14. Ласточка

Однажды утром, весь табун столпился у ворот конюшни. Внутрь лошадей не пускали, но они чувствовали - внутри что-то происходит. Пахло новой лошадью. Пахло чужой кобылой. Через время лошади привыкли к новому запаху и отошли от ворот, занялись каждая своим делом.
Примерно через неделю Андрюха вывел на воздух новое приобретение. Это была небольшая, ладная, но страшно худая кобылка. Глаза ввалились, рёбра можно было пересчитать, задние ноги и круп в толстой корке засохшего навоза, хвост и грива спутанные колтунами и обтрёпаные.
Андрюха конюх был хоть и молодой, но опытный. Он не выпустил вновьприбывшую кобылу сразу в большую леваду, завёл ее в небольшую загородку, имевшую общую с левадой жердяную изгородь. Кобылы могли познакомиться с новой товаркой, обнюхаться, но не могли подраться, как того требовал этикет косяка.
Кобылы обнюхались, познакомились. Девочка через жерди попыталась грызануть новенькую, но у неё не получилось, та отскочила от оскаленных зубов атаманши. К вечеру кобылы потеряли к новой товарке всякий интерес и Андрюха счел возможным выпустить кобылку в общую леваду.
Этикета знакомства избежать не удалось, начались драки. Но драки были какими то вялыми. Сразу было понятно, что новенькая не претендует, да и не может претендовать на сколько нибудь почетное место.
Даже старой и худой, но рослой серой в яблоках кобыле, она уступила. Та, неожиданно для себя, поднялась на одну ступеньку выше в лошадиной социальной иерархии, теперь не она была парией. Теперь новенькая покорно ждала, пока все насытятся и отойдут от кормушки.
Но уж если она подошла, то не отходила пока её не отгоняли. Худая, как велосипед, она могла есть круглые сутки. И ела. Даже во сне что ни-будь жевала. Хоть клок соломы, но что ни-будь всегда находилось у нее во рту.
А предыстория этого события была такова.
Председатель одного из богатейших, некогда, колхозов, пожаловался на одном из совещаний, что ему нечем кормить лшадей.
На это совещание был приглашен и хозяин, как передовой фермер. Председателя того он знал и раньше, знал, что тот держал большое поголовье породистых лошадей, выставлял своих скакунов на Ростовском ипподроме, получал немалые призы.
Пользуясь знакомством, хозяин попросил у председателя какую ни-будь спокойную лошадку, для планируемого детского лагеря. Тот, на удивление быстро, согласился. Тут же позвонил по телефону на свою конеферму и велел заведующему выделить требуемую лошадь. Хозяину он дал соответствующую записку.
На другое утро, ранененько, тот был на конферме вместе со своим шофером Валерой.
Безотрадная картина открылась их взору. По большой леваде, огороженной толстыми железными трубами, бродили лошади.
Много лошадей. Все они выглядели ужасно. Сразу было видно, что это породистые лошади. Но были они страшно исхудавшими, почти у всех был понос, задние ноги, гривы и хвосты были в колтунах и навозе.
Посреди левады были вкопаны в землю добротные ясли из некогда покрашенных синей краской железных труб. В яслях пластами лежала слежавшаяся и прелая позапрошлогодняя солома.
Больше ничего не было. Вокруг левады торчали редкие кустики серого сухого прошлогоднего бурьяна. У самой левады, от огораживающих её труб, и на длину лошадиной шеи, бурьяна не было. Всё было выгрызено с корнем.
Лошади вяло оглянулись на сигнал автомобиля и продолжали понуро стоять по колено в грязи. Из распахнутых ворот добротной конюшни вышел высокий, худой, как лошадь человек и подошел к приехавшим.
В недавнем прошлом это был знаменитый спортсмен и тренер, почти олимпийский чемпион. А сейчас согбенный долгой жизнью и невзгодами седой человек в засаленной кепке, резиновых сапогах, с плохо выбритыми серыми щеками.
В одном лице он исполнял роль заведующего конефермой, конюха, фельдшера и вообще всех, кому положено работать на  ферме.
Страна разваливалась, разваливался колхоз, разваливалась конеферма, разваливалась его жизнь. Но надежда на лучшую судьбу для себя и своих лошадей, ещё теплилась на глубине души старого конника.
Внимательно прочитав и перечитав записку председателя, он вывел гостям самую захудалую лошадку, едва стоявшую на ногах.
Была ранняя весна, кое где уже проклёвывались тонкие зелёные шильца молодой травки. Конюх надялся, что с приходом настоящей весны, ему удастся спасти поголовье племенных кобыл, выпустив их на пастбище.
Валера и хозяин с сомнением поглядели на новое приобретение. Лядащая была кобылка, но, как говорится, "дарёному коню в зубы не смотрят".
Не стал смотреть и хозяин. Вытащил из багажника машины высокое казачье седло, передал его Валере, похлопал его по плечу, пожал руку конюху и укатил по своим хозяйским делам.
Валера умел обращаться с лошадьми. Он бросил на спину лошади потник, приладил седло, подтянул подпруги и путлища стремян. Осторожно сел в седло. Кобыла покорно пошла.
Был Валера невысок ростом, не тяжел. Но его пятьдесят килограммов, были явно тяжелы для кобылы. Как только дорога повернула так, что его не могли увидеть с фермы, Влера слез с коня и пошёл пешком. Кобылу он тянул за собой в поводу.
А та все порывалась на ходу схватить губами редкие былки прошлогодней сухой травы, росшей на обочине.
Валера остановился, посмотрел на лошадь, подумал. Он свободнее отпустил подпруги седла и направился к лесопосадке, тянувшейся вдоль дороги. В посадке, осшбенно обочь ее, было много серой прошлогодней травы.
Кобыла с ходу принялась даже не есть, а буквально пожирать сухие колючие стебли, чуть ли не с корнем выдирая их из земли. Валера не был человеком слишком чувствительным, но у него выступили слезы на глазах. Это ж надо, до чего довели скотину, тварь бессловесную.
Подкормив лошадку, Валера потянул её обратно на дорогу. А та всё порывалась ухватить ещё хоть один кустик. Но идти до дому было далеко, а надежды на приятную верховую прогулку испарились.
Так они и шли. Валера тянул за уздечку, а кобыла норовила схватить каждую былку, торчавшую из земли на обочине дороги.
Когда Валера уставал, он пытался ехать верхом. Но попытки эти становились всё короче и реже, пока он и вовсе не махнул рукой на это дело.
До дому было не очень далеко, каких ни-будь двенадцать километров. Но преодолели этот путь пешеходы почти за двенадцать часов. Когда подходили к хутору, уже светили звёзды, большие и яркие.
Валера хотел есть и страшно утал. Он не расчитывал на такое трудное и долгое путешествие. Думал час верхом с ветерком, да и дома. Даже перекусить с собой в дорогу ничего не взял. А питаться сухой прошлогодней травой он не привык. Поэтому передав кобылку Андрюхе, отправился ужинать и отсыпаться.
Андрюха завёл кобылу в просторный пустой денник, сыпанул на пол ворох свежей жёлтой ячменной соломы на подстилку и был изрядно удивлен, когда новенькая, с аппетитом, стала уплетать солому. Конюх притащил большой навильник тёмно-зелёного люцернового сена и набил им ясли. Кобыла принялась жадно жевать сено.
Примерно через час, конюх принес ведро свежей чистой воды. Кобыла жевала. Трубкой вытянув губы, всосала ведро воды и попросила еще. Андрюха принес. Кобыла выпила и взглядом попросила еще.
Андрей удивился, как такая маленькая лошадь, может выпить столько воды. Принес ещё. Ведро опять оказалось пустым. Больше воды конюх не дал, лопнет ещё.
Сходил в свою каморку и вернулся с поллитровой стеклянной банкой отрубей. Притрусил вкусными отрубями и без того вкусное сено. Кобыла жевала. Жевала она и утром, когда Андрюха принес ей ведро воды. Кормушка была пуста, кобыла жевала солому подстилки.
Наполнив ясли сеном и опять притрусив его отрубями, Андрюха занялся другими лошадьми. Когда он к обеду вернулся, ясли снова были пусты.
Неделю пытался накормить конюх кобылу, но всё было напрасно. Она съедала всё что ей прелагали и не могла насытиться.  Она жевала даже во сне.
К концу недели Андрюха решил, что пора ей знакомиться с остальным табуном.
Так Люська впервые её увидела.
Через пару дней, когда новенькая уже обосновалась в табуне, она в очередной раз удивила Андрюху. Высыпав пару ведер распаренного овса в деревянное длинное корыто, он наблюдал, как лошади лакомились угощением. Все кроме одной.
Новенькая не подошла к корыту, хотя места было достаточно. Она продолжала стоять у яслей с сеном и жевала.
Андрюха удивился. Ведь овёс известное лакомство для лошадей, примерно такое же, как пирожные для людей. Неужели эта коняга никогда в жизни не пробовала овса? Андрюха не мог в это поверить.
Он зашёл в конюшню, набрал полведра овса, подошел к Ласточке и протянул ведро ей. Та принюхалась и оставила сено в покое. Засунув голову в ведро, почти выбивая его из рк конюха, она полным ртом хватала овес и глотала, почти не жуя.
Звёздочка заметила, как Андрюха из ведра кормит новенькую чем-то вкусным. Она оскалилась, прижала уши, опустила голову почти до земли и боком стала приближаться к нахалке, нарушившей субординацию.
Получив от Андрюхи по шее черенком от вил, кобыла сделала вид, что идет по своим делам и вернулась к общему корыту. Андрюха понял, почему Ласточка даже не пыталась подойти к овсу. Её бы всё равно не допустили к корыту, а поесть вволю сена, пока остальные заняты овсом, она случая не упустила.
Ведро голодная лошадь опустошила быстро. Вылизала его до зеркального блеска, не оставив ни то что ни одной овсинки, даже чешуйки от овса. Но продолжала вылизывать его длинным шершавым языком, будто желая съесть сам запах овса.
Андрюха отнял ведро, немного поговорил с Девочкой на понятном только лошадям и ему языке, и отправился в свою каморку. Девочка подошла к яслям, для порядку беззлобно, почти ласково грызанула Ласточку за гриву. Та не обратила на ласки вежливости никакого внимания. Она жевала.
Летом, когда в ближнем лесочке всё-таки открылся летний детский лагерь, Ласточку перевели туда. Специально для неё построили небольшую загородку из толстых жердей. Из тонких жердей соорудили ясли для сена.
Целую копну лугового сена поставили рядом. В железной бочке был овёс. Даже соль-лизунец лежала в специальной кормушке. Словом, лошадиный курорт.
Дети, несмотря на строгие запреты воспитателей, торчали в загородке днями. Они угощали Ласточку сухариками, сахаром, арбузными и дынными корками, помидорами и огурцами. За постоянную привычку жевать, дети прозвали Ласточку - Хомячком.
Новое имя прижилось, хотя внешне Ласточка-Хомячёк, на хомячка вовсе не походила, оставаясь стройной и поджарой. Конечно выпирающие рёбра исчезли, весенние дожди смыли колтуны навоза с ног, Андрюха расчесал гриву и хвост.
Красивая получилась лошадка. Только постоянно жевала. Не даром старые люди говорят: кто не наелся до сыта в детстве и юности, тот уже никогда не наестся". 
И правда, чувство голода осталось у нее на всю жизнь. И покладистый характер. Дети делали с ней всё, что хотели. Они залазили на неё верхом, пролазили под брюхом, заплетали в косички гриву и хвост. Потом расплетали и снова заплетали. Она терпела всё. Лишь бы не мешали жевать.
Когда Ласточку-Хомячка забрали в лагерь, в табуне опять начались разборки.
Люська попыталась использовать возможность занять лидирующее положение в табуне. Она затеяла драку с общепризнанным лидером Девочкой, но была жестоко избита и покусана. Да еще Звездочка, дочка Девочки и вторая дама табуна, добавила Люське на орехи.
Люська смирилась. Куда ей было, утончённой спортивной лошади, тягаться с грубыми и сильными деревенскими кобылами. Для проформы слегка поколошматив других кобыл, она прочно заняла своё законное третье место в табунной иерархии.
Осенью, когда лагерь закрыли, Хомячка-Ласточку вернули в табун. Снова вспыхнули драки. Но драки формальные, не жестокие, всех устраивало прежнее распределение ролей и приоритетов.
Поздней осенью, как и положено всем кобылам, Ласточка загуляла. Её познакомили с жеребцом Мальчиком. Как и положено, через одиннадцать месяцев, кобыла родила жеребенка.
Жеребчик был тонконог, горбонос, ладен и высок в ногах. Он вовсе не наследовал от матери првычку постоянно что-то жевать. У нее было достаточно молока, в яслях вдоволь сена, а в корыте овса.
Через время, сын Ласточки-Хомячка превратился в стройного молодого жеребца и был даже продан на ипподром.
А Хомячёк жевала всю свою лошадиную жизнь.

Были в окружении Люськи и другие существа, любившие пожевать.