ОРТ повесть о ненастоящем человеке

Орт*

Повесть
(Посвящается памяти ушедших поэтов)

Идешь – иди, в себя влюбляя местность,
Названья рек, урочищ, перелесков
(Игорь Вавилов, «Строка состояния»)

*В мифологии народа коми «орт» — что-то вроде двойника человека. В реальности проявляется в виде птицы или настоящего двойника. Что обычно предвещает смерть или очень серьезные изменения в жизни.
Поскольку появляться орт может в разных образах и в разных местах одновременно,  существует гипотеза о некой сущности, обитающей в пространстве с большим количеством пространственных и временных измерений. При этом, как сам человек, так и видимые образы орта, по сути, просто его проекции в наш трехмерный мир.

ОГЛАВЛЕНИЕ
Глава 1
Жил помаленьку, а помер вдруг.
Глава 2
Ты лети в мою сторонку…
Суки-Сраки 1
Земную жизнь пройдя до середины…
Глава 3
Что в имени тебе моём?
Суки-Сраки 2
Пока свободою горим…
Суки-Сраки 3
Что было — то и будет…
Суки-Сраки 4
Лягут двое, и им тепло,
а как согреться одному?
Суки-Сраки 5
Прощайте скалистые горы…
Глава 4
Идешь –иди…

 
Глава 1
Жил помаленьку, а помер вдруг.

Для каждого в нашей Парме; припасена своя полянка. Да не каждый ее находит. Серёжина спряталась глубоком сосновом колодце.  Ягель здесь не блестит хвастливо, а мягко светится, отдавая затаенное тепло земли.

Если лечь посередине и прислушаться вокруг, то можно различить боровые басы и баритоны перелесков. Даже молчаливые грибы что-то бормочут тут веселой бруснике. Комары звенят, как обычно, но нисколько не мешают, а почему – непонятно…

Нельзя сказать, что она особо прячется. Просто показывается, когда захочет сама, и – только для тебя. А вздумаешь похвастать, будешь долго чертыхаться в трех соснах, пока не улыбнешься и не покаешься. Тогда дорогу укажет – домой. А к себе еще долго не подпустит.
Вот и теперь Серёга уж который год по ней тоскует…

* * * * *

Бывает просто: вдруг. А бывает вдруг совершенно, категорически и абсолютно. Именно так  выкатились из темного ельника три бурых комочка. Посреди той самой полянки они развернулись и затеяли весёлую кучу-малу.

Медвежата вздымались, лапали и валились друг на дружку, сплетались в один большой мохнатый клубок. Потом расплетались и азартно гоняли по кругу, смешно переваливаясь и высоко подбрасывая шерстяные попы. Застывший полдень ожил, зашептал, заиграл. Вековые сосны улыбались.

Сергей не успел ни вздрогнуть, ни испугаться. «Вот ведь… Понимаешь… Дети  Природы… Не то, что мы… цари», — как последнюю затяжку, жадно втягивал он хвойный воздух, небо, солнце, золотые сосны и белую поляну вместе с кочками, брусникой, боровиками и медвежатами.
Из ближней кочки выросла тень: закрыла детёнышей, поляну, сосны, небо…

Рука с ножом машинально ткнула и мягко провалилась во что-то шерстяное и вонючее. Красная пасть дохнула кислым. Череп остро сдавило. Онемели руки и ноги, на грудь навалилось…

Очнулся Серёга под мокрым одеялом, во тьме и в поту. Гулко стучало где-то в горле, дышать стало совсем нечем. Тело машинально сползло с продавленного дивана и распласталось-приникло к прохладному полу: «Кажись — приехали…»

Время потеряло смысл и размерность, так что Серега не знает, сколько он так пролежал, пока осторожно возвращалось дыхание, просох пот, а раскалённый череп остыл до привычной тупой боли, впуская мысли и воспоминания.
 
«Так, значит… это мы, похоже, проходили… лет тридцать назад. Мамонт, сволочь, уболтал тогда  на стакан спирта с шампанским. Так же вот очухивался. Думал — кранты, а через час уже требовал продолжения банкета. Никто и не заметил тогда… А сейчас? Где все? А я где?», — последний  вопрос попытался поставить тело ребром. Остро шарахнуло в виски, колени подогнулись, и голова панически приникла к полу. «Господу помолимся», — скривило  Серегу и на четвереньках потащило к двери. Осторожненько - по косячку - поднялся и выглянул в тёмный коридор. На кухне свет горел. По стеночке, по стеночке страдалец потянулся «на огонек».
Привычный бардак на сей раз уместно дополнил разбитый плафон. Сиротливая лампочка напомнила о бородатом мужичке с его дикими плясками. «Пашка… поэт из подворотни… все понятно… за шкафом спит… выгоню на хрен», — время и пространство обозначились, но легче от этого не стало, пока с кухонного стола  не мигнуло горлышко бутылки прозрачного стекла.

«Неужели?! Да тут  граммов триста будет, — в стакан булькнуло строго и уверенно, — Помнят руки-то… Надо же… И не дрожат… Живы будем… Да что тут? Вода что ли?»

Градусы проявились где-то на уровне груди и стали тихо подниматься к истерзанному мозгу. Посидели. Терновый венец уступил место тупому обручу, а во рту шершаво заворочался распухший язык.  Сергей огляделся уже вполне осмысленно, поморщился и снова потянулся к бутылке, но вспомнил о Пашке: «Сдохнет еще… Хоть и сволочь… А который час, поз-з-звольте поинтересоваться…»

Скромная форточка явно не отвечала проснувшимся потребностям. Серёга рванул на себя оконную раму. Одна, вторая… Заклеенные на зиму окна с треском распахнулись, впуская прохладу апрельской ночи.
«Тьма египетская…», — рука потянулась к сигаретам, но в голову кольнуло, пришлось отставить до лучших времен.

 «Надо что-то делать…», —  привычно сгрёб нехитрую утварь в раковину, вымыл, вытер, расставил. Прибрал и протер стол, подмел осколки. «Полы что ли помыть?», — печальный замысел прервал радостный  вой за окном.

Снегоуборочный агрегат привычно будил округу. С утробным рычанием он жадно поглощал жидкий снежок с проезда и брезгливо сплёвывал на газон.
 
«Сволочь. Значит, три часа. Отрубились около одиннадцати. Пашка до шести продрыхнет. Нормальный ход», — Серега пересчитал наличность, хмыкнул и успокоился окончательно.

В ванной долго и ожесточенно елозил зубной щёткой. Полоскал распухшую морду: холодая, горячая, холодная, ещё, собака, горячее… Растер мохнатым полотенцем, потянулся к бритве. Осторожно скосил глазом в зеркало: «Ладно. Отставить… Третий сорт — не брак».

Потом прикончил пузырь, чего-то съел, посидел, закурил, прислушался к организму: «Жить будем. Пора на трамплин и в лавку».

«Трамплином» Сергей по привычке называл высоченный спуск к реке Вычегде  в шаговой доступности от панельной  девятиэтажки «улучшенной планировки». Когда-то сюда, на городскую окраину, вела кривая, длинная и почти деревенская улица. И был здесь настоящий, большой, действующий трамплин. И подросток Серега даже ездил сюда на горнолыжную секцию. И даже прыгал пару раз.

Потом панельные джунгли проросли далеко-далёко, а трамплин стал почти центром спального района. И почему-то загрустил: сначала гнил потихоньку; по одной, по две, и целыми прядями выпадали доски; обнажались чёрные столбы-опоры;  потом останки растащили на костры весёлые горожане.

Впрочем, кривая улица как-то пока выживала. Почти настоящая деревня лежала сейчас где-то под Серёгиным окном.
По утрам он часто курил на балконе и смотрел, как оживают печные трубы, выпуская мягкие дымы в прозрачное небо, как они сливаются с туманом над двумя речками, как тают, открывая дальний таёжный простор…

Хотя «трамплин» Сергей любил всё же больше. Это было самое высокое место. Хоть прыгать было уже и не с чего. Но, всё равно, хотелось как-то оторваться. Раз как-то он даже напугал очередную жену с родственницей: сиганул кубарем по крутому склону. Когда выбрался, дамы долго отряхивали придурка от снега: «Да, говорила мне сестра, что ты у неё малость «того».  Не верила. С виду то приличный. Солидный даже».

 Но, это – так… Редкий случай буйного помешательства. Сергей, действительно, любил бывать на «трамплине» один. Здесь, на скамеечке под тополем-гигантом, в виду реки и горизонта, думалось спокойно и легко. Даже и не думалось вовсе. Блаженная пустота сама что-то там творила.

Серёга не спеша оделся, проверил Пашку и уверенно шагнул в ночь. По дороге занырнул за стекло круглосуточного магазина. Долго бродил по рядам. Выбрал чекушку коньяка и шоколадку.

Кассирша странно улыбнулась, словно сказать что хотела. «Наверное, рожа моя с коньяком не стыкуется… Подумаешь…», — пока Сергей добрел до заветной скамейки ночь потеснилась и обозначила смутный горизонт.

Коньячок, сигаретка, простор… Мысли привычно покинули пустую голову и унеслись куда-то за реку, в невидимую пока  Парму. А когда возвращались, то крутились почему-то вокруг одного имени: «Пашка. Павел Поляков. И какого хрена ты пьёшь, как… скотина? А я - какого?..»

Паша выпал из рядов литературной общественности около двух лет назад. Самый молодой и самобытный коми поэт быстро взлетел к вершинам местного успеха и также резко спикировал.
 
Всё, вроде, складывалось у парня удачно: жена, ребенок, приличная должность, квартиру даже умудрился как-то получить… Но — попивал уверенно. Хотя для поэтов это почти норма.

Сергей познакомился с творчеством «одарённого» в одну из предвыборных кампаний. В дуэте с другим заслуженным артистом поэт «окучивал» деревенский электорат: Паша сочинял и плясал, друг-артист пел и играл, Серега контролировал процесс. Было смешно и трогательно.

Волею судеб друзья частенько собирались в Серегиной холостяцкой квартире. Как-то Паша вдохновенно басил свои произведения очередной случайной почитательнице талантов и Сергей искренне поразился, узрев на щёчках волоокой красавицы почти трезвые потоки настоящих слёз!
— Софа, ты чего ревёшь? Ведь ты по коми ни бельмеса!
— Дурак. Это так грустно и красиво.
И ведь права была! Есть в его поэзии какая-то тёмная природная сила. Необъяснимая и непереводимая. И плясал Паша под гармошку исключительно самобытно: на полусогнутых ногах подпрыгивал почти до потолка, мягко пружинил и снова взмывал без всяких дополнительных выразительных средств (вот так плафон и раздолбал, гадёныш). Маленький, хитрый и бородатый, он смахивал то ли на лешего, то ли на домового, решившего вдруг оттянуться в человеческом обществе.

И рыбу умел взять в любой луже, и глухарей ловил чуть ли не под окнами писательской дачи в Лемью. И со старухами мог часами разговаривать о «прежних временах», хотя самому и тридцати-то не было.

Как-то постепенно его семейная жизнь «растрескалась». Из дома буйного во хмелю поэта выгнали. Потом и со службы попросили. Надоели начальству его «творческие отпуска».
Хотя дело он свое делал интересно: с выдумкой, озорством и смешинкой. Это был настоящий детский журнал, а Паша сам и писал, и рисовал, и праздники всякие устраивал…

После Полякова так никто эту нишу и не занял. Но, начальству, конечно, виднее. Давно замечено, что никто так жестоко не борется с пьянством, как бывшие алкоголики.
Потом «залуженный» подженился и дружба их угасла, а Паша помелькал немного в районе Дома Печати и пропал.

Сообщество граждан «без определённого места жительства» существовало во все времена. Этот параллельный мир живет по своим законам вне социальной лестницы и, практически, вне государства. Даже милиция брезгует забирать опустившихся и вонючих алкоголиков в стены уютных вытрезвителей.

Их не любят дворники, а бродячие псы зачастую ловко выхватывают из рук зазевавшегося бедолаги пакет с добытой на помойке провизией. Впрочем, и наиболее беспечные собаки нередко разнообразят мясное «бичевское*» меню. Симбиоз.

Добропорядочные граждане стараются не замечать этих представителей «свободного мира», если они не гадят в подъездах, не воруют заготовки на дачах, или ещё как-то иначе не вторгаются в привычный порядок вещей.

«Бичи», «синяки*», «аисты*;»… Где-то среди них бродил Паша: большая редкость по нынешним временам. Да каким еще «нынешним»?! Когда это поэты пачками нарождались? И в «золотом веке» их по пальцам можно сосчитать, а нам уж где уж…

Больше года Паша кантовался где-то по подвалам. А в крещенские морозы нарисовался у Серёги с джентльменским набором: шляпа, борода, пижонский — бывший белый — шарф, пальтишко до пят, чекушка, селёдка, мороженое.
*БИЧ – бывший интеллигентный человек
* СИНЯК – хронический алкоголик с явно выраженными на лице признаками.
* АИСТ – бич, не чурающийся сезонных работ. По весне убирает с крыш снег.

Сергей и сам оказался на распутье: со второй  женой расстались окончательно, с работой не ясно… В общем — «свободный журналист» или «говно в проруби».
 
Вот Паша и прибился: пропадет где-то на недельку и заявится. Чекушка, селедка, мороженое…
Серёга пока что умел тормознуть и худо-бедно возвращался к общественно-полезной деятельности.

А Пашу несло конкретно, грубо и безнадёжно. Уж и говорили, и ругались… дрались даже. Пытался приятель приобщить бедолагу к обычной журналистике, и местечко подыскал, даже серию про «бичей» задумывали. Но… не царское, видать, это дело. Убежит, прокантуется где-то и снова на пороге: бледный, грязный, вонючий, чекушка, селёдка, мороженое.

«Да… Был поэт, да весь вышел. А другого ему не надо. Ну и что с ним делать прикажете? Пропадет ведь, козёл. И я с ним на пару…», — Сергей вынырнул из воспоминаний под странные звуки. «Блим-блём-блям, блим-блём-блям», — прямо над головой, с вершины громадного тополя спускался перелив лёгкого колокольчика.

Уже светало. На фоне серого неба проступили силуэты домов, деревьев, кустов. Сергей отошёл от тополя и стал пристально всматриваться, постепенно различая ствол, ветви, крону…
«Ворона! Но голос-то не её, да и здорова;;  уж больно. Что-то не встречал я таких ворон… Во-р-рон! Точно! Вот разорался, зараза! Ты это зачем? Почему?».

Чёрный силуэт тяжело распахнулся, оторвался от  вершины, махнул раз, другой и спланировал вниз: к реке, за реку, во тьму.

Закончились чекушка, сигареты и брожение в мозгах.

«Подлечу поэта в последний раз. Отмою, одену и — на хрен! В люди! Ну, кончилась твоя поэзия! Кончилась! И что? Живут же люди. И ты, Паша, живи.  И мне жить как-то надо… А  - как?», — Сергей шагал широко, споро и зло.
 
В стеклянном магазине долго и бестолково бродил с корзиной. Возле кассы машинально складывал провизию в объёмистый пакет. Водка, пельмени, хлеб, селёдка, помидоры, сметана, лимон, коньяк… шампанское?!
«Странное у вас меню получается с утра. Что празднуем, Сергей Петрович?», — та самая кассирша теперь улыбалась алым ротиком, белыми зубками, носом-пуговкой, тёмными глазами. «Вот так глазищи…», — Серёга непривычно сконфузился, с трудом подыскивая фразу.
— А мы… разве… знакомы?
— А то! Лет так двадцать пять! Вы ж меня на руках когда-то носили.
— Да ладно… Грешно смеяться… в такую погоду. Может, я вас еще в люльке качал?
— На счет люльки врать не стану. Не помню. А вот первый звонок — как сейчас. Была я самой маленькой, а вы — самый большой. На плече у вас сидела. Гордилась очень.
Банты, фартук, колокольчик… глаза.
— Виноват. Должен был узнать, конечно… По глазам, они у вас и сейчас самые большие. Юля?
— Ну вот! Можете, если захотите. А извиняться не стоит. Кто же кассиршам в глаза заглядывает?
— Но меня-то вы как узнали?
— Ну, вы-то человек известный. Газеты читаем, телевизор смотрим. Да и родители про вас иногда вспоминают.
— Да… Сколько же мы не виделись? И как Владимир Сергеевич поживает?
— По лесам уже не бегает, а выпить может — дай бог каждому. Вы, я вижу, тоже не дурак по этой части? Даже шампанское для дамы припасли с утречка!
— Для какой дамы? А действительно: зачем мне шампанское?
Сергей сначала недоверчиво, с некоторым испугом, потом смелее и проще смотрел в смешинки разноцветных глаз. Подсчитал свои года, её…
— Нескромный вопрос. Вы во сколько смену заканчиваете?
— Ну… к десяти освобожусь.
— А потом? Я это к тому, что шампанское как раз к десяти дозреет, а пить его, кроме вас, некому.
— Это что же? Приглашение такое? Рискуете…А вдруг приду?
— И замечательно! Как освободитесь — звякните. А я вас встречу. Тут недалеко. Запишите номер…
— Да я знаю. Я про вас много чего знаю… Вы сейчас меня не пытайте. Начальство уже косит, да и покупатели… Позвоню, приду и расскажу. До свидания, Сергей Петрович.
Юля улыбнулась еще раз, а Сергей полетел домой слегка обалдевший, растерянный и улыбчивый. Бывает же такое…

Дома он деловито сварганил салат, сварил пельмени, нарезал лимон, хряпнул соточку и прошёл в большую комнату, к балкону.
Пока возился с тугими щеколдами, за шкафом, на продавленной тахте зашевелилась куча пальто и дубленок. «Паша, вали на кухню. Подлечись», — Сергей распахнул створки застекленного балкона и закурил.

Первые лучи уже легли на мягкий апрельский снег, на лес, на реку, на чёрные крыши. Первые трубы робко задымили…

Когда затеплится рассвет
И лягут утренние тени,
Я отыщу прозрачный след
И тихо постою у двери…

Из немногих своих стихотворных опытов Сергей любил вспоминать только первые строчки. Впрочем, и у классиков, хоть в прозе, хоть в стихах, он всегда отчетливо помнил начало, реже — кульминацию, и уж совсем иногда — финал.

Есть в незавершенности какая-то магия, надежда, обещание… А когда даже великое перо ставит жирную точку, что-то уходит, тает очарование. Иногда кажется, что автор просто не знает, как закончить произведение и что делать с героями дальше. Остается тупо их прикончить. Как Ромео с Джульеттой.

Сергей смутно почуял темную волну откуда-то из живота. Бросил сигарету: «Поздняк метаться… В зобу дыханье… Не зря ворон разорялся… Прощайте скалистые горы…» Волна поднялась, прокатила сквозь грудную клетку к горлу, захлестнула и накрыла с головой. Потом свинцово отхлынула в пол, покинув невесомое тело. Как-то странно промелькнули балконные перила, выросли до неба чахлые кусты, талый снег ударил в глаза.
 
Глава 2
Ты лети в мою сторонку…

«И-и-и-ех-х!», — из-под самого носа вниз и влево ушел заплёванный сугроб с его окурками и дерьмом собачьим. «Е-х-х, е-х-х, е-х-х!», — под пузом мелькнул первый автобус, над головой — электрический провод. «Эх-х-х… Эх-х-х», — поплыли под крылом сараи, черные крыши с жёлтыми трубами, вкусно пахнуло дымком.

Внизу раскинулась белая река с тёмным лесом. Едва уловимый восходящий поток мягко потащил в широченную спираль, открывая город.

Сергей с удивлением рассматривал нагромождение знакомых улиц, уже едва узнавая среди сотен серых коробок свою девятиэтажку.

«Уродство…», — ближе к центру с нелепым нахальством ломали строй башни-высотки, даже золочёный купол храма подмигивал с каким-то б...ким намеком.
Еще вполне различимо стоял на центральной площади одинокий вождь, то ли прощаясь, то ли указывая дорогу. «Мы пойдём другим путем», — недобро усмехнулся Серёга.

— Что-то не в настроении мы, Сергей Петрович… Не так уж плох наш городок. Прекрасная панорама. Редкая возможность. Не злиться надо, а наслаждаться полетом. Где еще вы такое видели?
— Нормальный ход… Как в Ан-2*…
— Сам ты… кукурузник;… Скажи еще, что не удивился.
— Да ты ведь и так всё знаешь. К чему лишний базар?
— А поговорить?! Тебе бы столько лет помолчать!
— Помолчать… Ты всю жизнь мне спать нормально не давал. Считай, до сорока лет летали по ночам. Где это видано?
— И без меня есть кому решать:  летать тебе или не летать. Суть посланий исходила от них, а я был всего лишь средством сообщения.
— Средство…  А на тополе чего не удержался? Зачем вякнул? Думал, не пойму?
— Наслышаны-с-с… аналитический ум и развитая интуиция. И все же, постарайтесь выбирать выражения. Это уже не сон. Пришло время — и показался. Так положено.
— Кем положено?
— Не спеши торопиться. Узнаешь.
— А ты сам-то… знаешь?

За мирной беседой пропал из виду город и, вообще, земля, как таковая. Откуда-то выросла в дымке большая Синяя гора. Она всё приближалась, постепенно заслоняя обширное плато, туманные долины, реки, озёра…

Вершину обнимало тихое свечение, в котором мелькали неясные тени и даже какие-то звуки: то ли хор, то ли орган…

Красиво, в общем. Со всех сторон к горе летели-тянулись то ли стаи, то ли вереницы странных птиц. У подножия они закручивались в спирали и таяли в густой синеве горы. Сергей сумел разглядеть даже, как тончают птичьи крылья, превращаясь в руки…
— Эт-т-то… что еще за «Рерих»*? Нам тоже туда?
— Ну, в общем, конечно… А что, боишься?
Сергей прислушался: страшно не было. Но и радости особой не ощущалось. Туманно как-то всё, не ясно, не понятно. Самое время успокоиться и попытаться взять ситуацию под контроль.
— Там твое гнездо? Нет… извини, конечно… То есть… ты там обычно… ну… Да ты сам ведь все понимаешь!  Это твой Дом?
— А что ты знаешь о Доме?
* Кукурузник — народное название биплана Ан-2, популярного во второй половине двадцатого века.
* РЕРИХ Николай Константинович (1874-1947), российский живописец, театральный художник, археолог, путешественник, писатель. Горные вершины в его картинах воспринимаются как монументальная граница Шамбалы, мистического царства справедливости с царями-жрецами.

* * * * *
Дом… Прохладные, бескрайние  воды Печоры… Они тихо качают громадные черные лодки, плещут, набегают на скользкую гальку. Три чумазых карапуза что-то озабоченно лепят из мокрой глины, сопят посиневшими носами, беседуют.

«У-р-ру-р-р», — заворчали и шевельнулись кусты совсем рядом. Двое округлили глазки. Третий невозмутимо продолжил труды: «Это не медведь. Это бабуска. Не бойтесь».
«Ах ты, ис-тыль-толь!*», — молодая, красивая женщина с веселыми глазами-искрами вышла из укрытия и мягко выхватила карапуза…
(Стоп! Бабушки уж десять лет, как нет. А  эти глаза я видел только что! Еще живым… )

Высок берег и крута тропинка. Самому и за час не забраться. А у бабушки за спиной доехал и не заметил: «И бара гортын!*».

Высокое крыльцо, громадная печь, горячие шаньги, черника с молоком.

Потом — в лес на бабушкиной шее. Пахнет прелой листвой, ёлками и бабушкиными волосами: «Ты куда? Вон же! Вон! Гриб».

Потом — матросский костюм с бескозыркой «Аврора»: «Тёльное моле мое! Тё-ё-ёльное моле мое…»

Потом — дежурство на высоком крыльце: «Бабуска! Бабуска! Дяди йологи идут!»

Потом лежу на печке и гляжу, как бородатые дядьки рубают какую-то красную картошку со сметаной. «Слезай малыш. Попробуй. Это — помидоры».

Потом — сказки на ночь. Почему-то исключительно про медведей. Потом медведи приходят в тёплые сны: то играют, то качают, то крадут и тащат в дупло…

Теплоход, самолет, Ленинград. Русские дяди обступили коми карапуза: «Что, неужели ни слова по-русски? Иностранец!» Малыш без страха вертит лобастой головой, вспоминает бабушку, улыбается…

Потом едет на руках у папы мимо ненавистного серого дома.
— Да где же твой садик, Серёжа?
— Дальше, папа, дальше.
— Может, здесь?
— Дальше, папа, дальше…
Так всю улицу и проехали. Попытка удалась. Пришлось на этот раз домой вернуться.

Потом плачет в длинной ночной рубашке на темной лестнице детского сада, зовёт маму… Где она? Где бабушка? Где мой Дом?
* «Ис тыль толь» (коми, шутл.) — почти непереводимая игра слов. Дословно: вонючий колокольчик, другими словами — писька.
* «И бара гортын!» ( коми, восторж.) —  «И снова дома!»

* * * * *
— Ну, допустим… У нас тут, конечно, все иначе, хотя… Похоже, в общем.
— Так у тебя тоже бабушка есть?
— Х-х-е-е… «Бабушка рядышком с дедушкой!» Ты совсем уж в детство-то не впадай.
— Что же? Совсем один?
— Задолбал ты со своим одиночеством! И что ты с ним носишься, как дурень со ступой? Здесь не наливают! И сопли утирать некому. Да и незачем… Ведь всё ты прекрасно понимаешь, а прячешься по шкафам, как дитё малое.
— По шкафам… Вот, значит, как… А меня простят? Примут? Ну… там… у Вас.
В молчании плавно уплыла куда-то «рериховская» горка. Вдали неясно проступили очертания большого мегаполиса: купола, шпиль, реки и речки, каналы, мосты. Сергей молча любовался  панорамой любимого, забытого города…
 
Суки-Сраки 1
Земную жизнь пройдя до середины…

БМП* лениво полз по ночной набережной и небрежно, слепо плевал в мёртвые окна короткими трассерами. «Вот гады. Развлекаются. Обкурились, что ли?», — Серёга припал к гранитному парапету, нащупал ребристую ручку тяжелой гранаты и замер, выжидая дистанцию. Потом выдернул чеку, привычно спружинил всем телом и с выдохом выкинул снаряд.

Под правым колесом полыхнуло и бронированная дура лихо завалилась набок, нехотя задымила.
В неверном лунном свете из-под машины полезли каскатые тени, распластались, замигали весёлыми огоньками. Под грохот АКМ-ов; Сергей перекатился в густую тень дома и удобно разместился в подвернувшийся приямок.

«Вслепую лупите… А мы вас аккуратненько…», — М-16* зло и быстро — один за одним — гасил бестолковые огни. Оптический прицел с ночником – штука убойная.
 
Но там уже что-то поняли и рассредоточились. Короткие очереди ложились все ближе, а прямо напротив, за парапетом  тихо всплыла сетчатая каска. Сергей ласково прицелился и мягко спустил курок, но родимая только голодно и обиженно щелкнула. Рука привычно дернулась в подсумок: «Голяк. З-з-араза!»

В спасительной тени Серёга бесшумно скользнул в ближайшую подворотню. Завыли сирены, завизжали тормоза. Фары ударили в глубину двора-колодца, заметались, нащупывая мишень.

 «Сюда. За мной!», — в проёме подъезда мелькнула смутно знакомая борода в шляпе. Рукав властно потянули во тьму: подвал, колодец, скобы, вонь, вода по пояс, по горло. Мерзкая жижа заперла дыхание.
— Вот дерьмо!
— Заткнись и не отставай!
Проводник уверенно булькал, шлепал, шагал в кромешной тьме. Сергей уже устал считать повороты, подъемы и спуски, когда в сухом тоннеле в глаза ударил фонарь, лязгнул затвор.
— Руки в гору! Паша, забери у него ствол. А ты, мил человек, ручонки пока подержи.
— Да наш он. Сам видел.
— Лучше перебдеть… Шагай вперед.
Фонарь переместился за спину, провожая и указывая путь одновременно. Вскоре бородатый Паша тяжело сдвинул железную дверь в стене и шагнул в ярко освещенный проём.

— Ну, и чьих мы будем, господин товарищ? Вы присаживайтесь. Руки можно опустить.
Сергей опустился на подставленную табуретку. Сначала дико щурился и озирался. Потом тупо вытаращился.
— А вы сами-то кто такие? И вообще… Где я?
— Классика!
Все, кроме Паши, коротко хохотнули-усмехнулись.

Здоровенный бритый негр вскрывал ножом «кильку в томате» и зверовато скалил ослепительную пасть.
 
Томная рыжая девица красиво развалилась в кресле: ножки подобраны с профессиональной грацией, глазищи с тенями смотрят устало.
 
Остроносый и бледный очкарик уже разместил в шкафу свой АКМ, а Паша уже отдал Серёгину винтовку интеллигентного вида крепышу.
 
Освободившись от оружия, мужики остервенело сдирали мокрые лохмотья…
В крепыше начальник угадывался с первого взгляда: выпуклый лоб с залысинами, спокойные серые глаза чуть на выкате, нос аккуратной уточкой, губы тонковаты, подбородок чуть скошен, но вполне внушителен. Серый пиджак сидит, как китель. «КГБ-шник что ли? Из бывших…», — всплыло что-то из подсознания.
— Ну, хорошо. Вас пока пытать не будем. Павел, доложите, пожалуйста, об обстоятельствах.
— Новичок обнаружен на набережной. Подорвал собачью будку и пристрелил с десяток Сук, не меньше. Чувствуется — профессионал. Потом кончились патроны и он рванул во двор. Там я его и подхватил.
— С десяток, говоришь?.. Ну, и зачем же вы стреляли в представителей власти? Вы ведь американец? Как вас зовут?
— Какой еще власти? Они же в наглую из пулемета по окнам палили… И почему — американец?
— Ну как же? Винтовка М-16, «Made in USA»… Откуда она у вас? Впрочем, виноват, не все сразу… Так как вас прикажете называть?
— Сергей… Попов… Петрович…
— Русский?
— Ну… почти. Я — коми.
— Это где? Извините, позже сами все поймете. Пока все это не важно. Будем называть вас Петрович. Не возражаете? Ну и ладненько. Вы, наверное, уже поняли, что в подвал вас затащил Павел? Ну, конечно. Партийная кличка Бич.
Бородач дурашливо отсалютовал.
— В тоннеле вас встречал Антон. Мы зовем его Катализатор. Длинновато, но лучше не сокращать. Не любит.
 Очкарик сухо поклонился.
— Сейчас Роберт, а в просторечии Повар, сготовит нам ужин.
Негр уже возился у плиты и улыбался бритым затылком.
— А Натали займется вашим гардеробом. Вопросы есть?
— А вас как прикажете называть? И где я все-таки? То есть…Где мы все?
— Меня все называют Полковником. Второй вопрос относится к категории философских. Каждый отвечает на него по-своему… Так же, как на вопросы: кто я и откуда. Реально тут никто ничего не помнит из прошлой жизни. Почти.
— Но… я вас где-то видел. И Пашку… И Антона… И город похож на Ленинград.
— Ленинград, Петроград, Петербург… Может, и похож… У вас, видимо, исключительно хорошая память. Здесь это большая редкость, кстати. Возможно, мы с вами соотечественники… Возможно… А пока лучше привыкнуть к новым обозначениям: Город, Полковник, Повар, Бич, Катализатор. Всё! В примерочную! Петрович поступает в распоряжение прекрасной Натали. Уверяю, не пожалеете.

Натали лениво усмехнулась, соскочила с кресла и легко поплыла вглубь полутемного  коридора. Рыжая грива мягко отливала медью, бёдра небрежно покачивались… М-м-н-да!

Примерочная оказалась огромным залом с длинными рядами вешалок всех цветов, фасонов и размеров. В ростовом зеркале Петрович наткнулся взглядом на бледного, небритого, седого, всклокоченного мужичка. Мокрое, пятнистое хаки противно облегало тело от широких плеч до кривоватых ног.
Сергей машинально попытался втянуть живот и растерянно оглянулся на Натали. Женщина была одета просто, ловко, дорого, строго и … сексуально. Как в кино.
— И что же столь прекрасная дама может предложить столь пожилому и неказистому кавалеру? Для начала меня ведь следует раздеть? Как я думаю!
— Брось. Давай на «ты» и без выпендрежа. Вот тебе халат. В душе есть всё, что надо. Давай по быстрому. Я пока прикид подберу.

В душе было, действительно, всё, что надо. Даже бельё разных размеров и отменного качества. Усталость, страх, вонь и щетина булькнули в слив. Теперь из зеркала на Петровича щурился пожилой вальяжный барин в махровом халате.

Натали подкатила стойку с вешалками, с минуту критически рассматривала изменившийся объект.
— Примерь пока вот это. Джинсы, футболка, носки… кроссовки… куртка…
— Натали, а почему тебя настоящим именем называют?
— Настоящего я не помню. Не отвлекайся. Так… тебе, по ходу, и другой вариант не помешает.

Натали скрылась в глубине и пока Петрович одевался под моложавого, крепенького бодрячка, успела подкатить новый комплект.
— Ну, с этим понятно… Теперь попробуем вот это.
Дорогущий серый костюм, стильная голубая рубашка, полуботинки мягкой кожи… Натали без стеснения одевала, раздевала, снова одевала, перебирала галстуки. Наконец почти любовно завязала узел и гордо развернула Петровича к зеркалу.
— Прынц! В изгнании… Пожалуй, так и выйдешь к первому ужину.
— А смысл? Мне вот в джинсах как-то ловчее было.
— По одёжке встречают. Кто знает, на какую роль тебя Полковник поставит? Или ты большой любитель пострелять?

Сергей вздрогнул, опустил руки и мрачно уставился на красивого, холеного господина… лет тридцати с проседью: «Ведьма она, что ли?». Натали мягко прикоснулась к плечу.
— Не паникуй. Здесь все в одинаковом положении. Никто ничего не знает. Всё очень быстро меняется. И роли не Полковник раздает. Тебе, считай, повезло.
— Это в чём же?
— Сразу в авторитеты попал: боец, профи и выглядишь солидно. А мог бы, как Пашка, в Бичи попасть…
— А что, Пашка настоящий бич?
— В Городе — настоящий. Бродит по помойкам, собирает информацию, новичков ловит, вроде тебя… Удобно, в принципе. Здесь, в Катакомбах, мы, конечно, все равны… Только редко мы здесь собираемся.
— А сегодня зачем спустились?
— Тебя встречаем. Много шуму ты наделал, пришлось сразу к нам прописывать. Я же говорю: повезло. Хотя… ладно, пошли… вскрытие покажет.

Длинный стол, шесть тяжёлых стульев, приборы, тарелки, салфетки и свечи, шеренга салатниц, бастион бутылок: просто и со вкусом.
 
Строгий и доступный Полковник без галстука лучезарно лыбился во главе.

По левую руку задумчивый Бич в широкополой шляпе сумрачно вертел в ладони столовый нож.
 
Катализатор облокотился на стол: подбородок на костяшках, острый хрящеватый  нос глядит на Натали, очки в металлической оправе — на Серегу.
— Вот это я понимаю! Натали, присутствие в тебе божественного начала никогда не вызывало лично у меня никаких сомнений. Но сегодня… Думаю, что даже наш уважаемый Катализатор не сможет ничего возразить. Просим, просим… 
Полковник встал, выдвинул стул рядом, галантно приложился к ручке. Натали просто села.
— Ну, а вас я даже и не знаю, как теперь величать! С Петровичем мы, похоже, поторопились… Хотя, в этом что-то есть такое… Ваше мнение, господа?
— Первое слово дороже. Давайте жрать, пожалуйста, — Бич положил нож и взял вилку.
— Истинный смысл и роль псевдонимов вообще до конца не ясны… Думаю, надо оставить. Если, объект не возражает, конечно, — очки лукаво блеснули.
— Да я… Хоть груздем…
— Ну и отлично! Вот ваше законное место. Прошу садиться, — Полковник указал на стул напротив. — Господин Повар, пора начинать! Тащи и садись, хорош нас мучить!

Здоровенная утятница в черных руках смотрелась игрушкой. Повар важно водрузил  объект в центр стола, мягко снял и умыкнул куда-то крышку, сел сам.
Парок рассеялся и повисшую паузу прервала Натали:
— Вы звери, господа! Неужели мы его съедим?
— Думаю, что он будет только рад до конца выполнить свой долг. Браво, Повар, ты превзошел самого себя, — улыбнулся Катализатор.

Поросенок улыбался Петровичу, Петрович — Натали, Натали — Бичу, Бич — Повару. Повар улыбался всем.

— Прошу наполнить. По нашим правилам каждый наливает себе сам. Сегодня я, пожалуй, хряпну водочки, — Полковник ловко опрокинул запотевшую бутылку над тонконогой рюмкой.

Бич деловито налил фужер портвейна и потянулся за селедкой. Катализатор аккуратно нацедил какого-то вина, вожделенно косясь на поросенка. Повар успел открыть шампанское для Натали, разрезать и разложить по тарелкам нежнейшее создание, ласково наполнить свой стакан черным ромом и снова улыбнуться. Петрович рассеянно налил водки в фужер и зацепил ложкой каких-то скользких грибов.
— И так, господа, — Полковник встал. — Предлагаю наш традиционный первый тост: За гостя! За нового члена нашей Шестёрки! С этого момента нити дружбы и сердечного участия прочно связали нас с Петровичем, и Петровича с нами. Мы будем всегда чувствовать это там, в Городе. Мы будем вместе плакать, радоваться, любить и прощать здесь, в Катакомбах. Это судьба. Прими ее с честью. Виват!
Все встали, ловко сдвинули сосуды и разом опрокинули.

— Ну вот. Теперь ты наш. Целоваться не будем, но на «ты» переходим в обязательном порядке. Это закон такой же непреложный, как и наш зверский аппетит. Прошу садиться.
Петрович никогда еще так вкусно не ел: «Праздник желудка, понимаешь… А, впрочем, что я вообще помню? И ни хрена не понимаю. Шестёрки, Катакомбы, Город… Что за хрень? Закурить бы…»
— Прошу налить по полной, — встала Натали. — Минутой молчания и сердечным приветом помянем нашего друга. Его звали Пак. Петрович, ты выпей тоже.

Встали, выпили, помолчали, сели.

— Слушай, как бы тут… перекурить? Или не принято? — Серёга смущённо склонился к уху Катализатора.
— Отсядем в сторонку.

Новые друзья разместились в уютном закутке, на диванчике. Катализатор зажег свечи в массивном канделябре, достал пачку, распечатал, щелкнул зажигалкой. Закурили.
— А кто такой Пак? Кореец?
— Не знаю. Может, японец… Он был до тебя. А сейчас ты сидишь на его месте.
— Куда же делся Пак?
— Он погиб. Вчера. Поэтому пришел ты. Нас всегда должно быть шестеро.
— Почему?
— Не знаю. Это Закон. Ты реже спрашивай: почему и зачем. Это каждый сам должен понять. Никто не знает, кем он был раньше и, уж, тем более, кем он станет завтра. Более или менее понятно, кто ты сегодня… Ты задавай конкретные вопросы.
— Ну… и кто ты сегодня?
— Здесь я Катализатор. А в Городе на сегодня я Ян Рудольфович Калниньш, доктор наук, заведую химической лабораторией в госпитале.
— А Я?
— Ты — Петрович. В Городе будешь Сергеем Петровичем Поповым… Скорее всего. Конкретно узнаешь завтра. В Городе. Или можешь здесь у Полковника спросить. Но вряд ли он что-то конкретное скажет. Роли ведь не он распределяет. Полковник работает с фактами, а у тебя их пока нет. Кроме стрельбы. Ты к нам, можно сказать, прямо с неба свалился, почти минуя Город. Вот Натали тебя довольно странно приодела… для простого стрелка. Но у неё просто интуиция работает. Объяснить она тоже ничего не сумеет.
— А ты давно здесь?
— Понимаешь… Здесь время как-то странно течёт. Я лично считаю, что мы здесь, в Катакомбах, собираемся раз в сорок дней. Но в Городе может пройти и год, и день. Потом все сбивается. В Катакомбах у меня пятнадцатая ночь. Значит, я считаю, что в Городе прошло шестьсот дней… Но это моя версия. Бич, например, не согласен.
— А зачем? Прости… По какому поводу объявляется сбор? Когда кто-то погибает и надо встретить новичка?
— Нет. Не только. Просто приходит сигнал сбора.
— Откуда?
— Да по разному. Мы вот прикидывали, что в некоторых случаях утром Город резко меняется без видимых причин. Значит, сигнал приходил откуда-то сверху. А бывает, что мы все разом очень захотим встретиться. Или кто-то один… Тоже получается сигнал. А до тебя я только Пашку и Пака встречал.
— А он вместо кого прибыл?
— Вместо Сержанта. Тот в полиции служил. Кстати, Бича сюда Полковник привел. Уже с биографией.
— Полковник наверху, небось, в органах служит.
— У-ууу-у ты какой!!! Как догадался?
— Да похож он на кого-то…
— Интуиция… Или память… Далеко пойдешь. Не зря тебя Натали расфуфырила.
— А кем был Пак?
— Он тоже почти что с неба свалился. В прикольном таком костюмчике с ножичками. С ходу зарезал пару Сук. Глупо, конечно… Я его из госпиталя украл. Натали его принарядила и стал Пак секретарем в мэрии, потом поваром в японском ресторане, потом в цирке работал.
— За что его убили? И кто?
— Пока не знаем. Может, кто из Сук его вспомнил… А может… Вот ты, похоже, сам всё и разузнаешь.
— А кто из вас самый «старослужащий»? Полковник?
— На этот раз мимо. Натали. Она притащила Повара. А потом уж появился Полковник.
— Это тебе кто рассказал?
— Полковник и рассказал… Ты это брось! Здесь, в Катакомбах, не врут, не предают, не трусят, не воруют…
— Ладно, ладно… Извини. Просто, не люблю я всяких там чекистов, гэбистов и прочих агентов.
— Кто знает, кем он был, и кем будет Там? Здесь он будет Полковником до конца, как и все мы. Не потому что хорошие, а потому что так надо. Ты это твердо уясни сразу. И никаких сомнений! Наверху горя нахлебаешься.
— А зачем? Всё, всё… Пора нам к столу, наверное?
— Пора. Это тебе.
Катализатор протянул Петровичу пачку и зажигалку.
— Зачем? А ты сам как?
— Да я и не курю, в общем. Бросил. Тут все бросают. Ну всё, пошли, пошли, неудобно…

Повар уже не улыбался. Он нежно и серьёзно перебирал струны большой гитары. Натали опять по кошачьи подобрала длиннющие ноги и пела неожиданно низким голосом, чуть скосив едва прикрытые ресницами глазищи:
Бэсса мэ…
Бэсса мэ мучо…

«Испанка что ли? И, вообще, на каком языке мы все разговариваем?! Ну, Бич с Полковником, вроде, на русском… А Катализатор, а Натали? Тоже? Ну, допустим… А где акцент? А Повар вообще еще ни слова не сказал!»

Угас последний аккорд. Народ очнулся, встряхнулся, зашевелился. Бич потянулся к портвейну.
— Ну что, Петрович, просветил тебя наш мозговой центр? Не бери в голову сразу. Давай лучше накатим! За любовь! Как, Натали?
«Этот точно русский…»
— С Петровичем? Запросто! Люблю новеньких!
«Грубовато как-то вышло… Бедняжка имени не помнит, что уж тут про нацию… А хороша».
— Ну что ж, устами поэта глаголет истина! Наливаем! — Полковник иронично скосил выпуклый глаз на Бича. — За любовь, так — за любовь! Заодно — на посошок!
Петрович махнул третий фужер водки и в упор уставился на Полковника: «Вроде, тоже русский. Или — немец. Но, хитёр, собака!»
— И куда же нам прикажете?
— Кому в дверь, кому — в окно! Не журысь, Петрович! Тут у каждого свой вход и выход. И каждый сам себе хозяин. На первый раз тебя Натали проводит: «В долгий путь. На добрые дела…» И, заметь, без всякого приказа. Исключительно на добровольных началах. Там, кстати, заварушка какая-то намечается с демократией. Похоже, без тебя не обойдутся. Так что, заходи, если что.

Полковник по-свойски подмигнул на прощание. «Сволочь он все-таки. Как ты ни умничай, господин Катализатор…»

Мимо знакомой гардеробной шли молча. В темноте их руки невольно и легко соприкасались. Потом Натали забралась на скамейку у стены, нащупала канделябры, зажгла свечи. Справа и слева проступили две двери.
— Эта теперь твоя, — девушка приложила к стене правую ладошку. Устало опустилась на скамью. — Закурим?
Петрович поспешно услужил.
— А ты разве куришь?
— А что, женщинам не положено? Я еще и пью. И, вообще, чёрт те чем занимаюсь…
— Да нет, Катализатор сказал, что тут все бросают. А ты, вроде, дольше всех здесь…
— Живу? Да не стесняйся ты… Не все бросают. Хотя ни спирт, ни никотин здесь не катят. Просто привычка. Ритуал.
— Как это?
— Как, как! Пусть Катализатор объясняет! Фикция это, понимаешь? Вот ты сколько водки выжрал? И что?
— Подумаешь… Три фужера под такую закусь!
— Три фужера. Считай, больше, чем пол-литра... Я — бутылку шампанского. И ни у кого ни в одном глазу. И жратва здесь — фикция. Привычка.
— Ну… уж это ты брось! Я так вкусно еще не едал… наверное.
— Это Повар расстарался. Он из бывших дачников. Поднял старые связи.
— И что?
— Короче! Все, что можно купить в городских магазинах — фикция. Химия какая-то. Настоящую жратву и самогон привозят дачники и продают только на рынке. Дачники живут за Городом. Через Зону их пропускают по единственной дороге: до Рынка и обратно. Зону охраняют Суки: ни туда, ни сюда никого больше впускают и не выпускают. И что там, за Городом, никто не знает.
— А дачники что же, ничего не рассказывают?
— Дачники говорить не умеют. Как собаки. Торгуются, правда, но очень смешно. Всё?
— Дела… А что, дачники все чёрные? А зачем им деньги? И, вообще, деньги-то хоть есть?
— Ну, ты совсем, как ребёнок! — Натали рассмеялась и нахально взъерошила Петровичу седую шевелюру. Потом вздохнула. — Пак такой же был… Сначала. Ты не обижайся. Через час в Городе у тебя будет биография, положение. Может, даже: жена и дети. И знать ты будешь много. Уж всяко больше, чем я. — Девушка глубоко, до фильтра, затянулась сигаретой. — А дачники бывают разные: чёрные, белые, но чаще — жёлтые… И деньги в Городе есть. Но дачники денег не берут. Берут шмотки, инструменты всякие. Оружие берут, но это запрещено. Повар вот попался. Его хотели убить, но я вытащила сюда. Легализовали. С тех пор он и стал Поваром. Немым.
— А мы на каком языке говорим?
— Не-зна-ю! И знать не-же-ла-ю! Это к Бичу. Всё, Петрович! Время.
— Последний вопрос… Два… Что означает — Суки? Почему они стреляют по окнам?
— Служба Укрепления. Сокращенно — СУК. Ночью все обязаны спать. Суки проверяют. А ночью в Городе называется время от ноля до пяти. Но, в Полосе Отчуждения, где очутился ты, Сук иногда убивают. Поэтому там они ездят в бронемашинах и чудят со страху.
— А что?..
— Все, Петрович! Вопросам конца не будет, а времени без пяти пять. Вставай. Первый раз нужны две наших руки. Потом будешь сам входить и выходить, когда захочешь.
Натали приложила правую ладонь к двери. То же самое сделал Петрович. Дверь исчезла. В маленькой комнате без окон оказалась тахта, знакомая стойка из гардероба. В углу маячила родная винтовка.
— Это «шлюз». Лёг на тахту — и в Городе. Ладонь  к двери — и в Катакомбах. Если что, можешь здесь просто отдохнуть и переодеться.
— А ружьё зачем? Патронов всё равно нет.
— Значит, пригодится. Вопросы отставить. Раздеться. Лечь.

Мягкая ладонь легла на грудь, волосы легко скользнули знакомым ароматом, родные глаза утонули в моих зрачках: «Бай, бай, Петрович. Пока, Серега».
 
Глава 3
Что в имени тебе моём?
 
 По юношески трепыхнулось что-то внутри, когда с высоты птичьего полёта  Сергей ясно различил границу Финского залива, аллеи громадного, родного парка, зеркальные пруды и  дребезжащий трамвай. Тёплая тяжесть весла и лёгкий смех над жёлтыми кувшинками. Шпиль, колонны, купола и арки. Могучий, завораживающий водный простор в самой лучшей в мире оправе.

— Ну вот. Другое дело. Это конкретный, реальный Питер. А до этого ты куда меня возило, «средство сообщения»? Что еще за Город, Катакомбы, Суки и прочие фантазии?
— Реальный, говорите? Ну, допустим… И как вы эту реальность обозначили? Что это еще за «Питер»? Нет на карте такого города.
— Дело не в названии… Ладно, ладно… Это Санкт-Петербург, если уж тебе приспичило!
— Мне?! Я-то знаю, что это совсем другой город. И вообще, что вы знаете о реальности? Как отделить прошлое от настоящего, сон от действительности?
— Ах, ах, ах! Расскажите нам о бабочке, которой снится, что она бабочка, которой снится…. про пустоту, про измерения, о времени, которого нет… Реально то, что я вижу и чувствую сейчас. Сей момент. И то, что мне сей момент интересно. А все эти философские построения, «чьих» бы они ни были, меня сейчас не колышат!
— Специально придуриваться не обязательно. Недостатки и особенности вашего образования, Сергей Петрович, и так со всей очевидностью проявляются не только в построении фраз… Из вашего утверждения, например, следует, что я — реален. Не так ли? И не важно, интересен я вам «сей момент» или нет… Хотя… Признайтесь, вам ведь очень интересно узнать, кто я, или… что? Нет?
— …
— Можете не отвечать. Я и так знаю, что вы с самого начала пытаетесь как-то меня обозначить. Ну, не стесняйтесь. Все свои.
— Не знаю… Шестикрылый серафим?.. Нет, разумеется… Крыльями не вышли-с-с…
— Отлично! Самые большие глупости совершаются с умным выражением на лице. Продолжайте, прошу вас. И предлагаю вернуться на «ты», чтобы не путаться.
— Спасибо. Извини, конечно… Если честно, то сначала я принял тебя за ангела. Но…
— Совершенно верно! Ангелы — мои смежники и, в некотором роде, небольшое начальство. И ведь некому на них пожаловаться! Субординация.
— А ты мне пожалуйся.
— Х-х-е… А что? Сам посуди. Ведь по инструкции они тебя должны пасти непрерывно: пост сдал, пост принял. А на деле что? Запросто может улететь и придумать массу причин. Вас много, а они – одни. Никто проверять не станет. Тем более, что ты, например, поводов даешь предостаточно… Хорошо еще, если доложит по инстанции.
— И что?
— Что… Приходиться мне «стучать». Что, согласись, не очень-то красиво.
— А я?
— А ты болтаешься без прикрытия, что, разумеется, чревато… С твоими-то наклонностями. Так что поговорка «Свято место пусто не бывает» написана нашей кровью. В том числе и  - моей!
—  Извини. Ты так много для меня делаешь… А я ведь, похоже, и в самом деле не знаю даже, как тебя называть.
— Лесть и лукавство, Сергей Петрович, здесь не слишком уместны. Хотя, конечно, доброе слово и кошке приятно… Хоть я и не кошка. Может и правильно ты лукавишь. Вернее — инстинктивно.
— Ладно. С этим городом, что сейчас под нами, как-нибудь разберёмся. Вместе, конечно… Ну, а только что? Что это было? Что за хрень ты мне показывал? Ну… хотя бы: какой из меня «стрелок»? Я и в армии-то толком не служил.
— Ну, как же: лейтена