По ту сторону дороги

               
   Дорога была длинной-длинной. С рытвинами и ухабами, грунтовая и покрытая свежим асфальтом. Иногда она  резко сворачивала влево или вправо, потом снова распрямлялась и долго-долго тянулась туда, где был и конец, и начало пути. Она была так похожа на его жизнь. Сколько в ней было и резких поворотов, и извилин. Всё было. Если бы хоть что-то можно было вернуть назад… Но жизнь - не дорога, по которой можно было пройти ещё и еще раз, какой бы она ни была длинной и извилистой.
   Вдруг он услышал звонкий протяжный девичий голос. Он даже остановился и оглянулся, так явственно его услышал:
-Тимо-ха! Тимо-ха!..
  Голос его Настёны нёсся откуда-то, из того, теперь уже далёкого времени, словно хотел его вернуть назад. И ещё он увидел  по ту сторону дороги необычный цветок. На тоненьком стебелёчке он горделиво высился среди чахлой травы и отброшенных на обочину камней разных размеров. Цветок был какого-то неопределённого цвета: то ли фиолетового, то ли ещё какого. Тимофей названия не знал. Он хотел  его сорвать, и уже шагнул было на другую сторону дороги. Но тут его будто кто-то остановил и приказал:
 - Иди дальше. Не губи это живое существо. Пусть ещё кого-нибудь порадует. А ты иди куда шел.
    А в ушах назойливо звучал девичий голос: «Ти-мо-ха…»
 …В свою родную Погореловку, раскинувшуюся среди брянских лесов,  Тимофей Коньков вернулся не бравым фронтовиком, которому всё нипочем, а нервным, вспыльчивым и до безобразия неуравновешенным человеком. То, что он испытал на той чужой войне, с чем столкнулся, можно было понять по его всклоченному характеру. Скорей догадаться. Потому что, даже когда он был пьян, никому не рассказывал, что довелось ему хлебнуть. А если к нему слишком приставали с расспросами, молча, вставал и уходил прочь.
   Когда он вернулся в родную деревню после Афгана, его Настёны в Погореловки уже не было. И никто, кого бы он ни расспрашивал о ней, не знал, куда она запропастилась. Мужики неопределённо пожимали плечами, а бабы вздыхали, давая ему понять, что сам он во всём виноват, не уберёг любви своей.
   А может, и не было этой любви? Ну, обнимались, целовались. Да и только. Он был парнем хоть куда, оттого и липли к нему девчонки. В один из вечеров как-то познакомился с Настёной. Когда его призвали на действительную, она ещё была совсем пацанкой. Он и относился к ней скорее как к сестренке, чем к девчонке, которая будет ждать его возвращения с армейской службы. Когда пришёл, не узнал её сразу. Она превратилась в настоящую деревенскую красавицу, так, по крайней мере, казалось ему, и выделялась среди подружек не только внешностью, но и своей особой рассудительностью.
   Наверное, это их и сдружило тогда. Тимофей рассказывал Насте о своей армейской службе, и она с удовольствием его слушала. И, в свою очередь, рассказывала о себе. Биография у ней была самая обыкновенная, деревенская. Работала в лесхозе сборщицей живицы. Жила с родителями, которые, как и Тимофей, работали в леспромхозе. Собственно, в их округе больше никаких предприятий и не было. Лесхоз да леспромхоз. Еще была поселковая больница и восьмилетняя школа. А средняя, которую и он, а позже и Настёна окончили, находилась на центральной усадьбе. Там и главная контора леспромхоза, и дирекция лесхоза располагались.
   Отца Насти, когда Тимофей вернулся из армии, в живых уже не было. Несчастный случай с ним произошёл. И жила теперь девчонка вдвоём с матерью. А её старшая сестра училась на врача в областном центре. У них вообще сложились тогда довольно странные отношения. Они бродили с Настёной по лесам, заглядывали в заброшенные партизанские землянки. Но ничего такого, что естественно было для деревенского быта, с ними не случалось. Целовались, конечно, обнимались, дело-то молодое, но на этом всё и заканчивалось. Наверное, ему следовало жениться на девчонке. Но она его не торопила. И он тоже не спешил с этим. Хотя, когда пришёл срок его дембеля, ротный советовал ему обзавестись семьей, коли  не захотел служить дальше. А вскоре после его возвращения с армейской службы началась афганская война.
    Когда Тимофей ещё служил, он особо не задумывался  о том, что происходит в мире, в его родной стране. Да и вообще о смысле жизни. А на предложение остаться на сверхсрочную, которую ему предлагали в части, отвечал, что соскучился по дому, по родному леспромхозу, и ждет, не дождется, когда наступит дембель.
 - Ну, не передумал?- спросил его комбат, вручая документы. - Мог бы, как твой дружок, ещё послужить на благо родины.
  -Нет, - мотал головой Тимофей, - мать у меня в посёлке одна, да и там я нужнее.
 - Это как сказать, - усмехнулся его командир, - как знать, где мы нужнее. Надумаешь, просись в свою родную часть.
   Мог ли он тогда предположить, какими пророческими оказались слова его комбата. Закадычный друг Тимофея Степка, с которым в юности вдоволь поозоровали, а потом вместе тянули солдатскую лямку, погиб  в Афгане. И как-то нелепо и глупо. Об этом его бывший командир Иван Иванович Терещенко сообщил. «Напоролись на засаду,- написал он Тимофею. - Ребята отбились, а его шальная вражеская пуля нашла. Так что нет, Тимофей Коньков, теперь твоего верного дружка».

    Пожилой майор с сожалением глянул на парня:
 - Действительную отслужил. Чего тебе подставлять голову в чужой стране? - Тимофей упрямо мотнул головой:
 - У меня друга убили. А мы с ним с пацанов вместе. Были вместе, - глухо добавил он. - Жили в одном поселке. На одной улице. Я, отслужив положенной срок, вернулся на гражданку, а он остался.
 - Всё это понятно, - мягко возразил майор, устало глядя на Тимофея, - но его не вернешь. Зачем тебе это? Тоже можешь погибнуть.
   Почему тот майор по фамилии Стрижаков отговаривал его идти воевать, Тимофей не знал. Вроде бы должен был радоваться лишнему солдату. Лишь много позже ему стало известно, что у военкома сына в Афгане подстрелили. Сам он вернулся оттуда покалеченным - контузия  серьёзная была, руку чуть не отрезали. Спасибо доктору, верней, докторше, спасла. Хотя он не мог ею уже так владеть, как прежде, и потому вернуться к прежне своей профессии. Но рука-то у него осталась, а вот Стёпку уже не вернуть.
 Тимофей часто вспоминал  майора. Если бы тогда он внял его словам…   Душа его с тех пор словно обуглилась. Он столько смертей повидал. И комбат Терещенко тоже погиб. Сожжённые афганские кишлаки по ночам  снились. Он просыпался в холодном поту, выходил на кухню и одну за другой выкуривал сигареты. Дым  заволакивал  весь дом. Благо жил он теперь один. Несколько лет назад похоронил мать, отца у него давно уже не было в живых.
   - Ты, Тимоха, не отчаивайся, - сказала ему тётка Серафима, мать погибшего его друга. - Пока жива, буду тебе за  мать.   Нет Стёпушки моего, - вздохнула она, - ты у меня один остался. А Настю не суди. Бог ей судья. Никому ничего не сказала и уехала. Переживала она очень. Может, ещё и вернётся.
 Тимофей тогда промолчал. Не до Насти ему было. Потеря матери  была  столь мучительна, что он при воспоминании скрипел зубами, словно от острой боли, которая вновь и вновь охватывала его израненное тело. А в затылке что-то противно всегда ухало.
 - Уеду я отсель, - сказал он как-то тётке Серафиме, - в город подамся.
 - Может, ты и прав, - вздохнула она тогда, - только родные места, где вы с моим Степушкой росли, не забывай. - Глаза её набухли. - И на мою могилку приходи. Мне ведь тоже недолго осталось. Одна я живу. Чего зря небо коптить.
 - Рано вам ещё о смерти думать, - сказал он тогда тётке Серафиме. - Я вот в городе немного подлечусь, денег подзаработаю и вернусь домой. Вы меня ждите. Я обязательно вернусь.
  «Сколько ж времени прошло?» - билось у  Тимофея в голове, пока он шёл по дороге и всё оглядывался на одинокий цветок необычной расцветки. Неужто четверть века? Нет, даже больше. В Афгане теперь другие воюют. Страны, которая тогда послала  его туда, в чужие края, давно уж нет. И леспромхоз, и лесхоз развалились. А вместо них орудуют какие-то чужаки-арендаторы, которые сосну от ёлки отличить не могут.
   Его родной брянский лес вырубают нещадно, не жалея даже молодые деревца, которым бы расти да расти. Он и сам, как отрубок, уехал в город. Только и там ничего хорошего не нашёл. И кидало его то в одну, то в другую сторону. И копилась в нём лютая злоба на всё, что происходило в его стране.
 «Боже мой, - вдруг застонала, ужаснулась его душа, - куда  иду? Зачем? Ведь  практически я оказался на другой стороне дороги. Вся страна разделена на две стороны тяжкого пути».
  И тут он вспомнил тот странный цветок на тоненькой ножке. И ему вновь захотелось его увидеть. Тимофей резко повернул назад. Теперь ветер дул ему прямо в лицо. «Повырубили лес проклятые арендаторы,- с горечью подумал он,- вот и ветры задули. Вся природа противится насилию над ней».
  Когда он, наконец, вернулся на то место, где рос фиолетовый  цветок, он увидел его всё таким же одиноким, но не согнувшимся перед силами природы. Целый и невредимый он стойко качался на своём тоненьком стебельке. Он словно олицетворял несогласие с тем, что происходит вокруг.
   Тимофей присел рядом с ним, вглядываясь в его нежные лепестки, и радовался тому, что это живое существо не согнулось под напором злого  ветра, всего-всего разрушительного. И сердце его медленно стало оттаивать. Он вдруг почувствовал удивительный прилив сил, чего давно с ним не бывало.
   Тимофей сидел и улыбался, бормоча под нос, что смысл жизни в её сути. И никому не дано право срывать цветок, убивать ни в чём неповинных людей, растаптывать их идеалы грязными сапожищами. Ведь  жить – значит, бороться, быть похожим на этот смелый и стойкий цветок необычайной расцветки. Да и жизнь наша, она ведь в разных тонах. И светлого в ней тоже немало. От этой мысли у него как-то полегчало на сердце.
   Тимофей поднялся, оглянулся по сторонам, поклонился цветку и пошёл дальше. Своей дорогой…