Глава 7. Ва-банк

У Ивека Керьяна был только один шанс из ста выбраться из этой клокочущей стихии. Он знал об этом, но знал  и то, что там, на рифе, где он оставил товарищей, шансов не было вообще. Ночью их никто не найдёт, а до утра они не выдержат. Прилив смоет всех со скалы. Безумный поступок Керьяна был, собственно, обдуманным шагом, единственно возможным, на который мог решиться только он, Смельчак,  как называли его на острове.

До «Маяка Чёртова мыса» было не более чем пятьсот метров, но и не менее чем пятьсот подводных рифов, которые ему придётся обойти. Он был опытным пловцом, но не умел видеть в темноте. А кошачьи глаза ему бы сейчас ой как пригодились!

«Ва-банк, — думал он, – только так я могу спасти себя и товарищей. Только спокойно… Не распускать нервы и не поддаваться подводным течениям, а там будь что будет…».

Сначала он не давал воли нервам, но течение вынудило. Оно делало с ним что хотело, и  трудно было плыть в нужном направлении. Одна мысль постоянно терзала его: почему до сих пор не зажжён маяк? Почему он не подаёт никаких признаков жизни? Ведь у них есть сигнальные ракеты, есть передатчик.

В нормальных условиях пятьсот метров и пятьсот подводных рифов не представляли бы для Смельчака большой опасности. Однако теперь, в эту ночь и в таких условиях, он был не вполне уверен в себе. Инстинктивно он чувствовал, где торчат камни, когда миновал их, и знал, что они готовятся к прыжку, но знал также, что если он хочет спасти себя и товарищей, то должен сохранять спокойствие и не поддаваться этим чудовищам, которые грозят ему со всех сторон.

Ивек осторожно продвигался вперёд, пристально всматриваясь в воду перед собой. Но темнота была такой, что её можно было резать ножом. Ночью все кошки черны, и ему трудно было разглядеть скалы, которые он в это время благополучно огибал. Он ведь так хорошо знал их, все скалы вблизи маяка! Сколько раз он добровольно плавал к ним на лодке, чтобы прикрепить канат к скале! Единственный среди тех, кто несколько лет строил маяк.

Несмотря на то, что он экономил силы и старался плыть спокойно, в какой-то момент почувствовал вдруг, что сердце стало биться чаще и с перебоями, а лёгким не хватает воздуха. В довершение ко всему он попал в водоворот, который потащил его вглубь почти без запасов воздуха. Один водоворот потащил вглубь, другой опять вытолкнул на поверхность и бросил на скалу. Он вскрикнул от боли и почувствовал на губах горький вкус океана. Захлебнувшись, подумал на мгновение, что это уже конец. Если бы сейчас его накрыла волна, он не выбрался бы из воды. Только теперь он понял, что стал игрушкой для волн. Океан не любит губить отважных людей сразу. Атлантика способна сломить любое мужество, а от него особенно требовала испуга и отказа от сопротивления. Слишком уж часто Смельчак  бросал ей раньше гордый вызов.

Он стиснул зубы и попытался обуздать страх, который тем глубже пропитывал его душу, чем больше морской воды попадало в рот. Он должен выстоять, должен спасти себя и товарищей. Он не может допустить, чтобы островитяне болтали, будто рыбаков достал «Перст Божий».

Однако тело повиновалось ему всё неохотнее. Как долго он ещё выдержит? А там, на скале, его друзья ожидают сигнала, глядя, не мелькнёт ли в небе красный отблеск ракеты, которая известит остров об их трагическом положении. Неужели Смельчак переоценил свои силы?

Скалы всё чаще громоздились на его пути. Где-то здесь должен быть маяк, который сегодня из-за своей слепоты наделал людям столько бед.

Внезапно ему пришло на ум, что сегодняшний день будет для него последним. Что за день сегодня? Вроде бы суббота.… Да, наверняка суббота. В субботу в это время на остров прибывает судно с туристами. Если ещё не прибыло, если мыкается где-то здесь, в штормовой тьме, то пусть им поможет Матерь Божья. Они заблудятся так же, как заблудился Ивек со своим рыбачьим баркасом. Здесь нельзя плавать ночью без путеводного маяка. Единственно лишь маяк направляет здесь движение. Если он гаснет, то и  самые отважные сердца одолевает страх.

Смельчак внезапно вскрикнул. То ли от радости, но, скорее, от боли. Перед ним выросла скала, а на ней, несмотря на темноту, можно было разглядеть тёмный силуэт маяка. Высокая волна швырнула Смельчака всем телом о скалу, раз и другой, словно хотела покончить с ним именно здесь, рядом с целью. Он хотел позвать на помощь, но вместо голоса в горле клокотала вода. Словно целый океан хотел хлынуть в его истерзанное тело. Он ясно чувствовал, что и мозг, который прежде так верно служил ему, отказывается, вместе с другими частями организма, повиноваться ему.

Каким-то сверх-чутьём он чувствовал, что где-то над головой висит верёвочная лестница,  по которой можно забраться в маяк. Однако, чтобы нащупать её, нужно проплыть вокруг скалы. Хватит ли сил на это? Если он даст волне ещё раз швырнуть себя о риф, то вряд ли выплывет на поверхность. Руки и ноги налились свинцом. Ивек уже не плыл, а размахивал руками, как цепами, наугад. Только бы удержаться на воде! Мозг работал едва-едва, замедленно. Смельчак чувствовал сейчас такое отупение, что нетерпеливо дожидался последнего удара, который доконает его. И если этот удар ещё не последовал, то лишь благодаря инстинкту самосохранения. Как долго это ещё продлится? Голова лопалась от грохота воды. Все другие звуки пропали куда-то, словно весь мир провалился в тартарары. Вдруг Смельчак почувствовал, что наступает конец, что дальше наступит чёрная ночь. На губах появился вкус крови.

Водоворот стиснул его и потащил на дно. Ещё одно усилие, наверно, последнее, и Смельчак снова всплыл на поверхность. Его рука вынырнула на мгновение из воды, словно грозя небу за великую несправедливость океана.

В решающую минуту, когда он перестал уже надеяться на свои и чужие силы, рука его наткнулась на висящую верёвку и больше уже не отпускала её. Это спасло Ивека. Он поднялся на поверхность воды и теперь отдыхал. Несмотря на то, что оказался  у подножья маяка, до цели было ещё далеко. Руки, судорожно стискивающие верёвку, одеревенели от холода. Его не держали  смертельно уставшие ноги. Тело дрожало от напряжения, как от лихорадки.

Ему казалось, что, помимо воя ветра, он слышит ещё какой-то жуткий голос. Он крикнул, раз и другой, но грохот разбивающихся волн заглушал его зов. Никто не услышит его наверху. Он сам должен как-то спасать себя.

Его ждал долгий, тяжёлый подъём. Он очень ослаб, но радость от спасения и тот факт, что теперь только от него зависит судьба товарищей, придала ему сил. Он достал из кармана маленький  мешочек из непромокаемой ткани и достал из него порядочный кусок табака. Начал его жевать и на какое-то время забыл о жажде. Теперь главной задачей было добраться до двери, которая находилась почти в пятнадцати метрах над его головой. Волны здесь порой бывали так высоки, что доставали до самого входа. Для Ивека это означало, что ему предстоит добраться до самой маячной площадки. Он долго не мог решиться. Задрал  голову, чтобы соразмерить свои силы с высотой, на которую требовалось подняться. Только хорошо отдохнув, он охватил верёвку обеими руками, дёрнул несколько раз, чтобы проверить на прочность, и начал с трудом карабкаться вверх. Его обдавали брызги солёной воды, а ветер играл с ним, как с листиком. Подниматься было всё тяжелее. Почти на пределе сил, с перехваченным дыханием, он наконец оказался у железной двери. А вдруг она заперта? Неужели не услышат его внутри?

Он решительно толкнул дверь. Она широко распахнулась. Ивек ухватился за край стальной полосы. Теперь, когда ноги его обрели опору, он отпустил лестницу и уселся на металлических ступеньках. Сердце подкатило ему к самому горлу, его мутило. Он был совершенно обессилен. Уснуть, уснуть бы здесь, на ступеньках, забыть обо всём! Спать. Прислониться головой к стене и спать. Стекающая по лицу морская вода склеила ему веки. Но чудовищный холод не давал  уснуть. Ему нужно подняться и сменить одежду. Товарищи ждут на скале. Нужно их спасти. Его трясло в ознобе. Чтобы не уснуть, он ударился головой о стальную переборку. Немного пришёл в себя и с удивлением обнаружил, что нигде на лестнице нет света. И повсюду царила нерушимая тишина. Словно он был в гробу. Авария? Или, не дай Бог, какое-то несчастье? Сам факт, что маяк до сих пор не зажжен, говорит о том, что персонал или не может ничего сделать и ждёт помощи от специалистов, или же…

Смельчака снова затрясло в неприятном ознобе. То, что двигатель Тесла не работает, ещё не означало, что маяк нуждается в ремонте. На этот случай существовали ручные приспособления. Проектировщики считались с тем, что в механизмах может что-то отказать, но маяк должен действовать в любом случае, даже если бы персоналу пришлось всю ночь тягать рычаги. Такова уж судьба маячника. Старый Роберт, старший на посту, знал и ручные, и механические приспособления как дважды два. А его помощник, Людвик, который три месяца назад сменил на маяке Смельчака, мог, к крайнем случае, действовать как профессионал. Хотя друзья с маяка «Безупречный» говорили, что он слишком много думает о себе.

Отдых помог Ивеку. В высшей степени заинтригованный, он ступал по ступенькам неслышно, как кот. Шёл уверенно, поскольку знал здесь каждый уголок. У персонала были свои комнаты наверху, рядом с маячным механизмом. Туда он и направился.

Он ожидал самого худшего. Что же могло случиться? Ему не верилось, что сразу оба тяжело заболели, такого не могло быть. А может, отравились консервами? Был когда-то такой случай.

«Маяк Чёртова мыса» — не обычный маяк, до которого можно добраться в любое время дня и ночи. Продовольствие и воду сюда доставляет спасательная шлюпка, когда позволяет океан. На маяк провиант поднимали с помощью ивовых корзин и стальных тросов. Таким же образом сменяли персонал. Садился, допустим, Роберт в корзину, из которой высовывалась только его голова, и командовал отпускать трос до самой шлюпки, которая ожидала его где-то в сотне метров от  скалы, в океане. Это для того, чтобы её не разбил прибой. В океане мог царить штиль, а у скалы штиля никогда не было. Как известно, здесь с утра до ночи резвились черти да ведьмы. Защищали своё бывшее владение, превращённое в кладбище.

О чём могут разговаривать двое мужчин, неделями висящие между небом и водой? Изредка здесь появлялся какой-нибудь пароходик, обходивший их как зачумленных, даже флажками не приветствуя их. Здесь даже рыбу нельзя было ловить, для проведения времени, а книги этих людей не интересовали. Здесь царила скука, а временами, когда ветры и волны раскачивали маяк – тревога.

В коридоре, ведущем к жилью, Смельчак на мгновение остановился. Ему нужно было отдышаться. Казалось, что он слышит глухие стоны и крики. Прислушиваясь, он отдыхал, как перед броском. Что и говорить, устал он смертельно. Хотел спать и имел на это право. Сегодняшние испытания давали себя знать всё сильнее. А сильнее всего терзали его голод и жажда. Он был уверен, что скоро наестся и напьётся досыта. Табачная жвачка только на мгновение заглушила его жажду.

Механизмы над головой были неподвижны. Тишина глухая. Даже вентиляторы не работали. Будто работники маяка были заняты другими, более важными делами. Сперва Смельчак услышал протяжный стон, и кто-то – человек или зверь – тоскливо и протяжно завыл. Откуда здесь, чёрт побери, собака? Это противоречит всем правилам. Смельчак дошёл до приоткрытых слегка дверей и замер на цыпочках. Заглянул через щель в комнату.

На столике стояла керосиновая лампа, а в углу на топчане лежал связанный мужчина. Ивек даже побледнел от увиденного. В связанном человеке он узнал своего давнего шефа, Роберта Негрэ. Но какого изменившегося! Над ним стоял Людвик с вытянутой шеей и оскаленными зубами. Рычал при этом, как бешеная дворняга.

— Что ты там мурлычешь? – бормотал он  безумным голосом. – А может, на самом деле ты кот, а не мой хозяин? Коли не перестанешь мурлыкать, перегрызу тебе горло. Можешь не сомневаться.

Чтобы доказать, что на самом деле он грозный пёс, Людвик защёлкал зубами и вытянул руки, почти касаясь лица Роберта. Однако Роберт не реагировал на это и продолжал стонать. Остекленевшие глаза и мокрый от пота лоб указывали, что он очень болен и нуждается в немедленной помощи. Людвик оставался загадкой для Смельчака. Почему он связал старика? Чтобы больной не метался в горячке? А сам Людвик?

И вдруг Ивек уяснил себе весь драматизм разыгравшихся здесь событий. Отец Файка заболел, а у Людвика, очевидно, сдали нервы. В углу стоял передатчик, и Смельчак с ужасом убедился, что корпус его разбит, а поломанные детали валялись на стальном полу. Всё указывало на то,  что помощник мастера подвергся в одиночестве и в чрезвычайной ситуации сильному нервному шоку.

Ивек выждал ещё немного. Нужно было набраться духу. Наконец, толкнул дверь. Людвик поднял голову при виде чужого, которого не узнал. Зарычал и защёлкал зубами. Смельчак медленно продвигался вперёд, не спуская с Людвика глаз. Тот с пеной на губах пятился к металлической переборке. Было в нём что-то звериное. Он напрягся, готовясь к прыжку. Ивек выжидал момента, когда Людвик прыгнет на него. Любой ценой он хотел бы избежать схватки, конца которой нельзя было предугадать. Людвик был маленьким и худым, но зато Смельчак всю ночь тратил, не жалея, свои силы. От голода и жажды, от проглоченной морской воды у него кружилась голова. Он понимал, что в такой ситуации может не справиться с человеком, которому безумие придаёт сил. Чтобы избежать стычки, Ивек остановился на середине комнаты.

Ласковым голосом, каким разговаривают с детьми, он сказал:
— Людвик, старина Людвик! Не узнаёшь меня? Я свой. Ивек Керьян, твой друг, не враг. Брат Анны.

Мопс вместо ответа заворчал. Вытянутые руки скрючились и стали походить на лапы с когтями.

— Убирайся! – процедил он сквозь стиснутые зубы. – Убирайся сейчас же. Не пререкаться! Не хочу тебя знать. Тебе здесь нечего делать. Убирайся к чёрту! Возвращайся в своё пекло,  к своим колдуньям!

Смельчак не отступал. Только слова, только человеческий голос могли пробудить в Людвике понимание, что он человек. Дорогой ценой обошёлся ему шок от страха. У Ивека начинало мутиться в голове, и он приготовился к решительным действиям. Людвика, так или иначе, нужно было обезвредить. Или словом, или силой. На скале ждут товарищи. Где-то поблизости «Ян Безземельный» ищет дорогу, которую может указать только свет маяка. Нужно, наконец, зажечь маяк. Нужно дать знать людям на острове, что его товарищи в опасности. Нужно вызвать помощь к больному и забрать с маяка безумца. Но для этого ему нужна свобода действий.

— Слушай, Людвик.  Ты ведь меня знаешь. Я должен зажечь маяк. Посиди здесь. Сейчас вернусь и помогу вам. Всё будет хорошо, вот увидишь.

Мопс в ответ взвыл нечеловеческим голосом. Заскулил ещё громче. Смельчак понял, что добром здесь ничего не сделаешь. А времени остаётся всё меньше. Придётся применить силу.

Не спуская глаз с Людвика, Ивек взял в углу запасной керосиновый фонарь. Повозился с фитилём и зажёг. Людвик ничем не мешал ему. Стоял, съёжившись, и следил за Смельчаком. Но ворчал всё более угрожающе и громче.

В маленьком шкафчике Ивек заметил бутылку с жидкостью и снова почувствовал сильную жажду. Поставил фонарь, вынул пробку и понюхал. Это было вино. Но попробовать его Ивек не успел. Людвик, пользуясь тем, что Смельчак отвёл от него глаза, всё-таки прыгнул и ударил его молотком. У Ивека потемнело в глазах, но остатков сознания ему хватило, чтобы отпрыгнуть в сторону. И тем самым избежать второго удара, который уложил бы его на месте. Он почувствовал, как кровь ударила ему в голову. Им овладело отчаяние. Теперь он ясно видел, что Людвиг не позволит ему свободно действовать. Будет стеречь верно, как пёс, чтобы Смельчак ничего не взял отсюда. Как настоящий пёс, который позволит чужому войти в дом, но не позволит выйти.

Они стояли друг перед другом. Людвик, с пеной на губах, с молотком в руке, и Смельчак с бутылкой. Некоторое время они кружили вокруг стола, не сводя друг с друга глаз. Выжидали подходящего момента для удара. Ивек твёрдо знал одно: чтобы выйди целым из этой схватки, нужно ударить первым, раньше и сильнее. Людвика нужно уложить первым ударом.

Керосиновые лампы удлиняли на стенах их тени, рисуя какие-то чудовищные картины. Внезапно в этой тишине скрипнул топчан, и больной застонал. Попытался языком облизать спёкшиеся губы. При этом смотрел вполне осмысленно, хотя не понимал, что происходит. Тихо, как умирающий, прохрипел:
— Пить!... Люди, ради Бога, дайте пить…

И тогда случилось что-то необычное. При звуках его голоса Людвик завыл, как воет пёс, чувствуя близящуюся смерть хозяина. Смельчак неожиданно решил: сейчас или никогда! Не желая поранить Мопса бутылкой, он навалился на него телом. Они рухнули на пол и подкатились к топчану больного. Роберт прохрипел:
— Люди! Ради Бога, люди, что вы творите!

Это усилие так его вымотало, что он снова начал бредить. Не знал, что эти двое борются не на жизнь, а на смерть. Больной словно прислушивался к чему-то. Его удивляла царившая вокруг тишина. Он спросил:
— Который час? Ночь, а маяк не светит. Мопс, нужно зажечь маяк.

Отчаяние удвоили силы Смельчака. Он стиснул Людвику руки и вырвал из них молоток. Несмотря на опасную ситуацию, Ивек не хотел применять силу. Он должен обезвредить Людвика, а не убить. Мопс попытался схватить Ивека зубами за горло, но сильный удар по лицу на какое-то время лишил его сознания. Тогда Смельчак так стиснул его шею, что у Людвика закатились глаза. Чувствовал, что это его последнее усилие, что и сам он сейчас упадёт рядом с Людвиком. Обессилел. Однако, не мешкая, взял кусок антенного шнура и связал Людвику руки. И только тогда растянулся рядом с ним и потерял на мгновение сознание. Очнулся от глухого стона. Это больной снова бредил и просил пить. Мопс тоже очнулся. Смотрел на Ивека как побитый щенок, однако лежал спокойно.

Смельчак подошёл к шкафчику и достал оттуда новую бутылку. Выпил несколько глотков и почувствовал, что кровь снова загуляла по жилам.

Больной продолжал стонать и метаться в верёвочных путах. В уголках губ показалась кровь. Ивек влил ему в рот воды из бутылки. Мопс, видя, что Ивек подходит к Роберту, снова заворчал.

— Заткни пасть, Людвик, не то я её тебе законопачу. Хватит уже бед от твоего помешательства.

От воды больному стало на мгновение легче. Теперь он смотрел на Ивека почти осознанно. Узнал его. На окровавленных губах мелькнула улыбка.

— Ты здесь. Это хорошо. Наконец-то пришла помощь. Дай мне ещё попить. Почему меня связали? Такого и в кино не увидишь, чтобы вязать больного…

Ивек молча распутал верёвки и поправил больному подушку. Посмотрел в глаза старику, словно хотел понять, что у старика болит.

— Дать тебе поесть, Роберт?

Но больной его не видел. С минуту вслушивался, а потом спросил:
— Почему такая тишина, чёрт побери? Даже вентиляторы не жужжат. Почему молчит дизель? Что-то мне это не нравится…

Зашевелился, словно хотел встать с топчана, но Смельчак не позволил:
— Лежи спокойно. Сейчас всё будет в порядке, вот увидишь.

Подошёл к шкафу и достал порошки от горячки. Дал их больному. Сам сел рядом с топчаном и поел сухарей с сыром. Потом тяжело вздохнул и поднялся. Помог встать Людвику и, чтобы избежать  всяких сюрпризов с его стороны, привязал к стулу. Только теперь он мог, наконец, подумать о спасении других. Ещё раз осмотрел больного, проверил узлы у Людвика, и, убедившись, что с ними ничего не случится, взял фонарь и вышел в коридор. Ноздри Ивека жадно хватали запахи горючего и смазки. Здесь, у него над головой, было сердце маяка. Сердце, которое он должен оживить, чтобы указать кораблям и людям дорогу к пристани.

Поставил фонарь на пол и внимательно всмотрелся в механизм. Затем надел тёмные очки и подошёл к распределительному щиту. Мотор глухо заворчал. Над океаном сверкнуло пятьдесят миллионов свечей. Благодаря Смельчаку «Маяк Самоубийц»  снова зажёгся. Даже сквозь тёмные очки свет резал Ивеку глаза. Стало вдруг очень жарко. Он включил вентиляторы, и башня словно вздрогнула и ожила. Теперь нужно подключить поворотный механизм, вращающий «солнце» маяка, и всё будет в порядке.

Однако, несмотря на усилия Ивека, двигатель отказывался повиноваться. Что-то заело,  или – не дай Бог – повреждено Людвиком. Но Смельчаку некогда было задумываться над этим. Он взобрался на самый верх, поближе к «солнцу». Накинул на грудь ремень и запустил ручной, аварийный механизм. Действие его заключалось в том, что нужно было, как коню в упряжке, ходить по кругу.
Что-то загремело, и, наконец-то, сердце маяка забилось. Медленно, насколько позволяли силы, Смельчак налегал на ремень, и во все четыре стороны океана ложились снопы света.

Так он кружил в течение часа, вспотевший и полуослеплённый. Кружил, хотя чувствовал жуткую боль в пояснице, а ноги стали как ватные.

Вначале, когда маяк был только построен,  в механизме частенько что-нибудь ломалось. Но тогда тянули лямку посменно. На сытый желудок. После отдыха  человеку  была под силу такая работа. Теперь же – не то. Ночные события и тяжёлый труд измотали его. Наконец, Ивек настроил свет так, чтобы освещалась  Бухта Мёртвых, и спустился вниз. Ведь он был только человеком. Ему нужно было поесть и попить, он должен был набраться новых сил. Нужно было также позаботиться о больном, да и о рехнувшемся Людвике тоже.

В жилой комнате ничего не изменилось. Больной спокойно спал, и на первый взгляд казалось, что горячка прошла. Ивек поднял одеяло, чтобы взглянуть на больного, но неприятный запах из-под него заставил Ивека опустить одеяло на место. Старик лежал в собственных экскрементах. Керьян взглянул на Мопса, который притворялся, а может быть, действительно спал на стуле. Только тогда он подошёл к знакомому шкафу. На дальней полке стояли рядом бутылки с вином и соками. Полкой выше нашлись консервы в банках, копчёная рыба, сухари и сыр. Кладовая была ещё достаточно хорошо обеспечена. Ивек знал Роберта и знал, что тот прежде всего любит хорошо поесть и выпить. Затем он долго искал ракетницу, но её не оказалось на прежнем месте. Он боялся, что Людвик выбросил её в воду. Жуя, он обшаривал углы, пока не обнаружил ракетницу под топчаном больного. Затем всё-таки сбегал в маячный отсек, заглянул в ящик и вытащил оттуда чёрный флаг. Если его не заметят утром на острове, если сторож на пристани спит вместо бодрствования – плохо придётся Роберту и Людвику.

Пламя керосиновой лампы колебалось от сквозняка и бросало на стены фантастические тени. Через маленькую стальную дверь Керьян выбрался на макушку маяка.

Ночь была очень тёмной. Ветер ещё сильнее бился о вершину башни. У Смельчака  перехватило дыхание. Внизу было так жарко, а здесь ветер едва не отрывал человеку голову. Казалось, что вместе с ним качается маяк.

Ивек остановился спиной к ветру и зарядил ракетницу. Направил дуло в сторону острова. Осечка. Видимо, заряд отсырел. Только вторая и третья ракеты прошили чёрное небо и упали в воду там, где Ивек оставил друзей. Он взмахнул рукой и громко сказал:
— Держитесь, парни!

Несмотря на то, что была глубокая ночь, он установил на мачте флаг бедствия, который должен звать на помощь. Только теперь, после долгих часов борьбы, он почувствовал, как его распирает радость. Он громко захохотал. У него был повод и для радости, и для раздумий. На этот раз он победил. Смог добраться до маяка и, несмотря на многие препятствия, сумел зажечь его. Теперь – выпустил ракеты, вызывая помощь. Ивек глянул на часы. Никак не мог и не хотел поверить, что с той минуты, как он покинул скалу с оставшимися друзьями, прошло всего лишь два часа. Ему казалось, что рассвет уже близок, а на самом деле до утра ещё слишком долго.

Он вернулся к «солнцу» и надел на грудь лямку. Чтобы взбодриться, начал петь. Радовался тому, что жив! Не лишился сил полностью и может ещё продолжать работать. Несмотря на боль в мышцах и усталость, он пел. Пел, хотя держался с большим трудом. Ему трудно было потом припомнить, как долго он ходил по кругу и что случилось потом. От усталости он тянул лямку с опущенной головой. Успел только заметить на стене огромную тень – руки, замахнувшейся на него. Неужели кошмар или бред от усталости? Но опомниться не успел, как почувствовал резкую боль в затылке. Повис на ремнях. И только тогда увидел над собой Людвика.

Мопс поднял молоток, чтобы ударить снова. Однако рука его замерла в воздухе. Какая-то сила помешала удару. Этой силой была кровь,  текущая из головы Ивека, это при виде её остановился  Людвик. Он бездумно смотрел, как алые капли падали на стальной помост. Он не видел Ивека, висящего на ремнях, не чувствовал жара «солнца» маяка у себя над головой. Только смотрел, как зачарованный, на маленькую алую лужицу, быстро остывающую. Плоское лицо Мопса с едва выступающим носом посерело, как его опухшие, расширенные от ужаса глаза. Он широко открыл рот, словно ему не хватало воздуха. Почувствовал, как в желудке у него что-то переворачивается, подступила тошнота. Сорвался с места, бросив молоток на полу, и бросился по ступенькам в маячный отсек. Едва успел перегнуться через балюстраду, как его вырвало.

Тогда он выставил обнажённую голову под дождь. Ему полегчало. Он долго стоял так, пытаясь собраться с мыслями, которые хаотически мелькали в его голове. Прежде всего, он отчётливо осознал, что находится на маяке. На губах у него остался горький привкус, как после попойки. Медленно, очень медленно возвращалось к нему сознание. Вчера или позавчера – точнее он не мог вспомнить – у него были именины. По такому случаю он открыл бутылку старого вина, присланную ему отцом в отдельной посылке. В океане бушевал шторм. Отец Файка зажёг маяк. Включил двигатель Тесла и вентиляторы. Всё было в полном порядке. Около одиннадцати вечера они сели ужинать, и Роберт, поздравляя, подарил ему красивую зажигалку в форме артиллерийского снаряда… Людвиг сунул руку в карман – есть! Значит, всё верно. А потом? Потом он открыл бутылку вина, и они вдвоём выпили её. Людвик помнит ещё, как Отец Файка послал его наверх, проверить подшипники. У старика опухали ноги, и ему трудно было ходить. Что было потом? Этого он никак не мог припомнить. Когда это было? Вчера, позавчера? Неужели это бутылка вина заставила его потерять память? И вообще, что он делает здесь, под дождём? Почему светильник маяка не вращается вокруг своей оси? Столько вопросов возникло одновременно в голове бедного Людвика, что мысли его снова погрузились в хаос.

Неуверенным шагом он спустился по лестнице и внезапно остановился как вкопанный. У ручного аварийного механизма, перехваченный через грудь ремнём, висел человек. Ноги подогнуты, а руки, повисшие как плети, касаются стального пола.

Людвик испуганно вскрикнул, когда заметил лужицу крови. Хотел опять бежать наверх, но тихий стон повисшего человека успокоил его. Это не призрак. Это раненый человек, который нуждается в помощи. Подошёл поближе и узнал Смельчака. Он не раздумывал долго, откуда здесь взялся Ивек Керьян. Отцепил ремень и осторожно положил его навзничь. Только теперь заметил рану возле правого уха.

Быстро сбежал по крутым ступенькам вниз и ворвался как вихрь в жилое помещение. На постели лежал Отец Файка, его дыхание было, кажется, нормальным,  и горячки не было заметно. Людвик, шаря в аптечке, крикнул лежащему:
— Вставай, Роберт! Помоги мне! Там наверху лежит Ивек Керьян!
       
        И случилось то, о чём они потом долго говорили. Отец Файка сорвал с себя одеяло и встал на ноги. У него болели суставы,  но кое-как он мог ходить. Потащился за Людвиком,  и они вдвоём перенесли раненого в комнату и уложили на свободном лежаке.

Старик промыл рану, ощупал кости и только тогда осмотрел голову. Ножом разжал Смельчаку зубы и влил через щель в рот глоток сидра. Раненый поперхнулся, хватая воздух ртом. Вскоре он открыл глаза. Смотрел на Роберта и Людвика вполне осмысленно.  Долго не спускал глаз с Мопса, словно прощупывал его. Людвик даже побагровел под этим взглядом. В голову ему снова полезли всякие нелепости. Хоть бы Смельчак объяснил что-то,  пусть  расскажет, в конце концов! Пусть перестанет ощупывать его взглядом, от которого всё нутро переворачивается. Ощупывает взглядом, как врач больного пациента. Мопс почувствовал адскую усталость. Ночь в бессознательном состоянии,  проведённая Бог знает где,  давала себя знать. У него слипались глаза. Трудно было соображать. Однако подсознательно он чувствовал, что в чём-то виноват перед Смельчаком. Но в чём?

Наконец, Ивек открыл рот и очень тихо сказал:
— Вижу, всё в порядке. Это хорошо…
— Больно? – бесцеремонно прервал его Отец Файка.

Смельчак покачал забинтованной головой. Лицо его скривилось от боли.
— Думаю, завтра всё будет хорошо. С головой так – или человек сразу умирает, или выздоравливает. Роберт, — иначе Смельчак к старику никогда не обращался, — думаю, что подшипник боковой оси немного заело. Нужно заменить его, и тогда можно пускать в ход механизм светильника. Дайте ещё попить…

Он попил и отвернулся к стене. Вскоре глубоко уснул. То же самое сделал и Мопс, который свалился на другой топчан. Отец Файка уселся на стул и подпёр голову руками. Теперь его очередь. Собирая инструменты, он не переставал размышлять, что здесь произошло. Долгое время он метался в горячке, которая уложила его в постель. Как это, собственно, произошло? Сон это был, или же действительность? Никак не удавалось припомнить это. Что делает на маяке Смельчак с разбитой головой? Как он очутился на маяке? По волшебству, что ли?

Кряхтя, Роберт потащился наверх и так же, как перед тем Мопс, остановился перед лужицей крови. Механически вынул из бокового кармана тёмные очки, и только тогда кровь изменила цвет. Кровь. Неподалеку лежит молоток, который он так долго искал в ящике с инструментами. У ручного аварийного механизма свисали ремни. Кому-то пришлось их тягать, чтобы поворачивать прожектора на все стороны света. Кому? Может, Смельчаку? Смельчак! Не он ли проведывал меня во время горячки? Кто давал мне пить? И какие-то порошки, от которых горячка спала…

Он уселся на верхней ступеньке, пытаясь припомнить, что происходило здесь в последние сутки. Однако в памяти зияла пустота, которую он не мог заполнить. Сознание исчезло тогда, когда они с Мопсом выпили бутылку вина.

Он лихорадочно работал, не переставая размышлять. Сменил негодный подшипник,  долил до уровня масло, старательно затянул втулку и запустил мотор на малой скорости. Щётки заискрили, что-то стукнуло, но механизм медленно двинулся. Только убедившись, что всё в порядке, он пустил мотор на полную мощность. Подтянул маслёнку, добавил масла, проверил, не стучит ли новый подшипник. Чтобы немного остыть, взобрался на самый верх башни.

Подставил непокрытую голову под ветер. Что-то затрепетало над ним. С чёрного флага свисали лоскутья, которые ветер раздирал на клочья. Чёрный флаг? Кто его вывесил? Смельчак? Почему он не воспользовался рацией?

Роберт полез в карман за трубкой. Сунул чубук в стиснутые зубы. Делал он всё это автоматически. Что-то прояснялось у него в голове. Рация? Но разве Мопс её не разбил? Роберт опустил голову. Медленно, волна за волной, возвращались к нему обрывки памяти о минувшей ночи.

Из задумчивости Роберта вырвал пискливый крик чаек. Он не отдавал себе отчёта в том, что стоит  весь мокрый, что его треплет озноб. Ночь уступала место пасмурному дню. По бушующему океану к Маяку Самоубийц двигалась по ветру моторная лодка.

Он сорвал с себя мокрую тельняшку. Долго размахивал ею, пока не убедился, что моторка направляется к маяку. И только тогда сбежал по лестнице вниз.
                *****