Позади - вечность, а впереди - мгновение

Человек шел по недавно высохшей от весенних луж тропинке. Человек вдыхал аромат юной сирени. Человек радовался жизни, смеялся солнцу. Устав, он сел на скамейку под пахучим тополем.
Человек увидел старика, идущего по аллее. И почудилось... И превратился старик в печального юношу, игравшего на скрипке печальную мелодию. Юноша был темноволос и строен, его пальцы были длинны и изящны. Из-под смычка капала слезами печали старинная музыка, собиралась в ручьи, текла по дорожкам, уходила в землю. Вбираясь корнями осенних деревьев, оно мягко опадала с листьями цвета осени. И от музыки плакало небо слезами дождя, мочило волосы юноши. Небесные слезы мешались со слезами человеческими, кпали на скрипку, разбавляя слезы музыки. Казалось ВСЕ вокруг было погружено в печаль, казалось ВСЕ плакало. Оно плакало по прошедшей жизни, по несбывшимся мечтам. ВСЕ плакало по прошедшему детству, по старой настольной лампе с плетеным абажуром, стоящей на поцарапанном письменном столе, по качелям, подвешенным на канатах к толстому суку клена во дворе, по забытому красно-синему мячу.  Оно плакала по тому времени, когда впереди была вечность, а позади мгновение, по первым стихам, через которые детская душа училась Чувствовать, по подсолнухам на занавесках в маленькой комнате, где рос Человек. Оно плакало по родителям и близким, оставшимся в прошлом, по радостям и горестям, по любящим сердцам, которые расстались по глупости или может быть еще не встретились. ВСЕ плакало по тому, чего не будет никогда и по тому, что было. А может быть оно плакало по тому, чего не бывает, что можно лишь придумать, или по тому, что недоступно нашему воображению, но от этого не стало менее прекрасным.
Но наваждение прошло, туман иллюзорности стал рассеиваться, плавно перетекая в реальность. Волосы юноши постепенно стали редкими сединами старика, его скрипка превратилась в котомку, а смычек в полерованную бугристую можжевеловую клюку. Человек обнаружил себя с глазами, полными слез, которые стекали по щекам. Старик вдруг оглянулся, спокойно отрешенным взглядом на Человека поверх очков в роговой оправе. Ничего не сказав, он белой худой старческой рукой  достал белый хлеб из котомки и стал крошить мякиш воробьям. Его взгляд был уже далеко от Человека. Затем он поправил серую клечатую шляпу, запахнул коричневый плащ и, повернувшись к Человеку, стал уходить мелкими шагами. Его стоптанным, выцветшим на мысах лакированным ботинкам мерно отстукивала клюка, а он все удалялся и удалялся... А на улице все цвело и дышало, веселилось, грелось, щурясь на солнце. А по одряхлевшим щекам Человека все катились и катились слезы. Позади была вечность, а впереди - мгновение.