Тени прошлого 19

Германия. Мюнхен.
Сентябрь 1906 года

     Потеря Янкеля Свердлова, отправленного в тюрьму, на которого сэр Рэкстон возлагал большие надежды, серьезно пошатнула его позиции в России. Изучая списки социал-демократов, спасавшихся от охранки за рубежами Империи, Рэкстон не видел ни одной кандидатуры, способной нелегально вернуться в Россию и взять управление революционным движением в свои руки. Через агентов в России он отслеживал все движения революционеров и, узнав, что Троцкий выступает с лекциями в Германии, отправился туда, дав задание Дональду Причарду организовать встречу. Причард разыскал Троцкого в Мюнхене…

     Они сидели в пивной «Хофбройхаус», которую Троцкому порекомендовал Ленин, и неспешно цедили из литровых бокалов свежайшее темное пиво, заедая его баварскими колбасками. Троцкий округлился, приобрел здоровый цвет лица. Он не был уже таким издерганным, как во время их первой встречи. Беседа была содержательной, и сэр Рэкстон не жалел о потраченном времени.

     - И все же, почему вы отрицаете крестьянство в качестве революционной силы? – говорил он, продолжая начатый разговор. – Разве крестьянство не так же угнетено в России, как рабочий класс? Мне кажется, что крестьяне испытав на себе всю тяжесть крепостного права, пойдут за рабочими.

     - Вы плохо знаете мужика от сохи! – Троцкий отхлебнул пиво и блаженно прищурился, словно кот, украдкой лизнувший сметаны из хозяйского блюдца. – То бишь, крестьянина из Российской глубинки.  Посягнуть на царя для него - посягнуть на родного отца и даже того хлеще! И любой человек, осмелившийся подняться против царя, в сознании крестьянина – мерзкий злодей. Почему кончилась «Народная воля»,  как вы думаете?

     Сэр Рэкстон пожал плечами.

     - Да потому, что после убийства в марте 1881 года царя Александра II народ, - неграмотный, несчастный, забитый народ  понял это так, что «народовольцы» посягнули на их «святыню», коею был и остается для крестьянина царь-батюшка. После этого убийства крестьяне в деревнях пачками, как снопы, вязали «шедших в народ» и сдавали в полицию. И вы хотите пробудить в среде крестьянства революционную сознательность? Этого не будет! – Троцкий помахал указательным пальцем в воздухе для пущей убедительности. - Революция может разгореться только в среде, начисто лишенной национального сознания. Революционер - это презрение к культуре и истории, к святыням и символам России, а паче того, - отсутствие чувства духовного родства с ней и исторических корней. А император выступает носителем национальной идеи, и, следовательно, он для нас - враг номер один!
 
     - То есть, только рабочий класс? Но достанет ли у рабочих, выступающих без поддержки иных слоев общества, сил свергнуть самодержавие – институт, насчитывающий несколько столетий своего существования?
 
     - Ну, почему же только рабочий класс? – глаза Троцкого блеснули за стеклами пенсне. – Есть, есть еще пласты русского общества, охваченные революционной идеей! И пусть они по сути своей одиночки, индивидуалисты, но их много! Недоучившиеся гимназисты и студенты, мелкие предприниматели - аптекари, ювелиры, цирюльники, коммерсанты и менялы, все они окунулись в политическую жизнь России с единственной целью - разрушить до основания политический строй, сломать старую государственную машину и на ее обломках построить новую! Какой она будет, они, конечно, и сами точно не знают, но твердо верят в необходимость революционных преобразований! Вы не представляете,  сколько таких мечтателей-идеалистов ждут революцию, чтобы только получить право безнаказанно убивать и громить, громить и убивать. Они готовы применять к врагу любые, самые жестокие, пусть даже уголовные методы, - все дозволено, коль врагом является вся национальная Россия!

     - Но ведь те, о ком вы говорите… Это!.. Это же  деклассированные, денационализированные и… не нигилисты даже, а попросту уголовные элементы! – воскликнул обычно сдержанный сэр Рэкстон, представивший вдруг картину разгула этих «мечтателей-идеалистов», как назвал их Троцкий.

     - Вот как?! – ухмыльнулся Троцкий. – А наш теоретик Владимир Ильич Ленин не разделяет вашу точку зрения, полагая их, этих самых «нигилистов» "социально близкими" пролетариату. Еще Бакунин писал: "...Нам надо войти в союз со всеми ворами и разбойниками русской земли"! Вспомните Пестеля, который развил в свое время широкую программу радикальных действий, одним из первых актов которой было бы убийство всех членов царской фамилии и установление диктатуры. Время отодвинуло исполнение этих грандиозных планов на сто лет, но мы воплотим их в жизнь!

     - Иными словами, в российском обществе существует определенный антагонизм: крестьяне ненавидят интеллигентов  как носителей идеи свержения, или убийства царя. Интеллигенция, сталкиваясь с этой ненавистью, расценивает отношение народа к себе как результат отсталости крестьян. И обе стороны, купаясь во взаимной ненависти, распаляются все больше и больше. Национальное сознание у интеллигентов вытесняется чувством стыда и неловкости за свой забитый и неграмотный народ. Я правильно вас понял?

     - Все верно! – кивнул головой Троцкий. – И вот здесь на сцену выходит люмпен-пролетариат! А говоря проще, все те же босяки и уголовники! Вы читали Максима Горького!

     - К сожалению, не читал! Хотя слышал о нем много!

     - У Горького есть пьеса «На дне». Один из героев там восклицает: "Настоящий народ, - это не крестьянство, а вот эти босяцкие слои - обиженные и угнетенные". Так же считает и Ленин - босяки и уголовники - это настоящие люди, наиболее отзывчивые на революционную пропаганду.  Мы с вами, конечно, понимаем, что Горький излишне идеализировал мир ночлежек, мир босяков. Но, согласитесь, на этом этапе революции нам выгодно сотрудничество именно с ними, а не с крестьянством! Нам выгодно, чтобы паразитизм деклассированных элементов воспринимался как героический социальный протест, своего рода забастовка, пьяное прожигание жизни - жертвенность за высокую идею! А когда они выполнят свою задачу в революции… Мы найдем им другое применение…

     Рэкстон все больше убеждался в том, что Троцкий способен поднять массы в России. Оставалось убедить его вернуться туда…

     - Вы готовы возвратиться в Россию? – спросил Рэкстон напрямую, ибо знал уже, что с этим человеком лучше не пускаться в долгие разговоры.

     Троцкий задумался, вяло прихлебывая пиво. Вопрос застал его врасплох, испортив настроение... Видно было, что он не получает от потребления напитка никакого удовольствия. Думал Троцкий долго…

     - Вот, что я вам скажу, - произнес он, наконец. – На день сегодняшний революция в России разгромлена. Подавлены все ее ростки. Люди, творившие революцию на баррикадах, находятся в тюрьмах и ссылках. Мне не с кем будет работать в России. А начинать все дело с нуля… Я, возможно, повторюсь, но хочу, чтобы вы поняли: революцию делают те, кто по зову сердца идет творить великое дело для общего блага. Милосердие, сострадание, жалость, доброта, - остаются за бортом, это удел обывателей. Проявление подобных чувств к врагу - преступная слабость. Революционер четко осознает: убить человека просто так - позорно и опасно, убить во славу революции – почетно! Так вот, чтобы мне снова собрать и сплотить вокруг себя людей, готовых на все ради революции, понадобятся годы и годы кропотливой работы. Поверьте мне, наши товарищи, те, кои сейчас отбывают наказание в тюрьмах, не сидят там, сложа руки! Вся работа по подъему революционного духа перенеслась нынче на тюремные нары! Именно там, в тюрьмах и спецпоселениях куются сейчас кадры будущей революции! Мы держим связь с нашими товарищами и знаем каждый их шаг. А большего сделать, увы, пока нельзя!

     - Мы теряем время! – с досадой произнес Рэкстон. - Драгоценное время!

     - Я так не считаю! – резко сказал Троцкий. – Революция потерпела поражение, но не погибла. Это лишь временная передышка на пути к мировому пожару. Россия сейчас отброшена далеко назад в своем развитии, и пройдет еще не один десяток лет, прежде чем она снова обретет свое могущество! И эти годы мы употребим с толком! Мы подготовим новый удар! Но уже такой, от которого России будет не оправиться!

     - Вы говорите лозунгами, а нам…

     -  Послушайте, Рэкстон! – бесцеремонно перебил его Троцкий.

     Сэр Рэкстон взглянул на визави и ужаснулся… Сейчас перед ним сидел не тот, внешне благоприятный молодой человек, каким выглядел Троцкий еще несколько мгновений назад, а совсем другой, более походивший на черта из страшных сказок. Клювообразный нос нависал над жидкими усиками, небольшая бородка, удлиняющая лицо с тонкой кожей, длинные курчавые волосы, две глубокие складки, окружающие рот неприятным овалом, маленькие серо-голубые глазки, блестевшие надменно и холодно, - все это лишь усиливало его сходство с хозяином преисподней…

     - Не стоит вам говорить со мной в подобном тоне! – продолжал, между тем Троцкий. -   Не хотел обсуждать с вами эту тему, но вы вынудили меня! Так вот: я только недавно побывал в Стокгольме. В офисе«Ниа-Банкен» я в течении недели имел встречи с ведущими банкирами Европы – Гугенхэймом, Хэнауэром, Брайтунгом, Ашбергом и представителем финансовой группы Варбургов. И со всеми этими господами я достиг полного взаимопонимания. Вы понимаете, о чем я? У нас будут неограниченные кредиты на революцию! Мы не будем испытывать недостатка ни в чем! А кредиты – это оружие, газеты, пропагандистская литература, это оплата нашего проживания за границей, наконец! И это вам не лозунги, а реальные дела! Вы же ни разу не предложили мне никакой финансовой помощи! Зная, что за границей мы все живем скудно…  Разве не так?!

     Сэр Рэкстон кипел от гнева… Никто и никогда не смел вот так бесцеремонно перебивать его! Но он вынужден был сдержать переполнявший его гнев…

     - А как вы думаете, господин Троцкий, состоялись бы ваши контакты с вышеуказанными господами, если бы мы предварительно не провели с ними определенную работу? – спросил он. – Или вы думаете, что вам пошли навстречу только за ваши «красивые глаза»?

     Троцкий обмяк…  Он чувствовал, что банкиры подвергались какой-то обработке, ибо уж очень скоро соглашались финансировать революцию, но легкомысленно относил этот успех на счет своего обаяния… Сэр Рэкстон жестко поставил его на место, и нужно было это признать.

     - Я прошу извинить меня за резкость, - удрученно произнес он, не поднимая глаз. – Погорячился…

     - Прервемся на сегодня! – сказал Рэкстон.  Он чувствовал теперь столь сильную антипатию к этому человеку, что боялся сорваться. – Давайте встретимся через два дня. О месте встречи вас известит мистер Причард.

     Он вышел на улицу, и ему почему-то вспомнились слова Плеханова, сказанные Причарду о Троцком:  "Сухой и надменный тон Троцкого, небрежная манера свысока говорить с кем бы то ни было, неприятно поразили меня при первой встрече… "

    «Прав, ох как прав был отец русской социал-демократии, давая такую характеристику поведению Троцкого-Бронштейна» - подумал он, поднимая ворот макинтоша, – начинал накрапывать мелкий дождик…

Продолжение следует -