Явь, абсурд и иллюзии 2012 Часть 1...

«Того, что мы называем фантазией, не существует – это реальные события, время которых ещё не пришло».
                (Саптрем)
 
        Я не знаю, истории это или нет…
        Но всё это было или ещё будет.
        Что-то происходит и сейчас, возможно, через какое-то время это забудется и перестанет храниться в памяти. Иллюзорное в том числе. Но придёт что-то другое, может быть и во сне, надолго останется в нас, превратившись, в конечном счете, в яркое воспоминание и даже реальное событие, если мы просто будем в это верить.
       
        «Бодрствование длительно, а сновидение коротко. Других различий нет».

Как бы там ни было, но с каждым из нас происходили, или будут происходить какие-то истории, события и просто случаи, некоторым из которых мы не придавали (или не будем придавать в будущем) никакого значения.
По истечении какого-то времени какие-то из них превратятся в закончившиеся истории, а в итоге, образуют то, что мы ещё позже назовём  превратностями судьбы или течением жизни.
Но рано или поздно события просто перестанут интересовать, потом они больше не будут происходить, и это вовсе не будет означать потери или пустоты. Скорее наоборот…
        Истории остаются в памяти. Они живут до тех пор, пока мы будем к ним возвращаться в попытках что-то понять и в чём-то непростом разобраться…
 
«Усваивать историю необходимо для понимания себя, а не для самооправдания и реконструкции задним числом того, чего не было. Не самоутверждаться, притягивая за волосы возможное будущее, и не самодовольно восхвалять своё прошлое, не самообман, а диалог, может быть достаточно болезненный и неприятный…»
       
        На этом месте цитата обрывается. 
Она так и останется не допечатанной потому, что куда-то пропало то самое, откуда это было взято: статья в журнале, книга, просто выписка или что-то ещё.
Я бы от себя продолжил так: …, но всё-таки необходимый и важный и, в первую очередь, именно для каждого из нас для понимания самих себя и того, что и как с нами происходило, происходит или будет ещё происходить.
        Дописав начатое вчера, я ловлю себя на том, что вовсе не хочу писать автобиографию или заняться сочинительством диалогов с самим собой. Хотя, по большому счёту, именно этим и занимаются все, кто что-либо пишет. Даже если это исторические романы, философские трактаты или детективы.
 
        Я понимаю, что проснулся, но продолжаю лежать с закрытыми глазами и стараюсь не шевелиться. Не хочу двигаться и боюсь дышать. Я не хочу возвращаться…. Настолько, что перестаю понимать: откуда я должен вернуться и куда придти?
Какое-то время я не чувствую своего тела, зная, что через пару секунд появится ощущение горечи во рту, тяжести в желудке  и всего прочего, что по сути и будет этим телом являться…. Через пару секунд…. И до времени следующего сна. Или бодрствования, если сном считать всё то, что с нами происходит после пробуждения.
        Оно (тело) будет производить какие-то действия или наоборот - их избегать, может делать почти всё, что ему прикажет мозг или подскажет собственная клеточная память. Но оно не сможет приказать мысли появиться или исчезнуть. Не может этого сделать с собой  и сама мысль… Она и не делает. Она просто существует. Существует на фоне лёгкого гула в голове и нудного жужжания в левом ухе. Оно появилось ещё во сне, но там было что-то ещё, что сейчас никак не хотело проявляться, ни зрительно, ни как-нибудь иначе.…   
Постепенно жужжание переходит из левого в правое ухо, становится мягче, фокусируется в нижней части затылка  и постепенно обретает спокойную и тихую  музыкальную форму. Чуть позже появляется, сначала блёклая, а потом и многоцветная светящаяся картинка.  Она как-то сразу вбирает в себя всё пространство, время, наверное, тоже, потому что я моментально забываю о том, что секунду назад проснулся.
        Честно говоря, я не всегда улавливаю грани между состояниями, поэтому стараюсь в одном вспомнить другое, и наоборот. Иногда это получается.
Сейчас вспоминаю всё то, что обязательно бы забыл. Потом забуду то, что вспомнил, чтобы вспомнить когда-нибудь опять. Но сейчас нет, ни бумаги с карандашом под рукой, ни клавиатуры  компьютера рядом, ни желания во всём этом разбираться...
    ...Я просто лежу… Точнее – уже сижу, прислонившись спиной к стене старого деревянного сарая, собираюсь встать и пойти дальше.
      Дальше, – значит в следующий населённый пункт. Пройдено всего четыре, предстоит что-то ещё. Всего, как правило, их всего шесть или семь.
      Шесть – это цифра, а с цифрами мы можем делать всё что угодно. К примеру, умножить 6 на 12, получим 72. Будем считать, что это средняя продолжительность жизни, а поселения – это своего рода точки отсчёта или вехи, если говорить о времени как о какой-то протяжённости. Не суть.
      Но суть-то как раз в другой сути, – СУТИ, к  которой все мы стремимся, большинство неосознанно…
 
      Кто-то из древних китайцев, решив получить ответ на вопрос об этой самой СУТИ, сначала отправился к одному из мудрецов, который был известен тем, что осуществлял НЕДЕЯНИЕ и, естественно, ничего не делал и ни о чём не думал. Он не просто ничего не ответил, но даже и не знал как ответить, поскольку сумел забыть как это делается. Настолько был мудр.
      Другой старец, известный живостью своего ума, но и некоторой суетливостью, сразу же сказал, что знает это и через секунду скажет…. Но через ту самую секунду, он всё забыл, задумавшись о чём-то другом.
 
      Какое-то время назад я для себя определил, что словом «суть», что бы оно для кого ни означало, должно называться что-то очень важное и главное, и что ОНО находится где-то наверху, в упрощённом варианте –  на какой-нибудь возвышенности. Упрощенный вариант – это не всегда просто, но почти всегда наглядно.
      Позже выяснится, что это не просто возвышенность, а огромная гора, и дорога на её вершину проходит через несколько населённых пунктов. В каждом из них кто-то живёт. Наверное, они там и родились. Я только теперь понимаю, почему они так настороженно относятся к тем, кто приходит и уходит дальше.
 
      В первом поселении, у самого подножия горы, была всего одна улица.  По обеим её сторонам стояли очень большие здания, почти в каждом из них были родильные дома, детские   сады и школы.
      Одна из них, видимо недавно построенная, была особенно внушительной и напоминала какое-то мрачное крепостное сооружение.
      Из её дверей вышел мальчик с портфелем в одной руке и футляром для скрипки в другой. Он медленно проходил мимо меня, и мне почему-то захотелось его окликнуть:
    – Мальчик, это музыкальная школа?
    – Нет. Это  просто школа, – ответил он.
    – А в каком классе ты учишься?
    – В четвёртом.  А сегодня я получил двойку по географии, – гордо сообщил он,  подбирая  видимо подходящий тон для предстоящего разговора с родителями.
    – Ну, ничего, исправишь, – ободряюще сказал я, понимая, что он просто не захотел отвечать на уроке, и на оценку ему наплевать, а отличником ему быть неудобно и не комфортно.  Он уже чувствует, что так будет всегда, и не только в школе.
      Всё это будет происходить до тех пор, пока его родители с ним и его братьями куда-нибудь не переедут, или он сам не сделается таким, как все:  мимо пробежала  с криками и воплями ватага мальчишек. Наверное, они изображали какую-то битву, договорившись заранее, кто кому будет врагом, и кто кого победит?… Никто из них ничего не знал из учебников по географии или истории и по этому поводу не переживали.
      А он переживал, зная, что география начнётся с переезда на лето в другой город, в знакомую с самого рождения среду и окружение. Он уже  знал, что существуют разные страны, что это означает и как ощущается. Он ещё не знал того, что истории  этих переездов и контрастов и будут составлять одну большую историю – всю его предстоящую жизнь.
      Мы распрощались.  Я с грустью смотрел на его удаляющуюся фигурку и почему-то подумал о том, что было бы интересно увидеть себя со стороны в движении и именно – удаляющимся. …От кого? От себя? Похоже, именно этим все мы большую часть жизни и занимаемся, хотя и делаем вид, что это не так.
      Мальчик переходил улицу и подходил к троллейбусной остановке. Футляр от скрипки куда-то пропал. Вместо него и портфеля у него в  руках оказался  небольшой чемодан. Может быть, это был этюдник, или складной фотоувеличитель. Он бережно нёс это на вытянутых руках.
      За зданием школы находилась ещё одна, она размещалась  в длинном  двухэтажном бараке. У входа стояли и курили группы молодых и, не очень молодых, людей. На вывеске значилось: «Школа рабочей молодёжи», но в ней обучались и служащие, и безработные. Последних называли «тунеядцами».   В этой школе можно было получить аттестат зрелости с отличными оценками по всем предметам и поступить впоследствии в почти любой институт на дневное отделение. Многие так и поступали. Некоторые умудрялись, проучившись пять-шесть лет и поработав по специальности, всё бросить и начать всё сначала на другом поприще…. Но всё это будет происходить в другом месте и в другое время.
      Здесь, на этой улице, были ещё Дома пионеров и Дворцы культуры с фото-кружками, студиями изобразительного искусства, кружками бальных танцев и многочисленными музыкальными школами. В этих кружках происходило что-то, совсем противоположное школьной жизни. Иногда настолько несовместимое, что приходилось выбирать что-то одно.
      
      До следующего населенного пункта пришлось добираться довольно долго. Было  такое чувство, что время разбавлено какой-то тягучей,  липкой  субстанцией и тянется бесконечно.
      Но наконец, на горизонте появились очертания каких-то сооружений, а по обочинам дороги всё чаще стали попадаться продукты человеческой деятельности: автомобильные покрышки, сломанные ящики, бетонные строительные детали   и огромное количество пластмассовых бутылок.
      В этом городишке в её начале тоже была одна улица, но    в каком-то месте она переходила в площадь, раздваивалась и превращалась в две параллельные. Потом  они шли уже под углом друг к другу и приводили к зданию церкви, за которой было кладбище.
      Дальше ничего не было, кроме просёлочной дороги, непонятно  куда ведущей.
А в самом начале, в том месте, где путь раздваивался, стоял большой камень с надписью, неизвестно кем и когда сделанной. Когда-то возле этого камня видели бородатого всадника в шлеме и кольчуге. Он был последним, кто сумел прочесть то, что было написано на камне.
Теперь надпись стёрлась. Говорят, что когда-то давно кто-то даже сфотографировал этого человека, а на фото можно было разглядеть  и саму надпись. Но время делает своё дело.
Давно нет, ни фотографа, ни фото-отпечатка …
     «Даже, если вы просто прикуриваете у кого-то или с кем-то здороваетесь, надо делать это непременно так, словно другого раза не будет…
     …В этом раскрывается идея конечности мира….  С другой стороны, та же фотография доказывает, что мир продолжает существовать»...

     Все наши воспоминания, особенно самые яркие и запоминающиеся, связаны с первыми годами жизни каждого из нас.
     Всё происходящее позже, — вещи другого свойства,  это скорее просто открытия или уроки, в отличие  от раннего детства, когда то или иное было очень узнаваемым и близким….
     Для кого-то это тепло родственных отношений, для другого  — первые попытки что-то понять из того, что потом будет преследовать всю жизнь,— ощущение какой-то тайны и того, что она обязательно рано или поздно должна быть раскрыта….
     Чем старше мы становимся, тем быстрее бежит для нас время, но тем отчётливее мы можем видеть, насколько иллюзорны наши «точки отсчёта» чего бы то ни было, и времени в том числе.
     Теперь мы понимаем, что всё было, всё происходит, часто повторяясь даже в деталях, но видоизменено, поэтому не всегда узнаваемо, и будет происходить всегда, и, конечно – же, после нас тоже, и будет всё это неизвестно каким.
     А человек не любит неизвестности, он не любит темноты, тёмных комнат в том числе, но проделав в той же условной комнате, на одной из стен, небольшое отверстие, - на противоположной стене мы увидим изображение того, что находится за стеной с отверстием.   
     Это то, что мы называем фотографией. То, что фиксирует НАСТОЯЩЕЕ, помогает рассмотреть ПРОШЛОЕ, а сама направлена в БУДУЩЕЕ, то самое неизвестное, чего человек знать не может.
     Миллионы людей  пытаются запечатлеть настоящее мгновение, сиюминутность и себя в ней, тем самым пытаясь связать всё воедино: прошлое, настоящее и будущее.
     Старые фотографии, попав в будущее, — наше настоящее, продолжают жить, непонятной нам, своей жизнью, даря нам ощущение причастности тому, что не до конца осознано (но мы это чувствуем!), очень для нас важное….  Это, наверное, нечто такое, что имеет отношение к бесконечности. И к нам самим тоже…
     Фотография, помимо энергетики человека, который её создал, и энергетики времени и места, вбирает в себя и то, что можно определить как «достоверность, предельная точность, идентичность.
     Композитор пишет музыку и оставляет нам воспоминания о своих чувствах, мы угадываем его настроение, следим за ходом его мысли, узнаём о его впечатлениях. А фотография, с точностью, которой, наверное, нет предела, – фиксирует визуальную действительность, оставляя за художником — фотографом право на творческое осмысление всего того, что его окружает и что ему интересно. Остаётся именно это.
     Всё это, может быть, даже в большей степени присуще кинематографу, но фотография первична,  она та самая основа, на которой строится всё остальное.
     Современные цветные фотографии, — всего лишь раскрашенные пёстрые картинки, — слепки с видимой глазу реальности; тогда как чёрно- белая фотография, — это непростой и индивидуальный взгляд на существующее. В этом случае отсутствует пестрота, сознательно отбрасывается лишнее и всё внимание уделяется главному — свету.
     Свет создал фотографию, он же её убивает. До недавнего времени фотография ненамного переживала физического человека, — она выцветает на свету.
     Фотография  иллюзорна, как иллюзорны и мимолётны тени людей на стене в солнечный день….
     Фотография идёт от света и уходит в свет …
     Тень следует за человеком. Исчезает человек — исчезает и его тень…. И человек иллюзорен, вернее та его часть, что заключена в его плоть….
 
     На одной из раздвоенных улиц стояли здания высших учебных заведений, военных в том числе, а на другой, сплошной неразрывной массой – корпуса фабрик и заводов. Здесь же были стадионы и располагались воинские части.
     Площадь у камня была застроена домами, в которых были магазины, рестораны, кафе и бесчисленные забегаловки и рюмочные. Еще здесь были кинотеатры и танцевальные залы.
     В их кассы всегда стояли длинные очереди молодых людей. Некоторые из них были в легком подпитии и вели себя довольно шумно. Здесь они проводили свободное вечернее время, знакомились и вместе развлекались. Иногда знакомства перерастали в продолжительные отношения и даже приводили к браку...
     Здания, которые занимали высшие учебные заведения, были выкрашены краской разных цветов: те, в которых были военные кафедры, были тёмно-зелёные, остальные жёлтые и светло-коричневые. Три здания из красного кирпича не были оштукатурены, в них размещались медицинские институты.
     У меня появилось ощущение, что в одном из зелёных зданий я провёл немало времени, в нём должны были находиться классы рисунка с гипсовыми скульптурами, мольбертами и прочими атрибутами художественных мастерских.
     Вокруг этого темно-зеленого здания находилось особенно много закусочных, пивных и подобного рода заведений.       
     Решив перекусить, я зашел в первое попавшееся кафе и сел за единственно свободный столик. Через несколько минут за ним кроме меня сидела уже целая компания: двое молодых людей и темноволосая девушка.  У одного из парней под левым глазом был огромный лиловый синяк. Они что-то говорили о зачётах и экзаменах; потом тот, который был с синяком, сказал, что собирается пойти в поликлинику, а в деканате будет просить продлить ему сессию.
    К столику подошла, неизвестно откуда взявшаяся, цыганка с ребёнком на руках:          
  – Помоги цыганёнку, а я тебе погадаю, всю жизнь расскажу, – она уже брала за руку студента с синяком.  Тот растерянно  шарил  левой  рукой в кармане пиджака. 
  – У тебя, вижу,  будут большие казённые неприятности, но тебе помогут друзья,…  не доверяй особенно им. Тебя используют...                На этой фразе всё преобразилось: на студенте появилась солдатская форма, его приятель куда-то исчез, на его месте сидел уже другой человек, а девушка оказалась одетой в больничный халат.  Они оба, девушка и тот, который вдруг появился, уставились на меня.         
   – Вы кто такой? – Испуганно спросила меня девушка, – Откуда?
   – А я никуда не уходил, – не зная, что ответить, сказал я. –  Но пропал ваш друг, а вас переодели! 
   – Мне выдали этот халат вчера. Он великоват, но меньших размеров не было, – она, не мигая, смотрела мне в глаза.
     От нашего столика отошла официантка…, оказавшаяся пожилой санитаркой или нянечкой. Она уводила с собой студента….
   – Ты ещё слышишь голоса? – Мне стало ясно, что мы знакомы не один год  и почти никогда не расставались.
   – Ты постоянно слышишь голоса? – переспрашиваю я.
   – Нет, только иногда. Когда они громко разговаривают и кричат.
   – Кто они? О чём они говорят?
   – Не помню, я сразу всё забываю …
 
     «Однажды царь Сулейман, когда дожил он до середины своей жизни, стал вспоминать прошедшие годы. Увидев сосредоточенно молчавшего царя, придворный книгочей и летописец спросил: «О Великий! Тень задумчивости легла на твоё чело. Не могу ли я чем-нибудь помочь тебе?».
     «Едва ли, — произнёс Сулейман, — я вспоминаю собственную жизнь».
     «О мудрейший, — оживился летописец, — зачем тебе удручать свою память, когда все эти годы я записывал каждый твой шаг, каждое твоё слово».
     И мгновенно исчез летописец, и мгновенно вернулся, открыл книгу Сулейман, полистал и отодвинул.
     « О, повелитель, — опечалился летописец, — неужели долголетний труд мой был напрасен?».
     Царь его успокоил: «Ты честно и с тщанием исполнял свою обязанность. Но ты записал слова, что сошли с уст моих, и не записал те, что остались в уме и сердце моём. В этой книге сказано, как я жил, а я вспоминаю прошлое, чтобы понять, как жить дальше».
     Когда не знаешь, как жить дальше, то обернись налево и посмотри за левое плечо. Быть может, ты увидишь или просто почувствуешь нечто такое, что никак себя не обозначит, но будет означать твою собственную смерть.  В этом не будет недоумения или страха. Это будет означать, что ты получишь ответ (Что-то похожее я где-то прочёл, и это именно так)…
 
     Выйдя из больницы, я пошел напрямик на площадь с камнем через большой пустырь.  Он был напротив проходной большого завода, над главным зданием которого маячила и дымила большая чёрная труба.   
     Пустырь вдруг заполнился огромным количеством людей, – конец рабочей смены. 
Где-то я уже это видел? Может быть, увижу когда-нибудь потом?.. 
     Смотрю на часы и  почему-то не удивляюсь тому, что вместо обычного циферблата с числами вижу зодиакальный круг с маленькими значками созвездий.  Одна из трёх стрелок стоит на границе  Льва и  Девы неподвижно, две другие вращаются с разной скоростью в противоположные стороны.
     Люди на пустыре стоят группами по три и более человек со стаканами в  руках.  Между ними снуют, сильно хромая, тётеньки (некоторые даже в относительно свежих передниках и фартуках, с полотенцами через плечо), подают стаканы, собирают пустые бутылки (это плата за услуги), раздают хлебные сухарики, а некоторым и солёные огурцы.
     Где-то в кустах – канистры с водой, тара для бутылок, сумки с закуской. Стаканы ополаскиваются водой, вытираются полотенцами и выдаются очередной, подошедшей   из магазина публике. 
     Люди подходят парами и группами по 3-4 человека. Почти все тоже хромают, а некоторых везут на инвалидных колясках дети и женщины.
Подходя к толпе, замечаю, что волочу правую ногу. Пытаюсь себе внушить: «Я – рабочий человек. Отработал смену – имею право! Пью на свои! А нога болит потому, что много работаю». Потом соображаю, что если я являюсь инвалидом, то о какой работе может идти речь?  И какая связь между работой и этим пустырём? …
 
     И это уже вовсе не пустырь, раз на нём столько народу.  …Хотя, ещё и не кладбище.
И всё-таки где-то я уже это видел…
     Оказавшись на площади с камнем, я решил пройти по другой улице, той, где не было  заводов и  воинских частей.   Она казалась короче первой и тоже приводила к единственной на всю округу церкви. Подойдя к ней, я, не без облегчения, увидел заколоченную дверь, понимая, что… ничего пока не понимаю и мне сюда рано…. Или уже поздно.
 
     – А что нужно делать? – спрашивает мальчик у своей бабушки. Они стоят на кладбище у могилы родственников.  Он хочет спросить, как нужно молиться, видя, что она, молча постояв, – перекрестилась.
     – Делать ничего не надо. Просто какое-то время помолчи, постой  и подумай о чём-нибудь хорошем.
     – Это и есть Бог? …
 
     Здание церкви было построено в псевдорусском стиле, а фасад, обращенный к кладбищу, напоминал старинный готический собор. На главной аллее пожилой человек подстригал невысокую живую изгородь из туи. На его голове был необычный головной убор, – нечто похожее на чалму. Старик громко что-то говорил. Решив, что он обращается ко мне, я остановился и вытащил пачку сигарет.
     – Спасибо, я не курю, и вам не советую, – проговорил старик. Мне сразу захотелось за него продолжить: «А также не пью ничего кроме воды, не прелюбодействую, не краду, не лжесвидетельствую…»
     – Вы, наверное, ещё и пацифист? – спрашиваю я.
     – Кто? – он не понял.
     – Ну, это тот, кто не хочет убивать. Кто против смерти.
     – Да я и рожать не хочу, не то, что убивать, - он улыбнулся и стал листать книжку, которую вынул из кармана, - А что касается смерти…  Трудно говорить о вещах, которых не знаешь. Можно только иметь к ним определённое отношение, - сказал он, сделав  многозначительное лицо.
    –  А проще?
     – Проще или сложнее, какая разница? Проще некуда, и сложнее незачем говорить, всё уже сказано.
     – О том, что пока не умрёшь сам, ничего об этом не узнаешь? – спросил я.
     – И ещё о том, что мало что узнаешь вообще, если только не сумеешь забыть всё, что когда-то узнал. Но иногда полезно что-то освежить в памяти. И неважно по поводу, какой мысли, – сказал он и протянул мне раскрытую книгу.
       Не уловив логики, я не сразу сумел прочесть подчёркнутый абзац, без удивления наблюдая, как буквы на санскрите превращаются в знакомую кириллицу:
            
       «Не пытайтесь давать объяснения своим ошибкам и заблуждениям.  Люди заняты глупостями, абсолютными глупостями. Они не выглядят глупыми потому, что остальные делают то же самое».
          
       Интересная мысль. Похоже, что именно так. Но какая связь?… И причём тут мои ошибки, и чьи-то глупости?
       – А в чём же я заблуждаюсь? – я задаю вопрос самому себе, обращаясь к старику, и вижу, что  это  далеко  не пожилой, а просто уже не молодой человек,  44– 45-и лет.  Может быть немного старше.
       – Во многом заблуждаетесь, но не надо по этому поводу переживать. Лучше прочтите ещё что-нибудь или возьмите книгу в подарок; мне уже не интересно читать, а вот на память я не жалуюсь, иногда даже хочется многое просто забыть.  Но сначала надо накопить в себе все эти истории.
       – Истории?.. Чтобы когда-нибудь забыть?
       – Чтобы было, что забывать.  Но истории происходят сами по себе, их и не нужно  для себя придумывать, тем более пытаться  что-то объяснять и оправдываться.
      Я перевернул пару страниц:
      «Избегайте давать своим ошибкам разумные объяснения, так как если вы объясняете их, вы их защищаете. В итоге они снова повторятся,…  вы можете обмануть других, но не себя.  Вы сами знаете, что совершили ошибку…»   
          
      Я всё это понял так, что не надо тратить время и силы на убеждение самого себя, а найти  лучшее применение этим усилиям. И времени тоже. Поскольку из всего этого мы и состоим, и в каждом из нас своя собственная правда. Это единственное, что не может принадлежать никому другому...  Как жёлтый зонтик Насреддина…             
          
      «Рассказывают, что Мулла Насреддин жил в отеле…»   
      Короче говоря, он очень торопился, выезжая из номера, и оставил в нём свой жёлтый зонтик. Поднявшись за ним на четырнадцатый  этаж и подойдя к двери номера,  он обнаружил дверь запертой. Номер был уже занят парочкой молодожёнов. Он это понял, заглянув в замочную скважину:    они  лежали обнажёнными на кровати, и он невольно подслушал их разговор. Молодой муж спрашивает женщину: «У тебя самые прекрасные глаза, какие я когда-либо видел. Кому они принадлежат?»  Она отвечает: «Тебе, только тебе». И так далее: глаза, носик, губы, руки, грудь…  – всё его. Но когда этот перечень уже заканчивался, Мулла вдруг вспомнил о зонтике и сказал: «Подождите, когда вы дойдёте до жёлтого зонтика, то он принадлежит мне!»
         
      Я взял подаренную мне книгу, решил, что обязательно буду её читать, но когда раскрыл во время очередного привала, то обнаружил, что почти все страницы были пустыми, лишь на некоторых можно было различить что-то написанное мягким карандашом. Некоторые записи можно было прочесть сразу:
      «Чужой в гуще толпы… Что разделяет? Ненависть? Вражда?.. Нет, но, наверное, нечто такое, что есть в каждом из нас, что мы чувствуем и не умеем объяснить …
      То ли сон, то ли где-то вычитал: … Бежит человечек, убегая от преследующей его толпы. Она его догоняет. В руках у человека  что-то есть, и это «что-то» отнимается у него и разрывается в клочья …
      Теперь уже толпа бежит с кучей этих самых клочков, размахивая ими, возбужденная и радостная … бежит, чтобы догнать того самого человечка и всучить ему против его воли те самые  клочки».
 
      Выйдя на просёлочную дорогу, я подумал, что, неплохо было бы остановить какую-нибудь машину, и вдруг увидел, что она появилась, но направлялась мне навстречу. В кузове в пять рядов сидели солдаты и пели «Марш славянки».
      Мне сразу же дали в руки автомат и попытались натянуть на голову противогаз, чему я резко воспротивился. Но автомат пришлось всё-таки взять, иначе, как мне объяснили, из чего  бы я поражал вероятного противника?
      Противника не было видно ни рядом, ни в бинокль. Вероятного врага не было тоже.  Но это обстоятельство не мешало большому количеству молодых и здоровых людей, переодевшись в одинаковую одежду,  ничего толком не делать,  а если и делать что-то, то не иначе как всем вместе и по команде.
      – Военный! Вы не отдали честь патрулю. Хотите на гауптвахту?
      – Нет, - отвечаю, – не хочу, – а про себя думаю: мало того, что не хочу куда-то конкретно, я вообще ничего не хочу в этом переодетом состоянии. Как просто, оказывается, перестать чего-то хотеть, – достаточно надеть на себя не свои вещи и делать то, что делают окружающие.  Единственно, чего я действительно сейчас хочу, так это оказаться в своей части у себя в библиотеке, или в соседнем помещении – за бильярдным столом.         
         
      Воинская часть находилась рядом с кладбищем, –  между ним, и тем большим пустырём  у завода, куда никогда «не зарастали народные тропы». Их и снегом не заваливало зимой,  и водой не заливало во время наводнений, и вообще с ними ничего не происходило потому, что по ним непрерывно топали толпы людей в рабочей одежде и гимнастёрках. Ежедневно, кроме выходных дней, по ним ходили также, на почту и обратно в часть, солдаты с большими чемоданами в руках – почтальоны….
      На скамейке у здания почты сидит и просматривает журналы солдат – воинский почтальон. К нему подсаживается незнакомый человек. Позже  солдат запишет разговор с ним и даже назовёт написанное сочинение рассказом:
 
      «Рядом сел мужичок лет 70-ти, маленький, бородатый, в кирзовых сапогах, одетый во что-то похожее на телогрейку.  Сев, закурил и попросил один из журналов.  Я удивился, услышав трезвую грамотную речь и интонации интеллигентного человека, — настолько, что с удивлением на него уставился.
      — Что вы смотрите?  Я ещё помню алфавит, - сказал он.
      — Пожалуйста, — я смутился, — вот ещё: «Дружба народов», «Знание — сила» ...          
      — Знание — это груз, а не сила.  Сила — в осознании этого обстоятельства.
      — Да?  Я не думал об этом.
      — А ты думай, солдат.  Это тяжело, но когда привыкнешь, — без этого не сможешь.  Не бросишь как сигарету, испугавшись за здоровье.  И вредно это не всем как курение, а лишь некоторым.  Вернее, вредно большинству…. Как, кстати, и деньги.  Они не приносят счастья.
— Но успокаивают, – возразил я, – А это не так уж и мало.  А Бальзак (я его тогда по вечерам читал в казарме) считал ...
     — А как твоя фамилия?
Я ответил.
     — Теперь я узнаю, что считал Оноре де Бальзак, — сказал он и улыбнулся беззубым ртом,  — а уметь довольствоваться малым — это ох как много!  Но этому надо учиться.
     — Сначала надо научиться зарабатывать, — я почему- то начал злиться.
     — Разумеется. Такое, да и вообще ничто на слово не принимается. Нельзя перейти реку вброд, не замочив ног.
     — Можно ведь не переходить?
     — Конечно, — грустно ответил он, — но рано или поздно поймаешь себя на том, что тебя тянет туда,…  что на этом берегу тесно и одиноко одновременно, одновременно существуют и наслаждение, и боль, правда и неправда, зло и добро.
     — Это буддизм?
     — И Будда, и Христос. И ты, и я, и все они, — он указал на старуху с коляской.  Та испуганно покатила её прочь …»
 
     Ровно через два года, проходя то место, где я так неудачно остановил машину,  я поклялся никогда больше не ездить там, где можно и нужно ходить пешком.
Вообще, передвигаться со скоростью большей, чем лошадь или верблюд, человеку не стоит. Это не полезно по многим причинам. И это просто противоестественно. Звуку надлежит распространяться со скоростью звука, не большей и не меньшей, а человеку подобает ходить или бежать, а если и ездить,  то только на дорожном велосипеде. И то на большие расстояния, – такие, как этот затянувшийся переход.
     Дорога длилась бесконечно.   Она шла через сосновый лес.  Где-то рядом жгли костры, раздавался стук топоров, и визжали бензопилы. Люди строили дома, многие из них верили, что это будут их настоящие пристанища, пусть даже в далёком будущем, в неблизкой ещё, как им казалось, старости.
      «В одной из точек своей жизни я должен был измениться. …Иногда уходят годы для того, чтобы человек пришел к убеждению необходимости меняться. У меня это заняло годы, … я думаю, что для меня самым трудным было в действительности захотеть измениться. …
     Если ты не думаешь, что твоя жизнь будет длиться всегда, чего же ты ждёшь? … мне не нравилась моя жизнь. Я устал от неё, … теперь мне её не хватает…      
    "Всё, что мы любили, ненавидели или желали, осталось позади. Однако, чувства в человеке не умирают и не изменяются….он отправляется в дорогу домой, зная, что дома он никогда не достигнет, зная, что нет такой силы на земле, которая принесёт его к тому месту, к тем вещам и к тем людям, которых он любил …они все остались позади.»
 
      До населённого места оставалось не так далеко. Уже видны были сквозь стволы деревьев силуэты домов, когда я увидел на одной из сосен какой-то блестящий предмет.  Оказалось, что это овальное, в красивой резной раме зеркало. Оно висело на сломанной ветке, и было на уровне моей груди.  Нагнувшись, я  в него посмотрел   и, к своему ужасу увидел только сосны за своей спиной. Я не видел своего отражения!
Странно, но я уже видел такие зеркала раньше.
      Одно, –  первое – лежало в самом начале пути прямо на обочине. В него я себя видел, но само стекло было очень мутным и грязным.
Второе – висело, как и это, но не на дереве, а на заборе. Оно было чище первого, но чтобы в него, не вынимая из рамы, посмотреться, надо было встать на колени.
Я подумал, что следующее  зеркало, по логике вещей, должно быть на уровне  глаз и по этому поводу успокоился.
      Главная улица третьего селения была прямой и широкой. Во многих местах её пересекали, перпендикулярно и не очень, более узкие улочки. Каждая из них имела своё название, которое крупными буквами было напечатано на стенах угловых домов: «Библиотечная», «Аллея любви», « Бульвар двух союзов». Площади тоже имели свои названия: «Площадь разногласия», «Площадь художников-исполнителей».   
      На здании городского рынка красовалась половина большого транспаранта: «От каждого по способностям…» Вторая его половина была снесена ветром, упала и была прислонена тыльной стороной к боковой стене. Мне тут же захотелось его подправить и, вместо окончания  «каждому по труду»,  написать:   «… и каждому одинаковую зарплату!»   Это, хоть и абсурдно, но больше соответствовало действительности. Тем более, что писал когда-то этот самый лозунг я сам.  …Или ещё напишу, если устроюсь здесь куда-нибудь на работу.
      Бюро по трудоустройству находилось как раз на площади Художников,  в  центре которой  высилась абстрактная композиция, выполненная в бетоне.  По замыслу заказчика она должна была олицетворять  ДЕЯНИЕ,  как таковое, а значит, и его составляющие – ТЩЕТНОСТЬ  И  СУЕТНОСТЬ,  для тех, кто понимает. 
      Памятнику придумали название  –  «Дружба».   Слово можно  было прочитать справа налево, получалось, –  «абжурд», почти  «абсурд ».
По поводу АБСУРДА.
      Это всё-таки всего лишь один из взглядов на действительность, не очень весёлый и не совсем объективный. Но он может «иметь место быть», хотя бы потому, что имеет логику. А логичные умозаключения всегда красивы, пусть они и субъективны. Не все же из нас безнадёжные оптимисты.
      Выйдя через несколько минут из конторы на улицу, я надолго потерял желание предлагать, кому бы то ни было, свои услуги, говоря точнее, – умение и способности.   
Они нигде и не требовались, нужно было только подчинение и готовность выполнять абсурдные по своей сути, и никому ненужные вещи.
     – Почему вы не считаете для себя обязательным находиться на рабочем месте полный рабочий день? – спрашивает, обычно,  начальник отдела кадров.   Дальнейший диалог всегда один и тот же:
     – Потому, – отвечаю, – что я работаю быстро.
     – Но у нас не сдельщина.
     – Именно поэтому …

      Я в очередной раз устраиваюсь на службу. Через какое-то время в очередной раз увольняюсь. Так происходит всегда, и это надолго превращается в привычный способ зарабатывания денег. Служба и настоящая работа вне коллектива, - вещи сугубо противоположные. Наверное, не для всех …
      На «Библиотечной улице» были сплошные библиотеки,  избы-читальни  и книжные магазины.
      На дверях здания, в котором помещался планетарий, висело объявление о том, что вход в него категорически запрещен верующим всех вероисповеданий, хиромантам и астрологам.
      На этой же двери, на приклеенных к ней бумажках, были телефоны и адреса учреждений, где могли за умеренную плату сделать любую ксерокопию и размножить всё, что угодно.
      На одном тетрадном листе было написано от руки:

      «Надо сначала слушать о СУЩНОСТИ, потом думать, и, наконец, размышлять. Мы умираем от жажды, сидя на берегу могущественной реки, сидя за пиршественным столом, умираем от голода. Вокруг нас мир блаженства, а мы всё ищем его, и не можем найти его, потому, что погружены в него. Оно всегда нас окружает, но мы постоянно неправильно понимаем его сущность».

      Дальше было написано что-то ещё, но на это место кто-то приклеил объявление о том, что есть вакансии на должности санитаров в психиатрическую лечебницу. Кстати, её корпус, находящийся  довольно далеко, был виден отовсюду, потому,  что размещался на длинных металлических столбах с перекладинами, похожих на гигантские костыли. С одной стороны столбы были короче, и здание было перекошено набок. 
      Вот уже много лет в больнице нет больных. Это не странно, а только означает, что больные все снаружи и их большинство. Палаты пустуют, хотя  администрация и набирает персонал.
      Наверное, они вместе и будут со временем населять эти палаты и сами себя обслуживать. 
      Что такое шизофрения? Или любая психическая болезнь, исключая крайности? Не что иное, как ярлык, прицепленный одним неуравновешенным человеком  другому. Прицепляющий – тоже шизофреник, только он об этом печальном обстоятельстве ещё не догадывается. Или потому и вешает, что догадывается. Догадывается и боится. Боится, и притворяется несуществующей противоположностью.
      Любое психическое заболевание приводит людей в лечебницы. Там больные, как правило, что-то делают: вырезают, склеивают, лепят, выпиливают лобзиком… Они занимаются, единственно имеющим смысл действием, и не только в этой обстановке, – творчеством.  Причём, – творчеством  абсурдным.    А ведь только оно и может сопутствовать нормальному человеку в абсурдной по своей сути жизни. Ибо факт смерти каждого из нас – факт, не имеющий сколько-нибудь серьёзного обоснования.
      Человек обречён осознавать свою обреченность.  Зачем? Ответа нет – отсюда абсурд. Абсурдна жизнь, абсурден и сам человек, абсурдны, как говорится, и дела его. И только, занимаясь творчеством, человек может, не уродуя свою психику и несовершенную природу, с чувством собственного достоинства, хотя и недоумевая, пронести себя во времени. В одном его направлении.
      Так что, либо все мы шизофреники, либо никто из нас. Не всё ли равно, как называться? Глупому, а значит и злому – наверное, нет. Может быть потому, что он смутно догадывается о себе?
Отсюда ярлыки. А на них названия.
 
      Последний пациент, выписанный три года назад, оставил, наверное, в память о себе, тетрадь с записями собственных мыслей и откровений. Сейчас она хранится в патологоанатомическом отделении,  раньше  выдавалась  на руки для прочтения вновь  поступившим больным и изымалась при их выздоровлении. Некоторые вещи были напечатаны в местном «Вестнике психиатрии». Там они были поданы как образцы, исправленного терапией, уже ЗДОРОВОГО литературного творчества. О том, что автор поступил в клинику с уже написанными работами, история умалчивает. 
      Один из рассказов назывался так:  «Почему я не преуспевающий художник?»   Думаю, он пишет от своего имени, потому, что его работ никто никогда не видел, впрочем, не видел никто и его самого, так что, утверждать что-либо сложно. Он спрашивает самого себя о себе же.
      Кому-то этого было достаточно для того, чтобы диагноз ни у кого не вызывал сомнения… 
            
                ПОЧЕМУ Я НЕ ПРУСПЕВАЮЩИЙ ХУДОЖНИК?

      Я не хочу называть себя художником, но, наверное, им всё-таки являюсь,  хотя бы потому, что не люблю, к примеру, играть в домино или потому, что не умею вкусно готовить.   
      Я просто этого не делаю, и  никому не приходит в голову называть меня кулинаром или спортсменом. Не делаю я  и многого другого, поэтому и не являюсь великим специалистом,  в чем бы то ни было.
      Но рисовал я всегда и делал это с большим удовольствием до тех пор, пока не понял, что, кроме самого творческого процесса, существует необходимость презентации сделанного, с целью его продажи в дальнейшем. Это нужно для того, чтобы иметь, в свою очередь, возможность самому приобрести необходимое для себя. Именно, - НЕОБХОДИМОЕ, - и не более того. Мне лично не нужны картины и скульптуры, и я не собираюсь их у кого-либо покупать. Но мне нужны некоторые вещи, которые я не смогу изготовить самостоятельно в домашних условиях.
      От большинства своих коллег я отличаюсь не только тематикой своих картин:   я изображаю  ЗАВЕРШЕННОСТЬ  В  ЕЁ  НЕЗАВЕРШЕННОСТИ  (это сложно  и в осмыслении, и в исполнении), но и размерами своих полотен.  Как правило,  я делаю либо очень маленькие работы (3 на 5 миллиметров), либо пишу маслом большие произведения на холсте  (чаще всего – 50 на 70 метров). 
      В первом случае я испытываю трудности с экспонированием, –  очень трудно подобрать багет    и изготовить  рамы, а во втором –  возникают проблемы с помещением  для работы и расходами    на оплату труда помощников.  Они необходимы для перетаскивания  бидонов  с краской  по поверхности холста  и хождения в соседнее помещение для мытья швабр и кистей. Только для разворачивания холста (и его не сворачивания на время работы), мне требуется как минимум  шесть человек.  Количество помощников зависит от размеров картины, времени суток, моего физического и психического состояния. 
      Во - вторых.  Я работаю либо очень медленно (от 1-го до 3-х месяцев над каждым, даже маленьким полотном),  либо очень быстро (от 5 до 15-ти минут даже над большой картиной), поэтому мне очень трудно спланировать своё время. Я никак не могу организовать свой  быт, и мне часто приходится лечиться стационарно (а народными средствами – постоянно),  то от истощения,  то от переедания.   
      Поскольку я постоянно нахожусь в состоянии творческого экстаза (или не нахожусь,  в его ожидании), то нередко теряю чувство реальности, путаю даты, имена  и события. Это не мешает творчеству, но на окружающих действует удручающе,     а спонсоров и меценатов просто отпугивает.               
      Третье.  Я давно усвоил, что творческая потенция (как и любая другая) у всех творческих людей напрямую зависит от того, насколько близки и понятны нам люди, находящиеся рядом. И насколько им понятны мы сами.
      Художники понятны только коллегам  и… натурщицам. Последним, к счастью, настолько, чтобы  не навязывать нам ненужных типов отношений. Они и не навязывают, но всё вокруг, с их появлением, рушится само по себе. В последнее время я не пишу обнаженную модель и по этой  причине тоже. Главным образом потому, что на первом же сеансе влюбляюсь в очередную натуру и, как правило, развожусь с очередной женой.
      Позже происходит то, что постоянно со мной происходит: разваливается бытовая составляющая жизни и наступает время  творческого застоя,  которое если что и производит, то только отстойные вещи (застой – отстой).  Тем   не менее, я в скором времени собираюсь жениться в восьмой раз, чтобы больше не писать ничего отстойного.
      Четвёртое.  Я постоянно и во всём изобретаю что-то своё.    В живописи тоже. Это всегда что-то новое и поэтому никому не понятное. Честно говоря, мне самому тоже. И  что из этого?..  Знал ли что-нибудь о своём квадрате Малевич? А вот Леонардо знал о своих подводных лодках и мадоннах  всё, но молчал, а только рисовал  и зашифровывал. Я ничего не шифрую, но всё равно не все понимают, что такое «завершенность», не говоря уже о её «незавершенности». 
      Понизить философскую планку в своих работах, в страхе потерять элементарное самоуважение, я не могу.
      Пятое.  Я не настолько тщеславен, чтобы желать восхищения собой кому бы то ни было. Мне было бы достаточно, чтобы от меня не шарахались и не предлагали «полечиться».  Не понятно  – от чего? Этого не знают и врачи в псих-лечебницах. Их пациенты тоже не знают. Но некоторые догадываются и жалеют лишь о том, что не смогли предвидеть и не стали в своё время психиатрами.
      Шестое. Из всего вышеизложенного следует и всё остальное, если оно есть.  А оно есть, раз хочется заранее поставить подпись под этим документом и дату написания. Что я и делаю:         
 
                ……………………31 мая 2005 г.

      Дело в том, что шестая причина, которая мешает мне стать преуспевающим художником, или кем бы то ни было,– это, то обстоятельство, что во всех своих делах  и начинаниях, и  даже при очень  благоприятных условиях, –  Я  НИКОГДА  НИЧЕГО НЕ ДОВОЖУ ДО К…»
 
      Перечитывая в очередной раз этот текст, я ловлю себя на мысли о том, что мне тоже часто приходится что-либо не доводить до конца, а чаще просто отставлять и оставлять, а иногда и просто отдавать.
      Иногда мне бывает чего-то жалко. Тогда у меня это просто крадут. Чаще всего пропадают какие-то вещи.  Бывает обидно, если ты в этот момент ими пользуешься, а срочно заменить их   на новые, не получается.  Если бы не это, то любому избавлению  от чего-либо, следовало бы только радоваться.   
      Только потеряв всё, мы можем всё обрести и получить, часто даже лучшего качества.
По большому счёту, это относится не только к вещам.
 
      Передвигаться из одного места на другое тоже лучше налегке. Я это понял, отправившись дальше. Чем дальше было от подножия горы, тем уже и извилистей становились дороги, а потом они и вовсе превращались в тропы; правда, их было несколько, разной ширины.   По некоторым из них  можно было идти группой, по другим - вдвоём, а по самым узким, – только одному человеку.
      Иногда по одной тропе шли двое, след в след, и когда, идущий сзади догонял первого, то тот его безропотно пропускал вперёд. Те, которые шли в одиночку, могли переговариваться между собой, если шли с одинаковой скоростью и недалеко друг от друга.
      Параллельно со мной шел человек, раньше я его видел далеко впереди себя. Я видел, что он шел, хоть и быстро, но останавливался последнее время всё чаще, а привалы делал всё более длительные.  Поравнявшись с ним, по его виду  я понял, что идти ему трудно, что он, наверное, болен и плохо себя чувствует. Его возраст было трудно определить точно, но, скорее всего, что-то около 50-ти лет. К его рюкзаку был прикреплён флаг. На белом фоне был рисунок зодиакального круга с жирными точками планет и разноцветными линиями между ними. Наверное, в своё время, встретившись с какими-то проблемами, он тоже начал читать книжки по астрологии, пытаясь что-то понять. Самым главным было разобраться в самом себе, и если это со временем получится, то станут понятны и окружающие люди.
      Что такое Ад? – Это другие люди. Что такое Рай? – Это, то же самое, только эти люди не похожи на первых. Что касается проблем, то «…ты сам создаёшь себе проблемы – ведь эти дары тебе крайне необходимы».
      Любая проблема – это стечение каких-то обстоятельств, проявление некоторых человеческих качеств. Мы взаимодействуем с качествами других людей. Это происходит в какой-то определённый отрезок времени.
      Определить себя (или кого бы то ни было) в определённое время, сделать выводы и произвести выбор, - это одно, но гораздо важнее изучить всё то, что касается себя самого. Тогда исчезнут все вопросы, и проблемы тоже. Они возникают от неведения и неверия … Вера должна основываться на знании. А знание – это изучение закономерностей, наблюдение и анализ.
      Раньше я видел, что за этим человеком  шла женщина с ребёнком, позже они повернули в обратную сторону и очень быстро прошли мимо меня. Женщина шла с опущенной головой, а маленький мальчик капризничал и не хотел спускаться. Наверное, он чувствовал, что внизу начнётся всё сначала…
Начнётся то, что мы теперь называем взрослой сознательной жизнью. В какое-то время она поставит перед каждым непростые вопросы, на которые некоторые из нас будут искать ответы  и пытаться на них ответить.
К примеру, таким образом:
      На протяжении всей своей жизни человек несёт в себе нечто неизменяемое и часто неосознаваемое в будничной жизни. Это НЕЧТО проходит с ним с первого дня и до конца жизни физического тела. И продолжается после смерти. То, что не родилось, не может умереть. Рождается, растёт и стареет тело, но не дух. Умирает тело, гаснет разум и его производные — мысль и интеллект, но не то, что стоит за ними. Оно не изменяется, а только приходит к осознанию самого себя, вернее, постоянно приближается к нему и, в конце концов, понимает, что в этом приближении и состоит смысл жизни и назначение каждого. Не важно, как это называть: христианской «благостью», «нирваной», как в буддизме или китайским «дао». Всё есть... Всё материальное — иллюзия, иллюзорно всё, что нас окружает, в том числе и наши мысли. 
       Времени не существует, его можно условно обозначить, придумав для этого «точки отсчёта». В человеческих взаимоотношениях — всё есть любовь: в родственных отношениях, в отношениях между полами, людей к животным   и друг к другу вообще… 
       Ненависти нет, а есть отсутствие любви, как нет тьмы,     а есть только отсутствие СВЕТА. Появляется свет и «вещи проявляются», становятся реальностью в том смысле, в каком  мы её понимаем (на самом деле — лишь тенями вещей, людей    и т. д.) 
       Тело — это инструмент, устройство, при помощи которого  существует в этом мире НЕЧТО, чем является каждый из нас     и что неизменно и вечно. Тело чутко реагирует на всё, что происходит с этим НЕЧТО и постоянно подсказывает и направляет — физическим самочувствием, болезнями и т. д.   Оно (вместе с мыслями и эмоциями) совершает те или иные поступки, каждый из которых имеет соответствующие последствия.  В этом смысле существует ВРЕМЯ.  Завтра — это то, что было заложено сегодня, а сегодня  то, что было вчера.     И всё происходит непрерывно.   Постоянства нет. Постоянно только само изменение.
       
       Наверное, что-то похожее придёт в голову в конце путешествия, но пока подобные мысли только усиливают чувство неопределённости и навевают, хоть успокаивающие, но не очень весёлые настроения.
      Чтобы начать всё сначала – нужно всё забыть. Но тело ничего забывать не хочет и не может. Каждая его клетка имеет свою память, и она пропадёт только вместе с ним, вместе с тем,  в чём родилась и чем жила.
      Чем больше груз воспоминаний и того, что с телом происходило, тем больше оно устаёт и изнашивается. Останется только то, что в своё время сможет забыть и собственное тело, и все его истории …  – ТО, ЧТО ЗАСТАВЛЯЕТ ИДТИ ДАЛЬШЕ ….
       Дальше идти было всё сложнее, несмотря на то, что всё реже становился лес и всё чаще по пути стали попадаться оборудованные стоянки для отдыха. На некоторых были поставлены палатки, в них были запасы продовольствия, медикаменты и даже приборы для связи на случай опасных ситуаций.  Сложнее было потому, что нелегко было заставить себя не расслабляться, не задерживаться на привалах и продолжать двигаться.
      Если раньше недоставало сытости и комфорта, то теперь всё это было, а стало недоставать чего-то другого. Наверное, - смысла находиться в этом состоянии дольше, чем это было нужно, - немного перекусить и переждать в палатке непогоду.   
      Очень раздражали бесчисленные приборы: они имитировали живую человеческую речь, музыку и показывали цветные электронные картинки. Было ощущение того, что тебе пытаются что-то напомнить и позвать куда-то обратно. Всё это подавалось красочно и смачно и всё-таки, явно только для самих себя. Редко можно было почувствовать  или услышать: «Зачем это вообще?», «Всем  ли это интересно?», «Правильно ли расставлены акценты?»  Но, чтобы задаваться вопросами, нужно, по крайней мере, иметь время, чтобы остановиться и задуматься. Его трудно найти, постоянно развлекаясь.
      Место для очередного привала я выбирал долго и основательно. Мне всегда казалось, что место, где собираешься остановиться нужно обязательно «почувствовать». Это ощущение должно обязательно придти, нужно только сосредоточиться на своих мыслях и постараться понять, каким образом они меняются или исчезают совсем. Если появилось чувство пустоты и спокойствия, то это хороший знак. Это прямое указание на то, что именно здесь можно остановиться и отдохнуть.
      В этом месте всё располагало к тому, чтобы сделать привал: между тремя высокими елями стояла брезентовая палатка желтого цвета, у её входа, неизвестно для чего, были сложены большие камни, камнями меньшего размера было обозначено место для костра. Рядом лежала охапка, кем-то уже заготовленных, дров, и стоял большой бидон с водой. Груда больших камней могла означать что угодно, на могильник это было не похоже, возможно, они были приготовлены для оформления будущего ландшафта.
      В палатке были постельные принадлежности, тёплая одежда, резиновая обувь и всяческая кухонная утварь. Всё это было аккуратно разложено и накрыто полиэтиленовой плёнкой. На переносном телевизоре лежала общая тетрадь. Раскрыв её, на первой странице, я увидел заголовок, эпиграф, и понял, что это рукопись, и что кто-то намеренно её здесь оставил.  Возможно, это был человек, который шел впереди.  Может быть даже тот, который двигался сейчас параллельно, а когда-то решил перейти на другую тропу, ту, по которой идёт сейчас. С другой стороны, если он здесь уже был, то последнее время он двигался в обратную сторону, а сейчас просто-напросто стоит  на месте.
      Мы все, наверное, чаще топчемся на уже пройденном, чем передвигаемся вперёд. Наверное, потому, что перестаём видеть ориентиры. Можно назвать их точками отсчета, если мы говорим о времени, или вехами, если речь идёт о географии и расстояниях.
Сидя спиной к входу в палатку, я смотрю на ель и, стоящую рядом, берёзу. Её ветви – в ветвях (или лапах?) ели. И наоборот. А раньше, на месте, где когда-то были клубничные  грядки, я видел вместе с ягодными листьями – сорняки и крапиву. Раскрыв оставленную тетрадь, я прочёл то, что было написано на одной из страниц:
                …. вне порядка –
               Крапива на клубничной грядке,
               В ветвях берёзы – ветка  ели …
               Порхающие – прилетели,
               Парящие в высотах – нет.
               Наверно, в этом есть секрет ...и т.д.
 
      В конце стихотворения была приписка. В ней говорилось   о том, что оно было написано 30 лет назад, когда не было ни этой стоянки, ни елей с берёзами,  ни, тем более, клубничных грядок. Название сборника было написано латинскими буквами:  «Modus vivendi»,  что переводилось (это было указано в сноске), как «Способ жить». В первом предисловии говорилось о том, что автор понимает, насколько всё написанное сделано непрофессионально, и, что эта работа  действительно была способом жить в какое-то непростое время…               
      Любое творчество – это всегда способ существования.  А иногда это просто способ выжить и не сойти с ума.

      Из подслушанного разговора:
      – Делай что-нибудь: вырезай, склеивай, выпиливай лобзиком …
      – А для чего?
      – Чтобы не попасть в психушку, - разве не ясно?
      – А разве не этим там занимаются? …
       
      После первого предисловия было ещё одно, уже в виде стихотворения, и тоже с попыткой что-то объяснить:
         
          Не спеши с приговором в начале пути.   
          Почитай, вдруг услышишь знакомый мотив.
          Не пугайся, найдя рядом с истиной чушь,
          Ибо, позже поймёшь, путь – в таёжную глушь,
          По болотам, как правило, льдам и пустыням,
          Через праздность и смех, суету и уныние,
          Сквозь прозрачный момент и тягучую вечность,–
          Прямиком, вдоль абсурда,– в туманное НЕЧТО!

      Я подумал, что если в книжке есть целых два предисловия и эпиграф, то должно быть и послесловие, и посмотрел последнюю страницу. На ней тоже было стихотворение, а в самом конце цитата кого-то из древних китайцев: «Теперь я уже что-то сказал, однако не знаю: в сказанном мною, действительно было что-то сказано, или в сказанном мною на самом деле ничего не было сказано?»  Мне это высказывание очень понравилось, я подумал, что этим вопросом должен задаваться каждый художник по окончании любой работы. Сложность только в одном: как определить время этого самого окончания? А ответ на вопрос, похоже, один: конечно же, - нет, ничего не сказано. 
      Никто ничего нового не скажет, ни по какому поводу….
      Кто-то…         
                Размышляя, подытожит,
                Разберётся что почём
                И задумается тоже,
                Скажет что-то,
                НО О ЧЁМ!?? 
 
      Любой из нас только лишь что-то перескажет или вспомнит что-нибудь. В первую очередь для себя самого, чтобы, встретившись с собой в очередной раз, было о чём порассуждать. Или помолчать … Скорее всего, просто помолчать.
 
      Молодой человек 17–18-ти лет сидит у окна в полупустом вагоне электрички, перелистывает тетрадь с записями и формулами. По-видимому, это конспект по физике или математике. На одной из станций он выходит, а сидящий напротив его пожилой человек едет дальше.
      По дороге от станции к дому, юношу не покидает ощущение того, что в своём попутчике он видел самого себя, изменившимся внешне настолько, насколько может измениться человек за 40 лет. Это чувство не покидало его впоследствии почти никогда. Он не только видел себя состарившимся, но и чувствовал, что «он» - это он.
      Это переживание было настолько сильным, что стало самым главным в его жизни, и вокруг него стало выстраиваться всё остальное. Всё остальное: поступки, события, выбор, – становилось чем-то непонятным, ненужным и … неинтересным.
      Он чувствовал, что узнал что-то очень важное, но оно было расплывчато и неопределённо. Потом он начинал кое-что понимать, но это «кое-что» нельзя было заключить в математическую формулу, выразить краской или звуком. А пока он только увидел и почувствовал …
      А пожилой человек не только увидел и почувствовал. Он уже знал, что такая встреча может произойти, но вполне осознана будет только одним из них, старшим по возрасту, понявшему,  что большую часть своего выбора и поступков он уже совершил.    Только он может понять, что встретил самого себя молодым …
Он не чувствовал к самому себе ни жалости, ни зависти,    ни любви … Абсолютно ничего.  Но в этом состоянии было ЗНАНИЕ. Знание ни о чём и обо всём. И оно было как-то связано с гармонией и правдой …
 
      Я подумал о том, что уже навряд ли встречусь с самим собой потому, что встретить можно нечто отличное от себя. Женщину, к примеру. Или своего ребёнка, когда она его родит.
      Ещё можно встретить единомышленников и соратников. Недоброжелателей и врагов встречать не надо, а если они и попадаются на пути, то надо найти реку, сесть на её берегу и немного переждать. Если верить древним мудрецам, они (враги) сами по себе проплывут мимо …
               
             Я себе свидание назначил.
             В среду. В восемнадцать двадцать пять.
             Как не жаль, но, так или иначе,
             Я с собой не встретился опять.
             Как не просто, следует заметить,
             А тогда и нужно позарез:
             Выпившему, – трезвенника встретить,
             Трезвому, – себя, когда нетрезв.
             Встретиться, наверное, было б скучно …
             Разговор? Дела? – Какие речи!
             … Обойдя себя благополучно,
             Не спеша к СЕБЕ иду навстречу.
 
      Недалеко от палатки, метрах в десяти от её задней брезентовой стенки, когда-то была вырыта большая яма.         Она наполовину была наполнена всяким хламом:  в неё были свалены развалившаяся мебель, устаревшая оргтехника и полусгнившие одеяния и обувь. 
      Когда-то всё это радостно приобреталось, потом этим аккуратно пользовались, пока на рынке не появлялись новые вещи и приборы, которые приобретались взамен устаревших. 
Тут же валялись книги и журналы, какие-то отдельные бумажки и фотографии. На одной из страниц старого журнала была фотография двухэтажного здания на берегу реки или канала.   На титульном листе можно было прочесть название журнала и дату выпуска: «Всемирная Иллюстрация», 7 февраля 1898 года.
Здание на фото было до боли узнаваемым. Я не сразу узнал, в соседнем доме на  снимке, на заднем плане,– место собственного проживания через 100 лет. Мне даже показалось, что на фотографии, в одной из человеческих фигур у дома, я вижу и узнаю собственную персону…
      Может быть, это был мой прадед, поскольку деду в том году было всего 4 года. 
Подпись под фото была такой: «С.-Петербург. – Новый городской дом трудолюбия у Никольского рынка».
Фотографии могут говорить. Почти все вещи тоже…
      Я просидел у ямы до позднего вечера.  Уходя, пообещал себе, что обязательно сюда вернусь, чтобы вспомнить что-нибудь ещё. Хотя и не понятно для чего?  Чтобы опять забыть?
      Пришло время собираться и идти дальше. Чтобы, в конце концов, придти. Непонятно куда, но это, наверное, и не важно…
       
      «Облако не знает, почему оно движется именно в этом направлении и именно с этой скоростью. Оно чувствует лишь побуждение –… Вот куда надо плыть сейчас. Но небо знает, куда и зачем плывут облака и какая картина ими пишется, и ты тоже узнаешь, когда поднимешься достаточно высоко, чтобы взглянуть за горизонт».
       
      И кто сказал, что это обязательно какое-то определённое место? Это может быть и состоянием, и открытием, и встречей с кем-либо или чем-либо. Это может быть всем, чем угодно, не обязательно новым, но по-новому увиденным и понятым. 
      И в этом будет заключаться какая-то часть Истины, и она уже не будет такой неопределённой и таинственной.
               
                (2011, Санкт-Петербург)