Театральные истории - 2

* * *
А теперь другой случай, но все о нем же. Точнее, о молодом артисте Театра на Малой Бронной. Фамилии его я не помню, но это и к лучшему. Это случилось, когда я, уже работая в другом театре, пришел на премьеру Дурова, режиссера спектакля «Дети Ванюшина». После спектакля зашел поздравить Георгия. Он только что умылся и стоял, раздетый до пояса. В гримерную вошел тот самый молодой артист и, одарив взглядом топлес Мартынюка, то есть его обнаженный торс, решил сделать ему комплимент. Получилось у него свое¬обычно. Он сказал буквально следующее: «Георгий Яковлевич, знаете, если вам голову отрезать, вы еще совершенно молодой человек».

* * *
Мы с Мартынюком в Театре на Малой Бронной были штатными, можно сказать, авторами и исполнителями капустников. Георгий — невероятно остроумный человек и пишет очень смешные стихи. К капустникам и всяческим шуточным поздравлениям мы обратимся в другой главе, а сейчас — в качестве живой иллюстрации к сказанному — я хочу предложить вашему вниманию несколько стихотворений Георгия с сопутствующими комментариями.

Дурову 70 лет

Я не верю, что Дурову 70 лет!
Это что-то напутал он сдуру.
У него, как у «мудрости» возраста нет,
Ну а «дурость» — вторая натура.

Ему же — 75

Я не верю, что Дурову 75.
Это что-то наш Лева напутал опять.
Его годы как будто попятились вспять:
Он как «ягодка баба» — опять 45.

* * *
Стоит Театр на Малой Бронной!
Идут спектакли в доме том.
И вечерами зритель томный
Все ходит по фойе кругом.

Пойдет направо — в зал заходит,
На сцену пристально глядит.
Там чудеса: там Дуров бродит
И Перепелкина сидит.

И обостряются все чувства,
Едва переступив порог.
Вас ждут «Славянские безумства»
И непрожаренный «Хот дог»!*

В наш пенсионный юбилей
Мы вспоминаем ненароком
Дела давно минувших дней,
Преданья старины глубокой.

Театр рядом с синагогой.
Он был еврейским в те года.
Потом евреи понемногу
К себе уехали туда.

Здесь Гончаров блистал когда-то,
И Эфрос паутину плел.
Дунаев** нас от горя прятал
И верною дорогой вел.

Портнов — художник с тонким вкусом,
Познавший тайны бытия,
Поставив пьесу «Мать Иисуса»,
Отбыл на родину Ея.

А Женовач был честных правил,
Когда ж не в шутку занемог,
Он Достоевского поставил
И, к сожалению, убёг!

Житинкин***  — мастер эпатажа,
Хотел упорно нас склонить,
В порыве творческого ража,
Ориентацию сменить.

Но в наших жилах кровь кипит,
Храним наш дух неугомонный.
И несгибаемо стоит
Наш символ — Коган многотонный!

Речей не будет, прямо скажем.
Чтоб не впадать в официоз,
Спектакль новый вам покажем.
Встречайте «Кавалера роз»!

P.S. Должен сказать, что представленные стихи не настолько искрятся юмором, как другие, которых ни Георгий, ни его супруга не нашли. Так что вам придется поверить мне на слово, когда я говорю, что Георгий Мартынюк — один из самых остроумных людей, которых мне в жизни довелось встретить.

* * *
Следующая театральная история произошла в Московском ТЮЗе во время спектакля «Грозовой год». Имелся в виду 18-й год и готовящееся восстание левых эсеров. Буквально завтра должно состояться покушение на Ленина на заводе Михельсона. И вообще советская власть — в смертельной опасности. Сцена разделена на две части. Это режиссерское решение, такая незатейливая география (она же — сценография) подчеркивает идеологическую пропасть между эсерами на левой стороне сцены и большевиками — на правой. Им не о чем больше разговаривать, они — враги.
Тем более странно то, что произойдет буквально через несколько минут. В стане эсеров идет заседание перед завтрашним решающим днем. На переднем плане сидит Фанни Каплан; ее настраивает, гипнотизирует, можно сказать даже — зомбирует левый эсер Котович. «Наступает твой день. Фанни-и-и!..» — низким, густым и вместе с тем напевным голосом (ну точно как удав Каа из фильма про Маугли), нависая над актрисой, вещает он. И тут… позади сцены раздается какой-то невнятный шум и слышится тихий мат. Все дело в том, что в тот день на роль Дзержинского вместо основного исполнителя, застрявшего с авиарейсом в Новосибирске, был введен другой артист. По роли слов у Дзержинского было мало, но выходов — много. И почему введенному артисту пришло в голову, что именно сейчас его выход, — об этом не ведает никто, да и сам он вряд ли мог объяснить свой внезапный импульс, толкнувший его из темной глубины сцены, оттуда, где черным задрапирована задняя стена, — туда, вперед, прямо в логово левых эсеров. Он гордо вышел на световое пятно в длиннополой шинели и резко повернул свою узкую бородку к группе злоумышленников. И только тут пришел в ужас, осознав, куда попал. Но надо было оставаться Железным Феликсом, несмотря на отчаянное положение. Он и старался, а лицо его при этом выражало «попурри» из двух несовместимых чувств — паники и грозной значимости председателя ВЧК. Словом, все тот же беркут, но обделавшийся.
Над сценой нависла тяжелая тишина и предчувствие катастрофы. Никто даже не засмеялся: ни один из эсеров, ни тем более Железный Феликс. Как теперь продолжать уже обреченный сюжет?! Завтрашнее покушение на Ильича теряет всякий смысл. Какое, на хрен, покушение, какой заговор, когда сам Феликс Эдмундович уже здесь! И что делать? Секунд пятнадцать длится эта пауза, во время которой каждый старается найти хоть какой-нибудь выход. А его нет! Вся интрига пьесы провалена… И тут нашему Дзержинскому приходит в голову, как ему кажется, спасительная мысль. Он на наших глаза вновь обретает уверенность, выпрямляется… и делает нечто уж совершенно невообразимое. Поднимает руку и, как нашкодившим школьникам, яростно грозит эсерам указательным чекистским пальцем. И при этом восклицает: «У-у-у!» Мол, смотрите у меня, шалуны, ведите себя хорошо! И уходит.
Только тут эсеры стали расползаться по сцене с отклеившимися от смеха усами и бородами. Поползли за кулисы, ибо что они могли изобразить, как оправдать этот шокирующий визит, который свел на нет все их контрреволюционные усилия?! Расползлись, как отравленные тараканы. Кулисы сотрясались от хохота. Занавес закрылся. Все получили по выговору.