Дмитрию Лыскову ОТР Письмо 2

(об этническом материализме, церкворелигии и прочем)
Добрый день, Дмитрий! Вчера вечером, 4 –го, я повторил процедуру. Включил ОТР и полувесело, полугорько расхохотался: Аксючиц – христианский философ! Вот она, «разгулялась в поле диалектика», как поет шансонье. Во время Перестройки этот человек был ярым просоветчиком, врагом перемен, национал-коммунистического запаха, и вот на тебе – не просто философ, а ни много ни мало христианский! Почему не православный? Ведь, будучи христианским, надо мыслить широко, включая все конфессии, а ведь нам тут, в российском семействе, с коммунистического просыпу и православных проблем решить не разрешить… Почему я, однако, горько смеюсь? Да потому что деятели такого рода – ярчайший пример легкомыслия, накрывшего наше отечество в посткоммунистическую эпоху. Армия вчерашних советских прапорщиков стала армией сегодняшних попов: простота психологии и ясность взора та же самая. Наивность в этих головах невероятная! Это какая- то хлестаковщина в духовном мире. Им все просто. Для них звучат вечные слова «не надо думать, с нами тот, кто все за нас решит». Генсеки, императоры, президенты и патриархи решают за них… На экране хорошо было видно, как разумные слова вменяемых современных людей, сидевших напротив философа, бойко отскакивали от его твердых голубых глаз. Он – уже – всё – знает! У него, как говорил Достоевский, «истина в кармане»… Но о чем говорить?  Аксючиц – это идейный продолжатель другого «философа», известного спасителя отечества Проханова. Все эти люди, особливо родившиеся в советском космосе и вдруг сказочно-мгновенно превратившиеся в христиан, может, и философы, мало ли что, ведь есть такая профессия, но уж точно не мыслители, а спасители, даже, точнее, спасатели. Вот! Их верное определение: духовные спасатели. Какой же дух они спасают? Теперь уже можно определенно сказать: они спасают этнический дух. Этнонациональная почва – вот секрет их сказочного перформанса из большевиков в христы (национальное есть конкретная государственная форма этнического). Тут и только тут они серьезны. Их философию следует назвать – этнический материализм (кстати, традиционализм Гейдара Джемаля тоже оттуда, это лишь частный случай этноматериализма). Потому что главная материя для них это этнос, нация, племя. Это их «базис». А всякие там пятиконечные звезды, свастики, кресты-распятия  и тому подобное, так же, как и нравственно-интеллектуальные миры, за этими символами стоящие, – это для них как для материалистов всего лишь «надстройка над базисом», то есть поверхность, пустяк, видимость, которую можно запросто изменять, лишь бы племя сохранялось. Если у Маркса цинизм политического релятивизма имел «оправдание» хотя бы в динамике базиса, то эти материалисты чуют свое «оправдание» в противоположном, в статике, в незыблемости присутствия этноса-племени в мире, в неизменности его целей, ради достижения которых все средства хороши. Поэтому какой бы духовный костюм они не надевали,  их религия всегда язычески-мистична, их бог всегда зарыт глубоко в невменяемой первобытной душе племени. Когда этот бог просыпается и начинает вулканировать, фашистская резня неизбежна.             
То, что наше общество в целом еще слабо чувствует опасность таких «спасателей», объясняется, в частности, все тем же повсеместно распространенным непониманием разницы между религией и церковью. Сама здравомыслящая общественность, которая справедливо начинает указывать на безобразия, творящиеся церковью и государством в связи с церковью, говорит обо всем этом несколько неуверенным тоном, как будто, критикуя церковно-государственных головотяпов, она ощущает себя покушающейся на религию и нравственность. Споря с церковниками и их сторонниками, она чувствует себя оспаривающей религию, хотя разговор идет не о религии, а о месте и дейстии церкви в обществе. Церковники и их сторонники хорошо этим пользуются, выставляя каждое свое слово как защиту нравственности. До сих пор везде, где разговор заходит о церкви, начинает сгущаться атмосфера общественного лицемерия, сопровождающаяся непременной при этом интеллектуальной трусостью: сказывается хронический многовековой российский запрет на свободное осмысление гражданами религии и церкви и подача того и другого как чего-то неразделимого. Это неразделимое, Церкворелигия, всегда было начальством, а начальство не обсуждалось по определению. Церковь была вроде императорской канцелярии и табели о рангах, а религия – вроде документов и бумаг всей этой царской администрации. И генетическая память о раболепном отношении наших предков ко всей этой сакрально-кесарской иерархии до сих подавляет нам душу и замыкает уста.       

Спасибо за передачу! Всего доброго. Константин Иванов.
5 декабря 2013