Преодоление. Душа Поэзии - вне форм

*** «Душа Поэзии – вне форм»

Аудиокнига на https://youtu.be/QPCITDUPVW0

Пожалуй, рыцарь останется рыцарем и в совсем не рыцарском веке. Северянин – не только «гений Игорь Северянин», хотя и был «избран королём поэтов», но прежде всего – принц Песни. От века их было много, но всегда мало, чтобы остановить жестокость, – их, вдохновенных песнопевцев: бардов и трубадуров, менестрелей и мейстерзингеров, пропадавших с гибельным восторгом. Они не безлики, и при известном внимании слышны не только их припевы и куплеты, но и сам ураган, сметавший эти пушинки с ладоней стран и народов. Что удерживало их здесь, над обрывом, над самым краем, что хранило их, певших, когда ветер и туман застят глаза?


Очам твоей души

Очам твоей души – молитвы и печали,
Моя болезнь, мой страх, плач совести моей;
И всё, что здесь в конце, и всё, что здесь в начале, –
Очам души твоей…

Очам души твоей – сиренью упоенье
И литургия – гимн жасминовым ночам;
Всё – всё, что дорого, что будит вдохновенье, –
Души твоей очам!

Твоей души очам – видений страшных клиры…
Казни меня! пытай! замучай! задуши! –
Но ты должна принять!.. И плач, и хохот лиры –
Очам твоей души!..

Июнь 1909
Мыза Ивановка



Край по ту сторону чёрной полоски манит неизбывно…
Туда не бывает опозданий, птицы долетают в свой черёд.


И перья страуса склонённые
В моём качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.

(А. Блок. «Незнакомка»)


Королём поэтов «гения Игоря-Северянина» провозгласила публика, загипнотизированная манерой его чтения на вечере в Политехническом музее в Москве. Вторым был признан Маяковский, третьим – Бальмонт. Есть свидетельства, что успех Северянина Маяковскому был явно неприятен:
– Долой королей – теперь они не в моде! – заявил он.
Событие тем не менее было достаточно серьёзным, насколько вообще серьёзным может быть голосование, председателем которого был то ли критик П. С. Коган («этот Коган», по Маяковскому), то ли клоун В. Л. Дуров. Избрание завершилось чествованием и увенчанием мантией и венком. После вечера в Москве был выпущен альманах, на обложке которого красовался портрет с надписью «Король поэтов Игорь-Северянин». 
Это произошло в конце февраля 1918 года накануне гражданской войны, а уже в марте «на том берегу» по северному холодная прибалтийская эмиграция удушающе равнодушна к поэту.
Эстония оберегла Северянина от физического истребления: немецкая оккупация и образование независимой республики сделали невозможным возвращение в Советскую Россию.


«Наконец, начиная перестройку помещения, в котором живёшь, мало сломать старое, запастись материалами и архитекторами или самому приобрести навыки в архитектуре и, кроме того, иметь тщательно начертанный план, но необходимо предусмотреть другое помещение, где можно было бы с удобством поселиться во время работ; точно так же, чтобы не оставаться в нерешительности в своих действиях, пока разум обязывал меня к этому в моих суждениях, и чтобы иметь возможность прожить это время наиболее счастливо, я составил себе наперед некоторые правила морали – три или четыре, которые охотно вам сообщу.
Во-первых, повиноваться законам и обычаям моей страны, придерживаясь неотступно религии, в которой, по милости божьей, я был воспитан с детства, и руководствуясь во всём остальном мнениями наиболее умеренными, чуждыми крайностей и общепринятыми среди наиболее благоразумных людей, в кругу которых мне придётся жить. Не придавая с этого времени никакой цены собственным мнениям, так как я хотел их всех ещё подвергнуть проверке, я был убеждён, что не могу поступить лучше, как следовать мнениям более благоразумных людей. Несмотря на то, что благоразумные люди могут быть и среди персов, китайцев, так же как и между нами, мне казалось полезнее всего сообразоваться с поступками тех, среди которых я буду жить. А чтобы знать, каковы действительно их мнения, я должен был больше обращать внимание на то, как они поступают, чем на то, что они говорят…»

(Р. Декарт. «Рассуждение о методе». С. 25–26)


Поэза доверия

Верю небу! Верю морю!
Верю ночи! Верю дню!
Никого не опозорю!
Ничего не оскверню!

Верю солнцу! Верю смерти!
Верю вере и любви!
Каждой грёзе! каждой жертве!
Слову вечному: «Живи»!

Верю в радость и страданье!
Верю в фабрику! в стихи!
Верю в строгое молчанье
И в вульгарное «хи-хи»!
 
Всё приемлемо, всё нужно, –
Это каждому скажи,
Как мне северно, как южно
Верить этой общей лжи.

Февраль 1914
Одесса



– Чем более велик художник, тем сильнее он должен желать чинов и орденов, служащих ему защитой. (Стендаль).
К этой же мысли склонялся и Иммануил Кант, говоря о философах и учёных.
Соотечественники победоносным строем снова войдут в жизнь поэта в 1940-м, когда Красная Армия «на горе всем буржуям» принесёт порядки справедливого мироустройства. «Нам разум дал стальные руки-крылья, а вместо сердца пламенный мотор», – поют они о своих крылатых машинах, и кровь течёт по подкрылкам авто. К тому времени строители нового общества, к счастью, забудут о «короле поэтов», и чёрный воронок не поспешит забрать его, чтобы вмонтировать вместо сердца пламенный мотор, а гусиное перо заменить на стальное. Растерянному, но не расстрелянному, Игорю Васильевичу повезло в сладком забытьи спастись от машины каннибалистического делопроизводства социалистического отечества.

«Моим вторым правилом было: оставаться наиболее твёрдым и решительным в своих действиях, насколько это было в моих силах, и, раз приняв какое-либо мнение, хотя бы даже сомнительное, следовать ему, как если бы оно было вполне правильным. В этом я уподоблял себя путникам, заблудившимся в лесу: они не должны кружить или блуждать из стороны в сторону, ни, тем паче, застревать на месте, но должны итти как можно прямее в одну сторону, не меняя направления по ничтожному поводу, хотя бы первоначально всего лишь случайность побудила их избрать именно это направление. Если он и не придёт к своей цели, то всё-таки выйдет куда-нибудь, где ему, по всей вероятности, будет лучше, чем среди леса. Так как житейские дела часто не терпят отсрочки, то несомненно, что если мы не в состоянии отличить истинное мнение, то должны в таком случае довольствоваться наиболее вероятным».

(Р. Декарт. «Рассуждение о методе». С. 27)


В забытьи

В белой лодке с синими бортами,
В забытьи чарующих озёр,
Я весь день наедине с мечтами,
Неуловленной строфой пронзён.

Поплавок, готовый кануть в воду,
Надо мной часами ворожит.
Ах, чего бы только я не отдал,
Чтобы так текла и дальше жизнь!

Чтобы загорались вновь и гасли
Краски в небе, строфы – в голове…
Говоря по совести, я счастлив,
Как изверившийся человек.

Я постиг тщету за эти годы.
Что осталось, знать желаешь ты?
Поплавок, готовый кануть в воду,
И стихи – в бездонность пустоты…

Ничего здесь никому не нужно,
Потому что ничего и нет
В жизни, перед смертью безоружной,
Протекающей как бы во сне…

1926


– Всякий большой поэт, обладающий живым воображением, робок, то есть боится людей, которые могут нарушить и смутить его сладостное раздумье,  – полагал наполеоновский интендант Анри Бейль. – Он дрожит за своё внимание. Люди с их низменными интересами уводят его из садов Армиды, чтобы толкнуть в зловонную лужу, и не могут привлечь к себе его внимания, не вызвав в нём раздражения. Именно привычкой питать свою душу трогательными мечтами и отвращением к пошлости великий художник так близок к любви. (Стендаль. «О любви». С. 37).
– И я дрожу средь вас, дрожу за свой покой… (И. Ф. Анненский).


«Третьим моим правилом было: всегда стремиться побеждать скорее себя, чем судьбу, изменяя свои желания, а не порядок мира, и вообще привыкнуть к мысли, что в полной нашей власти находятся только наши мнения и что после того, как мы сделали всё возможное с окружающими нас предметами, то, что нам не удалось, следует рассматривать как нечто абсолютно невозможное. Этого одного казалось мне достаточно, чтобы помешать мне в будущем желать чего-либо сверх уже достигнутого и таким образом находить удовлетворение. Ибо поскольку наша воля по самой природе вещей стремится только к тому, что наш разум представляет ей так или иначе возможным, то очевидно, что, рассматривая внешние блага одинаково далёкими от наших возможностей, мы не станем сожалеть о том, что лишены тех благ, на которые, казалось бы, имеем право по своему рождению, если сами не виновны в этом лишении, как не сожалеем о том, что не владеем Китаем или Мексикой. Обратив, как говорится, нужду в добродетель, мы также не возжелаем стать здоровыми, будучи больными, или свободными, находясь в темнице, как и теперь не желаем иметь тело из столь же несокрушимого вещества, как алмаз, или иметь крылья, чтобы летать, как птицы. Признаюсь, что требуется продолжительное упражнение и повторное размышление, чтобы привыкнуть смотреть на вещи под таким углом. В этом, я думаю, главным образом состоял секрет философов, которые некогда умели поставить себя вне власти судьбы и, несмотря на страдания и бедность, соперничать в блаженстве с богами. Постоянно изощряясь в постижении пределов, поставленных природой, они пришли к убеждению, что в их власти находятся только их мысли, и одного этого было достаточно, чтобы не стремиться ни к чему другому; мыслями же они владычествовали так неограниченно, что имели основание почитать себя богаче, могущественнее, более свободными и счастливыми, чем люди, не имеющие такой философии и никогда не обладающие всем, чего они желают, несмотря на то, что им благоприятствуют и природа и счастье».
(Р. Декарт. «Рассуждение о методе». С. 28–29)



Сонет

Я коронуюсь утром мая
Под юным солнечным лучом.
Весна, пришедшая из рая,
Чело украсит мне венцом.

Жасмин, ромашки, незабудки,
Фиалки, ландыши, сирень
Жизнь отдадут – цветы так чутки! –
Мне для венца в счастливый день.

Придёт поэт, с неправдой воин,
И скажет мне: «Ты будь достоин
Моим наследником; хитон,

Порфиру, скипетр – я, взволнован,
Даю тебе… Взойди на трон,
Благословен и коронован».

1908



Вассалам было чему учиться.
– Первым делом самолёты, ну а девушки… а девушки потом.
– Нет, извините! – поэту не нравятся такие шутки.
Восторженно-почтительное отношение к даме, в которой Северянин всегда видел Даму, даже в шутку не может быть сведено к дизелям и турбинам.
Футурист живёт настоящим: Северянин открыт и беззащитен, – плачет или пылает, он благословен и коронован. Пусть средь детей ничтожных света, быть может, всех ничтожней он, – он ничтожен, пока не слышит зова Музы.
Эст-Тойла. Апрель 1927 года:


«Поэт Георгий Иванов как-то в “Звене”, в своих “Китайских тенях”, посвятил мне целый фельетон. Любезность в наши дни исключительная, конечно, и мне только остаётся быть весьма польщённым, тем более, что он находит имя мое “недолговечным, увы”, а ему, бессмертному, обладателю воистину в е ч н о г о, увы, имени, это виднее…
К сожалению “вечный Иванов” – да и то второй! – в своих “теневых мемуарах” (или таково уж свойство китайских теней?) неоднократно, но досадно “описывается”, и я беру на себя роль корректора, долженствующего исправить его “опечатки”. Не моя вина, если этим деянием своим я, по свойственной мне неуклюжести, “припечатаю” его на обе лопатки. Повинен в этом будет он сам, ибо на его несчастье, хотя включённый им в тени, да ещё китайские, я всё же ещё, – с его разрешения, – не умер, значит в тень не превратился и, следовательно, обладаю достаточною силою для того, чтобы побороть некоторых стихотворцев и посильнее, чем злополучный Иванов, да ещё второй…»

(И. Северянин. «Шепелявая тень». С. 72)



Стансы

Простишь ли ты мои упрёки,
Мои обидные слова?
Любовью дышат эти строки, –
И снова ты во всём права!

Мой лучший друг, моя святая!
Не осуждай больных затей;
Ведь я рыдаю не рыдая,
Я человек не из людей!..

Не от тоски, не для забавы
Моя любовь полна огня:
Ты для меня дороже славы,
Ты – всё на свете для меня!

Я соберу тебе фиалок
И буду плакать об одном:
Не покидай меня! – я жалок
В своём величии больном…

Дылицы
1911



Миф, не что иное как миф… Снега былых времён, так мастерски воскрешённые «висельником» Вийоном:

«Принц, красота живёт мгновенье,
Увы, таков судьбы закон!
Звучит рефреном сожаленье:
Но где снега былых времён?..»

(Ф. Вийон. «Баллада о дамах былых времён»)


– И это сильнее даёт нам почувствовать нездешнее, чем целые томы рассуждений, на какой стороне луны находятся души усопших, – помнил о неведомом Николай Гумилёв. («Наследие символизма и акмеизм». С. 149).
Душа поэзии не «связана» исключительно с чьим-либо именем или с каким-либо заглавием, как и красота, что живёт лишь мгновенье. Миф о дамах былых времён, миф о вечной красоте, что жила раньше, жива и теперь, – это изыск, доступный девушкам и юношам-поэтам, который люди с опытом называют восторженностью.


*   *   *

Когда деревья в светлый майский день
Дорожки осыпают белым цветом
И ветерок в аллее, полной светом,
Струит листвы узорчатую тень,
Я свой привет из тихих деревень
Шлю девушкам и юношам-поэтам:
Пусть встретит жизнь их ласковым приветом,
Пусть будет светел их весенний день,
Пусть их мечты развеет белым цветом!

1900

(И. Бунин)


Тридцатилетний Иван Бунин, 1900-й год. И после – двадцативосьмилетний Игорь Северянин, 1915-й год. Что это – восторженность или умудрённость?


Девятнадцативешняя

Девятнадцативешней впечатления жизни несравненно новее,
Несравненно острее, чем готовому встретить май тридцатой весны.
Девятнадцативешней легче в истину верить, как в прекрасную фею,
Как бы ни были годы – восемнадцать минувших – тяжелы и грустны…

И когда расцветают бирюзовые розы и душистый горошек,
Ей представить наивно, что они расцветают для неё, для одной;
И когда вылетают соловьями рулады из соседских окошек,
Ей представить наивно, что поёт кто-то близкий, кто-то тайно родной…

Девятнадцативешней может лес показаться никогда не рубимым,
Неувядными маки, человечными люди, неиссячным ручей.
Девятнадцативешней может сделаться каждый недостойный любимым:
Ведь его недостойность не видна, непонятна для пресветлых очей…

И когда молодые – о, душистый горошек! о, лазурные розы! –
Веселятся резвуньи, мне мучительно сладко, но и больно за них…
И когда голубые поэтички, как птички, под угрозами прозы
Прозревать начинают, я в отчаянье плачу о мечтах голубых!..

Май 1915
Эст-Тойла



– Утончённые умы весьма склонны к любопытству и к предугадыванию событий, – заключал офицер в отставке Анри Бейль, – особенно это заметно у людей, в душе которых угас священный огонь – источник страстей; и это один из самых печальных симптомов. Но школьники, вступающие в свет, отличаются восторженностью. Люди, находящиеся на противоположных концах жизни и обладающие избытком или недостатком чувствительности, не позволяют себе просто чувствовать истинное воздействие вещей, испытывать именно то ощущение, которое они должны вызывать. Такие души, слишком пылкие или подверженные приступам пылкости, влюблённые, если можно так выразиться, в счёт будущего, бросаются навстречу событиям, вместо того, чтобы их ждать. (Стендаль. «О любви». С. 48).


«Наконец, в завершение этой морали, я предпринял обозрение различных занятий людей в этой жизни, чтобы постараться выбрать лучшее из них. Не касаясь занятий других, о своих я решил, что нет ничего лучшего, как продолжать те, которыми я занимаюсь, т. е. посвятить всю мою жизнь совершенствованию моего разума и подвигаться, насколько буду в силах, в познании истины по принятому мною методу. С тех пор как я начал пользоваться этим методом, я испытал много раз чрезвычайное наслаждение, приятнее и чище которого вряд ли можно получить в этой жизни. Открывая каждый день при помощи моего метода некоторые, на мой взгляд, важные истины, обыкновенно неизвестные другим людям, я проникался таким чувством удовлетворения, что все остальное для меня как бы не существовало. Замечу, что три предыдущие правила имели источником намерение продолжать изыскание истины; так как бог дал каждому из нас способность различать ложное от истинного, то я ни на минуту не счёл бы себя обязанным следовать мнениям других, если бы не предполагал использовать собственное суждение для их проверки, когда наступит время. Я упрекал бы себя в том, что следую чужим мнениям, если бы не надеялся, что это меня не лишает возможности найти лучшие, буде таковые имеются. Наконец, я не мог бы ограничить свои желания и быть довольным, если бы не шёл по пути, который, я был уверен, не только обеспечивал мне приобретение всех истинных знаний, к которым я способен, но и вёл к приобретению всех доступных мне истинных благ. Наша воля стремится к какой-нибудь цели или избегает её в зависимости от того, представляет ли её наш разум хорошей или дурной. А потому достаточно правильно судить, чтобы правильно поступать, и достаточно самого правильного рассуждения, дабы и поступать наилучшим образом, т. е. чтобы приобрести все добродетели и вместе с ними все доступные блага. Уверенность в том, что это так, не может не вызвать большого удовлетворения».

(Р. Декарт. «Рассуждение о методе». С. 29–30)



Кэнзели

В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом
По аллее олуненной Вы проходите морево…
Ваше платье изысканно, Ваша тальма лазорева,
А дорожка песочная от листвы разузорена –
Точно лапы паучные, точно мех ягуаровый.

Для утонченной женщины ночь всегда новобрачная…
Упоенье любовное Вам судьбой предназначено…
В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом –
Вы такая эстетная, Вы такая изящная…
Но кого же в любовники! И найдётся ли пара Вам?

Ножки пледом закутайте дорогим, ягуаровым,
И, садясь комфортабельно в ландолете бензиновом,
Жизнь доверьте Вы мальчику в макинтоше резиновом,
И закройте глаза ему Вашим платьем жасминовым –
Шумным платьем муаровым, шумным платьем муаровым!..

1911



– Прежде чем ощущение, представляющее собою следствие природы данного предмета, дойдёт до них, они ещё издали, и не видя данного предмета, окутывают его тем воображаемым обаянием, неиссякаемый источник которого находится в них самих. Затем, приблизившись к нему, они видят его не таким, какой он есть, а таким, каким они его создали, и, наслаждаясь самим собой под видом этого предмета, воображают, что наслаждаются им. В один прекрасный день, однако, человек устаёт черпать всё в самом себе и обнаруживает, что обожаемый предмет не отбивает мяча; восторженность пропадает, и удар, испытанный самолюбием, вызывает несправедливое отношение к переоценённому предмету. (Стендаль. «О любви». С. 48).


«Удостоверившись в этих правилах и обеспечив себя ими вместе с истинами религии, которые всегда были первыми в моём веровании, я счёл себя вправе избавиться от всех остальных своих мнений. И думая, что лучше достигну цели, общаясь с людьми, чем оставаясь дома, у очага, где у меня возникли эти мысли, я, не дожидаясь окончания зимы, опять отправился путешествовать. Целые девять следующих лет я ничем иным не занимался, как скитался по свету, стараясь быть более зрителем, чем действующим лицом, во всех разыгравшихся передо мною комедиях. По поводу каждого предмета я размышлял, в особенности о том, что может делать его сомнительным и вовлечь нас в ошибку, и искоренял между тем из моего ума все заблуждения, какие прежде могли в него закрасться. Но я не подражал, однако, тем скептикам, которые сомневаются только для того, чтобы сомневаться, и притворяются в постоянной нерешительности. Моя цель, напротив того, была достичь уверенности и, отбросив зыбучие наносы и песок, найти твёрдую почву. Это мне удавалось, кажется, довольно хорошо, тем более, что при стараниях открыть ложность или сомнительность исследуемых положений не с помощью слабых догадок, а посредством ясных и надёжных рассуждений я не встречал ни одного сомнительного положения, из которого нельзя было бы извлечь какого-либо надёжного заключения, хотя бы того, что в этом положении нет ничего достоверного. И подобно тому, как при сломе старого здания обыкновенно сохраняют разрушенные части для постройки нового, так и я, разрушая все свои мнения, которые считал необоснованными, делал разные наблюдения и приобретал опыт, послуживший мне потом для установления новых, более надёжных мнений».

(Р. Декарт. «Рассуждение о методе». С. 30)



Марионетка проказ

Новелла

Чистокровные лошади распылились в припляске,
Любопытством и трепетом вся толпа сражена.
По столичному городу проезжает в коляске
Кружевная, капризная властелина жена.

Улыбаясь презрительно на крутые поклоны
И считая холопами без различия всех,
Вдруг заметила женщина – там, где храма колонны,
Нечто красочно-резкое, задохнувшее смех.

Оборванец, красивее всех любовников замка,
Шевелил её чувственность, раболепно застыв,
И проснулась в ней женщина, и проснулась в ней самка,
И она передёрнулась, как в оркестре мотив.

Повелела капризница посадить оборванца
На подушку атласную прямо рядом с собой.
И толпа оскорблённая не сдержала румянца,
Хоть наружно осталася безнадёжной рабой.

А когда перепуганный – очарованный нищий
Бессознательно выполнил гривуазный приказ,
Утомлённая женщина, отшвырнув голенищи,
Растоптала коляскою марьонетку проказ…

1910



Офицер в отставке Анри Бейль, известный под псевдонимом «Стендаль», интендантом наполеоновских войск входил во многие столицы мира и видел пожар Москвы. Неразделённая любовь к Метильде Висконтини терзала его:
– Одно из несчастий жизни состоит в том, что радость видеть любимое существо и разговаривать с ним не оставляет по себе ясных воспоминаний. Душа, очевидно, слишком потрясена своими волнениями, чтобы быть внимательной к тому, что их вызывает или сопровождает. Она само ощущение. Может быть, именно потому, что эти наслаждения не поддаются притупляющему действию произвольных повторений, они возобновляются с огромной силой, лишь только какой-нибудь предмет оторвёт вас от мечтаний о любимой женщине, особенно живо напомнив её какой-нибудь новой подробностью. (Стендаль. «О любви». С. 35–36).
Король в отставке Игорь Васильевич Лотарёв, вошедший в литературу под псевдонимом Игоря-Северянина, не покорял огнём и мечом европейские города, не созерцал пожара мировых войн. Его линия фронта проходила там, где прощение противопоставлено мести, а любовь заменяет вражду.



Поэза о Гогланде

Иногда, в закатный час, с обрыва,
После солнца, но ещё до звёзд,
Вдалеке Финляндского залива
Виден Гогланд з; семьдесят вёрст.

Никогда на острове я не был,
Ничего о нём я не слыхал.
Вероятно: скалы, сосны, небо,
Да рыбачьи хижины меж скал.

Обратимся, милая, к соседям,
К молчаливым, хмурым рыбакам,
На моторной лодке мы поедем
Далеко, к чуть видным берегам.

Я возьму в волнистую дорогу
Сто рублей, тебя, свои мечты.
Ну а ты возьми, доверясь Богу,
Лишь себя возьми с собою ты!..

Вот и всё. Нам большего не надо.
Это всё, что нужно нам иметь.
Остров. Дом. Стихи. Маруся рядом.
А на хлеб я раздобуду медь.

Май 1915
Эст-Тойла



Бесы боятся идеи, заключённой в слове, как настоящей добродетели, – отсюда дьявольское стремление как можно сильнее исказить смысл слова. Поэт владеет ключом, открывающим мир эйдосов, идей, форм, и самое страшное, что может таиться в этом идеальном мире, – «увидать пустыми тайны слов» (И. Ф. Анненский). Путь без станций и платформ вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю, тяжёлые ранения и неотвратимая гибель – судьба принцев песни. Язык прост до разговорного, такого знакомого позднее по есенинским оборотам. И это тоже Игорь Северянин:
– Никогда на острове я не был, ничего о нём я не слыхал. Вероятно: скалы, сосны, небо, да рыбачьи хижины меж скал.
Эст-Тойла. Апрель 1927 года:

«“…Принц фиалок и сирени встретил меня, прикрывая ладонью шею: он был без воротничка. В маленькой комнате, с жалкой мебелью, какой-то декадентской картиной на стене, был образцовый порядок. Хозяин был смущён, кажется, не менее меня. Привычки принимать посетителей у него не было”. Титул “принца сирени” принадлежал не мне, милый Жорж! Вы опять путаете. Отнесите его по принадлежности – Борису Башкирову. Меня же в ту пору молодёжь, подобная вам, величала “королём”.
Не было мне смысла прикрывать ладонью шею, помилуйте: язв на шее отродясь не было, водопровод действовал в довоенные годы исправно, а воротнички, если желаете знать, всегда меня, дикаря, терзали и мучили, и всегда я их терпеть не мог. Вот и сейчас, пиша эти строки, сижу у стола в тёмно-зелёной косоворотке, и, если бы, паче чаяния, целый взвод эстетов посетил меня в моей глуши, так вот и принял бы их в этом варварском – на просвещённый, эстетический взгляд – одеянии, удобство которого способствует написанию таких стихов, вдохновенных и простых, какие многим эстетам могут тайком только грезиться.
А что касается “декадентской картинки”, то выходит как будто и совсем конфуз, ибо “картинка” эта была не более, не менее, как репродукция “Музы”… Врубеля! Приходится, видимо, мне повторить – который раз?! – мои строки из “Громокипящего кубка”: “…декадентом назван Врубель за то, что гений не в былом!” Так “описываются” эстеты!».

(И. Северянин. «Шепелявая тень». С. 73–74)



Сонет

Георгию Иванову

Я помню Вас: Вы нежный и простой.
И Вы – эстет с презрительным лорнетом.
На Ваш сонет ответствую сонетом,
Струя в него кларета грёз отстой…
 
Я говорю мгновению: «Постой!» –
И, приказав ясней светить планетам,
Дружу с убого-милым кабинетом:
Я упоён страданья красотой…
 
Я в солнце угасаю – я живу
По вечерам: брожу я на Неву, –
Там ждёт грезэра девственная дама.

Она – креолка древнего Днепра, –
Верна тому, чьего ребёнка мама…
И нервничают броско два пера…
 
Петербург
1911



Рождение мысли – первый и окончательный постулат действительности. С этого несомненного блага, – единственного, что послушно принадлежит Эго,  – начинается земное существование человека; им же завершается его космическое путешествие. Это путешествие всегда будет рискованным, но никогда не станет безнадёжным.
– Ибо беседовать с писателями других веков то же самое, что путешествовать, – отмечал Декарт. – Но кто тратит слишком много времени на путешествия, может стать чужим своей стране, и тот, кто слишком интересуется делами прошлых веков, обыкновенно сам становится несведущим в том, что происходит в его время. («Рассуждение о методе». С. 13).
Мысль поэта, равная среди равных, несёт тысячи новых мыслей с собой и вокруг себя – это повесть без окончания, путь без станций и платформ – не потому что их нет, а потому что о них не знаешь или не замечаешь совсем. Мысль может быть передана знаком, или символом, в котором культура различает общепринятый смысл: жестом, звуком, словом, ребусом, цветом. Но сама мысль не ограничена выражающим её знаком. Как веяние весны, она входит в дома, – как прикосновение обожаемых рук, проникает в самое сердце. Ей не надо многих или многого, ей достаточно личного: когда-то – любви и мечтания, когда-то – бури и натиска. И всегда – наслаждения. И тогда мысль сильна настолько, что становится чувством, а чувство осмысленно до такой степени, что превращается в горящие знаки, – душа поэзии не привязана к одному из своих воплощений, одна наша с вами душа.
– Любовные мечтания не поддаются учёту, – писал Анри Бейль, а уж науку учёта интендант Бейль знал досконально. – Это мечтание нельзя записать. Записать его – значит убить его для настоящего, ибо при этом впадаешь в философский анализ наслаждения, и, ещё более несомненно, убить для будущего, потому что ничто так не сковывает воображения, как призыв к памяти. (Стендаль. «О любви». С. 36–37).


Поэза предвесенних трепетов

О. С.

Весенним ветром веют лица
И тают, проблагоухав.
Телам легко и сладко слиться
Для весенеющих забав.

Я снова чувствую томленье
И нежность, нежность без конца…
Твои уста, твои колени
И вздох мимозного лица, –

Лица, которого бесчертны
Неуловимые черты:
Снегурка с темпом сердца серны,
Газель оснеженная – ты.

Смотреть в глаза твои русалчьи
И в них забвенно утопать;
Изнеженные цветы фиалчьи
Под ними чётко намечать.

И видеть уходящий поезд
И путь без станций, без платформ,
Читать без окончанья повесть, –
Душа Поэзии – вне форм.

1913



Аудиокнига на https://youtu.be/QPCITDUPVW0

http://www.ponimanie555.tora.ru/paladins_I.html