Граф. глава 2. Искры мазохизма

Нет, не нужно так цепенеть. Поворачиваюсь, ухожу в свой дом.
В тебе, мое наваждение, нет разгадки тех метаморфоз, признаков распада, раздавленности... Но, удивительно, я будто раскрываюсь навстречу новой энергии, идущей извне, из необъятности, в которой мерцают газообразные тела: всё гнев, свет, зной. Как старый дом, распахнута настежь, и, вместе с тем, целиком внутри, в кипящем атоме, где-то на задворках собственного мозга. Нет в тебе разгадки и этого чуда.
Если я схожу с ума — пусть, думала Юлия. Так и быть, оставим это. Безумие — не самое худшее из всех зол, что только творятся под этими небесами. Может быть, именно оно является спасением для человека, уже шагнувшего на границу познания, спасением, оставляющим в самый крайний миг, в грубо-обаятельном платоновском стиле возможность выжить; и даже неважно, как, но выжить. Яростное влечение, вспыхнувшее во мне, троекратно усиленное вымороченным, параноидальным воображением, как раз-то и выявило эту фатальную тягу к самоуничижению, шоку, единовременным депрессиям, которые я так смаковала, заглядываясь на зеркальное воспроизведение облаков в освежающей лазури, заключенных в хрусталике моего глаза. Неясные ползущие тени, меняющие цвет белка; копия комнаты, куда один за другим являются твои домочадцы. Гениальная пьеса, поставленная Люцифером. Цыганская речь.
Искры мазохизма с частичной или полной утратой покоя, сердечные перебои, неистовое глумление над собственными нравственными устоями, гармонией, стремление в мир вакханалий, в мир разлома, где попрано собственное “Я ”, кадуцей брошен в пыль, расколота герма у скрещения дорог - и все это в атмосфере великой меланхолии, при минимальных внешних затратах и колоссальной внутренней работе. Это ли не безумие? Направляю все силы на то, чтобы забыть о тебе, нырнуть в подобие небытия. А что еще остается, моя любовь?
И вот тут-то постаревшая, но все же бессмертная Мнемозина в сотый раз подводит меня к дому, где сам воздух настоян на мяте, пропитан какой-то тоскливой, неизбывно-степной цыганщиной, где всюду, всюду твои следы - стоит только остаться одной. Хожу по своей постылой квартире колышущейся походкой гондольера, касаюсь пальцами стен, настороженных предметов в попытке набрести на точку равновесия, мысленно шепчу, кричу, захлебываясь в одиноком птичьем вопле: отпусти.
Отпусти!
Но даже сейчас слышу стрепет твоего сердца.
Изначально я пошла не той тропой. Казалось, я вольна изменить твою жизнь. Роковая самонадеянность! Теперь, спустя много месяцев, месяцев, прожитых в ужасающем напряжении, могу понять, что единственно возможный для тебя образ жизни...
В твоем и моем мировоззрении есть существенное расхождение: я все еще чего-то жду, какого-то чуда, передо мной лежат джунгли будущего, пусть я еще десятки раз упаду и встану снова, главное, чтобы все это было. Ты уже все забыл.
Да, мы создали свой космос, но космос наш есть хаос, он не подвластен законам бытия, где над столом горит лампа, колышутся шторы, чуть невесомее штор ночи; бытия, где царствуют книги, голоса, сеть человеческих отношений; где плоть тяготеет к плоти; где можно заявить свои права на тебя. Мы не желали быть источником боли один для другого, и все же не пощадили себя. Хочешь знать, Граф, кто мы? Всего-то тени на зыбком побережье виноцветного неба.