Жанна д Арк из рода Валуа 138

ЗАМОК САБЛЬ. БРЕТАНЬ
(зима 1430 года)


- Так вы уже маршал?
- Да. За Патэ. Жезл получил перед коронацией, если помните.
- Нет. Я помню только то, что получил сам — пинок под зад!
Артюр де Ришемон сердито постучал пальцами по колену и расстегнул пряжку на вороте.
Он только что приехал в замок к де Ре, и ему не понравилась чрезмерная предусмотрительность, которой окружил барон своё пребывание здесь. Всюду посты, заслоны, по три караульных на каждой башне, поднятый, как при осаде, мост, хотя ни о какой реальной опасности речи пока не шло...
Не нравились, впрочем, и многие другие вещи. В частности, письмо от герцогини Анжуйской, из которого стало ясно, что король узнал о происхождении Жанны, и узнал от Филиппа Бургундского. Тут Ришемон откровенно струхнул, ожидая, что в разглашении этой тайны его сразу и обвинят, что было бы справедливо, но очень уж некстати - не хватало потерять последних союзников!
Однако, обвинений не последовало. Зато герцогиня очень просила оказать помощь барону де Ре в его тяжбе за Сабль с неким господином Бюелем, и держать войска, на всякий случай, наготове.
Об этой тяжбе, возникшей так же внезапно, как и тяжба Рене с Водемоном, Ришемон уже слышал. Но просьба герцогини оказать барону помощь войсками насторожила. Дело представлялось слишком мелким для военного вмешательства извне. Зато донесения собственных шпионов и слухи, роящиеся по Бретани слишком часто содержали сведения о де Ре, связанные с делами странными и непонятными. То барон страстный сторонник Девы, то ищет покровительства Ла Тремуя и покидает двор накануне военной кампании. Потом вдруг тяжба эта за Сабль, совершенно неуместная, не ко времени и мало обоснованная даже с юридической точки зрения, но развязанная слишком нагло, беря во внимание, что де Ре не последнее лицо в королевстве.
Танги дю Шастель, всё ещё преданный сторонник герцогини, поддержал её просьбу о помощи де Ре и предположил, что тяжба была подстроена. «Но зачем?», - всё время спрашивал себя Ришемон. Чтобы окончательно отдалить де Ре от Жанны? Тогда совсем непонятно, ведь маршал уехал сам, ещё до того, как д'Альбре повел войска на Бургундию...
Поговаривали, правда, что уехал де Ре не один. Что пуще глаза бережет барон некоего пажа, раненного под Парижем, и, что паж этот, вроде, один из тех людей, что прибыли с Девой, и сам более похож на девушку...
В этом, конечно, могло что-то крыться, но что?!
Попытки разговорить Танги не привели ни к чему, если, конечно, не брать в расчёт гнев, охвативший Ришемона. Пришлось довольствоваться слухами, благо недостатка в них не было, и отставной коннетабль, словно слепец, ощупывал каждую новость, приносимую шпионами. Вертел и так, и этак, прикидывал возможное развитие, рассчитывал, как шахматную партию, но при этом прекрасно понимал, что полного представления о делах не получит. Поэтому, сколь бы ни настораживала его просьба герцогини оказать де Ре помощь в его мутной тяжбе, интерес к её собственным делам оказывался сильнее.
Интерес, подогретый острым желанием узнать, что же это за новая девица появляется в тухлом вареве политических интриг?


 
О девице этой - несомненно той самой, что жила теперь у де Ре под видом пажа - Ришемон всерьёз задумался после того, как один бретонский дворянин, чей родственник служил при короле, рассказал о странном случае.
По его словам, в одно из дежурств этого родственника, король был не в духе и за обедом, где, кроме королевы присутствовали только герцогиня Анжуйская и граф Менский, раздражённо спросил её светлость: «У вашего Рене недавно родилась дочь, не так ли? Надеюсь, матушка, вы не представите её ко двору, как ТРЕТЬЮ Деву Лотарингии?». Граф Менский удивился: «Почему третью?». На что король ответил крайне язвительно: «О-о, матушка, желая нам угодить, но, полагая видимо, что сами мы ни с чем не в состоянии справиться, словно кудесник, вытаскивает из рукава Деву за Девой. От очередной я недавно еле открестился, но, если появится третья, то даже себе я не смогу объяснить это, как желание всего лишь угодить».
Королева и граф, по словам придворного, выглядели ничего не понимающими. Зато герцогиня страшно побледнела и не проронила ни слова.
Ришемон тоже сделал вид, что мало понял. Дворянину велел помалкивать на всякий случай, но в уме быстро сложил всё в общую картину.
Вторая Дева! Паж, прибывший с Жанной и раненный под Парижем, где, по разошедшимся разговорам, она над кем-то страшно убивалась и плакала. Де Ре, бросивший всё, ради раненного, то ли мальчика, то ли девушки, очень похожего на того пажа. Герцогиня, откровенно советующая в своём письме забыть всё о Жанне и держать войска наготове... Раз, два, три! У неё определённо есть какой-то план про запас!
Что ж, в таком случае стоит призадуматься об оказании помощи. Анжуйской мадам в уме не откажешь. После коронации показалось, было, что от дел она отошла, но, слава Господу, это только показалось.
Лишь бы новую девчонку снова не объявили чьим-либо бастардом. Ришемон не любил повторяться, и своими войсками жертвовать в этом случае не собирался совсем. В любом другом, почему бы и не помочь, если дело того стоит...
Поэтому он быстро собрал отряд и поехал в Сабль, намереваясь разговорить де Ре, во что бы то ни стало.


- Что же нового при французском дворе, барон? Ла Тремуй ещё в силе?
Де Ре, который совсем не был удивлён прибытием внушительного отряда вооружённых гостей, любезно сделал вид, что верит неосведомлённости Ришемона.
- Пока да.
- Пока? - хмыкнул Ришемон. - Что же означает это ваше «пока»?
- Надежду, сударь. С некоторых пор король позволяет себе слишком открытые ухаживания за супругой господина Ла Тремуя.
Бывший коннетабль перевёл кислый взгляд на каминную решетку, за которой, треща, прогорало распиленное дерево.
- И что? Как фаворитка мадам Катрин только упрочит положение супруга.
- Но герцогиня Анжуйская думает по-другому.
На лице Ришемона румянцем проступила досада.
- Не больно-то я доверяю теперь Анжуйскому семейству. Танги дю Шастель от них сбежал, да и мне сколько было обещано в своё время, а сколько дано на деле? Вряд ли отлучение от двора может сойти за звание командующего... Впрочем, по слухам, и сама герцогиня теперь прежнего влияния не имеет. Похоже, в её планах что-то не заладилось, так?
Он с надеждой взглянул на барона — клюнет, или нет? Но де Ре лишь невозмутимо приподнял бровь.
- Герцогиня так же может ответить вам недоверием, сударь. Нашу встречу она словно предвидела и просила выяснить, каким образом Бургундец мог оказаться так осведомлён о происхождении Жанны? Король не отрицал, что узнал всё от герцога Филиппа, поэтому её светлости стало очень интересно, не у вас ли следует спросить, откуда узнал сам герцог?
- Понятия не имею, - пробурчал Ришемон, отводя глаза.
Но тут же он снова вскинул их на де Ре.
- Между прочим, благодаря этой осведомлённости, Филипп увёл свои войска из-под Орлеана! Как человек военный вы не сможете принизить всю значимость этого шага!
- Конечно, - легко согласился де Ре. - И мадам герцогиня это тоже понимает, поэтому вопрос о недоверии между нами сейчас не стоит. Скорее наоборот, через меня её светлость предлагает вам новый союз против Ла Тремуя, положение которого только кажется прочным. Все эти ухаживания короля слишком напоказ, и герцогиня, хорошо зная его величество, уверена — король сознательно выводит Ла Тремуя из себя, чтобы вызвать его на открытый конфликт.
- Зачем?
- Затем, что она дала понять его величеству: Ла Тремуй тоже скрывал от него происхождение Жанны, о котором давно знал.
Глаза Ришемона округлились.
- А он знал?!
- Даже если бы и не знал раньше, то теперь знает.
- От кого?
Де Ре улыбнулся.
- От меня... Впрочем, не поручусь, что он и без того не был в курсе.
Ришемон нетерпеливо хлопнул рукой по колену.
- Хватит загадок, барон! Намёками будете развлекать герцогиню, она эти развлечения предпочитает всем прочим, а мне извольте рассказывать по порядку!
- А рассказывать особенно и нечего, - развёл руками де Ре. - Герцогиня всего лишь предположила, что Ла Тремуй знал. А чтобы предположение выглядело правдиво, я позволил себе низость поискать у него покровительства в обмен на некоторые сведения о происхождении Жанны. И, естественно, как человек, много лет пользующийся доверием мадам герцогини, был принят с распростёртыми объятиями. Так что теперь, если королю придёт в голову спросить его милость, знал он, или не знал, господину Ла Тремую будет сложно всё отрицать. А если вопрос ещё и будет задан в разгар ревнивого неудовольствия... Вам, кстати это ничто не напоминает?
Ришемон только хмыкнул.
Ещё бы! Давняя история с обманутым первым мужем мадам Катрин привела к убийству Жана Бургундского и, в конечном итоге, к опале самого Ришемона.
- А теперь представьте, - продолжал де Ре, - что о том старом случае вспомнит и король. Или кто-то напомнит ему в нужный момент. Как думаете, моё «пока» будет тогда звучать убедительно?
- Я не знаю, - дёрнул головой Ришемон. - Я от ваших интриг далёк, но, если это поможет Ла Тремуя свалить раз и навсегда, готов подтвердить что угодно.  Однако... - он почесал нос, прикидывая, как ловчее перейти к главному. - Вы! Маршал Франции, внук прославленного воина, рыцарь... Не претило ли вам идти на поклон к этому подлому ничтожеству?! Слово «низость», применимое к вам, ей Богу, оскорбило слух! Неужто всё из простого желания угодить герцогине? Или есть какие-то личные мотивы?
Лицо де Ре мгновенно стало непроницаемым.
- Личное на то и личное, сударь, чтобы держать это при себе, - уже совсем не любезно выговорил он. - А что до низости... В наши дни граница между ней и честью давно стала похожа на линию на песке. И достославный английский король совсем растёр её в те дни, когда приказал перебить пленных под Азенкуром, а затем подвесил в железной клетке нашего пресветлого рыцаря Жуанвилля. Теперь всякий проводит эту границу сам для себя, и там, где ему удобно. С господином же Ла Тремуем её лучше вообще не проводить, чтобы не остаться в дураках, что вашей милости хорошо известно.
- И тем не менее, вы не ответили. Ваш-то интерес каков?
- Ла Тремуй мне просто не нравится, - сухо ответил де Ре.


Вскоре оруженосец пригласил их в зал, где уже суетились слуги с огромными подносами, расставляя приготовленные в замковой кухне яства — поджаренную дичь, половину кабаньей туши, ещё сочащуюся сквозь темную корочку растопленным жиром, овощи, запечённые в вине с пряными травами, соусники с густыми, как сметана, подливками, и топлёно-белые, росистые круги сыра.
Когда де Ре и Ришемон вошли, всё это как раз заканчивали расставлять между кувшинами с вином нескольких сортов, которыми славились подвалы Сабля.
Почти тут же появились и рыцари из свиты Ришемона во главе с дю Шастелем и командиры отрядов де Ре, давно изголодавшиеся в ожидании обеда.
Запахи еды разволновали всех. Даже Ришемона, всё ещё озабоченно вертевшего шеей. "Впрочем, - подумал он, - дела делами, а вкусно поесть не помешает. Под хмельком и разговоримся».
Рыцари, весело переговариваясь, окружили стол, растянувшийся на две трети зала. Тяжёлые кубки наполнились вином, руки с кинжалами потянулись к подносам с дичью, а дремавшие по углам псы, подскочив с резвостью голодных хищников, побежали к столу, уверенные в своей доле этого пиршества.
Среди прислуживавших пажей Ришемон сразу заметил бледного худенького юношу, более похожего на девочку. Тяжелым взглядом коннетабль провожал пажа по всему залу, внимательно присматривался к каждому жесту и прислушивался к каждому слову. Не ускользнуло от его внимания и то, что так же точно следит за мальчишкой и барон. Хмельное вино ударило в рыцарскую голову, напрочь выметая всякую изощрённость. «Он воин, я воин, так чего нам, как бабам с намёками да с подскоками? Спросил — ответил, вот и всё!». Поэтому, когда паж вышел, Ришемон смачно сплюнул себе под ноги, ладонью отпихнул пса, тянущего морду между ним и де Ре, и спросил, пригнувшись к барону как можно ближе:
- Ходят слухи, что вы пригрели тут какого-то мальчишку, раненного под Парижем. Не того ли, что сейчас вышел?
Де Ре неторопливо дожевал.
- Вам что за печаль? - спросил он грубовато.
- Лицо знакомое. У Девы пажонок был похожий.
- Ну и что?
Ришемон хмельно прищурился.
- Разное говорят, барон, а подозревают одно. Но я не из тех, кто подозревает. Я-то знаю, вы просто так ничего не делаете, а с мальчишкой этим очень уж носитесь, как говорят. Впрочем, я и сам только что видел... слишком заботливо, сударь! Слишком... Здесь есть что-то, что я должен знать, если вопрос о недоверии между нами не стоит, или мальчик попросту вам приглянулся?
Де Ре, с явной неохотой посмотрел Ришемону в глаза.
- В этом месте, мессир, граница между низостью и честью мной давно прочерчена. Желаете перешагнуть — доставайте меч.
Кубок в руке Ришемона мелко задрожал.
Вспыльчивость бретонского герцога была всем известна, и ради пустой интрижки де Ре никогда бы себе не позволил говорить в таком тоне. Тем более с гостем, в союзе с которым заинтересован. Но он говорил и смотрел так, словно имел на это право.
- Не думайте, барон, что в своём удалении я ничего не знаю. - сипло зашептал Ришемон, давя в себе гнев. - Нравится делать вид, что развлекаетесь — ваше дело. Но примите во внимание, что во всяком месте, где располагается со своим двором наш король, всегда очень тонкие стены, и через них многое слышно. А у меня есть люди, которым я плачу за хороший слух... Поверьте, в опале времени для раздумий достаточно. Герцогиня что-то припрятала в рукаве, верно? И я так полагаю, эта девица то самое припрятанное и есть, и у вас она оказалась не случайно!
Барон засмеялся, но Ришемона было уже не остановить. Бросив собаке кусок со своего блюда, чтобы не мешала, он почти вплотную придвинулся к де Ре.
- Я не простачок, сударь, использовать себя вслепую больше не дам! Слухи, слухи... Разные бродят слухи, де Ре. А её светлость способна на такое, о чём и не подумаешь. Взять, хотя бы, господина дю Шастель. Люди, как он, службу просто так не бросают... Я же готов закрыть глаза на многое, если цель того стоит, но цель должна быть ясна! Поэтому, уже открыто, спрашиваю вас снова: кто эта девчонка? Ещё один бастард Изабо, или, на сей раз, самого папы, или византийского кесаря, дожа, или покойного короля, спаси Господь его душу!?
Де Ре потянулся за вином.
- Правды хотите? - тихо произнёс он. - Тогда я тоже спрошу. Готовы ли вы, Ришемон, узнать ту правду, которой так добиваетесь? И, что будете с ней делать, когда узнаете? Грехов-то у вас хватает, как мне кажется.
- Не ваше дело!
- Тогда скажите, верите ли вы во второе пришествие? В то самое, когда придётся отвечать уже не мне. И даже не королю и не папе?
От удивления лицо коннетабля поглупело.
- Вы шутите, надеюсь? Ведь это ересь, упаси Господь!
Де Ре глянул насмешливо.
- А кто вам сказал, что самая отъявленная ересь не может быть истиной? Или той правдой, которой вы так добивались. В тёмной норе светом покажется и фальшивый отблеск, а разговоры о безграничном свете наверху прозвучат сказкой... Или ересью, если угодно. Но попробуйте вылезти на солнце — там либо ослепнуть, либо уверовать.
От винного дурмана в голове Ришемона почти ничего не осталось. Коннетабль уже и вправду не знал, стоит ли ему выяснять что-то ещё.
- Герцогиня сошла с ума... - произнёс он медленно. - Но, боюсь, такую шутку вам даже дьявол не простит.


САБЛЬ
(зима-весна 1430 года)

К зиме Клод совсем поправилась. Рана заживала быстро, и зажила бы ещё раньше, не разбереди её долгий и путаный переезд от Сен-Дени до Буржа. Положение усугубила простуда, подхваченная по дороге, и это новое недомогание, совершенно лишившее девушку сил, далось тяжело. Лекарь, неотлучно дежурил у постели Клод, сообщал де Ре о её состоянии почти ежедневно, и особую озабоченность проявлял по поводу кошмаров, которые явно мучили девушку в её беспамятстве.
- Кричит всё время, мечется, - виновато, словно сам это допустил, рассказывал лекарь. - То про знамя вспоминает, то просит хромоногого какого-то прогнать. Жанну звала только раз, и про какие-то ворота шепчет, просит открыть. А вчера вдруг посмотрела на меня и говорит, спокойно так: «Я с тобой до самого конца буду, не бойся». Я уж испугался, решил — всё, конец - ведь бредит, не узнаёт никого. Но она потом заснула. Первый раз без видений своих. А на завтра снова... Не знаю,чем успокоить её. Праформы бы где достать, ягод собачьих... Я бы отваром и полечил.
Тут Де Ре знал чем помочь.
В свою очередь, он регулярно сообщал мадам Иоланде обо всём, что происходило с Клод, и в ответ получал от неё письма, в которых без конца повторялось одно и то же: лечить, беречь, ничем не волновать и ни в коем случае не пускать к Жанне пока герцогиня не скажет, что это можно сделать. А после того, как де Ре написал о сетованиях лекаря, с очередным письмом прибыл ещё и заветный ларец со снадобьями и целая бадья крупного шиповника.


Очнулась девушка дня за два до того, как господин де Бюель сообщил о своих притязаниях на Сабль. Точнее, она просто проснулась утром, как просыпается обычный человек, несколько минут наблюдала за дремлющим в уголке лекарем, а когда он зашевелился и стал вертеться, давя блох и почёсываясь, слабым голосом попросила пить.
Тем же днём к ней пришёл и де Ре.
- Я поправлюсь быстро, сударь, - сказала ему Клод. - Не откладывайте из-за меня отъезд.
- Какой отъезд? - удивился барон.
- А разве вы никуда не собираетесь?
Он не собирался. Но разговор этот живо припомнился спустя два дня, когда прочитав письмо от поверенного господина де Бюеля, де Ре велел оруженосцу немедленно собирать отряд и мчаться в Сабль организовывать оборону.
- Откуда ты знала? - спросил он у Клод чуть позже. - Тебе были какие-то видения?
- Не помню, - пожала плечами девушка. - В болезни и сне своя жизнь.


Вопреки опасениям, которые вызывал переезд в Сабль, физические силы Клод только укрепились. Но угнетённость духа, замеченная де Ре ещё в Сен-Дени, никак не проходила.
Девушка уже не смотрела на мир и людей, как прежде - с открытым интересом, пониманием и расположенностью. Как-то незаметно появилась у неё манера глядеть исподлобья. Без испуга и злобы, но со странным отчуждением, как бывает, когда, увидев что-то страшное, боишься посмотреть снова, чтобы опять это не увидеть, но при этом знаешь, что повсюду теперь, куда бы ни глянул, увидишь именно то, чего боишься.
Выполнять обязанности пажа в замке Сабль её никто не заставлял, одако, не желая проводить дни в безделье, Клод сама занималась и чисткой лошадей, и досмотром оружия и доспехов, и прислуживанием у стола. Де Ре попытался как-то объяснить, что ей лучше не появляться на чужих глазах слишком часто, но в ответ услышал:
- Примелькавшись, я стану более невидимой, чем припрятанная в каких-нибудь покоях.
Несколько дней она с интересом наблюдала за тем, как поднимали на внешнюю стену весьма приличную кулеврину, которую де Ре притащил с собой, потом пыталась помогать её устанавливать - подносила верёвки для крепежей и воду, когда работники об этом просили. Однако скоро болезненная усталость взяла своё. С очередным ведром в руках девушка поскользнулась, упала, расплескав всю воду, и была отослана прочь.
- Иди ка ты, паренёк, в часовню, - посоветовала старуха, чистившая овощи на пороге кухни. - Может, причетнику чего надо помочь. А нет, так и помолишься, чтобы Господь сил тебе подбавил. Глянь, бледный и худой-то какой...


Часовня при замке была обетная, в честь святого Дионисия. Маленькая и тёмная, с мрачноватой безголовой скульптурой, подсвеченной сквозь стёклышки закопчённого витража, с одной стороны золотом, с другой пурпуром, она не вызывала желания задерживаться здесь дольше положенного. Никто и никогда не приходил сюда чтобы любоваться отделкой или изображениями. Молились тут в положенные дни и часы в основном женщины и те обитатели Сабля, для которых праведная жизнь служила более вывеской перед прочими, нежели потребностью.
Часовню построили ещё при сире де Краоне, который приходился де Ре дедом и был знаменит на всю округу отъявленной ересью. Он-то и распорядился, чтобы алтарь был скромен, а стены голы, и раскошелился лишь на скульптуру и витраж.
«Святому без разницы молятся ему на обычных досках или на подушках, - говорил нечестивец. - А ежели он вздумает явиться сюда каким-нибудь призраком, то в обиде тоже не будет. Голова у него отрублена, как и положено, на окне всё житие прописано, и в сердце моём он всегда найдёт благодарность за свою святую помощь(1)».
В чём помог еретику святой Дионисий так и осталось их общей тайной. Но, видимо, на скромность своей часовни этот святой епископ действительно не был в обиде. Клод, когда вошла, так и застыла на пороге, очарованная висящей в воздухе  дымкой из солнечных лучей, которая, словно рой разноцветных крошечных существ, пробившихся сквозь грубо спаянные витражные стёкла, висела над алтарём. Трудно было придумать украшение достойнее!
Девушка протянула руку к лучам, и её бледные пальцы тотчас окрасили отблески золотисто-оранжевого стекла.
- Как красиво!
Она не сразу заметила причётника, который сидел на полу и молча наблюдал за ней из-за фигуры святого. В руках старик держал сильно сточенный нож и дощечку. Он что-то вырезал на ней до прихода Клод, но теперь прервался и, пользуясь своей невидимостью, какое-то время наблюдал. Потом хмуро спросил:
- Ты чего это? Девица, а в мужскую одежду вырядилась?
Клод вздрогнула. Быстро убрала за спину руку, словно касалась ею только что чего-то запретного, и, не зная, что отвечать и как себя теперь вести, смотрела на причётника с растерянной настороженностью.
- Не стыдно в Божий дом этак-то заходить? - зудел тот, не дожидаясь ответа. - На нашу Деву хочешь быть похожа? Так ещё неизвестно, каково с неё спросится за это.
Девушка вздохнула.
- Не с неё надо спрашивать, а за неё.
- Ишь ты... - фыркнул старик. - Думаешь, надела штаны, так сразу и поумнела. А ты не тот ли паж, о котором тут судачат? - он подался вперёд, присматриваясь к камзолу. - Точно, тот! Тогда и удивляться нечему... И что же, ты и в бою была? И до сих пор никто не признал, что девица?
Клод улыбнулась ему.
- Не говорите обо мне никому, ладно?
- А меня никто и не спросит, - пожал плечами причетник.
С кряхтением он поднялся, сунул нож куда-то под алтарь, а дощечку, бережно обдув, прикрыл рукавами сутаны.
- Можно посмотреть, что вы делали? - спросила Клод.
На дощечке она успела заметить вырезанные фигурки.
- Нет, - буркнул он.
Отступив за каменную колонну, где его совсем уж не стало видно, старик повозился, чем-то грохоча, потом выглянул и, увидев, что девушка не ушла, неприветливо поинтересовался:
- Тебе надо чего, или просто поглазеть зашла?
Клод снова ему улыбнулась.
- Мне сказали идти к вам и спросить, не нужна ли помощь?
- А снаружи что, помогать не надо?
- Надо. Но от меня в военных делах толку мало.
- Здесь, думаю, не больше будет.
Он повозился ещё с чем-то, видимым только ему, бессвязно побурчал себе под нос и, уже совсем решительно, от всякой помощи отказался. Однако, когда Клод спросила, можно ли ей сюда приходить иногда, не только в часы службы, ответил неохотно, но согласием.
Следующие несколько дней девушка исправно навещала часовню и подолгу смотрела на цветную дымку над алтарём. Потом вдруг попросила у причетника какой-нибудь бумаги. Добавила, что умеет чертить по ней углём, так что больше ничего не надо. Но, если вдруг у него найдётся порченная тетрадь или амбарная книга... впрочем, она будет рада и одному листку, просто уголь чертит толсто, а записать надо много.
- Записать? - удивился причетник. - грамотная, что ли?
- Я умею записывать, - уклончиво ответила Клод.
Теперь она была даже рада, что помощь её никому не требуется. Старик-причетник, пошуршав губами, вынес ей целую амбарную книгу и перо с чернилами. А благодарственные изъявления оборвал сразу:
- Сам бы ни за что этакое добро на пустой перевод не отдал. Но господин барон велел ни в чём тебе не отказывать.
Тем не менее, Клод благодарила и благодарила всё время, пока усаживалась поближе ко входу, где было больше света, и раскладывала свои богатства рядом на скамье.
На третий день её занятий причетник всё же не выдержал.
- Что ты там пишешь? - спросил он, старательно скрывая интерес в голосе, после того, как раз пять прошёл мимо туда-сюда безо всякой видимой надобности.
Клод с готовностью повернула к нему книгу. Старик присел, упираясь руками в колени, и прищурился на значки и рисунки.
- Ничего не понять, - признался спустя пару долгих минут. - Это что за язык?
- Мой собственный, - пояснила Клод.
Почти забытое детское увлечение, если и не избавило окончательно от надлома в душе, всё же вернуло какой-то азарт. Во всяком случае, в глазах Клод появился блеск, так давно покинувший их ради боли, что пришла и поселилась во взоре девушки после всего пережитого. Теперь она охотно — как не сделала бы раньше — рассказала старику о том, почему пишет не как все, и о том, что вызывает в ней желание так писать.
- А это что такое? - ткнул он пальцем в рисунок большого, ни на что не похожего цветка.
- Не знаю, - пожала плечами Клод. - Привиделось... Я иногда вижу, словно не глазами... Не умею объяснить, но это как видение сквозь облака, не ясно... - Она поморщилась с досадой. - Нет! Словами не умею. Жаль, что не могу показать...
- Скажи лучше, о чём пишешь, - всё ещё ворчливо, но без прежнего отчуждения, спросил старик. - Интересно мне, о чём девчонка, вроде тебя, вообще может писать? Жизни-то и не видала, а чернил уже вон сколько извела! Я тут наблюдал, думал чушь какую греховную. А в глаза раз заглянул — нет, думаю, не похоже... Так о чём?
- О жизни, - пожала плечами Клод. - Её видеть-то особенно не надо, достаточно пожить.
- Во как... А лет тебе сколько?
Клод засмеялась.
- Надо же, я об этом и писала! Вот, только что... То кажется, будто сто лет уже живёшь, а на другой день чувствуешь так, будто и не жил совсем, а впереди уже ничего. Может, время тоже есть, как все мы? Как небо, к примеру. Вон оно - висит, а не дотронешься. Так же и время вокруг нас — то хмурое, со слезами, потому что жаль того, что прошло и не вернётся больше, и тогда оно медлительное, вязкое, как грязь под ногами - идти мешает, и стоишь, стоишь на месте, плачешь... А то вдруг станет солнечное, радостное! И тогда уже летит стремительно, вперёд и вперёд, не угонишься!  Или вдруг станешь, замрёшь, а оно ветром мимо. И всё! Нет счастья. Мелькнуло только, не дотронешься.
Клод вздохнула.
- А бывает, кого-то оно и любит. Течёт себе вокруг, не подгоняя, не медля, только покачивает, плавно, как в лодочке. Я сама жила так недавно, и теперь кажется, что лучше и быть не могло! Всё успеваешь рассмотреть, обо всём подумать. И дотронуться, наверное, было бы можно, кабы я тогда успела сообразить, что время есть. Что оно умеет любить и не любить. Что, порой, играется с нами, а порой забывает обо всех и делает, что захочет.
Девушка мечтательно подперла рукой щеку.
- Сколько всего интересного в этом мире! Я вот так иногда сижу, пишу что-то, а потом задумаюсь и, словно лечу куда-то. Мысли, то как цепочка — одна за другую цепляется, тянется, то как цветок, который поутру на глазах раскрывается. Начнёшь думать об одном, о чём-то простеньком, что прямо перед глазами, а очнёшься уже в другом мире, куда, как по воронке — всё выше и шире, шире...
Она зажмурилась и прошептала:
- Давно такого не было...
Причетник смотрел на неё молча.
Потом вдруг встал, ушёл в свой тёмный угол с делами, видимыми только ему, и скоро вернулся с дощечкой в руках. На гладко оструганной и отшлифованной поверхности были вырезаны три фигуры в языках пламени.
- Вот, смотри, - сказал он, снова садясь рядом. - Это три монаха из Мо. Английский король велел их казнить по наущению епископа Кошона, когда взял город после трехмесячной осады... Ты тогда совсем дитёй ещё была, помнить не можешь, но было, было... Хотя, лучше бы не было никогда. А про епископа этого ты знаешь?
- Нет.
- Ну и слава Господу. Свинья, он свинья и есть... А монаха — одного из этих - я знал когда-то. И сейчас думаю, жаль, ты его не узнала. Рядом с ним время меня любило, как ты и говоришь. Тоже порой рассказывал о всяком, от чего душа волновалась, будто просилась куда-то. Я тогда ещё послушником был, так, веришь, послушаю его, потом молиться начинаю и будто свет неземной вижу! Так в Господа верил, что плакал порой от счастья... А перед самой осадой Мо услали меня к господину де Краону с посланием. Отсюда назад и не вернулся. Потом только всё узнал — как грехи они умирающим отпускали, как живых поддерживали и за пленных просили. А те за них, чтобы, дескать, своими жизнями святых этих от смерти откупить... М-да... Не вышло. Сожгли их Кошону на радость. Потому, видно, и живёт он до сих пор - бережёт Господь свинью для особого суда. А королю английскому, как мне думается, расплата сразу вышла. Как ни хвалился, что под рукой Божьей ходит, всё же принял смертную муку за то что души праведные погубил.
Старик грустно погладил доску.
- Хочу господина барона попросить, чтобы дозволил приладить её... Вот, хоть сюда, где ты сидишь. Здесь и света больше, и всякий задержится, посмотрит, вспомянет... А тебе, дева, вот что скажу - я тоже над алтарём красоту в воздухе вижу. Не дотронуться, а есть она! Так что ты приходи сюда, когда захочешь. Не спросит с тебя Господь за мужское платье. Уж теперь точно знаю - не спросит.



__________________________________________________
1. Обетные часовни (или капеллы) строили в благодарность какому-либо святому, которому обещали поклоняться за помощь оказанную в бою, рискованном путешествии или при счастливом разрешении семейных дел. Святой Дионисий был первым епископом Парижа. Обезглавлен со своими помощниками на горе, которая с тех пор получила название Монмарт (Гора мучеников). По преданию, Дионисий, уже обезглавленный, взял свою голову и дошёл с ней до храма, где и скончался на освященной земле. Позднее на этом месте был построен Сен-Дени. «На окнах вся история прописана» - имеется в виду изображение на витраже


Продолжение:http://proza.ru/2014/01/18/114