался с головой, громко фыркал и бил ладошами по воде.
Когда они вышли на берег, Юрий долго растирался полотенцем. Потом лёг на плед.
– Хорошо здесь. Я просто балдею. Как мало человеку нужно для счастья!
– Не так уж и мало, – возразил Андрей. – Нужна хорошая работа, позволившая выстроить такой домик. Семья, дети… Нет, для счастья нужно очень много.
– Но когда всего этого нет и вдруг окажешься в этом рае, он кажется таким достижимым. Стоит только захотеть всё это заиметь, – задумчиво сказал Юрий. – Кажется, что можно просто так валяться на этом песочке, подставляя спину солнышку, и больше ничего не нужно!
– Это только кажется. Для настоящего счастья нужно так потрудиться, что словами не выразить. Потому и говорят, что счастье никогда не бывает полным. Всегда чего-то не хватает и ты только стремишься к нему. А как только перестал стремиться к чему-то – откатываешься на ещё более дальние позиции, чем те, с которых начинал. И это уже большое несчастье.
Юрий некоторое время молчал. Потом сказал:
– Это уже философия. Для меня счастье состоит из множеств маленьких событий. Вкусно поел – счастье. Хорошо поспал – счастье. Встретил интересного человека – большое счастье…
– Может, ты и прав. Не думал об этом.
– Потому что постоянно пребываешь на светлой полосе, где яркое солнышко, речка, песочек. Но, оказавшись на теневой стороне, неизвестно, как сможешь перенести отсутствие всего, к чему привык.
– Кто знает, кто знает...–  откликнулся Андрей и закрыл глаза. Говорить ему не хотелось. 

Через пару часов решили возвращаться. Мария Егоровна собрала вещи, вытрусила их и уложила в сумку. Сели в лодку, и снова Андрей взял вёсла. Максим Петрович удивился, почему этот Юрий даже не предложил подменить сына. Но ничего не сказал.

Максим Петрович читал последний номер журнала «Ковчег». Мария Егоровна с Любашей возились на кухне с пирожками. Пётр Михайлович спросил внука:
– Где же твой приятель?
– Взял удочку и спустился к реке. Думает наловить к обеду рыбёшек.
– Интересный человек, и на всё у него есть своё мнение. Кем он работает?
– Преподаёт в университете. Экономист, политолог… «Ярый враг воды сырой».
– Это как понимать? Противник того, что творится у нас? Так он не оригинален.
Андрей улыбнулся. Он уважал деда, любил с ним беседовать, всякий раз узнавая новое.
– Только он не сторонник возврата к прошлому, считает, что нужно идти иным путём. Ты, дед, даже не затрагивай эту тему, иначе потом его будет трудно остановить. Он тебе приведёт множество фактов, назовёт цифры, доказывающие его правоту, и будет очень недоволен, если ты с ним не согласишься. Он понятия не имеет о том, что человек может иметь иное мнение.
Пётр Михайлович помолчал некоторое время, потом заметил:
– Такой подход и считается фанатическим. Он не допускает иного мнения.
Андрей пожалел, что так резко охарактеризовал приятеля, и, стараясь смягчить впечатление, добавил:
– Наверное, так ведут себя все убеждённые в своей правоте люди. Разве ты допускаешь иное мнение, когда уверен в обратном?
 Отложив журнал в сторону, Максим Петрович сказал:
  – Нормальный парень. И хорошо, что имеет своё мнение. Хуже, когда его нет и человек принимает навязанную ему извне систему ценностей и приоритеты.
  – В университете каникулы. Он в отпуске? – спросил Пётр Михайлович.
– Нет. Он занят в приёмной комиссии, но на субботу и воскресенье приехал отдохнуть. Уж очень нервная работа.
– Вы учились в одной группе? – спросил Пётр Михайлович. – Я раньше его у нас никогда не видел.
– На разных факультетах. Но встречались. Меня всегда поражала чёткость и оригинальность его позиции. Он не признаёт авторитетов и резок в суждениях. Может так отбрить, невзирая на чины и звания, что мало не покажется. Поэтому с ним предпочитают не спорить. Помнится, на конференции он сказал одному профессору, точно пощечину влепил: мол, тот не знаком с современной литературой и его позиция просто безграмотна.
Любаша вынесла на веранду большое блюдо с фруктами и ягодами. За нею вышла и Мария Егоровна. Она подсела к столу, говоря:
– Почему люблю здесь жить – всегда есть что поклевать. К тому же витамины. И всё экологически чистое. Потому на рынке и молоко, и творог покупаем. А то купишь в супермаркете что-нибудь и не знаешь, сколько там намешано всякой химии, сколько в мясо ввели антибиотиков и что после них с нами будет.
Максим Петрович поддержал жену:
– В Европе есть специальные магазины, где продают экологически чистые продукты. Правда, они дороже, но там уж без обмана.
– Везде хорошо, где нас нет, – проворчал Пётр Михайлович. – Вот мы всё ругаем старые советские времена. А кто тогда слышал обо всём этом? Удобряли землю навозом и ничего не боялись есть. Да, была уравниловка. Но я не видел столько бомжей, сколько их бродит сегодня по улицам, роются в мусорных баках, ночует в подвалах. И алкашей столько не было. И люди знали, что, если заболеют, им окажут помощь в поликлинике, а если нужно, и в больницу положат. И никаких денег это стоить не будет.
– Но что то была за помощь? – возразил деду Андрей. – О современной аппаратуре можно было только мечтать. Если и была – только в Москве для высоких чиновников. А декларировали равенство и братство.
– Это ты напрасно. Если действительно больной нуждался в сложном обследовании, ему его проводили.
– Дед, не сочиняй! Эндоскопия давно использовалась во всём мире, а у нас – только в столичных клиниках. Да что эндоскопия?! А современные методы обезболивания, высокоэффективные лекарства… Я не врач. Всё это ты лучше должен знать.
Максим Петрович решил прекратить ненужную, на его взгляд, дискуссию.
– О чём вы спорите? – спросил он. – Жизнь не стоит на месте. И живём мы давно уже в другой стране, с другими порядками, с другими ценностями. Ты мог себе представить, – обратился он к отцу, – что в нашей семье будет два автомобиля? А компьютер? Плазменный телевизор, мобильный телефон? Разве мог ты тогда в отпуск поехать, скажем, в Италию, посмотреть Рим? И, если уж совсем быть справедливым, всегда можно заработать на пропитание. А бомжи зачастую просто алкаши или наркоманы, которые не хотят работать.
Пётр Михайлович сегодня не был расположен спорить. Помолчав, сказал:
– Интересно, что твой приятель там наловил?
Андрей встал, чтобы спуститься к воде и посмотреть. Когда он ушёл, Максим Петрович заметил отцу:
– Ты с таким жаром защищаешь прошлое потому, что был молод и успешен и не очень вникал в то, что происходило. А ведь происходили страшные вещи. Читаешь книги о событиях гражданской войны, коллективизации, когда наиболее трудоспособное крестьянство уничтожили под корень, о сталинских репрессиях, и волосы дыбом встают. А Отечественная, тяжёлые послевоенные годы? Тебе довелось всё это не по книгам изучать. И всё же ты вспоминаешь то время с таким теплом потому что лично тебя это почти не коснулось. Но не будем об этом говорить. Ни Андрей, ни его приятель тебя не поймут. У них иные взгляды, иные убеждения. И им многое в происходящем сегодня не нравится. Сегодня суббота. Прекрасный день. Подумай лучше, что нужно сделать в саду, чтобы вылечить грушу. Дерево заболело. Ещё немного, и придётся его выкорчёвывать.
– Что делать? Раньше я брал кусок сала и натирал им каждую веточку. Так лечить меня научила бабка Фрося. Когда-то она была агрономом. Но кто это будет делать? Шутка ли – все ветки со всех сторон смазать салом. Однако метод эффективен. Сам не раз убеждался в этом. – Пётр Михайлович встал, подошёл к столу, взял несколько ягод малины и бросил в рот. – А что касается моего ворчания, ты, конечно, прав. Тогда я был молод и мне виделось всё в розовом свете. Да и информации было меньше, чем сегодня. «Голос Америки» глушили, в газетах печатали одно и то же, а по радио передавали лишь об успехах «под руководством партии и правительства». И никто тогда не знал ни о лесных пожарах, ни о затопленных районах, ни об авариях на дорогах и падениях самолётов. Сейчас же сделали крен в другую сторону. Целыми днями только и слышу: упал самолёт, рухнул дом, столкнулись несколько машин, сгорела больница, ликвидировали террориста. И жертвы, жертвы, жертвы...
– Ладно, успокойся. Не стоит больше об этом. А вот и Андрей возвращается.
Андрей сказал, что Юрий наловил с дюжину лещей размером чуть больше ладошки и что берётся сам поджарить их. Говорит, что знает особый способ. Все пальчики оближут.
– Кто он? Что ты о нём знаешь? – спросил Пётр Михайлович.
Андрей смутился. Он о Юрии практически ничего не знал. Хотя и были шапочно знакомы в годы учёбы в университете, но сблизились сравнительно недавно на конференции. Андрея поразили его смелые и неординарные высказывания. Потом встречались пару раз, и всегда он в своих суждениях был резок, невзирая на возраст и статус того, с кем спорил. Его доказательства были аргументированными и основывались на свежих источниках.
– Знаю, что живёт с матерью. Когда разошёлся, квартиру оставил жене и дочери, а та продала её и уехала не то в Новосибирск, не то в Пермь. Преподаёт экономику в университете, не скрывая, что является ярым противником нынешней власти. Считает её недемократичной, тоталитарной, а управленцев – жуликами и ворами. Убеждён, что без взяток, без откатов никакого дела сделать у нас невозможно. Причём воруют, взятки берут все. И те, кто по должности должен бороться с коррупцией, и те, кто громче всех кричит о нравственности и честности.
– В этом он, пожалуй, прав, – с горечью усмехнулся Пётр Михайлович.
Максим Петрович покачал головой.
– Интересный у тебя приятель, только удивляюсь, как с такими убеждениями да ещё с откровенными резкими высказываниями он преподаёт в университете. Не провокатор ли?
– О чём ты говоришь?! Я его знаю со студенческих лет. Он всегда был таким. Человек имеет своё мнение, но пока никаких телодвижений не делает, да и мнение своё высказывает только в споре, не распространяя его в СМИ. Кому он мешает?!
Андрей был удивлён, что у отца возникло такое подозрение.
– И то правда, – поддержал внука Пётр Михайлович.

Юрий Владимирович Миронов родился в Новочеркасске, в семье офицера. Его отец был командиром мотострелкового батальона и с утра до ночи пропадал на службе. Мать когда-то окончила педагогический институт, но не работала ни дня. Сначала жили в Казахстане, потом в Узбекистане. Наконец, мужа перевели в Северо-Кавказский военный округ. К тому времени у них было уже трое детей, и Валентине Васильевне было не до работы в школе. В непростые времена нужно было не только содержать дом в образцовом порядке, доставать, именно доставать, а не покупать в магазине, какие-то продукты, готовить, кормить семью. Обстирывать всех… Да мало ли забот у хозяйки?! Иной раз, уставшая, она говорила мужу, что ей было бы легче работать в шахте, чем воспитывать трёх сорванцов.
Юрий был младшим сыном.
Старший, Иван, пошёл по стопам отца, и теперь служил где-то в Сибири. Средний, Антон, оказался самым успешным. Окончив школу с медалью, поступил в Московский физико-технический институт. После окончания  женился и осел в Подмосковье. Работал в НИИ, приезжал к родным редко.
В 1995 году тяжело заболел отец. Острый панкреатит. Лечился в окружном госпитале. Его прооперировали, но спасти не смогли. В то время Юрий учился в Ростовском университете. После окончания преподавал экономику в машиностроительном институте, женился на девушке, с которой работал, но после рождения дочери через пару лет узнал, что жена встречается с доцентом их кафедры. Юрий не стал выяснять причину того, что уже случилось. Собрал вещи и сказал тоном, не допускающим возражений: «Прощай. Я желаю тебе счастья». После развода переехал к матери. Так с тех пор и жили они вместе. Семидесятилетие Валентины Васильевны отметили в прошлом году. Все заботы по дому Юрий взял на себя: ходил в магазины и на рынок, убирал квартиру. Валентина Васильевна лишь хозяйничала на кухне и очень переживала, что личная жизнь у её любимого сыночка не сложилась.
У Юрия время от времени появлялись женщины. Но всякий раз что-то не складывалось и он расставался без сожалений, был максималистом и не прощал никакой лжи. Ему хотелось встретить ту, которая бы полностью совпала с его представлениями о настоящей женщине – страстной любовнице и верной подруге, к тому же умнице и красавице. Найти такую пока не удавалось, и он уже не надеялся её встретить.
– Я привык к одиночеству, – говорил он матери. – Помнишь, как у Хайяма: «лучше будь один, чем вместе с кем попало».

За обедом все с удовольствием ели жареную рыбу и хвалили кулинарные способности гостя.
– Ты действительно мастер, – сказал Максим Петрович. – Мой приятель, бизнесмен, также считает, что мясо и рыбу должны готовить мужчины. Как-то мы с Марией Егоровной гостили у него, так он нас угощал и шашлыками, и мясом, приготовленным с овощами. А люля я такого больше нигде не ел. Правда, после того посещения у меня целый день печёнка болела, но он в этом не виноват. Не нужно обжираться.
Юрий склонил голову и слушал похвалу с явным удовольствием, а Андрей, взглянув на него, подумал, что он от скромности не умрёт. Честолюбие зашкаливает.
На десерт Любаша предложила компот из свежих фруктов.
После обеда все перешли в гостиную и Андрей включил кондиционер.
– «После сытного обеда по закону Архимеда…» – сказал Пётр Михайлович, и пошёл к себе, как он говорил, «вздремнуть часок».
– А я, пожалуй, пойду на веранду покурить, – сказал Юрий. – Привык, знаете ли, после обеда выкуривать сигаретку. Курю не часто: с утренним кофе, после обеда и после ужина. Три сигареты. Когда-то читал американскую работу, в которой утверждалось, что такое умеренное курение безвредно и только после десяти сигарет экспонента резко растёт и возникает риск заболеть раком лёгкого.
– У тебя аристократические замашки, – заметил Андрей. – В тебе случайно не течёт голубая кровь старинного дворянского рода? Сейчас этого уже никто не скрывает. Один мой знакомый в старые времена бил себя в грудь, доказывая своё пролетарское происхождение и преданность коммунистическим идеям. А сегодня утверждает, что является дворянином и монархистом. И, знаешь ли, в нём всё как-то вдруг изменилось: манера говорить, ходить, общаться с коллегами.
– Нет, – ответил Юрий, – прадед мой воевал в Первой конной, дед командовал ротой в Отечественную и после войны умер от ран. Отец командовал батальоном. Так что все мои предки защищали Отечество. Ладно, я всё же пойду покурю.
Юрий вышел, и в комнате стало тихо. Максим Петрович сидел в кресле, наслаждаясь льющейся из кондиционера прохладой. Мария Егоровна листала глянцевый журнал, Любаша внесла и поставила на стол графин с холодным узваром.
Вернулся Юрий и, продолжая рассказ о своей родословной, уточнил:
– Самое интересное, что все мои предки служили разному Отечеству. Прадед был убеждённым большевиком. Безграмотный и наивный, он мечтал о равенстве и братстве. Его расстреляли в тридцать седьмом. Дед воевал за Родину, за Сталина. Но это уже было совсем другое Отечество, пережившее голодомор и коллективизацию, репрессии и депортации народов. Но кто об этом думал? Защищали Родину от фашизма, не очень понимая, что есть фашизм и чем он отличается от коммунизма. Отец служил советской империи и считал, что мы действительно боремся за мир во всём мире. Но потом были Чехословакия и Польша, Куба и Афганистан… да мало ли! И он перестал обо всём этом думать. Брат тоже служит Отечеству, но и оно уже совсем другое. 
Чтобы сменить тему, Мария Егоровна предложила узвар.
– Выпейте, пока холодный. Как всё-таки жарко. А ведь только начало лета. Что будет в июле, в августе?
В комнату вошёл Пётр Михайлович и сел в своё кресло.
– Не спится? – спросил Максим Петрович.
– Жарко, – коротко ответил старик.
Пётр Михайлович слышал горячую речь Юрия и заинтересовался его высказываниями. Он как-то по-новому взглянул на него, и, ни к кому не обращаясь, произнёс:
– Люди обычно не думают так масштабно. Они говорят о конкретной судьбе человека, семьи. И мне довелось жить в советское время. Правда, культ личности застал, когда был несмышлёнышем. Да и позже не очень интересовался тем, что наверху происходит. Меня больше интересовала медицина. Были, конечно, и недовольные, и даже злобные. На курсах усовершенствования в Львове в общежитии довелось жить рядом с врачом, лютой ненавистью ненавидевшим советскую власть. Он этого и не скрывал. Рассказывал, как до неё было хорошо. А время было голодное, послевоенное. Но что было, и этого нельзя отрицать, так уверенность в завтрашнем дне, в том, что к такому-то числу ты получишь зарплату, а после института тебя направят на работу, где обеспечат жильём. А если в семье появится ребёнок, ему гарантировано место в ясельках и детском садике, в школе, наконец. И, что ни говорите, не было такой преступности, взяточничества.
– Ну да, – усмехнулся Юрий, – всё было, как в кинофильме «Кубанские казаки» или как у Лебедева-Кумача: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек…» Цирк да и только!
– Кстати, эта песня и была написана для кинофильма «Цирк», – заметила Мария Егоровна, обычно не вмешивающаяся в разговоры мужчин.
Встал Максим Петрович и направился к двери.
– Пойду Шарика покормлю. Вот кому жарко в шубе летом бегать. Но привык. Так и люди привыкают ко всему.
В комнате стало тихо. Пётр Михайлович, казалось, задремал в своём кресле. Андрей просматривал журнал «Наша Орбита», а Юрий не знал, куда себя деть. Он не привык ничего не делать. Огляделся. Большая светлая комната с двумя окнами, выходящими на Дон. Диван, два кресла, телевизор, книжные полки, стол посредине комнаты, вокруг которого стулья. Ничего особенного, что бы могло сказать ему о пристрастиях хозяев. Взглянул на корешки книг. Руководства по хирургии, неврологии, психотерапии. Справочники, медицинские журналы… Странно, но художественной литературы  он не заметил. Сколько лет знаком с Андреем, всегда знал, что его отец технарь. Значит этот старик – врач. Подумал: «Интересно, почему Андрей ничего не говорит о своей Жанночке? Неужели снова поссорились?». Он хотел его спросить о ней, но передумал.
Постояв у книжного шкафа, вышел из комнаты и направился посмотреть, как Максим Петрович кормит Шарика. Во дворе ни ветерка. Жара и пожухшая на солнце трава. Будка собаки стояла в тени огромного ореха. Возле неё возился Максим Петрович.
– Чего вы его не пострижёте? – спросил Юрий.
– Кто же лайку стрижёт? – ответил Максим Петрович. Он налил в миску воду, дал сухой корм. – Его бы искупать…
– Так в чём проблема? Принести ведро с водой? – с готовностью предложил Юрий.
– Зачем из ведра? Можно из шланга.
Он прикрепил к колонке шланг и подошёл к Шарику. Тот, почувствовав, что сейчас последуют водные процедуры, хотел было уйти, но Максим Петрович передал шланг Юрию, а сам придержал пса за ошейник.
– Направляй струю ему на голову и спину. Только старайся уберечь уши.
Закончив водные процедуры, Юрий закрыл кран колонки и свернул шланг. Шарик, довольный, отряхивался, обрызгивая всех, но Максим Петрович только смеялся.
– Ну что? Хорошо? А ты, дурачок, не хотел.
Во двор вышел Андрей. Увидев, что Шарика полили из шланга, сказал, что и сам не прочь облиться.
– Так иди под душ.
– Вода в бочке горячая. Уж лучше окунуться в реке. Пойдём? – обратился он к Юрию.
– Можно. Только плавки надену.
Через минуту они уже спускались к берегу.
– Только нырять здесь опасно. Под водой скалы.
– Я думал, что и Жанна приедет, – сказал Юрий, сбегая с пригорка. – Давно её не видел. Как вы с ней?
– Нормально, – нехотя сказал Андрей. – У неё характер папочки: упряма, настырна, себялюбива. Повёрнута на спорте.
– Знаю. Она же занимается плаванием.
– И плаванием тоже. Мужик в юбке.
– В юбке? Ни разу не видел её в платье. Всегда в джинсах и куртке.
– Точно. Платье надевает только в торжественных случаях. Как-то в театр пошли, так и тогда не смог её уговорить надеть платье. И в школу ходит в брючном костюме. Не понимает: школа же!
– Тебе грех жаловаться. Она и в джинсах неотразима.
Юрий снял спортивные брюки и полез в воду. За ним последовал и Андрей.
– Ты мне так и не ответил, почему её нет. Надеюсь, вы не поссорились?
– Не поссорились. Должна вечером приехать.
Андрею был неприятен этот разговор, и он поплыл от берега. Юрий окунулся, потом, стоя в воде, ждал, когда вернётся Андрей.

Вечером, как и говорил Андрей, к дому бесшумно подъехала маленькая красная машина, из которой вышла Жанна. В шортах и светлой тенниске, она выглядела очень привлекательно. Короткая стрижка «под мальчика», большие искрящиеся чёрные глаза и родинка на левой щеке, словно специально нарисованная в косметическом салоне. На её лице всегда сияла улыбка.
– Привет, мальчики! Здравствуйте все! Вот и я. Ну и жара! С вашего позволения я для начала пойду окунусь.
Не оглядываясь, она легко сбежала по лесенке к берегу, сняла шорты и тенниску и осталась в купальнике. Осторожно вошла в воду, зная, что у берега большие подводные камни, прошла на глубину и поплыла. Андрей и Юрий с веранды наблюдали за тем, как красиво она плывёт.

Жанна была младше Андрея на семь лет. В свои двадцать девять успела поработать лаборантом в школе, заочно окончить университет и теперь преподавала литературу в той же школе, в которой училась. С Андреем познакомилась в Публичной библиотеке, где поэты читали свои стихи. Её поразили меткие характеристики, которые он давал выступающим. Они в зале сидели рядом, и за пару часов, пока звучали стихи, поняла: этот парень – «наш человек»!
Потом были совместные гуляния, походы в филармонию и молодёжный театр, разговоры о высоком искусстве и игры в литературного балду, встреча Нового года. Через месяц решили попробовать пожить вместе. У Жанны была однокомнатная квартира в многоэтажном доме в Северном микрорайоне. Но после того как жулики залезли в её машину, сняли радиоприёмник и разбили переднее стекло, решили переехать в отчий дом, где их ждала прекрасная светлая комната на втором этаже.
Жанна понравилась родственникам Андрея. Работала много и была счастлива, что ей не приходилось возиться с обедами на кухне. Уезжала на работу рано, приезжала поздно, но при этом всегда была легка и весела.
Так прошли три года. Ни Андрей, ни Жанна не говорили о том, чтобы как-то узаконить их отношения, считая это ненужным пережитком и формальностью. Жанна говорила, что ни за что на свете не наденет свадебного платья, не будет носить обручального кольца. Она никогда не пользовалась косметикой, не любила ни бус, ни серёжек. При этом была удивительно мила и, где бы ни появлялись они с Андреем, пользовалась вниманием у мужчин, с удовольствием принимала ухаживания, позволяла лёгкий флирт, двусмысленные поучительные истории и шутки, но при этом была верна Андрею и по-настоящему его любила.
Темпераментная, она являлась лидером, но доминировала, не унижая мужского достоинства Андрея и делая вид, что всегда ведома и что главой в их семье является он.

Поднявшись к дому, Жанна зашла в комнату и через минуту вышла уже переодетая. Прошла на веранду, где собрались все обитатели дома.
– Чем ты, Жанночка, сейчас занята, ведь в школе каникулы? – спросила Мария Егоровна.
– Отпуск у меня с первого июля. А пока работы в школе много. Какие планы на вечер?
– Никаких, – откликнулся Юрий, хотя Жанна обращалась не к нему. – Идти здесь некуда, да и незачем. На десерт после ужина у нас будет общение! Что может быть прекраснее?  Помните, как писал Шекспир?

           И пусть рассказы о чужих печалях
           Научат нас забыть свою печаль.

Юрий знал, что Жанна преподаёт в школе литературу, и не прочь был блеснуть знанием поэзии. Когда-то и сам пробовал писать, но потом, убедившись, что до настоящей поэзии ему как до Солнца, бросил марать бумагу, но читал стихи с удовольствием и знал наизусть произведения многих поэтов.
Жанна сразу напряглась. Она не была намерена принимать флирт этого тщедушного «долгоносика», недолюбливала Юрия за его стремление быть не таким, как все. Ей не нравилось, что он считает своё мнение самым верным, а его реплики граничат с грубостью и хамством, что для него не существовало авторитетов. Ей казалось, что кроме себя он никого не слышит и не уважает.
Не отвечая ему, Жанна поинтересовалась самочувствием Петра Михайловича, потом прошла на кухню и поздоровалась с Любашей.
– Что у нас на ужин? – спросила она.
– Пётр Михайлович, как обычно, будет творожок со сметаной и кефир. Есть кисель, чай с булочками… а что бы ты хотела?
– Знаю, что вечером нельзя переедать, но я целый день ничего не ела. Сделай мне, пожалуйста, яичницу, и пусть все они идут к дьяволу со своими диетами!
Она вышла на веранду и посмотрела на Андрея. Он был чем-то огорчён. Жанна подошла к нему и тихо спросила:
– Андрюша, что случилось? Ты чем-то недоволен?
– Нет. Тебе показалось. Как у вас решился вопрос с поездкой в Петербург?
– Собирают деньги. Не все родители могут выложить немалую сумму. Билеты на поезд, гостиница, питание. С ними едут два преподавателя. Так что им ещё собирать и собирать. Но, слава Богу, я не еду! А ты как?
– Нормально. Для меня выходные хуже рабочих дней. Терпеть не могу, когда не знаешь, куда себя деть. Мне бы позаниматься, но чёрт дёрнул пригласить к нам Юрия. Вот теперь вынужден составлять ему компанию.
– Бог с ним. Как у тебя на работе? Ты же хотел в библиотеке поработать.
– Хотел. Считай, устроил себе незапланированный отдых.
Петру Михайловичу нравилась Жанна. Её жизнерадостность и улыбчивость, как ему казалось, наполняют дом праздником. При этом не понимал, почему они с внуком до сих пор не оформят свои отношения. «Мир сошёл с ума! – думал он. – У нас не было принято, чтобы девушка жила с парнем до замужества. Это и есть тлетворное влияние Запада».
Максим Петрович читал газету. Потом отложил её в сторону, говоря, что всё возвращается на круги своя. Вертикаль власти, цензура, наблюдение за всеми, подглядывание, подслушивание… И никакого позитива. Пожары, наводнения, убийства, террористические акты.
– Вот-вот, – кивнул Пётр Михайлович. – А потом говорят о росте неврозов и гипертоний, инсультов и инфарктов. С другой стороны, как же иначе руководить огромной страной? Столько республик, национальных округов. И все хотят «самостийности».
– Ну, конечно, – вклинился в разговор Юрий. – Нам только Сталина и не хватает!
Пётр Михайлович на какое-то время замолчал, подумав, стоит ли реагировать на этот выпад, но потом произнёс с укором:
– Не стоит всё прошлое мазать чёрной краской. Было что-то и хорошее.
– Единственно, что у вас было хорошим, так это молодость! – резко заявил Юрий. – А ещё был ГУЛАГ, миллионы невинно убиенных и замученных. Цвет народа уничтожили или выгнали из страны.
– Но, по теории вероятности, было же и что-то положительное, – возразил Пётр Михайлович. – Я помню, что и в мою молодость некоторые умники мечтали о свержении коммунистической диктатуры и создании многопартийной системы в условиях демократии. Сегодня мы имеем то, о чём они мечтали. И что? Мы приобрели власть? Стало легче жить? У нас стало больше порядка? Искоренили взятки? Или суды стали справедливыми? Как была у нас непотребная власть, телефонное право, издевательства бюрократов, так всё и осталось!
Юрий не ожидал такого эмоционального ответа от старого врача, но, почувствовав, что предстоит интересный спор, напрягся. Это была его стихия, и здесь он чувствовал себя как рыба в воде. Недаром много лет кроме экономики профессионально занимался политологией.
А Пётр Михайлович между тем продолжал:
– Нельзя огульно чернить прошлое. Было в нём что-то и хорошее. Вы не можете отрицать, что именно тогда было создано крупное механизированное сельское хозяйство, народ победил фашизм, страна из аграрной превратилась в мощную индустриальную и ядерную державу.
– Вы, вероятно, забыли, каких всё это стоило жертв. Забыли голодомор тридцать второго и тридцать третьего годов. И про тоталитарный режим, и про холодную войну. Нам посчастливилось: мы всё это знаем из книжек. Да и вы застали сталинизм лишь в самом конце жизни тирана.
– Я вовсе не сторонник Сталина, – сказал Пётр Михайлович. – И не о нём речь. Но было же что-то хорошее и раньше. Что-то сочиняли, строили, изобретали… Нельзя отрицать очевидное: в школах наших, в институтах получали приличное образование. Сегодня не готовят профессиональных рабочих. Нет ремесленных училищ, и на заводах классный токарь в большой цене. Некому работать. Да и квалифицированных инженеров немного. Впрочем, что об этом говорить? Спорить можно тогда, когда оппонент тебя слышит. Вы, молодые, сегодня владеете большей информацией, чем имели её мы. У вас сегодня компьютеры и Интернет. Вы свободно можете ездить в другие страны. Всё так. Но разве это может перечеркнуть то, что было сделано народом в те страшные годы?! Вы просто этого не хотите видеть, понять, что и тогда жили достойные люди. И они что-то делали, о чём-то мечтали. Для вас всё, что было тогда, – плохо, и его нужно поскорее забыть! Вам бы разрушить всё до основания и строить свой мир на пепелище. Это мы уже проходили. Так может рассуждать человек, не понимающий ни истории, ни происходящего сегодня. А мне говорили, что вы экономист, политолог. Странно…
Пётр Михайлович вдруг подумал, что уж очень резко отчитал этого молодого человека. Как-никак, а он в их доме гость. Но не успел додумать до конца, как ему загладить свою резкость, как призывно раздался рингтон его мобильного телефона.
– Слушаю. Колесов… – Пётр Михайлович вдруг оживился, радостно заулыбался, спрашивал что-то, уточнял, потом положил телефон в карман и посмотрел на сына.
– Геннадий завтра прилетает! Летит в Краснодар на защиту диссертации своего ученика и решил нас навестить. В  Ростове будет в шесть утра.
Максим Петрович скептически ухмыльнулся.
– Странно, что вспомнил о нас. Никогда не поверю, что ему просто захотелось нас повидать. Слышал, у него какие-то неприятности в институте. Может, и правда, с небес опустился на землю нашу грешную.
– Зачем ты так? – с укором сказал Пётр Михайлович. – Он к нам всегда тепло относился, хоть и виделись редко. Что ни говори, а у него забот  полон рот. Академик, профессор, директор НИИ. Дочь в Питере живёт. Привык к одиночеству. Всё это можно понять, лишь ощутив на своей шкуре.
– И остался он один как перст, – ехидно заметила Мария Егоровна. – О чём вы говорите, папа?! Он всю жизнь свою жену не замечал. Баб у него было – не сосчитать. Лариса же была только ширмой. Потому так рано и ушла. Ведь ей не было и шестидесяти!
– А ему сколько? – спросил Максим Петрович.
– В прошлом году шестьдесят пять отмечали.
– Правда, тебя на торжество не пригласил, – продолжал злорадствовать Максим Петрович.
– Разве не помнишь, я тогда лежал в больнице. Не до торжеств было.
– Хватит вам спорить, – прервал всех Андрей. – Встречать поеду я. Видел его давно, но, думаю, узнаю.
– Не узнать его невозможно, – улыбнулась Мария Егоровна. – Такого, пожалуй, во всей Москве не сыщешь. Он  франт. Непременно будет в сверхмодном костюме от Джорджо Армани или Джанни Версаче, а в руках будет небольшой чемодан из натуральной кожи на колёсиках. Не исключено, что его будет сопровождать какая-нибудь эффектная девица лет тридцати. Мужиков в таком возрасте привлекают молодые белокурые стервы.
Пётр Михайлович был огорчён тем, что дети так откровенно недолюбливают его двоюродного брата. Правда, особых родственных чувств и у него не было. Но хорошо помнил его с юности, когда гостил у тёти в Москве. Холёный, светловолосый, с голубыми глазами и ямочкой на подбородке, он привык считать себя красавцем и интеллектуалом. Школу окончил с хорошим аттестатом, поступил в медицинский институт. Потом на какое-то время он потерял его из вида. Своих проблем было по горло. Потом Геннадий словно вынырнул из воды, когда защитил докторскую. Был чуть ли не самым молодым доктором наук в медицине. Изредка встречались. Ему попадались в медицинских журналах его научные статьи, и он признал, что Геннадий действительно интересный человек. Правда, работал он в другой области медицины, но в его статьях находил что-то полезное и для себя. А лет десять назад его назначили директором научно-исследовательского института травматологии и ортопедии, он стал академиком Академии медицинских наук. В этот период они редко виделись. У него ушла из жизни жена, и ему было не до него.
Вспомнились чьи-то слова: «Родство определяют не по крови…». Геннадий старался дистанцироваться от родственников. Общались редко. Обменивались поздравлениями на праздники. И вот неожиданно он позвонил. Ну, что ж. Хорошо, что решил навестить. Мог в Краснодар из Москвы лететь прямым рейсом, но решил повидаться с роднёй. Неплохой симптом. А может, действительно, что-то произошло? Чего гадать? Встретимся и узнаем…
Вечером жара сменилась приятной прохладой. Дружный хор кузнечиков и цикад, звуки проходящих по Дону барж – всё здесь нравилось Андрею и Жанне. Они сидели на веранде и слушали эту музыку ночи. Юрий курил и о чём-то напряжённо думал.
– Как здесь хорошо! – воскликнула Жанна, прислушиваясь к тишине. – Счастлив тот, кто способен слышать эту музыку летнего вечера.
– А у меня, – сказал Андрей, – эти вечерние звуки рождают воспоминания. Светлые звуки, светлые образы…
– Вот-вот, – улыбнулась и с любовью взглянула на него Жанна, – словно эхо улыбок, звон смеха…
– А вы знаете, что у кузнечиков уши находятся на ногах? – спросил Юрий. – Мне этот звон и писк напоминает известный романс.
И он тихо запел, стараясь не переврать мелодию:

Вечерний звон, вечерний звон!
Как много дум наводит он
О юных днях в краю родном,
Где я любил, где отчий дом…
          
Жанна с удивлением взглянула на Юрия. Он представлялся ей сухарём и циником, и вдруг этот романс Алябьева. «Может, я не права и он не такой уж сухарь?», – подумала она. Юрий резко прервал пение и обратился к Андрею:
– Давно хотел тебя спросить: откуда у тебя такой кроссовер? Ты зарплату в долларах получаешь?
– В рублях. Два года собирал, да и родители скинулись. Собирали мне на квартиру, а после того как мы с Жанной переехали сюда, в ней отпала необходимость. Взяток не беру, так что – чист перед законом.
– И я не беру, потому что никто не даёт, – сказал Юрий. – К сожалению, у меня нет таких родственников, которые могли бы что-то подкинуть, да и алименты ежемесячно отстёгиваю. Но не жалуюсь. Машина – средство передвижения, а не роскошь. А кроссовер твой впечатляет. Завидую белой завистью.
На веранду вышла Мария Егоровна и пригласила всех на ужин. За большим овальным столом здесь каждый имел своё место. Его недавно купил Максим Петрович в огромном супермаркете специально для таких «семейных посиделок». Обычно Пётр Михайлович сидел в торце. Справа – Максим Петрович с Марией Егоровной. Слева –  Любаша. На этом настоял Пётр Михайлович, говоря, что она сейчас у них «хозяюшка». Напротив сидела молодёжь: Андрей с Жанной и гость. На блюде уже лежали ещё горячие, источающие приятный запах тонкие блины. Здесь же стояла вазочка со сметаной, творог, варенье из малины. Любаша разливала вечерний чай, заваренный каким-то особым способом, предлагая, кто что желает, творог со сметаной и с вареньем.
Говорили о Геннадии Леонидовиче Свирском.
– Не очень представляю, – сказал Андрей, – как за один год можно написать полсотни научных работ, ежегодно выпускать по монографии, а ещё руководить огромным коллективом, лечить больных, заниматься общественной деятельностью.
– Ты  психолог, поэтому не понимаешь, – откликнулся Юрий. – На него работал весь институт. Выполнил сотрудник работу, оформил в статью. Но чтобы её приняли в журнал, подписывает и его, и не куда-нибудь, а на первое место. Технология стара как мир. И, как правило, цена таким работам – грош. Так он может написать не одну монографию. А если он у власти – фактически обеспечивает ученику не только учёную степень, но и должность. А это уже…
– Это уже, – подхватила Жанна, – пахнет плохо. Так он окружал себя людьми, зависящими от него. Но эта зависимость иногда перерастает в ненависть. Такое я видела и в школе. Прежняя директриса продвигала одну рыжую бестию. Та стала завучем по работе с детьми начальных классов, представляла школу на всяких седалищах в районе, в городе, когда директрисе самой было лень туда ходить. И наступил момент, когда та почувствовала себя настолько уверенно, что, изловчившись, подставила ножку той, которая её продвигала. Старую директрису обвинили во взятках, в нецелевом использовании средств, сняли с работы, и ей стоило немалых денег, чтобы не оказаться в тюрьме. Теперь у нас директрисой та самая хищница, но к себе никого не приближает. Завела драконовские порядки, и я уже всерьёз подумываю, куда бы слинять. Но пока не определилась.
– Всё, что вы говорите, может быть и так. Но может быть и совсем не так, – сказал Пётр Михайлович, с интересом слушавший молодых. – Иногда лишь одна идея значит много больше, чем скрупулёзные подсчёты показателей. Геннадий мог сотруднику дать её и тогда вполне законно возглавлять список авторов. Вы напрасно так негативно настроены. Я его знаю не очень хорошо, но в чём уверен совершенно, так в том, что он совсем не глуп и много работает. А круглым бывает только дурак. Он совсем не дурак, имеет рельефное лицо. Он как наша жизнь: в полосочку.
– К тому же, – добавил Максим Петрович, – Геннадий – увлекающаяся натура, коллекционер, знаток старины, прекрасно понимающий искусство. Помню, несколько лет назад  я видел его коллекцию старинных часов, икон, книг, картин. Поверьте, это впечатляет. И чтобы её собрать, нужны большие знания, настоящее увлечение.
– Но самое главное, конечно, – сказала Жанна, отставив свою чашку в сторону, – нужно иметь большие, очень большие средства.
– А их у него немало, – бросил Юрий, подхватив вилкой из большой стопки на блюде блин. – Это я вам как экономист говорю. – Он положил на блин ложечку сметаны, свернул его трубочкой и с удовольствием отправил в рот. Потом продолжил: – Но ни одна зарплата, даже академическая, не позволит такие увлечения.
– А как же коллекционируют люди картины, как Виктор Вексельберг выкупил у американского газетного магната целую серию ювелирных яиц Карла Фаберже? – спросила Мария Егоровна.
Юрий взглянул на неё, словно первый раз увидел.
– Настоящие коллекции собираются на протяжении поколений. К тому же Вексельберг – бизнесмен, миллиардер, а не академик. Его возможности несравнимы с зарплатой академика или даже директора института.
– Всё, что вы здесь говорили о моём брате, – тихо сказал Пётр Михайлович, – только малая часть правды. Мы многого не знаем. Человек – весьма сложная система. Я много лет живу на свете, но ещё не видел того, о ком можно сказать только хорошее или только плохое. И тебе, Андрюша, как психологу, это должно быть хорошо известно.
– Но мы же не анализировали его деятельность, – оправдывался Андрей. – Просто заговорили о нём как личности. Каждый высказывал то, что думает.
– Обычный трёп, – добавил Юрий. – К тому же о чём говорить? Политические диспуты всем надоели. Например, вчера снова газеты писали о лидере оппозиции Алексее Навальном. По моему глубокому убеждению, верить ему могут только неисправимые оптимисты.
– В нашей стране, – подхватил тему Андрей, – «лагерная болезнь». От длительного пребывания во враждебной, агрессивной, пропитанной насилием среде психика деформируется и у человека развивается своеобразная мания преследования.
– А мне кажется, что он – робот и ещё не известно, чего хочет. Он легко может переметнуться на другую сторону, – сказал Максим Петрович.
– То, что сегодня творится у нас в стране, не позволяет утверждать, что хуже: легализация однополых браков, коррупция и чиновничий беспредел, неработающие законы или что-то ещё. Кажется, что всё это приближает нас к чему-то неизбежному, к социальному взрыву, падению в пропасть, – неожиданно произнесла Мария Егоровна, обычно демонстративно дистанцировавшаяся от подобных разговоров.
– Поэтому нужно жить по принципу: «делай что должно, и будь что будет», – резюмировал Пётр Михайлович.
– Точно! Мы как на войне. Но надеемся, что выживем, – сказала Жанна. – А система, рано или поздно, сама собой станет гуманней и совершенней.
– Блажен, кто верует, – скептически заметил Юрий. – Но, «жаль, в эту пору прекрасную жить не придётся ни мне, ни тебе».
В это время вдруг громко залаял Шарик. Максим Петрович вышел из дома и, открыв дверь, увидел еле стоящего на ногах соседа, живущего через три дома от них.
– Тебе чего, Семёныч?
– Дохтур дома? – спросил он, держась за стену забора.
– Дома. Где ж ему быть? 
Вдруг старик заплакал и стал сквозь слёзы что-то бормотать. Его слова было трудно разобрать.
– Моя Фенечка помирает, – с трудом разобрал Максим Петрович. – Пусть Михалыч поглядит. Жалко больно.
– Да что ж он сделает? Скорую вызвали?
– Позвонил. Говорят, что карета на вызове не то в Заплавах, не то в Бессергеневке. Как вернётся, обещали прислать. Она не дождётся. Я и батюшку позвал…
Максим Петрович позвал отца. Тот долго не расспрашивал, что случилось, надел туфли, взял свой старенький саквояж, в котором у него уложено всё необходимое для первой медицинской помощи, и в сопровождении плачущего в голос соседа пошёл к его дому.
В большой полупустой комнате на железной кровати лежала худая старушка. Она никак не реагировала на приход врача. Измождённые руки её были покрыты сетью выступающих вен. Она тяжело дышала, хватая ртом воздух. В комнате было темновато. Возле неё стоял местный батюшка и негромко читал молитву. Увидев Петра Михайловича, прекратил молиться и тихо произнёс:
– Когда-то на земле был рай! А нынче ад! Нынешнее падение человека пострашнее первого падения человека. Земля стала адом более чем сам ад? А всё потому, что люди изгоняют Христа из своей души. – Для большей убедительности он взял в руки большой крест, висящий на животе, и продолжил: – Сегодня не звери, а люди терновым венцом украсили Бога! Любой наш грех – сильная мука для Него. 
– Что же делать, батюшка? – сквозь слёзы спросил старик.
– Терпением побеждай мучителей, подобно Господу. Отвечай за зло добром, борись и молись! Это путь, который нам проложил Господь Иисус.
Пётр Михайлович открыл окно. В комнате стоял тяжёлый запах горелых свечей. Чувствовалось, что её давно не проветривали. Под потолком тускло светила загаженная мухами лампочка, но он знал, что старушка почти слепа и ей свет не нужен. Это были одинокие старики. Взрослые дети жили в городе и редко их навещали.
Потом он из саквояжа достал тонометр и фонендоскоп, измерил кровяное давление, послушал сердце. Старушка практически никак не реагировала, можно было подумать, что сознание её покинуло. Почему-то подумал: ей сейчас всё равно, что творится вокруг, что сейчас она в своём прошлом, когда была молодой, здоровой и сильной. 
Пётр Михайлович попытался повернуть старушку на бок, чтобы прослушать лёгкие, но сил у него не хватило, и ему помог её муж. «Сердечная слабость. Что он может сделать?». Спросил:
– У вас какие-нибудь лекарства в доме есть?
Старик принёс картонную коробку с таблетками. Срок годности их давно истёк. Но делать нечего, отыскал в коробке нитроглицерин и, открыв старушке рот, вложил таблетку под язык. Потом наложил венозные жгуты на ноги. Достал из саквояжа стерильный двадцатиграммовый шприц и из локтевой вены набрал в него кровь. Кровь вылил в тазик. Так он повторял несколько раз. Нужно было разгрузить сердце.
Священник тихо читал молитву и усиленно крестился.
Дыхание старушки стало ровнее.
– Нужно ждать скорую. У них и кислород есть, и лекарства всякие, – сказал Пётр Михайлович, вставая.
Старушка открыла глаза, посмотрела на доктора, и благодарно улыбнулась.
Через час приехала скорая и увезла её в больницу.
Когда Пётр Михайлович вернулся, его никто ни о чём не спрашивал. Все привыкли к тому, что хуторяне обращались к старому доктору и он никому не отказывал в помощи.
Любаша убирала со стола посуду. Ей помогала Мария Егоровна, а Максим Петрович предложил пойти на веранду. Никто не возражал. Здесь было так хорошо, что никто не хотел разговором спугнуть эту чарующую тишину позднего вечера. Все наслаждались вечерней прохладой.
– Последние события показали, – продолжал начатый разговор Андрей, – что народ готов защищать свои идеалы. Масштабные фальсификации на выборах – повод для массовых протестов, которые могут оказаться значительнее декабрьских одиннадцатого года. Это дестабилизирует режим, и никто не может предсказать, что произойдёт, если народ поднимется против него.
Его поддержал Юрий:
– Русский бунт страшен своей непредсказуемостью. Но вот парадокс: недавно читал сводку Левада-Центра. Семьдесят восемь процентов россиян считают, что живут в окружении врагов, причём с девяностых годов этот показатель неуклонно растёт.
– Это чистой воды манипуляция народным сознанием, – высказал своё мнение Андрей. – Власть должна объяснить, почему у нас не хватает ни на что денег. Ты думаешь, для чего на бывшего министра обороны всё же завели уголовное дело?
– Но предоставили ему высокую должность, – заметила Жанна. –Может, хватит о политике? Как собираетесь, только о ней и говорите. По телику, в газетах и журналах, в литературе и музыке только об этом. Недавно мой коллега, педагог-математик, что называется, от Бога, Борис Ильич Вольфсон подарил мне сборник своих стихов. Вот послушайте его подражание Блоку. Это точно про нас.
Жанна вынула из сумочки книгу и прочла: 

Ночь. Кухня. Самиздат. Свобода –
по радио – сквозь треск помех.
Продлится всё не больше года.
Потом случится смена вех.

Прекрасные, на мой взгляд, стихи. 
Но мужчины не отреагировали на её слова о качестве стихов. Андрей уловил в них другое:
– «Продлится всё не больше года...». Поэты часто пишут провидческие стихи. А этот ещё и математик... В воздухе действительно запахло бурей.  Вот, должно быть, почему завели на нашего доблестного Табуреткина дело. Чтобы успокоить народ. За гораздо меньшие провинности иных осуждают на большие сроки, но его не трогают. Почему?
Вопрос повис в воздухе. Всем было понятно почему, и просто не хотели об этом говорить.

Часов в одиннадцать вечера Пётр Михайлович встал и, пожелав всем спокойной ночи, направился в свою комнату, напомнив Андрею, что ему завтра утром встречать Геннадия.
Потом ушли к себе Максим Петрович и Мария Егоровна. На веранде осталась молодёжь.
– Хорошие у тебя старики, – сказал Юрий, закуривая сигарету. – Твои предки, как я понимаю, работают в «Ростовгражданпроекте»? Сейчас у них должно быть много работы. Город за последние годы преобразился, да и частное строительство…
– Ты прав. Работы у них много. Есть и частные заказы. Отец ушёл из проектного института и зарегистрировал свою архитектурную мастерскую, получил лицензию, выполняет проекты для частных заказчиков, а мама продолжает работать в институте. Видим их только по выходным.
– А у тебя, Жанночка, как дела в школе?
– В школе сумасшедший дом. Деточки-акселераты иной раз такое творят…
– Могут и изнасиловать, – улыбнулся Юрий. – Ты там осторожнее.
– Думаешь, почему вот уже два года занимаюсь самбо? Но до этого не доходило. Хотя нашу историчку действительно после школьного вечера прижали в коридоре, когда никого не было. Требовали, чтобы она исправила оценки, грозили неприятностями. А вот мат от них слышу постоянно. Школа наша для плебеев. Богатые своих определяют в элитные. А у нас на уроки могут и с бутылкой прийти. Чего только не было. Но меня Бог миловал.
– И что она?
– Кто?
– Да историчка ваша.
– Ничего. По телефону теперь вызывает мужа, чтобы он её провожал домой.
– Понятно, – сказал Юрий и потушил окурок в пепельнице. – Пожалуй, вам, всё же пора идти отдыхать. Завтра не проснёшься.
– Тебе постелили в комнате для гостей, она напротив нашей.
– Вы идите, а я побалдею ещё немного от этого воздуха. У нас в городском каменном лесу рядом с проспектом, по которому идут нескончаемым потоком машины, о таком можно только мечтать.

               9 июня 2013 года. Воскресенье.

Рано утром Андрей поехал встречать Геннадия Леонидовича. Ему было интересно познакомиться с родственником, вызывающим у всех такие противоречивые впечатления. Одни его возносили до небес, считая талантливым учёным и организатором, другие говорили, что он карьерист, не выдержавший испытания медными трубами. Видел его лет пятнадцать назад. Летом, когда в прошлом году приезжал в Москву, он путешествовал  по Европе. Андрей даже не очень представлял его себе, но безоговорочно доверял матери. Она была человеком трезвым и прекрасно знала природу таких людей. Франт, щёголь, высокомерный индюк, считающий себя центром Вселенной, – этот образ сложился у него после вчерашних разговоров, и теперь Андрей подошёл к выходу в город, через который проходили прилетевшие пассажиры, и стал терпеливо ждать человека именно такого типажа, наблюдая попутно за встречающими. Наконец, объявили, что произвёл посадку аэробус А-319, следующий рейсом 5310 из Москвы.
Открылись двери, и встречающие ринулись навстречу прилетевшим. Андрей стоял в сторонке на возвышении и внимательно вглядывался в пассажиров, совершенно уверенный в том, что его мать не ошиблась. И действительно, последним в здание аэровокзала вошёл мужчина среднего роста. Чуть наклонив голову набок, он шёл, уверенный в том, что его встретят. Андрей подумал, что мать откуда-то знала, как он будет выглядеть. Белый лёгкий костюм, бежевая сорочка и коричневый с блёстками галстук. Светлые туфли. В свои шестьдесят пять он выглядел значительно моложе. Очки в золотой оправе. Правильной формы нос, тонкие губы и начавшие седеть у висков светлые волосы. Небольшая дорожная сумка в руках. Андрей был уверен, что это и есть его родственник.
– Дядя Гена, я здесь!
Андрей шагнул навстречу и вдруг увидел несколько разочарованную улыбку.
– Ты – Андрей? А где папа?
– Все ждут вас дома.
– Хорошо! Рад видеть. Помню тебя совсем малышом. Как время бежит.
Обычно это говорят, когда нечего сказать.
Они прошли к машине, и видно было, как гость, удовлетворённо взглянув на неё, несколько потеплел.
– Прекрасная машина. Ты кем работаешь?
– Преподавателем в университете.
– И что преподаёшь?
– Социальную психологию.
– Очень интересно. А как твои родители, как дед? Сколько ему уже?
– Восемьдесят.
– Ну да, восемьдесят. Как же я забыл?
Андрей вёл машину осторожно. На выезде из города шоссе было загружено.
– Далеко?
– Тридцать километров.
– Стыдно, но я ни разу у вас не был. Что нового у родителей? Они, кажется, работают в проектном институте?
Так они ехали и говорили ни о чём. Впрочем, что у них было общего? Странно, что этот дядя Гена вспомнил о них. Говорят, к старости обостряются родственные чувства. Или действительно что-то произошло и у него депрессуха? По нему не скажешь. Создаёт впечатление человека, знающего себе цену и не понимающего, что у него уже всё позади.
Без четверти семь они подъехали к воротам дома. Гость внимательно взглянул на высокий забор, украшенный фигурной кладкой, на дом и удовлетворённо хмыкнул.
– А домик-то ничего. И архитектура нестандартная. Родители, наверное, проектировали?
– Родители, кто же ещё.
Андрей позвонил. Первым на звонок откликнулся Шарик. Он лениво залаял, нехотя выполняя свою собачью обязанность. Потом на крыльцо вышел Максим Петрович. Обнявшись с Геннадием, пригласил его пройти на веранду, говоря, что сейчас протрубит побудку.
Геннадий Леонидович сел в кресло, оглянулся по сторонам и вдруг увидел рядом реку. Серая гладь воды, казалось, была неподвижна. Слышалось громкое кваканье лягушек. Лёгкий ветерок шелестел листьями деревьев, и утренняя прохлада приятно бодрила.
– О, так вы рядом с Доном! Это здорово, ей-Богу, здорово! Нам такое и не снилось. Макс, расскажи, как вы тут живёте?
– Нормально живём. У нас изменений мало. Работа – дом.
– А работа-то есть?
– Есть. Люди строятся, а для строительства требуются проекты. Да и город растёт вверх. Сейчас многие улицы не узнаешь. Впрочем, не знаю, когда ты был в Ростове. А как у тебя?
– Устал, да и сердечко стало пошаливать, вот я и бросил директорство. Поставил на своё место ученика. Но он оказался таким подлецом, каких свет не видел. Вот и получается: столько лет работал как каторжный, укреплял базу, покупал дорогостоящую аппаратуру, и все, оказалось, делал для этой сволочи. Знаешь, как говорится: прежде чем делать кому-то добро, подумай, какой пакостью тебе ответят.
– Ладно. Если хочешь, можешь пойти в душ освежиться. Днём у нас жарко. Искупаемся в реке. Ты посиди, а я потороплю всех. Пора вставать, петушок пропел давно.
Максим Петрович поднялся на второй этаж и принялся всех будить. Встала и Любаша, поздоровавшись, прошла в ванную, а потом юркнула на кухню и загремела посудой.
Вскоре все встали и собрались в гостиной.
Пётр Михайлович тепло обнял Геннадия, говоря:
– Хорошо смотришься. Только в глазах какая-то грусть. Случилось что?
– С полгода назад ушёл с директорства. Пока руководил, все улыбались, заискивали, даже боялись. Как ушёл, вдруг оказалось столько сволочей… Чему здесь радоваться?
– Так часто бывает. Но не будем о грустном. Ты что пьёшь: водочку, коньяк?
– Рюмочку коньяка за встречу выпью, пожалуй, с удовольствием. Но больше не могу. У меня ещё встреча с одной ученицей намечена. Скоро у неё защита докторской.
– Кто такая? Я её знаю?
– Ты же давно отошёл от дел да и вряд ли связан с травматологами. Жена банкира, заведует отделением в больнице скорой помощи. И оперирует неплохо.
– Так пригласи её к нам. Совместим полезное с приятным, а то у меня уж очень однообразно и тоскливо проходят дни. Да и не помешает нам заиметь знакомого травматолога. С возрастом кости становятся ломкими…
Геннадий Леонидович удовлетворённо кивнул.
– За разрешение встретиться с нею у вас – спасибо. Нам понадобится минут двадцать, а потом я полностью буду в вашем распоряжении. Самолёт в двадцать три часа, так что успеем и поговорить, и выпить. Какой у вас адрес?
Пётр Михайлович назвал адрес, и Геннадий Леонидович позвонил ученице, пригласив её в дом своих родственников.

Геннадий Леонидович Свирский ещё недавно чувствовал себя совсем иначе. Директор московского НИИ травматологии и ортопедии, он был окружён почётом и уважением. Многие обращались к нему за помощью. Он закрепил своё положение, добавив к регалиям звучное: действительный член Академии медицинских наук. Это, конечно, ему стоило немало, но понимал, что стал не только непотопляемым, но и неприкасаемым. Сравнительно молодой вдовец, он имел большой набор молодых сотрудниц, охотно удовлетворявших его желания. С одними быстро прекращал связь, с другими поддерживал её сравнительно долго, но всем, с кем общался, обеспечивал успешное продвижение по карьерной лестнице. Кто-то с его помощью становился кандидатом или заведующим отделом института, получал звание Заслуженного врача. Кому-то покупал квартиры, но так и оставался один. Говорил, что не создан для семейной жизни. Институт считал и своим домом, и своей семьёй.
При наличии «своего» учёного Совета, имеющего право принимать к защите кандидатские и докторские диссертации в его институте все очень скоро «остепенились». Это, конечно, каждому чего-то стоило: кто-то должен был привезти на строящийся корпус несколько машин кирпича или цемента, кто-то – оплатить счёт на краску, тротуарную плитку, металлопластиковые окна… Мало ли в чём нуждался институт! 
Но откуда у врача такие деньги? В институте широко практиковались поборы, продажа дорогих лекарств. Госпитализировались только те, кто был согласен оплатить лечение. Врачи постепенно разучились сопереживать, равнодушно смотрели на страдания людей. Сотрудников института интересовала лишь их платёжеспособность. Это развратило медиков настолько, что они забыли не только клятву Гиппократа, но и обыкновенную мораль.
Ни на строительство новых корпусов, ни на что другое министерство не выделяло денег. Это не смущало инициативного и смелого руководителя НИИ. У него был неисчерпаемый источник – пациенты. Понимая, что брать взятки опасно, он заставлял это делать своих подчинённых. Каждый руководитель отдела должен был ежемесячно приносить ему немалую сумму. Те в свою очередь собирали оброк с рядовых врачей. Директора не интересовало, как они это будут делать, но беда тому, кто не выполнит своих обязанностей.
– Не себе прошу, – говорил Геннадий Леонидович. – Строим экспериментальный корпус. Или вы не знаете?!             
Он не имел собственности у Средиземного моря, не покупал острова. Все средства, полученные таким образом, тратил не на кутежи и приобретение собственности, а на институт. На работу приходил к шести утра, уходил в одиннадцать вечера, а иногда и ночевал в комнатке, расположенной сразу за его кабинетом. Здесь все и всё было ему милым. И так годы напролёт, без выходных и праздничных.
Неглупый и общительный, он завёл дружбу в министерстве, в мэрии. В его приятелях числились убелённые сединами авторитетные руководители здравоохранения не только в Москве, но и в других городах страны, чиновники различного ранга, депутаты и даже члены правительства.
За годы, которые он руководил институтом, выросли новые лечебные корпуса и лаборатории, нафаршированные самым современным медицинским оборудованием. В институте выполнялись сложнейшие операции. На научных съездах, конференциях, симпозиумах сотрудники выступали с докладами, сообщениями, публиковали работы в научных журналах. И всегда звучало гордое имя Геннадия Леонидовича Свирского: «Вы слышали сообщение из института Свирского?», «В НИИ Свирского выполнили сложнейшую операцию…»
В институте царил культ Геннадия Леонидовича, не допускалось никакой самостоятельности. Всё должно было получить его высочайшее одобрение, и любая иная точка зрения каралась нещадно. Сотрудники, даже руководители отделов, доктора наук, избегали обсуждать между собой институтские дела, встречаясь, говорили тихо, чтобы никто не услышал. За годы «царствования» Свирского все настолько привыкли к такому положению дел, что считали свою жизнь в институте вполне приемлемой: зарплаты были высокими, разрешалось обирать больных, продавать им пищевые добавки и дефицитные лекарства, наконец, получать за операции мзду, на всякого рода манипуляции здесь смотрели сквозь пальцы. Даже в регистратуре больные оплачивали услуги за выписку справок, заведение истории болезни. И, странное дело, никто не жаловался! А если и были такие, их успокаивали и объясняли, что здравоохранение сейчас плохо финансируется.
Но неприятности возникли совершенно неожиданно, откуда Геннадий Леонидович их не ждал. Был куплен в институт компьютерный томограф, диагностический аппарат, стоящий огромных денег. Разнарядку на эти аппараты и финансирование выделяло министерство. Но и там сидели люди, которые не были удовлетворены своей зарплатой. Они согласились купить компьютерный томограф при условии, что директор вернёт им часть денег, перечисленных сверх стоимости томографа. Такие операции они проводили не только с ним, и никто не ожидал грозы. Но она пришла. Среди ясного неба вдруг возникли сполохи молний, и Геннадий Леонидович услышал грозные раскаты грома. Его вызвали в следственный комитет, показали, что стоимость томографа была завышена в три раза, а это несколько десятков миллионов рублей! Было заведено уголовное дело… Министерские клерки оказались в клетке, а Геннадия Леонидовича спасли подушки безопасности: учли и высокие научные достижения, звания, и то, что деньги были потрачены на укрепление материальной базы. Дело переквалифицировали на «нецелевое использование бюджетных средств». Его сняли с должности, но не лишили возможности работать.
После всех этих событий у него развилась депрессия. Так случается, когда человек к чему-то стремится, но потом вдруг понимает, что или дорога его вела в никуда, или впереди пропасть, а он никак не может остановиться.
Очень скоро до Геннадия Леонидовича стали доходить слухи, что те, кто пел ему недавно дифирамбы и оды, вдруг стали говорить о нём как о злобном руководителе, самодуре, не терпящем иного мнения. Те, кому он помог защититься, кто много лет пресмыкался перед ним, вдруг выпрямили спины и стали вспоминать, что было и чего не было.
В первое время он даже запаниковал. Ему оставили кабинет, секретаря. Что ни говори – академик. Звания его никто не лишал. Но зато резко ограничили возможность принимать больных. Он впервые почувствовал, что вокруг него возникла пустота. Все приятели и знакомые старались избегать встреч. Те, кто ещё вчера смотрел на него как на полубога, теперь позволяли себе на утренней конференции резкие выпады в его адрес. Как правило, он на них не отвечал, виня себя за то, что так и не смог подготовить себе смену.
Но со временем депрессия прошла. Он старался не замечать изменения, которые происходили в институте. Многое бы он делал иначе. Новый директор упивался властью, и Геннадий Леонидович с каким-то чувством удовлетворения думал о том, что и его ждёт та же участь. Со стороны хорошо видно, как тот отвратительно себя ведёт. Мысленно Геннадий Леонидович назвал этот стиль руководства сталинским, с ужасом понимая, что и он был таким же.

За завтраком все слушали столичного гостя, и Андрей удивился, насколько банальны его речи. Подумал, что происходит девальвация степеней и учёных званий. Рассуждения «Павлина», как мысленно он называл московского гостя, были настолько поверхностны и примитивны, что ему даже не хотелось участвовать в этом разговоре. Выпив кофе, он извинился и вышел на веранду. Вслед за ним вышел и Юрий.
А Геннадий Леонидович между тем продолжал рассказывать, как изменилась его жизнь:
– Живу сейчас без забот. Пишу монографию, руковожу диссертантами. Меня приглашали работать в Академию, но я отказался. Наконец, получил возможность и на себя обратить внимание! Хочу через месяц поехать в Мюнхен. Там приятель живёт. Потом посмотрю Париж, Рим… Правда, я там был, но тогда не было времени разглядывать красоты. В следующем году поеду в Лондон. А ещё есть Греция, Черногория, Чехия. Хочу посетить Израиль и Египет. А ещё Индия, Япония… – Потом вдруг, взглянув на Любашу, улыбнулся и произнёс, словно одаривал: – А вы настоящая мастерица. Таких булочек я давно не ел. Сразу чувствуется ваше отношение к этому дому. Брат всегда отличался хорошим вкусом.
Любаше был неприятен этот разговор. Она извинилась и пошла в кухню, а Пётр Михайлович пояснил, что Любаша давно стала членом их семьи. Много лет живёт с ними, а когда Андрюша был мал, выполняла и роль няни. Она  родной им человек, и они все её очень любят.
Геннадий Леонидович всё понял и постарался изменить тему разговора. Обращаясь к Жанне, спросил:
– А вы чем занимаетесь, милая леди?
– Я – простая училка в школе, – улыбнулась девушка. Она демонстрировала свою независимость. Ей было неприятно его высокомерное отношение к родственникам. Хотела даже сказать что-то резкое, но сдержалась.
– Училка? Прекрасно, – улыбнулся Геннадий Леонидович, почувствовав этот холодок, и переключил внимание на племянника:
– А ты, Макс, по-прежнему рисуешь домики? Не скучно?
– Рисую, – ответил коротко Максим.
– А ты всё работаешь костоправом? Не скучно? – парировала Мария Егоровна
– Да ладно вам обижаться, – улыбнулся Геннадий Леонидович. – Мне кажется, что Макс мог бы большего достичь.
– А он в своей области достиг очень многого. Главный инженер проекта – это тебе не вывихи вправлять, – вновь заступилась за мужа Мария Егоровна.
– Почему же только вывихи? – рассмеялся Геннадий Леонидович. – Впрочем, вы правы. Мне приходилось строить корпуса в институте. Представляю, как это непросто.
– По проектам Максима, – примирительно сказал Пётр Михайлович, – в нашем городе строили высотки. Он проектировал  Дворец культуры энергетиков, здание автобусной станции, церковь… Максим никогда не лез в начальники, но сейчас руководит проектной организацией, имеющей много заказов.
Понимая, что тональность им выбрана неверно, Геннадий Леонидович решил перевести разговор на другую тему:
– У нас в Москве жизнь бьёт ключом. Все стали оппозиционерами, клянут власть кто как может.
В комнату вошли Андрей и Юрий. Услышав слова Павлина и желая как-то поддеть его, Юрий заметил, садясь на диван:
– Москвичи думают не столько о политике, сколько о том, как больше заработать, хорошо усвоив, что деньги – это и власть, и безопасность, и благополучие. И зарабатывают они их любыми способами. И власть смирилась с этим. Говорят о борьбе с коррупцией, с воровством, с мошенничеством. Но начинать нужно с себя! Достаточно вспомнить историю военного министра. Стыд и позор! Распродавали земли и здания министерства, украли миллиарды, а его подельников наказали домашним арестом. Следствие тянется долго, но пока ещё никого не посадили в клетку. Не могут они этого сделать, потому что и сами с ними повязаны и есть опасность, что всё тайное станет известно народу, что чревато взрывом. А правители ох как боятся своего народа!
– Вся эта история с ними – позор и плевок в лицо народу, – добавил Максим. – И после этого говорят о независимой судебной системе.
Юрий пересел на стул поближе к Геннадию Леонидовичу, рассчитывая, что тот ему возразит.
– Наверное, вы правы, – ответил он. – Призрак кризиса бродит по стране, как когда-то призрак коммунизма бродил по Европе. Это все понимают, но делают вид, что ничего не происходит, что мы по-прежнему на плаву и барометры не предвещают бурю.
– Но что же делать?! – воскликнула Мария Егоровна, напуганная его словами. Она представила себе кризис, галопирующую инфляцию, когда цены вырастут до небес, люди перестанут строиться и у них не будет работы. – Что же делать? – повторила она.
– Вот они и делают, – за Геннадия Леонидовича ответил Юрий. – Зарабатывают деньги кто как может. Нет ни одного чиновника, ни одного государственного служащего, кто бы не пытался что-то своровать.
Все были единодушны в этом вопросе, и спора, на который так рассчитывал Юрий, не произошло. Но Геннадий Леонидович заметил:
– Вы, молодой человек, несколько преувеличиваете. Что могут украсть рабочие на заводе? И среди преподавателей или медиков тоже далеко не все берут взятки. Зачем? Есть вполне легальный способ. Хочешь больше зарабатывать – иди в частную клинику, в частный институт. Многие так и делают.
– Помнится, Остап Бендер утверждал, что есть более четырёхсот способов законного отъёма денег. Но что это меняет? Всё у нас как и прежде. Демократия на бумаге. Выборы фальсифицируют. Суды зависят от правящей верхушки… – не унимался Юрий.
– Да как они в наших условиях могут быть свободными? – удивился Андрей. – Живут не в безвоздушном пространстве. У каждого – семья, дети. И полицейские, и администрация – живые люди. А менталитет наш такой, что ещё нескоро мы сможем сравниться с демократией Запада.
– К тому же, – добавил Геннадий Леонидович, – страна огромная. Народы в ней живут разные. Это вам не Швеция или Швейцария, не Англия или Финляндия.
– Да и там до идеала демократии как до неба, – добавил Максим Петрович.
Старинные настенные часы пробили одиннадцать, когда за воротами просигналила машина. Геннадий Леонидович встал.
– Это, наверное, Элеонора Викторовна.
Он собирался выйти, но Максим Петрович сказал, что сам встретит гостью.
– Мы выйдем на веранду, а вы сможете поговорить с нею в гостиной без помех.
– Спасибо, Макс. Мне важен этот разговор.

Элеонора Викторовна, эффектная брюнетка с белой кожей и большими чёрными глазами, приехала на шикарной белой машине, за рулём которой сидел пятидесятилетний мужчина в шортах и тенниске, её муж.
Они вошли в дом и стали знакомиться с его обитателями.
Увидев Элеонору Викторовну, Юрий не мог оторвать от неё глаз. Она ему показалась неземным существом. Попытался успокоиться, мысленно убеждая себя, что она – такая как все. «Что за ерунда? – подумал он. – Мне тридцать шесть, а смотрю на неё так, как будто никогда красивых баб не видел!». Он словно зачарованный следил за ней взглядом, понимая, что дело вовсе не в её красоте, не в том, что истосковался по женским ласкам. Он никогда не верил в любовь с первого взгляда, но теперь понял, что она всё-таки есть! «Этого мне только не хватало!», – подумал он. С удивлением и восторгом глядя на её белую кожу, на прекрасное лицо с небольшим прямым носиком и шеей, на которой блестела ажурная золотая цепочка с крестиком, а в ушах краснели маленькие рубиновые серёжки, он понимал, что тонет в этих глазах и ему уже не выбраться из этого омута. Её лёгкое платьице было достаточно открыто, и он видел, как колышется её грудь, будя его воспалённое воображение. Но более всего его поразил её голос. Тембр был мягким, бархатным. И ещё – аромат, который заполнил комнату, когда она вошла. «Странно, – снова подумал он, – я мог всего этого в жизни и не испытать. Интересно, сколько ей лет? Где она живёт? Понятно, что она – врач. Этот Геннадий говорил, что готовится к защите докторской, значит, травматолог. Странно, в травматологии нужна физическая сила, а она такая миниатюрная. Я обязательно её должен увидеть наедине, поговорить с нею…»
Все вышли на веранду, оставив Геннадия Леонидовича и Элеонору Викторовну наедине. Её муж, которого звали Яков Михайлович, работал управляющим филиала московского банка. Он заговорил с Максимом Петровичем о возможности взять кредит в его банке, обещал выгодные условия.
Юрий хотел больше узнать об их семье и спросил, есть ли у них дети?
– Сыну  девятнадцать. Учится в университете. А дочь окончила школу и уже поступила в медицинский, – ответил Яков Михайлович.
Юрий понял, что в их семье  тишь да благодать.
– А что, – спросил он только для того, чтобы снова что-то услышать о ней, – у Элеоноры Викторовны скоро защита? 
– Дело в том, что Геннадий Леонидович настаивает, чтобы Элечка защищалась или в Ростове, или в Питере. Говорит, что в Москве защищаться не стоит. А рецензенты у неё из Москвы. Вот и возникли проблемы на ровном месте. Но я думаю, всё у неё будет хорошо.
– Была бы диссертация хорошей, – заметил Пётр Михайлович.
Неожиданно при совершенно чистом небе заморосил мелкий дождик. Почернел асфальт на дороге, ярче зазеленела газонная трава во дворе.
– Вот чёрт, – ругнулся Яков Михайлович. – А мы рассчитывали искупаться в Дону.
– Дождик этот ненадолго, – успокоил его Пётр Михайлович.
Через полчаса на веранду вышли Элеонора Викторовна и Геннадий Леонидович.
– Вот и мы, – сказал он. – Теперь можно и отдохнуть. Только пить хочется. Жарко у вас. И дождик идёт, и парно. Влажность большая.
Жанна из кухни принесла графин с холодным компотом, стаканы.
– Неужели этот дождик помешает нам искупаться?! – не обращаясь ни к кому, воскликнула Элеонора Викторовна.
– Это слепой дождик, – сказал Юрий. – Но лучше на лодке переплыть на другой берег. Там и дно хорошее, и песочек.
Женщины легко могут понять, как к ним относится мужчина. Элеонора Викторовна, взглянув на него, улыбнулась, демонстрируя свои перламутровые зубки, кивнула:
– Я надеюсь, вы нам составите компанию.
– С большим удовольствием.

Через полчаса Максим Петрович, Андрей с Жанной, Юрий и Элеонора Викторовна с мужем сели в лодку и направились на другой берег. Мария Егоровна осталась помогать Любаше готовить обед, а Пётр Михайлович как обычно сидел на веранде в своём кресле и смотрел на Дон. Он вспоминал свою молодость, когда с друзьями каждое воскресенье ходил на городской пляж. Счастливое было время! Как оно быстро и незаметно пролетело!..
Размышляя об этом, задремал и вдруг увидел себя на городском пляже. Он, как и сейчас, был немощным стариком, а его друзья были молодыми. Они играли в волейбол, с визгом бросались в воду, влюблялись, и никто на него не обращал внимания. Сидит старик. Пусть себе сидит. Кому он мешает?   
Пётр Михайлович открыл глаза. Подумал: «Приснится же такое!». К нему на веранду вышла Любаша и молча села рядом.
– Устала? – спросил Пётр Михайлович, ласково дотронувшись до её руки.
– Отчего? Только братец у тебя какой-то… – Она не могла, а может, не хотела сказать откровенно, что он – пошлый и циничный кот, позволявший в их адрес двусмысленные шуточки и намёки. – Когда он уезжает?
– Сегодня в десять Андрюша отвезёт его в аэропорт. Понимаешь, привык он так себя вести. Считает, что все ему обязаны, что осчастливил мир своим рождением. Я его много лет не видел. Бог с ним. Потерпи…
Любаша взглянула на Петра Михайловича и спросила:
– Может, пойдёшь к себе, приляжешь до обеда?
– Не хочу. Я и в кресле могу подремать.
Любаша посидела ещё немного, потом встала и пошла на кухню, где Мария Егоровна лепила вареники.

После купания все расположились на песочке. Предусмотрительный Яков Михайлович достал из большой сумки контейнеры с бутербродами и предложил их отведать.
– У реки всегда так кушать хочется, – сказал он. – Попробуйте.
– Особенно не стоит перебивать аппетит. Вернёмся – будем обедать, – предупредил Максим Петрович. 
– Нет, что вы! – воскликнул Яков Михайлович. – Мы поедем домой.
Элеонора Викторовна взглянула на Юрия, который глазами умолял её остаться, улыбнулась и сказала:
– Ладно. Будь по-вашему. Пообедаем у вас. Гулять так гулять. У, мужа, кажется, в машине завалялась и бутылочка для торжественных случаев. Я приглашала Геннадия Леонидовича пообедать с нами в ресторане, но он отказался.
– И у меня в машине есть бутылочка шампанского, – радостно заметил Юрий.
– Это будет уже пьянка, тем более что те, кто за рулём, пить не будут, – с сожалением произнёс Яков Михайлович.
Юрий, решив, что на солнце может и обгореть, отошёл и сел в тени дерева на траву. Через несколько минут к нему подошла Элеонора Викторовна. Он тоже встал, совершенно растерявшись и не зная, что бы это означало.
– Вы, Юрочка, кажется, экономист и политолог? – игриво спросила Элеонора Викторовна. – С экономистами я знакома. Собственный дома есть. А вот с политологом общаюсь впервые. Не очень понимаю, что это за наука и есть ли какие-то объективные методы такого исследования, свободные от пристрастий и политической ангажированности. Мне даже кажется, что это не наука, особенно у нас, в России.
– Во многом вы правы, – ответил Юрий, облизывая языком пересохшие губы. – Но разве ваша наука свободна от предубеждений? Разве не влияет на выводы позиция экспериментатора? Настоящий политический анализ учитывает реальное положение в стране, в соседних странах. Но, нужно признать, часто такие исследования имеют целью не найти истину, а обслуживать власть. Но это уже вина не науки, а тех, кто этим занимается.
Элеонора Викторовна с интересом слушала Юрия. Подумала: «Этот  мальчик не так глуп, как мне сначала показалось. Нужно бы к нему присмотреться». Она стала говорить о том, что и в биологии многое зависит от позиции, личности экспериментатора. Если бы было всё однозначно, было бы много проще. Потом рассмеялась, говоря, что здесь у реки не стоит рассуждать о сложных материях, и вдруг спросила:
– Почему вы без жены?
– Я не женат, – мгновенно ответил Юрий.
– О, какая неожиданность! – воскликнула Элеонора Викторовна. – Нам обязательно нужно продлить наше знакомство.  Вы знаете, где меня можно найти. Буду рада…
К ним подошёл Яков Михайлович, и Элеонора Викторовна громко произнесла, обращаясь к Юрию:
– Всё, что вы говорили, очень интересно.
– Элечка, – сказал Яков Михайлович, – Максим Петрович говорит, что нам пора возвращаться.
       
За обедом пили вино и говорили обо всём и ни о чём. Геннадий Леонидович рассказывал о нравах московских медиков. Элеонора Викторовна утверждала, что в Ростове не лучше. Максим Петрович жаловался на беспредел чиновников, считая, что Россия стоит на краю пропасти. Его поддержала жена, добавив, что расслоение общества огромно и это, несомненно, очень опасно и может дестабилизировать ситуацию в стране. Андрей заметил, что после распада советской империи прошло ещё не так много времени и память народов соседних государств толкает их на противостояние с нами. Они думают, что, оказавшись в Евросоюзе, у них всё изменится. России никто не верит…
Юрий сидел как в воду опущенный, не принимая участия в разговоре, и пил коньяк. Андрей не понимал, что с ним происходит. Говорил, чтобы он меньше пил, так как садиться за руль во хмелю опасно, но тот посмотрел на него и с горечью произнёс:
– Эх, Андрюха! Самая опасная штука – жизнь! Она всегда заканчивается смертью.
Единственно, кто понимал его состояние, была Элеонора Викторовна, и ей оно льстило. Она бросала на него томные взгляды и улыбалась. Тогда на её щеках появлялись ямочки и глаза начинали призывно блестеть.
Обед затянулся до вечера. Когда же стали расходиться, Элеонора Викторовна, прощаясь, тихо сказала Юрию:
– Рада знакомству. Надеюсь, мы ещё увидимся…
Вскоре после их отъезда засобирался и Юрий.
– Может, останешься? – предложил Андрей. – Ты же выпил!
Тот лишь упрямо мотнул головой:
– Сейчас темнеет поздно, дорога хорошая, а я буду ехать осторожно. Спасибо за замечательный отдых. Сидел бы сейчас в душном городе, а так – увидел твой прекрасный дом, накупался, отдохнул… Будь здоров!
Попрощавшись со всеми, Юрий сел в машину и осторожно отъехал в сторону шоссе. Вечером в воскресенье оно оказалось совершенно свободным от транспорта, и Юрий увеличил скорость. В его машине климатконтроля не было, он опустил боковые стёкла, и ветерок обдувал его. Вокруг мелькали постройки, бежали деревья, изредка проносились встречные машины.
Он мечтал о ней, удивлялся вдруг возникшему чувству, представлял себе их возможную встречу. Совершенно не думал о том, что она замужем, имеет двоих детей… Всё это казалось ему неважным. «Боже, сколько же я в своей жизни недополучил! – думал он. – Но всё ещё можно наверстать!».
Не снижая скорости и почти не видя дороги, он промчался мимо полицейской машины, на его счастье ехавшей в другую сторону, мимо рынка «Алмаз», и вдруг у поворота на аэропорт на скорости врезался в столб. Он не почувствовал удара, от которого мотор оказался почти в салоне машины. Потерял сознание. Лицо было в крови. Но он был жив.
Скорая приехала быстро. Его с трудом вытащили из искорёженного салона, ввели обезболивающие, сердечные средства и отвезли в больницу. С ним возились врачи и медицинские сёстры. Множественные переломы, ушибы внутренних органов. Но самое главное – тяжёлая травма головы, сотрясение мозга, кома.

Прошло несколько дней.

Сколько Юрий пролежал без сознания, он не знал. Но однажды утром открыл глаза и сначала нечётко, потом яснее увидел её в белом халате. Она склонилась над ним, спрашивая, как он себя чувствует?
Юрий сначала подумал, что это сон. Не понимая, где находится, огляделся вокруг. Тускло горела лампочка. Рядом стоял штатив с флаконом желтоватой жидкости. Его опоясали проводки-датчики. Капельница, монитор с прыгающей кривой электрокардиограммы… Какие-то незнакомые люди, и над ним склонилась она!
– Как вы себя чувствуете? – услышал он её бархатный голос и понял, что это не сон, с ним что-то случилось и он в больнице.
– Хорошо, – ответил он. – Теперь хорошо.