Судьба землепроходца

     Рядовому читателю имя Курбата Иванова мало о чем говорит. О нем не написано такого количества книг, статей, очерков, как, например, о Хабарове или Семене Дежневе. Знают о нем лишь историки-сибиреведы, да специалисты-картографы. Еще, разве что, - страстные почитатели Байкала и фанаты-любители русской истории. Если бы не его имя, - Курбат, то со своей «редкой» русской фамилией он и вовсе  затерялся бы среди тысяч  сибирских землепроходцев, тем более, что в своих отписках, челобитных и «скасках» предпочитал называть себя Ивашкой. Между тем этот человек по праву должен занимать почетное место среди наиболее выдающихся русских землепроходцев, – первых освоителей Сибири.

    Курбат Афанасьев сын Иванов  начал службу в  Тобольске в 1638  году. В 1639-ом  в связи с созданием нового, – Якутского воеводства был переведен, как он сам писал в  «росписи» своим  службам, «на государеву дальнюю службу на великую реку Лену со стольником и воеводой Петром Петровичем Головиным». В каком звании был в это время  Курбат, прямых свидетельств не сохранилось, но, судя по всему,  был он десятником, поскольку вряд ли, будучи  грамотным, да еще и со способностями рисовальщика-картографа, он был рядовым служилым человеком.

    О его возрасте  тоже нет никаких сведений, но судя по тому, что начал он служить  в 1638 году, и в Тобольске была у него семья, было ему лет около 20. Молодости Курбата не следует особо удивляться. В таком же возрасте десятью годами раньше стал служить сотником в Енисейске  Петр Бекетов. Другие были времена и другие понятия о мужской зрелости.

    Хронологически  имя  Курбата Иванова впервые встречается в архивных документах 1640 года при весьма забавных обстоятельствах, - при передаче в Енисейском остроге   имущества, прибывшего из Тобольска.

    «В Енисейском остроге, - сообщает документ, - по приемной росписе целовальников служивых людей Ермачка Олексеева с товарищи, что у прежних целовальников, - у служивых людей у Курбатка Иванова с товарищи, пяти человек, принял тобольсково приему вина горячево  тобольское одтатошное ведро в меру 94 ведра,  того вина у целовальников, у Курбатка Иванова с товарищи, недомерено 6 ведр. Про то недомерное вино Курбатко Иванов с товарыщи сказали, что де в Тобольску то вино приимали мерою в новые сухие бочки и того вина усохло и зимою морозами выжало 6 ведр».

    «Усохло» и «морозами выжало», к слову сказать, не так уж и много, если учесть, что  водный путь из Тобольска до Енисейска с волоком занимал в те времена не менее полугода, а волок с притоков Оби на притоки Енисея обычно проходил уже по зимнему времени. Да и товарищей-целовальников было пятеро.
    Все последующие документы с упоминанием  имени Курбата Иванова   относятся уже ко времени его пребывания на Лене.
 
    Впервые в бассейне средней и верхней Киренги, - правого притока Лены, побывал  казак Кондратий Мясин. По первому снегу в октябре 1640 года он на оленях  перешел «Камень», - Ленско-Ангарское плато, и взял ясак с эвенков, обитавших в долинах левых притоков средней Киренги.

    Он то и принес первые известия о «Ламском хребте», с которого начинаются обе эти реки.  Только один хребет, со склонов которого стекали Лена и Киренга, отделял его от озера-моря. Но надвигалась зима, и он повернул оленей назад. Дальнейшая история от-крытия Байкала связана с именем Курбата Иванова.
 
    В исторической литературе довольно много публикаций, порою путаных и противо-речивых, о событиях происходивших тогда в районе верхней Лены. Во многих из них принимал участие Курбат Иванов. Чтобы ознакомиться с событиями тех лет, обратимся к тексту сохранившейся «росписи» его службам, написанной его собственной рукой.

    Нетерпеливого читателя, может быть, утомит, не доставит  удовольствия  описание многочисленных походов Курбата Иванова. Такой читатель вправе  перелистнуть пару страниц, чтобы обратиться к последующим его действиям. Но читателю вдумчивому следует набраться терпения и прочитать все до конца, поскольку именно эти страницы раскрывают перед нами характер этого человека, образ дотошного путешественника-исследователя, терпеливого и мужественного воина, настоящего бойца, каким был Курбат Иванов.

    5 сентября 1641 года (напомним читателю, что тогда новый год на Руси начинался с сентября месяца) воевода Головин, находившийся в то время у Ленского волока, послал Курбата Иванова с пятидесятником Василием Витязевым, тунгусским толмачом Федькой Степановым и десятью служилыми людьми вверх по Лене  к тунгусским ясачным князцам и к их улусным людям, чтобы взять с них ясак, который они не платили уже два года.

    Кроме того, велено было Курбату  расспросить местное население   про Байкал, про новые земли,  про братских людей, и «сделать чертеж с Усть-Куты  до Ленских вершин и Байкалу и в них падучим сторонним рекам, и по Лене-реке пашенным местам и сенным покосам смету и роспись против чертежу, где и в котором месте сколько мочно посадить пашенных крестьян».
 
    «И мы, - писал  Курбат, - пошли вверх по Лене,  и, не дошед Куленги реки за пять дней, поставили  на устье Ильчи реки зимовье, потому что учал быть замороз». По первому снегу, сделав лыжи и нарты, казаки пошли вчетвером вверх по   Лене  до устья  Куленги  к тунгусам и под братские неясачные улусы.

    Не могу не остановить внимание читателя на наиболее интересных фрагментах  полевых записей Курбата:  «С усть Куты реки вниз, по обе стороны Куты реки пашенных мест 2О десятин. На Куте реке соляное озеро, от  реки с полверсты, из него исток росолной течет в Куту реку; кругом соляного озера и до Лены реки пахатной земли 60 десятин, сенных покосов 600 копен….

    От реки Бота до реки Бичи полдни ходу, впала в Лену реку с левую сторону, течет ис Камени, а на усть тое реки по обе стороны Лены  пашенного места на 100 десятин, сенных покосов на 800 копен. По Боте и по Биче реке кочюют ясачные тунгусы-налягири. От Бичи реки день ходу, на той ж стороне пашенного места на 150 десятин, сенных покосов на 1000 копен…. От тех пашенных мест до реки Илги 3 дни ходу, впала в Лену реку с правую сторону, течет ис Камени; а по вершине кочюют многие братцкие люди, да неясачных тунгусов че-ловек с 30….

    От усть Куленги  до реки Онги судовым ходом 2 дни,  пешему -  день ходу, конем -  половина дни, впала в Лену реку с левую сторону, течет ис Камени. А на усть тое Онги реки по обе стороны живут братцкие люди; а хлеб у них родитца   -  просо….

    Промеж Куленги и Онги реки через вершину Куленскую с Лены реки дорога на Енесей,  Ангара и Тунгуска тож, которая течет под Енесейской острог. Конем ехать 3 дни. Да с тое ж дороги с Куленской ж вершины дорога на Ламу, а Ламу называют брацкие люди Байкалом озером, конем ехать до Ламы 2 дни….

    От Онги реки до Баянжуруги полдни ходу, река Баянжуруга падет с правую     сторону; по ней живут брацкие люди; с усть тое реки  2 дни до тое дороги, что ходят на Ламу, от реки Баянжуруги     дорога на Ламу сухим путем конем 2 дни ехать; а сидят по дороге улусы братцкие люди. Да с усть же Баянжуруги реки до озера с самосадною солью 3 дни конем ехать, а к Енисейской вершине то озеро ближе.

    …В роспросе тунгуской князец Монжеулко сказывал: Живут де по Иголикте реке и по Ленской вершине неясашные тунгусы камчагири, человек с 300; а Ленская де вершина от Иголикты реки недалеко, а сколько от тое реки до самой вершины Ленской ходу  князец Можеуль  не сказал. А течет Лена река в вершине ис  ключей, и подошла та вершина Ленская к Ламе блиско. По Ламе и по Байкалу живут неясашные тунгусы кумкагири и чилкагири,  иных родов много, а числа те тунгусы им не знают сколько их в роду. Соболей де у тех тунгусов много; а на Ламе остров именем Оихон. Ходу через Ламу до острова Оихона - судового день. А люди на том острову живут братцкие многие; лошадей и всяково скота много, а хлеб у них родитца - просо.

    С Оихона острова на другую сторону Ламы день же судового ходу. А на другой стороне Ламы живут брацкие ж люди конные, а тунгусы – оленные. От тех де братцких людей в правую сторону по Байкалу к Енесейской вершине живут люди точали, - скотные. А Енесей река, которую называют Тунгускою и Ангарою, вышла из Байкала озера, а где вышла  та река в вершине, - она мала и мелка. И течет та река под Енесейской острог. Вода в Ламе стоячая, пресная, а рыба в ней всякая и зверь морской. А где пролива той Ламы в море, того  тунгусы не ведают. Со слов Монжеулки  летом 1640 г. ходили «по Ламе в судах русские люди...», но откуда они пришли и долго ли были на озере, он не знал.


    … Да в Ламу ж впала река Селенга двунатцатью устьи. По той реке, идучи от Ламы с правую сторону, живут мугалы, - кочевные люди. Да тою же рекою  ходят в Китайское государство вверх по Селенге реке 10 день судового ходу. А от тое реки  на левую сторо-ну сухим путем дней в 8 переезжают конем дорога на реку. Та река течет в Китайское го-сударство, а имени той реке тунгусы не ведают. На той  реке мугалы емлют серебряную руду; а у той руды серебреной на той же реке стоит Китайсково государства порубежной город, а серебро в Браты идет из Мугал; и покупают братцкие люди то серебро у мугал на соболи.

    Да к Селенге же де реке к устью прилегла вершина Витимская. А с Витимской вершины на Шилку реку кочевьем переходят тунгусы ден в 5 и в 6 на оленях. А серебряная де руда на Шилке реке и хлеб есть или нет, того те тунгусы не ведают. А Шилка впала устьем в большое море и люди по ней живут братцкие скотные…».

    Современного читателя не удивишь описанием путешествий. Известны ему и  капитан Кук и Миклухо-Маклай и Пржевальский. Когда читаешь отписки Курбата Иванова, в памяти невольно  всплывают описания походов Арсентьева и его проводника Дерсу Узала. Но ведь это было в 19-ом столетии в уссурийской тайге с её более мягким приморским климатом.

    Здесь же речь идет о таежных дебрях континентального Прибайкалья в пору жестоких морозов, среди враждебно настроенных аборигенов. Представь себе, читатель, зимнюю ночевку у костра. Курбат расспрашивает через толмача    своего вожа-проводника Монжеуля. Потом спутники Курбата, утомленные переходом,  спят, укутавшись в меховые малицы, а он в свете костра, согревая руки дыханием, записывает увиденное и услышанное на бумажный свиток, непрестанно макая гусиное перо в подвешенную на шее чернильницу. Пишет, чтобы сделать эти сведения  достоянием русских людей. Разве это не подвиг?

    Сходились казаки в этом походе и с братскими людьми, говорили, чтобы они  «пришли под государеву царскую высокую руку и ясак   с себя давали  по вся годы беспереводно». Однако  братские люди в ясаке государю отказали и   велели тунгусам  казаков побить. Но  мы, - писал Курбат, - «от тех  тунгусов своими товаришками откупились, и от  тех братских людей отошли в зимовье живыми и здоровыми…. Ходили, - заканчивает он своё сообщение, пять недель, нужу и голод  терпели,  с тех верхоленских тунгусов Няляцкого роду государева ясаку собрали девяносто четыре соболя».

    Вернувшись на  Ленский волок Курбат Иванов передал воеводе Головину  государев ясак и  подал в съезжей избе чертеж, а к нему роспись реки Лены с  её притоками с устья  Куты  до ленских вершин и Байкала;  «за своею рукою  сметной список пашенным местам и сенным покосам и роспросные речи тунгусского князца Мажоуля про  мунгал, Китайское государство и про братцких людей». Этот чертеж, расспросные речи и  роспись «за  Курбатковою рукою» стольник и воевода Петр Петрович Головин  послал государю  Михаилу Федоровичу  в Москву.

    Готовясь к  воеводству, Петр Головин, без сомнения, ознакомился  в Сибирском приказе с документацией и казачьими отписками периода первых походов на Лену. Должно быть, знал он и о том, как в 1630-ом году были встречены братскими людьми в верховьях Лены атаман Иван Галкин, потерявший в схватке  девятерых казаков, а годом позже – Петр Бекетов, потерявший при встрече с бурятами тунгусов-проводников, вынужденный отступить к Лене под защиту острога. Конечно же, знал он и о сожжении  первого Братского острога, и о гибели отряда Дунайки Васильева, неоднократных попытках братских людей взять штурмом новый Братский острог. Головин не мог не понимать, что, не принудив братских людей у себя в тылу к повиновению, он не сможет выполнить  роль якутского воеводы. Понимали это и казаки.

    Угрозы братских людей не остались без ответа. Вернувшиеся из похода служилые люди подали воеводе Головину челобитную, чтобы он  «послал их на  государевых ослушников и  непокорных братцких людей войною, чтоб тех братцких людей смирить и привесть под государеву царскую высокую руку, чтобы те  братцкие люди государю были покорны, послушны и ясак бы с себя давали беспереводно. Чтобы на устье Куленги  середь Братской земли поставить острог, потому что к тому месту прилегли многие пашенные места и всякие угодья, - рыбные и звериные,  «чтобы впредь та государева земля была пространна, прочна и стоятельна».


    Воевода  Головин, - писал далее Курбат,  послал «сына боярскова Василья Васильева и меня Ивашка, а с нами сто человек служилых людей, велели итти на тех  непокорных братцких людей и смирить их войною, «а мне Ивашку  велено было итти перед войском с десятью человеки в переднем яртауле (разведке) во днище и в двух для взятия  языков, … я,  Ивашко, на усть Тутуры реки пришед, поймал пять человек тунгусов в языки и с тех тунгусов выбрал в вожи лутчево мужика;  да в другом месте поимали  тунгусов же на устье  Куленги реки, да в третьем месте, не  дошед братцких  людей полднища, поймал тунгусов же, и взяли  с собою в вожи».
 
    Вот как описывает Курбат Иванов состоявшееся сражение: «И дождався войска, прося у бога милости, на  пятой неделе великово поста в четверг пошли  на  удар на утреной ранней заре. Божиею милостию и  государевым счастием братцково князца и ево улусных людей погромили.  А того князца Чепчегуя, что сел в юртех в осаде и многих служилых людей из юртов переранил,  ево,  Чепчегуя, в юртах убили, и многих братцких людей на улусах побили, и  ясырь жен и детей и скот взяли, и пошли на  отход. 

    А братцкие люди, собрався многими людми, на отходе к нам приступали, и служилых людей человек з  десять переранили, а их братцких людей на тех приступех мы  тоже многих побили и переранили и, укрепяся накрепко на кошеве,   жили шесть недель. Подозвали братцково князца Куржума, - Чепчугуева брата, и взяли его в  аманаты. Весною, поделав плоты, по половодью  сплыли на устье Куты к  стольникам и воеводам Петру Петровичю Головину с товарыши все здоровы, и тово амоната Куржума отдали   воеводам». Видимо, после этого первого ленского похода отличившийся Курбат Иванов был произведен в пятидесятники.

    В том же 1641-м году     Головин послал Курбата вниз по Лене  в Жиганское  зимовье к якутским и тунгусским князцам  для  ясачного сбора  и  поиска новых неясачных людей. Там он собрал  три сорока двадцать соболей,  призвал под государеву руку неясачных ви-люйских тунгусов Калтакульского  рода, -  князца Селегу с его  улусными людьми,  взял с них   ясак, - двадцать соболей и шубу соболью.

    Попутно по наказу   Головина    выполнил «чертеж великой  реки Лены с вершины  до устья, и в нее падучим рекам с их притоками,  по всей Лене реке пашенным местам и всяким угодьям». В июне 1642 года, приехав  в  Якутской острог,  «ту  государеву соболиную казну и ясачные книги, и чертеж   реке Лене и  сторонним рекам,  и  против чертежу роспись … подал в Якутцком остроге в съезжей избе стольникам и  воеводам Петру Пет-ровичю Головину с товарищи».

    Именно на этом чертеже Курбата Иванова впервые   была изображена вся река Лена с ее главными притоками, причем изображена не только по расспросным рассказам местных жителей, но и на основании сведений русских землепроходцев и мореходов, которые  к этому времени уже довольно хорошо ознакомились со всей этой водной артерией от Прибайкалья и Станового хребта  до Северного Ледовитого океана.

    Пока Курбат Иванов ходил по Лене, исполняя поручение воеводы, в верховье Лены был направлен пятидесятник Мартын Васильев с отрядом в 50 человек, чтобы поставить в устье Куленги острог, из которого ходить за ясаком к тунгусам и братским людям. Мартын поставил острог, не дойдя до Куленги, собрал с аборигенов ясак, - двадцать пять сороков соболей, после чего выпустил аманата князца Куржума, заменив его  сыном Куржума  - Чевдоком.

    С князцом  он отправил шестерых служилых людей, чтобы продолжить взятие ясака. Но князец Куржум со своими улусными людьми, - пишет  Курбат, государю изменили, «прочь отложились и в ясаке отказали», а служилых людей убили.

    Это заставило якутских воевод принять более  действенные меры.  В 1642 году был предпринят  поход на верхоленских и байкальских тунгусов и бурят, «чтобы, укрепясь в их стране, быть ближе к забайкальскому серебру», о котором в ту пору было много разго-воров. Весть о серебре принес из Забайкалья Максим Перфильев, предпринявший в 1638 году поход  по Витиму и его притокам. Возглавить  поход к Байкалу надлежало пятидесятнику Курбату Иванову. Воевода   велел Курбату ехать  в Верхоленский  острог на  перемену  пятидесятнику Мартыну Васильеву.

    «Приехав, - писал в росписи своим службам Курбат, - взял у нево, Мартына, острог и острожные ключи и  снаряд пушешной, и зелье и ядра, и служилых людей, и  аманат, и хлебные запасы, и всякие государевы дела. Велено было мне, Ивашку, с  тунгуских и з братцких князцов и с их  улусных людей государев ясак збирать на 150-й год и впредь их тунгуских и  братцких князцов и их улусных людей, которые государю ясаку не дают, призывать под государеву царскую высокую руку и  с них государев ясак имать по прежнему.
 
    А которые тунгусы и братцкие люди учинятся сильны и непокорны, и ясаку с собя и  своих улусных людей не учнут давать, на тех непокорных брацких неясашных людей велено мне, Ивашку, ходить войною со служилыми людьми. А которые брацкие люди во 149-м году … служилых людей побили, их велено войною смирить и привесть под государеву царскую высокую руку».

    Так началась для Курбата служба в этом сложном районе, - по сути дела, - в «приф-ронтовой полосе», продолжавшаяся долгих восемь лет. Это были годы острого русско-бурятского противостояния. Буряты, считавшие себя полновластными хозяевами этих мест, в том числе  подвластных им тунгусов, активно противодействовали продвижению на восток русских отрядов. У русских же не хватало воинских сил, чтобы сломить их сопротивление. Основным резервом, из которого воеводы черпали подкрепление, были русские промышленники (охотники) и вольные гулящие люди, которые многочисленными ватагами шли вслед за отрядами служилых людей, часто даже  опережая их.

                *

    24 марта  с Ленского волока в  острог прислали пятидесятника Василия Горемыкина с отрядом в тридцать  человек. «И я, - продолжает рассказывать Курбат,  с ним Васильем, со служилыми и  охочими людьми, прося у бога милости, на государевых изменников Икирежского роду  братцких людей в поход пошли з девеностом с четырми человеки на лыжах и нартах с великою нужею, взяв с собою в вожи тынгусково князца Нокора. И апреля во второй день, - на самое светлое воскресенье на утреной заре божиею милостию и государским счастьем тех государевых изменников погромили. Кязца Болгока взяли на бою ранена,  ясырю и скота взяли. С тех юртов сошли версты з две  и встали в засеку, укрепяся накрепко.

    Братцкие люди почали приезжать, и стали мирится, - государю с себя и своих улусных людей  ясак сулить,  прошать ясырь на выкуп. А в одиннацатой день на утреной зоре, собрався большими людьми - сот шесть,  те  брацкие люди икирежи и булгадаи нас кругом  обошли и почали по нас из-за щитов  стрелять. Мы,  прося у бога милости, с теми братцкими людьми поставили бой. Из засеки вышли вон невеликими людьми,  стали по обе стороны по щитам стрелять, а иные служилые люди из засеки почали стрелять. И божиею милостию  у братцких людей  щиты отбили и братцких людей на приступе и на побеге многих побили и переранили, копья, луки и саадаки и у многих шеломы с голов отбили. И они, братцкие люди, с того бою побежали. После того бою со всеми служилыми людьми пошли в  отход, и в острожек вошли все здоровы».

    Нужно было исполнять приказ воеводы о походе к Байкалу, и Курбат стал к нему го-товиться. Послав к устью Куты за хлебными запасами Семейку Скороходова и Семейку Черкашенина, велел им «прибрать там охочих промышленных и гулящих людей на  государеву службу на Байкал и на Лену». Они прибрали сорок восемь человек. Курбат писал потом, что  «тех промышленных и  гулящих людей он поднимал на государеву службу (то есть обеспечил всем необходимым в походе)  своими крошишками, и всего подъему на ту  государеву службу пошло на двести семьдесят  один рубль,  двадцать  один алтын и две деньги».

    Упоминание Курбатом его «крошишек» говорит о том, что деньги у него водились. Причем, как видим, - немалые. Напомню, что годовое государево денежное жалование казака составляло 5-6 рублей, 2-3 рубля стоила в Сибири шкурка хорошего соболя. Откуда же у пятидесятника такие деньжищи? Источников дохода было немало. Основными из них был торговый обмен с инородцами, - на бисер, одекуй, ножи, топоры и иную мелочь. Выкуп ясыря, - захваченных в боях пленников. Ну и, конечно же, реализация заезжим торговым людям и любому, кто в этом нуждался, погромного имущества, т.е. боевых трофе-ев, - саадаков с луками и стрелами, куяков, щитов, сабель, шеломов, домашней утвари, охотничьих и рыболовных снастей, лошадей, коров и прочего скота.

    Как видим, собственные «крошишки» Курбат пустил на государево дело, не надеясь на  компенсацию расходов из казны, но очевидно рассчитывая на успех предстоящего дела и последующее продвижение по службе.

    Архивы сохранили точную дату его байкальской экспедиции, - 21 июня 1643 года отряд двинулся к Байкалу. В отряде было 74 человека, - служилых людей  двадцать шесть, да охочих промышленных и  гулящих - сорок восемь. Проводником  был все тот же  тунгусский князец Монжеуль. Отряд поднялся в верховья Лены, преодолел Приморский хребет и по руслу реки Сармы 12 июля вышел к озеру против острова Ольхон.  Здесь произошла  встреча казаков с бурятами – хоринцами, батулинцами и  князцом Зобуголчеем, которые не оказали сопротивления, согласились принять «государеву руку» и осенью заплатить ясак.

    Сделав струги и оставив на коше тридцать человек, Курбат с остальными переправился на Ольхон. Однако проживавшие там буряты, укрепившись в каменных городках, встретили казаков боем. «Божьей милостью, - писал потом Курбат, и государевым счастьем тех братцких людей из городков выбили,  брацкие люди побежали на побег и мы их побили и переранили, а иных живых, и ясырь и скотишко у них    поимали. После того  те братцкие люди учяли с нами  миритца и государев ясак сулить, а которых взяли  живых, тех брацких людей многих, - больши душь пятидесят - отпустили, и  больши  их не воевали, а в  оманаты  человека не поимали, потому что лутчия люди розбежались».

    Землепроходцы вознамерились было  добраться до восточного берега, но не смогли этого сделать, то ли из-за поднявшегося шторма, то ли устрашась размеров водного пространства при малости и ненадежности своих суденышек.
 
    На Ольхоне экспедиция разделилась. Курбат Иванов с ясырем и добычей вернулся  в Верхоленск, а десятник Семен Скороход с шестью казаками и 30 промышленниками отправился на лодках вдоль западного берега к северной оконечности озера,  взяв в проводники тунгусского князца Киндигирского рода по имени Юногу.  Курбат  велел им идти «вверх по Ламе наблизь устья Верхней Ангары, поставить зимовье и имать на государя ясак с  тех тунгусов».

    Скороходов благополучно достиг северной оконечности Байкала, обнаружил устье  Верхней Ангары, где поставил ясачное зимовье и собрал ясак.  Ранней весной Семен  с восемнадцатью казаками пошел по озерному льду вдоль восточного берега к устью Баргузина для сбора ясака. Но  в Чивыркуйском  заливе попал в засаду, - там казаков уже ждал князец Архича Баатур со своими воинами.

    Из 36 человек, ушедших с острова Ольхон, в Верхоленск вернулись только 12,. Еще два человека, - Левка Вятчанин и Максимка Вычегжанин  вышли к Братскому острогу.  Остальные погибли. Погиб в бою с тунгусами и сам Семен Скороход.

    По обстоятельствам гибели Семена Скорохода и его отряда якутскими воеводами было проведено специальное расследование. Стрелецкий сотник Енисейского острога Максим Перфир-льев в расспросе сказал, что  в прошлом де  1643-м году «посылан был он, Максим,  со служилыми людьми на государеву службу в Брацкой острог». При нем   в  острог пришли с Байкала  два человека промышленных людей, - Максим Вычегжанин и Левка Вятчанин,  принесли с собой государев ясак, - 3 сорока 6 соболей, 4 лисицы красных да лисицу чернобурую.

    При роспросе сказали: как де они шли зимним путем на Баргузин реку Байкалом озе-ром,  тех  служилых людей … тунгуской князец Хортица Баатур с товарыщи побили, а оне де промышленные люди с  остальными служилыми  людьми  впятером оставались в зимовье. Из них  тех остальных служилых 3-х человек те ж тунгусы побили, а Левка с Максимом  в том зимовье  отсиделись в осаде и весною от тех тунгусов ушли и пришли к ним в Брацкой острог.

    Их соболей и лисиц он, - Максим Перфильев отдал в государеву казну енисейскому воеводе Осипу Оничкову.  Левка-вятчанин ныне в Енисейском остроге, а Максимка-вычегжанин  пошел опять на Байкал-озеро с атаманом  Василием Колесниковым».

    Вятчанин же  Левка Васильев, подтвердив на допросе большую часть сказанного Перфильевым, в части судьбы принесенного ими ясака с Максимом не согласился, - воз-разил.  Сказал, что   «хотели   мы с тем ясаком иттить в Ленской острог, а Максим  Пер-фирьев  ясак взял у них насильно, и с тем их ясаком в Якуцкой острог не отпустил».

    Надо сказать, что нездоровая конкуренция по взятию ясака  служилыми людьми разных острогов, была в ту пору причиной многих проблем. Враждовали на этой основе казаки Красноярского и Енисейского острогов, Якутского и Мангазейского, Енисейского и Томского. Порой эта вражда даже приводила к гибели людей в кровавых стычках. Бывало, что с аборигенов сибирской земли брали ясак и дважды и трижды, что, конечно же, порождало «шатость», вело к бунтам и взаимному кровопролитию.

    Вернувшись  в Верхоленск  4 сентября 1643 г. по своим собственным материалам и сведениям  казаков, вернувшихся с Байкала,  Курбат Иванов написал «чертеж Байкалу и в Байкал падучим рекам и землицам», приложил к нему «распросные речи тынгусов и братцких людей про мугал и про Китайское государство и про иные землицы и на Байкале где мочно быть острогу...».  Все это послал  в Якутцкой острог  воеводе Петру Головину, просил, чтобы прислали «прибавошных человек 100 или больши», чтоб на Байкале поставить острог. Но, видимо, «прибавошных» людей ему не прислали.

    В 1644-м году Курбат   направил   к ясачным  тунгусам трех служилых людей, -  Мишку Сорокина «с товарыщи». Приказал им, чтобы они послали   «к   неясашным братским людям Готелского роду князцу Тоглою тунгуса с требованием, чтобы те братские люди  пришли под государеву царскую высокую руку и платили ясак».  Но  они  тунгусам сказали: «ясаку де мы не дадим, а придут  служилые люди к нам по ясак, так  мы  их побьем, а вас вожей-тунгусов  в котле сварим».

    Угрозы эти не были пустыми. К приходу русских отрядов буряты уже покорили большую часть проживавших там тунгусских родов, обложили их данью и воспринимали их переход  под власть русского государя, как измену со всеми вытекающими из этого последствиями. Причем последствиями весьма жесткими. В этой связи угрозу «сварим в котле» не следует рассматривать, как далекую от жизни метафору.

    В ответ на бурятские  угрозы Курбат вновь набрал на Илимском волоке   охочих и гулящих  промышленых людей,  двинулся с ними на бурятские улусы. В отряде  было двадцать один служилый человек и двадцать семь охочих, - промышленных и гулящих. Их встретили около двух сотен  людей князца Тоглоя и «поставили с ними бой».  Казаки   «князца Тоглоя улус юрт в сорок погромили, ясырю взяли душь  семдесят и скота взяли. Князца Тоглоя на бою взяли живцом, посадили в аманаты, а у него князца Тоглоя убили трех сынов, а три сына остались, и его улусу и родников осталось человек 100 и больше. Жили два дня в их улусе, на третий день пошли в острог, но  «брацкие люди на дороге скопяся к нам приступали». Но казаки отбились, вернулись в острог живыми и здоровыми.
 
    «После того стали они, - писал Курбат, приезжать в острог и ясырь у служилых людей весь повыкупили. Иных улусов икирежи и бунгудайские князцы Торым и Наярай приезжали в острог и шерть на том дали, что им быть  под государевою царьскою высокою рукою в прямом холопстве навеки неотступно и государю ясак давать по всея годы безпереводно».

 «Мы, - писал Курбат,  государевым их жалованьем дарили, - оловом,  напоили и на-кормили  довольно. И по совету со служилыми людьми,  имать ли их в аманаты или нынече не имать, почали говорить: стать де имать тех в аманаты, а иных будет в острог не при-звать, а  увидят они государеву ласку, на то де смотря, станут ездить в острог и иные. А те братцкие люди икирежи и булгудаи на то положили, что  мы де, лутчие люди, на осень приедем сами в острог з государевою казною. И мы на то положили, как будут в острог с государевою казною,  тогда лутчих людей возьмем в оманаты. Сверх государева  своим одарили оловом, напоили, накормили и отпустили».

    После того, - писал Курбат,  «брацкие люди иных розных родов князцы булгудаи и икирежи, слыша про ту победу, в  острог  приезжали,  по своей вере шертовали, что впредь им  братцким людем быть под государевою царскою высокою рукою в прямом  холопстве неотступно и  ясак государев давать по вся  годы беспереводно».

    Мирная илилия продолжалась недолго.  22 сентября 1644 года приехал к Курбату бурятский князец Чекодей. Сказал: «Я плачу ясак вам в Верхоленский острог, а на Ангаре при устье Осы енисейский атаман Василий Колесников ставит острог и тоже требует ясак».

    Курбат послал Колесникову отписку, в которой просил братских людей не воевать, так как они дали шерть  платить ясак в Верхоленск. Колесников отвечал: «По Государеву указу и наказной памяти  енисейского воеводы велено мне на Байкале и Ангаре, выше устья Осы ставить острог, искать немирные землицы, сбирать с них ясак, а кто ясаку давать не учнет, на тех ходить войною…».

    Отправив эту отписку, Василий Колесников напал на князя Чекодея, улусы его разорил, отобрал жен, детей и угнал скот. Братские люди с рек Осы и Укичи разбежались и в Верхоленский острог ясак не дали.

    В октябре 1644 года  «братские люди скопясь всею землею»,  напали на Верхоленский острог,  «сена около острогу обожгли». В  остроге в это время находилось лишь 26 казаков.  Осаду казаки выдержали, но   лошадей и скот  буряты угнали. В другой приход, - в начале января 1645 года братские люди вновь осадили острог, - теперь уже  пятисотен-ным отрядом. Часть из них, - около двухсот человек,  направились на Тутуру, ограбили там заимку пашенного крестьянина Оверки Елизарьева, убили пятерых его работников, отогнали лошадей и скот, увезли земледельческие орудия, а хлеб рассыпали.
Одним словом,  отношения с аборигенами резко обострились.

    Весной 1645 года  Колесников покинул Осинский острожек и направился к южному берегу Байкала, двигаясь в Забайкалье. Но вследствие вспыхнувшего волнения среди бурят повернул на север и обошел Байкал с северной стороны. Построенный им Осинский острожек буряты сожгли. Направляясь вдоль северного берега в Забайкалье, Колесников  разбил  братских князей Абыгиндея, Мангуяка и Канцакуя с их улусными людьми, отобрал у них лошадей и скот. На берегу Байкала казаки  построили укрепленный городок, после чего  «скрылись неизвестно куда и про них вестей никаких не бывало». Так доносил об их исчезновении Курбат Иванов.

    Через полгода, - 15 августа 1645 года, в Верхоленский острожек заехали три бурята и заявили, что братские  люди «будут теперь ходить войною беспрестанно под острог и даже до устья Куты…».  4-го сентября 1645 года обо всем произошедшем Курбат доносит якутским воеводам, пишет: «…с 26-ю казаками смирить братских и тунгусов некем…. боевого люду у бурят тысячи с две и больше…, под острог приходят  на конях сбруйны, в куяка  и шишаках  и бой у них лучной, копейный и сабельный. А живут они по левую сторону Ангары до Бай-кала, от Верхоленского острога в трех днях конской езды».

  7 августа 1646 года  «збежал из острошку в Браты братцкой выходец Зороктойко,  с собою свел братцкую женку да четырех коней, а после его, - писал Курбат якутскому воеводе,  в четвертый  день збежал мой детинка новокрещеной Ивашко, - тот же Зороктойко подговорил. Того мы от них не чаяли, что им збежать, потому что была от них служба и раденье. Мы от них стали беретчись, что от таких бывает государеву делу поруха немалая. А служилых людей в остроге мало, всего 26 человек, а орды прилегли большие».

    Курбат увидел, что из-за необдуманных действий Василия Колесникова  «вся Братская и Тунгусская земля от Великого Государя отложилась. Даже те мужики, которые раньше сами ездили с ясаком в острог, платить ясак перестали». 

                *

    В современной исторической литературе, на различного рода форумах нередко можно встретить резко критическую оценку действий в Сибири русских отрядов. Чаще всего авторами таких оценок являются  молодые люди якутской и бурятской национальности.  Конечно, вполне можно понять оскорбленную национальную гордость этих молодых людей. Как, впрочем,  можно понять и национальную гордость русских людей, ущемленную трехсотлетним пребыванием Руси под игом татаро-монголов.
    Объективно судить о происходивших в Сибири 17-го века событиях можно лишь зная, что в это время происходило в мире. 
               
    Раздел мира между наиболее развитыми европейскими государствами начался еще в 15 столетии. В 1492 году Христофор Колумб открыл острова восточного побережья Америки.  В 1493 году он отплыл  во вторую экспедицию на 3-х караках и 17 каравеллах с полутора тысячами  людей на борту. С этой экспедицией на континент была завезена большая партия мастифов и грейхаундов, - собак, специально обученных для нападения на людей. Отряды испанцев, вооружённые аркебузами и боевыми собаками, объезжали верхом индейские деревни южного побережья Кубы в поисках золота. При оказании сопротивления  забирали золото силой, а людей обращали в рабство.

    Колумб издал закон, который обязывал всех индейцев старше 14 лет раз в 3 месяца платить испанцам золотом или 25 фунтами хлопка (в районах, где золота не было). Упла-тившим такой «налог», выдавался медный жетон с датой последней выплаты. Жетон, таким образом, продлевал право жить на три месяца. Если дата на жетоне была просрочена, то индейцам отрубали кисти обеих рук, вешали их на шею и отправляли умирать в свою деревню. (Антон Баумгартен «Американский геноцид». Часть 1:Эпоха Колумба:1492 год).

    После королевской экспедиции в «Новый свет», в Испании появилось немало охотников за золотом, которые организовывали частные экспедиции. Испанские монархи взимали с них 1/3 часть, а позже 1/5 часть доходов. Наделяли колонистов землями и позволяли им принуждать живущих на них аборигенов сеять поля и сажать огороды для новых хозяев. При этом испанцы не только устанавливали законы, по которым карали индейцев смертью, но, случалось,  просто спорили, кто сможет разрубить человека одним ударом сабли сверху донизу.

    За одного убитого испанца убивали сто индейцев. С момента ввоза на континент собак колонисты кормили их убитыми индейцами. Сохранилось письмо испанца, в котором он писал: «…когда я вернулся из Картахены,  встретил португальца по имени Рохе Мартин. На крыльце его дома висели части разрубленных индейцев для кормежки его собак, как будто они были дикими зверьми…(Дэвид Станнард «Американский холокост», с.88).

    В мае 1497 г. был открыт   основной  континент Нового света. Его колонизация  с самого начала происходила путём выселения из родных мест и истребления коренного населения Америки.

    В июле-сентябре 1539 года конкистадор Франсиско де Чавес сровнял с землей Коро-левство Каруа Кончукос, входившее до 1533 года в состав Империи инков (народность кончуко занимала территорию, которая сейчас отвечает провинциям Пальаска и Коронго на севере департамента Анкаш, Перу) и убил 600 детей младше трехлетнего возраста, что стало самым массовым убийством детей в истории.

    В 1598 году, в ответ на убийство 11 испанских солдат, дон Хуан де Онате совершил карательную экспедицию. В трёхдневном сражении у горы Акома (по названию жившего на ней племени) уничтожил 800 индейцев и приказал ампутировать левую ногу каждому мужчине племени старше 25 лет. (Conquistador Statue Stirs Hispanic Pride and Indian Rage — The New York Times).


    В середине 17 века начался активный передел мира, в который включились все наиболее развитые страны мира. Испания, бывшая в 16-ом веке одним из могущественнейших государств Европы,  оказалась к этому времени в состоянии глубокого экономического и политического упадка.

    Крупнейшей колониальной и торговой державой Европы становится Голландия.    Вслед за ней выдвигается Португалия, Англия, а потом и Франция.  К середине 17-го  века. Голландия захватила Цейлон, острова современной Индонезии, организовав там Ост-индийскую компанию, овладела рядом провинций Индии.  В 1652 году голландские колонисты поселились в Южной Африке, - в районе мыса Доброй надежды. Ост-Индская компания стала использовать мыс Доброй Надежды как базу для пополнения запасов продовольствия на долгом пути на Восток.

    Португалия к тому времени завоевала территорию нынешней Бразилии,  завладела частью Индии. При этом считала себя настолько полновластной хозяйкой захваченных территорий, что в 1661 году отдала Великобритании город Бомбей в качестве приданного королю Англии Карлу II за португальскую принцессу Екатерину де Браганса.

    На заброшенных испанцами островах Вест-Индии возникают колониальные владения разных стран. Голландцы одними из первых бросили вызов испанскому господству на тихоокеанском побережье Америки. Развернулась острая конкурентная борьба за территории Нового света. В эту борьбе особую  активность проявила Британия.
 
    В 1609 г. англичане обосновались на Бермудских островах, между 1614 и 1635 гг. заняли острова св. Христофора, Барбадос, Невис, Тортуга, Антигуа и Провиденс. В 1655 г. Кромвель снарядил экспедицию, которая завоевала Ямайку.

    Голландцы в 1667 г. заняли Суринам (Гвиана). Французы захватили часть острова Эспаньола (Сан-Доминго), Гваделупу, Мартинику,  обосновались на северо-восточном берегу Южной Америки, -  во Французской Гвиане.

    Во всех этих пунктах трудом негров-рабов велось плантационное хозяйство. Возде-лывались сахар, хлопок, кофе, какао. Из сахарного тростника изготовлялся ром. Самым прибыльным видом торговли, а для правительств - крупнейшей статьёй дохода становится работорговля. Негры-рабы выменивались или похищались на побережье Африки и продавались в Вест-Индию. Испания объявила торговлю неграми королевской монополией.

    Острова, заброшенные испанцами после истребления коренного населения, сделались базой и убежищами своеобразных разбойничьих объединений, включавших выходцев многих наций. Остров святого Христофора, остров Тортуга стали центрами, откуда пираты производили нападения на испанские суда,  прибрежные поселения Центральной и Южной Америки. Англия открыто приветствовала и даже поощряла пиратство против Испании. Прибрежные воды нового континента буквально кишела пиратскими кораблями.

    В 1640-е годы пираты в союзе с москитами и другими индейскими племенами взяли под свой контроль обширную часть восточного побережья Центральной Америки, которая все еще оставалась не завоеванной испанцами. Затем они обратили свои  взоры на процветающие испанские поселения на западе. Первые сообщения о пиратских набегах внутрь материка на город Матагальпа в западной части Центрального Никарагуа, датированы 1643 годом.

    В 1654 году  пираты по реке Сеговия  поднялись от мыса Грасьяс-Дьос и разграбили  городок в Нуэва-Сеговии. Капитан пиратов по имени Мансвельт с небольшой бандой, перейдя через перешеек, захватил судно и  в 1660 году  совершал грабительские набеги на западном побережье Никарагуа.

    Правительства Англии, Франции и Голландии широко пользовались услугами пиратов. В 1621 г. была основана голландская Вест-Индская компания, деятельность которой носила главным образом пиратский характер. За своё недолгое существование (1621—1674 гг.) компания захватила около 500 испанских кораблей, вывозивших с нового континента награбленное добро, - золото, серебро, драгоценные камни, пряности.

    Эта компания пыталась, начиная с 1637 г., отнять у Португалии Бразилию. Но в Бра-зилии голландских завоевателей постигла неудача. Они были изгнаны; последний укреп-лённый пункт голландцев — Ресиф — сдался в 1654 г. К 1654 году Португалия восстановила свою ненадолго утраченную  власть над Бразилией и Луандой. Португальцам уда-лось, снарядив флот, отбить в 1648 г у голландцев и вернуть под власть Португалии африканские колонии Анголу и остров Сан-Томе, откуда в Бразилию вывозились негры-рабы.

    Поселение Новый Амстердам (будущий Нью-Йорк) в 17-ом веке являлся северной границей голландских владений в Америке. В 1640-е годы оно было отгорожено частоколом и забором из досок. По распоряжению Вест-Индской компании губернатор  колонии Питер Стайвесант, используя рабский труд, построил более крепкий частокол. К моменту войны с Англией  12-футовая стена  была дополнительно укреплена созданными в 1653 году палисадами, превратив поселение в нечто, подобное русскому острогу. Она защищала поселенцев от нападений индейских племён, колонистов Новой Англии и британской армии. В том же году поселение Новый Амстердам получило статус города.

    26 мая 1637 года английские колонисты под командованием Джона Андерхилла в союзе с могиканами и племенем наррагансетт атаковали деревню племени пекотов (на территории современного штата Коннектикут) и сожгли заживо приблизительно 600—700 человек.

    Нельзя при этом не сказать о том, что практика целенаправленного истребления або-ригенов Америки продолжалась вплоть до 19-го столетия. В  1855 году власти Шаста-Сити в Северной Калифорнии выплачивали 5 долларов за голову индейца. Поселение вблизи Марисвилла в 1859 году выплачивало вознаграждение из пожертвованных населением средств «за каждый скальп или другое убедительное подтверждение», что индеец был убит. В 1861 году в округе Техама существовали планы создания фонда «на оплату за скальпы индейцев» и двумя годами позже в Хани-Лейк выплачивали 25 центов за скальп индейца.

    Вот, что творилось в мире в середине 40-х годов 17-го столетия. Россия не была чу-жда этим процессам, правда, со своей спецификой, своими особенностями. Главная из них состояла в том, что  Сибирь не была колонией, оторванной от метрополии. Шло расширение территории российского государства. При этом термин «завоевание» и часто критикуемый термин «присоединение»  по существу сливались в своем значении. Российские власти были заинтересованы и в сохранении инородцев, проживавших на  завоеванных территориях и их благосостоянии. Ведь не напрасно же почти в каждом указе государя сибирским воеводам и служилым людям говорилось: призывать иноземцев под государеву руку «ласкою», устанавливать для них размер ясака «не в тягость и не в налог, а по их мочи». И только  в крайнем случае, - случае неповиновения и вооруженного сопротивления, рекомендовался военный нажим.

                *

    Опасаясь нового нападения на острог, Курбат  отправил гонца на Илимской волок к сыну боярскому   Олексею Бедареву, просил, чтобы прислали в Верхоленской  острожек на  прибавку служилых людей. Бедарев прибрал на   волоке  гулящих и  промышленых людей сто  человек и прислал в Верхоленской  острог  со служилым человеком  Алексеем Оленем.
 
    "Как Олексей пришел с ратными охочими людьми в  острожек, - писал Курбат, яз с ним с Олексеем ходил на речку на Угичю,  - та речка пала в Енисей, и на Угиче братцких людей нет, - сошли рано безвесно.  Ходил две недели пехотою с великою нужею и пришед Верхоленской острожек,  князца Можеуля  роспрашивал накрепко, где бы мошно на братцких людей притти безвесно.  Князец Можеул стал говорить:  топере де братцкие люди все живут в скопе и везде де у них по дорогам караулы, пойдем де мы край Ламы на корилцов и на батулинцов, живут де там братцкие люди безвесно, а сына ево Можеулева Окунию посадил в острошке. И как пришли на край Ламы и схватили дву мужиков тынгуских и алятцково роду Мидалву и их стали роспрашивать,  где живут братцкие люди корильцы и батулинцы,  взяли их с собою. Вечером улусы  братцких людей подсмотрели,  изготовились  на утро на удар, а к братцким людем ночью весть пала,  скот и живот весь увезли, изпометали избы с войлоки. Мы за ними пеши шли день до вечера. И почали промышленые люди говорить: нам де за конными людьми пешим не угнаться. И с Ламы пришли в острог, мало не померли голодною смертию.  Олексей, поделав плоты,  с промышлеными людьми поплыл на низ, а мы остались в острошке опять безлюдно».

    17 апреля 1645 года  велено было Курбату Иванову прибыть на Илимский волок с государевою  ясачной и  десятинной соболиной казной  «дожидатца на Илимском волоку воевод Василья Никитича Пушкина да Кирила  Осиповича Супонева да диака Петра Стеншина». Но Курбат, как он писал,  «не поспел сплыть,  потому что ходил в два похода,  государевы ясашные книги не были справлены и отписок не успел написать, а ясак дают не вдруг».

    8 мая  послал он  служилого человека Мишку Сорокина с тынгусом и с Можеулем к братцким людем в Икирежи для государева недоборново ясаку и велел  ему Мишке говорити,  все то наговоря тунгусу толмачем,  что они братцкие люди икирежи и бунгудаи и коринцы и батулинцы к государю ясак сулили  и на том дали шерть. Государевы им подарки даваны, поили и кормили их довольно, а они братцкие люди все то позабыли на чем дали шерть государю, государеву хлеб и соль позабыли. Что они братцкие люди, собрався, у служилых людей из под острога коней отогнали, а в другой ряд пришед острог осадили и сена обожгли и на Тутуре государевых людей громили. Нынечи на вас государь посылал многих служилых людей и велел вас за то воевать и жен ваших и детей в полон имать. И служилые люди были зимою и ходили пехотою и ваш караул взял. И вы ушли от служилых людей.
 
    Если де  лутчие люди в острог  не принесут государю вины своей, то по государеву указу пошлют на них воеводы Василей Никитич да Кирило Осиповичь с двух сторон, -  Братцково острогу и с Ылиму, больших воинских людей конных с вогненным боем,  вам тогда будет не уйти  и в Мугалы.

    21 мая приехал Мишка Сорокин в Верхоленской в Братцкой острог, а с ним приехали два мужика братцкие улусные имянем Егудей да Хам,  привезли государева недоборного ясаку с ыкирежей и з бунгудаев 18 соболей, 2 ожерелья собольи пластинные да ожерелье пластинное поминошное мне Курбатку для государьсково величества.

    В расспросе Мишка Сорокин сказал: «братцкие  люди икиреж и бунгудаи то говорят, что под острогом де мы не были, и коней де у казаков не отгонили, и сен не жгли, и на Тутуру не ходили. Приходили де братцкие люди из-за Ангары, -  князец Моголчок своими людьми, да с ним  готелы князца Тоглоя дети своими людьми, который де у вас сидит в оманатах. Летом де хотят они, как  трава выростет, идти воевать под острог и до усть Куты. А мы де за тем в острог ехать не смеем, что де вы на нас  думаете. А государю  мы ясак станем давать  и в острог ездить станем.

    Курбат «тех братцких людей напоя и накормя  довольно, государевы подарки им дал и  толмачем  наговорил, чтобы они государю все ясак давали и в острог  ездили попрежнему,  ничего не боясь. А будет впредь государю ясаку не станут давать, то по государеву указу пошлют на них воеводы Василей Никитич Пушкин да Кирилло Осипович Супонев  многих воинских людей с вогненным боем коньми». С тем  их братцких людей и отпустили.

    В 1646 году   Курбат писал   якутским воеводам,   что «я сижу от братцких людей с  невеликими людьми в Верхоленском остроге в осаде, а брацкие люди всею  землею в скопе хотят итти вниз по Лене реке на пашенных крестьян на  Куленгу и на усть Куты реки, а в то  время приходит на усть Куты реки из Якутсково острогу государева соболиная ленская казна».

    «Смуту и измену бурят»  в своем донесении  Курбат объяснял, как следствие их раз-грома енисейским атаманом Василием Колесниковым.  До этого, - писал он,   «задору от братских людей не бывало». Напротив, князья сами привозили ясак в Верхоленский острог, прося защиты от Колесникова. «А теперь,  доносил Курбат,  братские говорят: От одного государя приходит к нам двои люди:  одни, верхоленские, живут с нами в мире и ясак с нас емлют; другие емлют в полон и жен, и детей, и скот, и лошадей отгоняют… как же быть после этого под царскою высокою рукою?»
 
    Курбат предлагал  «Ваську Колесникова и тех, кого после пошлют, и его казаков соединить в один полк. И теми служилыми людьми из Верхоленского острога всю братскую землю смирить, и их в прямом холопстве навеки укрепить».

    В 1646–1648 годах, - пишут историки,  Курбат Иванов был приказчиком Усть-Кутского острога. По косвенным данным на посту приказного человека Верхоленского острога его сменил пятидесятник Мартын Васильев. Сам Курбат в росписи своим службам,  тем не менее, писал, что он продолжал ходить в походы с верхоленскими  казаками вплоть до  1649 года.

    Узнав о новой угрозе нападения  6-го  октября  1646  года воевода Василей Никитич Пушкин  прибрал на Ленском волоке сто  тридцать человек охочих служилых и промышленных людей и опять послал   в  Верхоленский  острог с теми ратными людьми сына боярского Алексея Бедарева. Велел  Курбату и  Алексею со  служилыми людьми  идти  на  немирных брацких людей, которые государю изменили и ясаку платить не стали.  Им в помощники  был назначен десятник Василий Бугор.
 
    Бедарев со своими людьми пришли  на устье Куты и оттуда вверх по Лене направились к Верхоленскому острогу. 31-го октября  на реке Батожи он столкнулся с конным отрядом бурят силою в 500 человек. Братские были «сбруйны и в куяках». Шли те братцкие люди до усть Куты, а в  то время в  усть Куте была государева четверогодная соболиная казна.

    Начавшийся бой длился с полудня до вечера. Братские три раза нападали на казаков… «Русские бились, не щадя голов своих. В первом напуске было ранено 9 бурят, во втором  - 7, в третьем  -  8 и убит Баатур, - брат «лутчево брацково князца Мугулчука». Взяли его в куяке с наручи, в  шишаке и с саадаком.  После его гибели буряты не выдержали, - побежали.

    Воевода Василий Пушкин докладывал потом в Сибирский приказ:  «сказывали, го-сударь,   служилым людем, тунгусы, которые пришли к ним навстречю после того бою на другой  день, Чидчулко да Дорыга, бежали де мимо их, тунгусов, брацкие люди и сказы-вали, что шли  они на Орленгу и на усть Куты к соли твоих государевых всяких руских людей побивать и пашенных  крестьян роззорять и деревни  пустошить и хлеб и сена жечь Колтогорского роду князец Мукунчак, а с ним многих родов люди Болоцкого роду князца Тонлоя дети, которой взят был в аманаты и сидел в Верхоленском Брацком острожке да тут и пропал. Да с Укичи и с Осы князец Багул да Дюгуд с людьми своими да букушурские люди с верх Уды да с Оки реки икиняжские люди, а было де, государь, тех брацких людей в собранье больше 500 человек».

    В том бою   погибло пять казаков, многие  служилые были   ранены.  После  боя Алексей Бедарев   с ратными людьми пошел в Верхоленский острог.
 
    Курбат, «обрядив их в  куяки с наручами, шеломы и пансыри», оставив в остроге 24 человека, 8 ноября сам пошел с ними  на государевых изменников на икиреж и на сипугат. Дважды  в зиму ходили они в  походы, те братские улусы погромили, взяли скота, ясырю,  в аманаты двух человек, - Икирежского роду князца Булуйка, да  Осибугатцково роду Че-корка». Воевода писал в Москву: «В первом походе в  тех, государь, икирежских юртах взяли 30 баб, в  том числе икирежского князца Бурина жену, да 18 робенков, да 11  куяков, 8 шеломов, семеры наручни да твоей государевы казны пансырь да лоскутье пансырное, что побиты на  Ламе твои государевы служилые люди, - Семенка Скороходов с товарищи. Да в тех  же, государь, юртах нашли пищальную натруску казачью, да киот образовую, да  пашенного крестьянина Оверки Елизарьева ральник да рубашку холщевую. Многой де, государь, отгонной скот у  тех брацких людей Верхоленского Брацкого острожку служилые люди опознали». После этого  братские люди, - писал Курбат, «почали миритца и государев ясак  на 154 (1646)-й год   принесли весь сполна». 

    31 декабря приехал в Верхоленской острожек "ясачные 2  тунгуса да с ними брацкой мужик  от Буры - князца Икирежского роду, били челом  государю, чтоб  их  пожаловал, велел жену  Бурину и иной ясырь отдать на выкуп... И привезли тебе, великому государю, - писал якутский воевода, от него  Буры и того ж Икирежского роду  иных брацких людей, -  с Булуя да  с Доргоя и с их улусных людей,  твоево государева ясаку 10 сороков соболей, ожерелье брацкое соболье шито, в нем  4  пластины, и лисиченко красная».

    На второй неделе великого поста Курбат Иванов с Алексеем Бедаревым,  государевою соболиного казною и  аманатами пошли на Ленской волок  к   воеводам. В  Верхоленском остроге оставили казачьего  десятника Василья Бугра, да  с ним служилых и  охочих гулящих людей семьдесят человек.

    Пока они ходили к Ленскому волоку, братские люди  вновь пришли под  Верхоленский острожек. Что было у служилых людей скота коней и коров, -  все отогнали. Воевода Василей Никитич Пушкин, узнав об этом, велел Курбату на Ленском волоке прибрать на  государеву службу в Верхоленской  острог промышленых и гулящих людей полтораста человек  и  послал  на тех государевых изменников  Кирила Осиповича Супонева, племянника его Козьму Супонева да сына боярского  Алексея Бедарева  и  Курбата Иванова  ему  в товарищах. 

    Вновь братские улусы погромили, на бою человек с  тридцать братцких людей убили, на отходе  ясырю и  скота, - коней и коров взяли, и в Верхоленской острог со  всеми ратными людьми пришли живыми и здоровыми.

    Ходили в другой поход за теми же государевыми изменниками   за  Ангару. «Князца брацково Содока улусы погромили,  на бою человек   дватцеть братцких людей убили, а у нас братцкие люди  убили служилова человека».  Из  улусов назад отошли, за Ангару  пе-ревезлись с ясырем,  скотом и  коньми, пошли в острог.

    Но на обратном пути «братцкие многие люди, скопясь тысяча з две, неожиданно напали на русский отряд. "Билися с ними, - писал Курбат, сильным боем  накрепко,  убили у нас брацкие люди семнатцать человек да человек з десять переранили, а мы у них братцких людей  убили человек  сорок, у иных многих брацких людей коней переранили. А что у нас было погромново скота коней и коров и овец, то у нас те братцкие люди отбили и отогнали к себе".

    После того бою  отошли мы с ратными людьми в Верхоленской острог. Козьма Супонев и сын боярской Алексей Бедарев с новоприборными ратными людьми поплыли вниз по Лене реке в Якутский острог.   Курбат остался в Верхоленском  острожке.

    В 1647-м году весной вновь прибрал  Курбат Иванов на усть-Куте  гулящих и промыш-леных людей сто  человек.  "Отрядом в сто тридцать человек ходил к  Ангаре реке на не-ясачного князца  Кумайка Булгудайсково роду,  те брацкие улусы погромили, Кумайка взяли живым и посадили в аманаты. На  бою человек двадцать братских людей убили,  ясырю душ   сорок взяли,  скота, - коней и коров. А у  нас, - писал Курбат, брацкие люди пять человек  ранили". С удовлетворением сообщал, что за 1647-й год государев ясак собрал против прежних годов весь сполна.

    Наученный горьким опытом неожиданных нападений,  Курбат  заявил якутским воеводам, что Верхоленский острожек стоит не на месте,  что это место «неусторожливо и некараулисто и пашенных мест и сенных покосов вблизи нет. Острожек, - писал он в Якутск, - нужно перенести на угожее место, - на четыре версты выше к устью Куленги. Там и караулисто, да и пашни и покосы есть».

  Воевода Василий  Пушкин согласился с его доводами, велел поставить   острог на новом месте, -  выше старого острога на усть Куленги реки, где место для острога угожее пашен-ными местами и сенными покосами,   рыбными и звериными угодьями. Курбат с верхоленскими служилыми и  с  новоприборными охочими людьми, вернувшись из похода, «на усть Куленги реки в  новом месте острог поставил и башни и омонатцкой двор и круг острогу надолбы устроил». Острог в плане представлял четырехугольник 20X20 печатных саженей, на углах стояли избы по 4 сажени, между ними была проезжая башня. Избы были сделаны с нагороднями, с нижним и верхним боем. Тогда же в остроге была построена часовня с иконами Спаса, Богородицы и Николы-чудотворца.

    Братские люди Булгадайского рода князцы Тором и Содок   со своими улусными людьми ясака не дали, дважды приходили под  острог, трех служилых  убили да двенадцать человек ранили, скот, - коней и  коров отогнали,  хлеб и  сено пожгли.  Приходили они и на Тутуру, «государев  и пашенных крестьян хлеб и сено пожгли, служивого человека и па-шенного крестьянина с женою и  детьми убили, нескольких служилых людей переранили».

    О «гособеспечении» служилых людей Верхоленского острога в эти годы красновечиво свидетельствует «Челобитная тобольских, березовских и енисейских служилых людей Верхоленского острога в Сибирский приказ», в которой казаки писали: «мы, государь, на той твоей государеве службе обдолжали великими долгами, подымаючи на те твои государевы службы охочих промышленых людей, а твое государево хлебное жалованье нам, холопем твоим, по вся годы не доходит, помираем голодною смертию на твоей государеве дальной службе, женатым нам, холопем твоим, идет твое государево жалованье хлебное и соляное с выворотом, треть выворот и на жен и на детей, а мы, холопи твои, в том и в конец погибли, а хлебное твое государево жалованье идет нам, холопем твоим, не против твоего государева указу вчетверопудную четверть в колтарной вес, а тот вес, государь, голоден.

    Да нам же, государь, твоего государева жалованья не дано пороху и свинцу на 151 и на 152 г. и на нынешней на 153 г. порох и свинец покупали дорогою ценою, и гулящих и промышленых людей подымали на твою государеву службу своим порохом и свинцом, должася великими долгами, головы свои складываем и кровь свою проливаем за тебя, праведного государя, а те наши службишка тебе, праведному государю, невестимы.

    Милосердый государь царь и великий князь Михайло Федорович всеа Русии, пожалуй государь нас, холопей своих, вели государь своим государевым воеводам Василью Никитичю Пушкину да Кирилу Осиповичю Супоневу, диаку Петру Стеншину принять сию челобитную и подклеить под списку и послать к себе, ко государь, к Москве, чтоб наши службишка, нужи и бедности тебе государю были б вестимы, чтоб нам, холопем твоим государевым, будучи на твоей государеве дальной службе, голодною смертию не помереть и впредь бы твоей царьской службы не отбыть. Царь, государь, смилуйся».

    Не менее красноречива и резолюция, написанная на обороте этой челобитной: «154 г. сентября в 11 день подали челобитную Верхоленского острогу служилые люди Трофим Сидоров с товарыщи. В столп». (Столп - специфическая форма документа - столбец, иначе говоря, - свиток из подклеенных друг к другу документов, обычно направляемых в архив).

    С подобными просьбами неоднократно обращался к якутским воеводам и сам Курбат Иванов. Иногда в ответ приходило запрашиваемое, чаще – запрос оставался без ответа. В какой-то мере можно было понять и воевод, - снабжение отдаленного воеводства желало  лучшего. При всем этом есть основания считать, что отношения между пятидесятником Курбатом Ивановым и первыми якутскими воеводами, - Петром Головиным и Василием Пушкиным,  сложились неплохие, - вполне деловые и взаимно доверительные. Об этом свидетельствует содержание немалого числа сохранившихся отписок и челобитных того времени.

    На счету Курбата было сооружение нового Верхоленского острога, более десятка боевых походов в «немирные землицы», он был участником десяти сражений и боевых стычек, был ранен в одном из этих сражений, пять раз  со своими людьми оборонял Верхоленский острог, находясь в осаде. Одним словом, это был  многоопытный служилый человек, признанный предводитель боевых отрядов, вызывавший уважение и рядового служилого  люда и воевод.

    Все эти годы Курбат находился вдалеке от своей семьи, жены и детей, которые проживали в Тобольске. Без сомнения он не один раз обращался к воеводам с просьбой если не о переводе в Тобольск, то хотя бы о возможности повидаться с семьей. Но, как свидетельствуют сохранившиеся документы,  ему это не удалось. При острой нехватке людей, тем более таких опытных, каким был Курбат, воеводы не решались отпустить его даже на короткое время. Да и сам Курбат, видимо, сознавал, что такое возможно, если только он сам побывает в Москве и обратится в Сибирский приказ с соответствующей челобитной.

    Назначение  приказным человеком Ксть-Кутского острожка в какой-то степени облегчило его положение, дало возможность передохнуть. Усть-Кут находился на главном Ленском пути, уже хорошо освоенном русскими людьми. Но, как свидетельствуют архивные документы, воеводы по-прежнему направляли его в походы на «непослушных братских князцов». Более того, - поручали ему выполнение работ, в которых он оказался искустен – составлении, как сейчас бы сказали, топографических планов. На оборотной стороне  отписки пятидесятника  Курбата Иванова якутскому воеводе Василию Пушкину с  описанием своей службы помета, а в ней указано:

 «…чертеж бы он Курбатко свой за своею рукою оставил у сына боярского  у Олексея Бедарева, и против чертежу роспись за своею ж рукою, а к росписи описал бы имянно, сколько до которого места от Братцкого Верхоленского острогу и до падучих речек ходу, и какие по них люди иноземцы, и где в которых местех сколько каких родов живут, и где мочно острог поставить, и многими ль воинскими людьми мочно их под государеву высокую руку привесть…».

    Нет сомнений в том, что Курбату, который исходил походами все Предбайкалье, не составило особого труда исполнить это поручение и, значит, где-то в архивных недрах на-ходится и этот «чертеж» с указанием территориального размещения родовых улусов бу-рятских   племен, - хоринцев и булагатов, хонгодоров и эхиритов,  икинатов и ашагабатов.

                *

    В октябре 1648 г. в Илимск прибыл и  остановился на зимовку новый якутский  вое-вода, - Дмитрий  Францбеков. Курбат, без сомнения, обратился и к нему со своей набо-левшей проблемой, - встречи с семьей. Но Францбеков оставил эту просьбу без внимания. Кем же он был, этот новый якутский воевода?

    По происхождению  Францбеков (Фаренсбах) был ливонским немцем. В русскую службу он поступил в 1613 году после взятия московскими войсками города Белёва. В 1627 году принял православие, русское имя, и был записан по московскому списку в дворяне. Служил Дмитрий Андреевич в Москве в Посольском приказе, и, видимо, обладал недюжинными способностями и был на неплохом счету, если был послан в 1634 году посланником в Швецию.

    В наказе ему поручалось не только вести официальные сношения со шведским пра-вительством, но и «тайно проведывать, как они с цесаревыми людьми войну ведут, кто от цесаря против свейских войск учинен начальником, и чаять ли миру…», - Швеция в ту пору вела войну с австрийскими Габсбургами, закрепившими за собой корону императора Священной Римской империи.  Т.е. Францбекову поручалось еще и вести  разведывательную работу. При этом он должен был попытаться привлечь Швецию к политическим и военным действиям против Польши, - извечного противника России.
 
    При отправлении в Швецию новоиспеченный посланник получил  500 рублей государева жалованья, да на 200 рублей соболей; даны были ему и разные запасы (рыба, икра, меды и т.п.), «чем ему иноземцев потчивать». Кроме того, в соответствии с договоренностью между правительствами, он должен был получать еще и «корм»  от шведской королевы.  С Францбековым  из Москвы поехала  свита из 34 человек, - разного рода помощники, охрана и домашняя челядь.

    На первых порах дела у него в Швеции складывались неважно. Шведская королева была раздражена многочисленностью прибывшей с Францбековым свиты и слишком вольным её поведением.  Посольским приказом в Москве  от имени государя Францбекову  даже был вынесен выговор за то, что людьми  его свиты был убит какой-то шведский подданный. Впрочем, вскоре он сумел вызвать к себе расположение королевского двора и дела его пошли более успешно.

    Однако привлечь Швецию к действиям против Польши ему все же не удалось. 30-летняя война настолько поглощала внимание шведского правительства, что оно было не в состоянии оказать Москве поддержку в польских делах. Тем не менее, деятельность Францбекова  после его возвращения в 1637 году в Россию, была по достоинству оценена русским правительством. За  «свейскую» службу государь пожаловал его придачей к поместному окладу 150 четей земли и к денежному – 30 рублей.
 
    В 1642-43 годах он уже занимал довольно важный пост Вятского воеводы. С 1644 года Францбеков  находился при дворе, выполняя государевы поручения, а в 1648-м, очевидно по его собственной просьбе, был назначен якутским воеводой.

    Одним словом, новый якутский воевода был человеком  просвещенным, вращался в высоких кругах, имел немалый интриганский опыт и, надо думать, хорошо разбирался в людях. Назвать его богатым человеком было бы не верным, но, судя по всему, был он не беден. Много наличных средств он, конечно, с собою в Сибирь не вез (ехать ли в Тулу со своим самоваром), но кое-что с ним без сомнения было.

    Не имея особо влиятельных родственников и значительного капитала, Дмитрий Ан-дреевич, как  и большинство других воевод, направлявшихся в Сибирь, надеялся там раз-богатеть, прославиться своими делами, чтобы вернувшись в Москву получить продвижение по службе.

                *

    Как раз в это время ясачные буряты   хонгогоры, собравшись в отряд численностью около трехсот человек,  вновь пришли к Верхоленскому острогу, отогнали у служилых людей коней и  коров. Понимая значение этого острога, буряты старались его уничтожить во что бы то ни стало. Сидевшие в осаде служилые люди во главе с Мартыном Васильевым отбились, но  воспрепятствовать их действиям не смогли.

    Уже через неделю своего пребывания в Илимске Францбеков  назначил Курбата приказным человеком Верхоленского острога, сменив Мартына Васильева, велел ему набрать на Илимском волоке охочих служилых, промышленных и гулящих людей. Через  Василия Нефедьева направил ему  наказную память. 

    Эта наказная память являет собой образец бюрократического документа того времени и стоит того, чтобы остановить внимание читателя на её содержании. В ней сверхподробно расписано, что должен делать и как  действовать Курбат Иванов с Василием Нефедьевым:

     «…Итти им в Верхоленской Братцкой острожек для  государева царева и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии дела, ясачного збору, и для прииску вновь неясачных людей. И дорогою итти бережно и  сторожливо, и на стенах ставитца с караулом, чтоб пришед иноземцы братцкие люди  над вами какова дурна не учинили. Пришед в Верхоленской острожек,  приняти у  пятидесятника Мартына Васильева Верхоленской острог и острожные ключи, и на остроге наряд, и в государеве казне деньги, и  зелье, и свинец, и ядра пушечные всякие, и хлебные и  всякие запасы, и государеву соболиную казну, и аманатов, и государевы товары иноземцом на подарки, все налицо. И велеть те хлебные запасы и зелье и свинец перевесить, а деньги счесть при себе. Да вам же Василью и Курбату взять у нево Мартына деньгам и хлебу прошлых годов приходные и росходные книги, и государеве ясачной и поминочной мяхкой рухляди ясачные подлинные книги, что по их Васильев и Курбатов приход какие мяхкие рухляди и на которой год взять, и что на ком донять, и что с которово тунгуского и братцкого родов ясаку збираетца, и  служилых людей по имяном, и имянную роспись з денежными и с хлебными и з соляными оклады, какова к нему из Якутцкого острогу за диячьею приписью прислана.

    Прежную наказную память, какова ему Мартыну дана,  иные о всех делех указные памяти, и всякие государевы дела, и аманатов, хто имяны и которого роду князцов и лутчих людей ныне в аманатех в Верхоленском остроге, за ево Мартыновою рукою роспись  взять. А как они Василей и Курбат острог, и острожные ключи и  наряд, и всякие дела, и денежную соболиную казну, и хлебные и всякие запасы, и приходные и росходные и ясачные приправочные имянные книги, и служилых людей  имянную з денежными и с хлебными и з соляными оклады роспись, и аманатов  имянную роспись же, и государевы товары возьмете,  вам в том во всем против сево наказу с ним Мартыном росписатца. А как роспишутца,  того Мартына выслать в Илимской острожек ныне осенью тотчас.

  … Курбату быть в Верхоленском острошке до перемены. Укрепить велеть тот острожек накрепко всякими крепостьми, чтоб в том острошке  от приходу немирных неясачных братцких   людей безстрашно и без боязни было быть. В том острошке оставить ково при-гож, и  велеть в том острошке жить бережно и караул был  бы безпрестанно днем и ночью крепкой. А самим вам Василью и Курбату с  служилыми и с промышлеными людьми ходить из Верхоленского острогу в походе на  братцких неясашных людей, которые ко государьскому величеству непослушны, непокорны и говорити им,  чтоб они были под государевою царевою и великого князя  Алексея Михайловича всеа Русии высокою рукою в вечном ясачном холопстве на веки неотступны, и ясак бы они братцкие люди с собя и  с улусных своих людей давали.

  … Имати вожей, выбирая из тунгуских ясачных иноземцев знающих людей добрых, сколько человек пригоже, чтоб хто  знал, где в Братцкой земли провожати и указывати руским ратным людем не  на ясачные места, где хто живет по кочевьям. А будут оне иноземцы братцкие  люди под государевою царевою … рукою  послушны и покорны, и ясак с себя и  с улусных своих людей по вся годы платить учнут, и им братцким людем жить на  прежних своих кочевьях без боязни, и велит государь их оберегать своим государевым ратным людем.

    Как  братцкие люди учнут государев ясак и поминки давати,  им давать государево жалованье подарки по  невелику против прежнево, как наперед сево давано …, и что кому дадут, писать в книги имянно, и тех новых людей поить и кормить государевым жалованьем довольно, и роспрошати у тех братцких людей про лутчих людей, а про кого ска-жут,  тех братцких людей по их вере привести к шерти на том, что им быть со всем своим родом и с улусными людьми под государевою царевою и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии высокою рукою на веки неотступно в прямом ясачном холопстве, и ясак государев с себя и со всех родов давати по их мочи по вся годы безпереводно.

    А которого роду тех новых братцких людей и ково именем к шерти приведут,  тех лутчих братцких людей имяна  у себя записывати. А приветчи их к шерти,  взять ис тех родов в аманаты лутчих людей по человеку, чтоб впредь с тех родов государев ясак и поминки было за кем имати по вся годы.

    А братцким князцом и их улусным  людем заказывать накрепко, устращивая государевою грозою и смертною казнью, чтоб оне торговых  и промышленных людей грабить и побивать и ничем их теснить и изобижать им не велеть. А будет те братцкие новые неясашные люди учинятца непослушны, государева ясаку и аманатов давать не учнут,  ему Василью да Курбату, прося у бога милости, над ними поиск чинить, промышлять и войною всеми служилыми и  промышленными людьми, чтоб их немирных братцких людей ратным обычаем войною смирить.

    А в аманаты б у них лутчих людей изымать, или жен их и детей взять, а как к женам своим братцкие люди придут,  из них взять в аманаты  лутчих людей, под ково б мочно впредь ясак на государя збирать, и взяв    аманатов, жен их и  детей всех выпустить не опозоря. И смотря по тамошней  мере, всякими мерами промышлять над иноземцы над братцкими людьми неоплошно, с великим радением, чтоб государеве ясашной казне учинить немалая прибыль, которая б  государю впредь прочна была и стоятельна, а себя б за ту службу видеть  в государеве жалованье.

    А будет где иноземцы … учинят грабеж и убойство,  вам Василью да Курбату с  служилыми людьми от тех братцких людей промышленых людей оберегать, и за теми ворами с служилыми и  с промышлеными собрався по вестям ходить, прося у бога милости, над ними войною промышлять так же, как выше  сево в сем наказе написано. Воров от воровства унимать, чтоб впредь государевым торговым и промышленым людем торговать и  промышлять было безстрашно, чтоб в их воровстве государеве десятинной соболиной казне порухи и недобору не было.

    А  однолишно вам  государевым делом радеть, под государеву царьскую высокую руку братцких людей непослушных, которые государю ясаку не платят, приводить, смирять их, прося у бога милости, ратным обычаем войною безвесным тайным приходом, и на  государя с них ясак имати на нынешней на 157-й год соболи и шубы собольи, и  ожерелья, и пластины собольи, и напольники собольи, и лисицы черные и чернобурые и  бурые и черночеревые и красные, и шубы горностальи, и бобры и выдры.

    А у которых братцких неясашных людей будет степные места, а не лесные, а в тех степных местех соболей и лисиц и бобров и выдр нет,  с тех людей  имати иными какими зверьми или узорочными товары, что у них в их земле есть, - золото и серебро или камки или каменье дорогое, а будет золота и серебра и иных никаких зверей нет, у них имати скотом по их изможенью, а за тем бы они не роздумовали, что для своей ясачной звериной скудости им не быть под государевою высокою рукою. Им бы однолишно ни в чем в том не опасатца, и впредь бы государю прочно было и стоятельно, а им бы новым братцким людем не в тягость и не в налог, чтоб их тем от царьские высокие руки не отгонить.

    А будет  братцкие люди учинятца государю непокорны и непослушны,  ясаку с себя и с улусных своих людей платить не учнут и под государевою царевою и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии высокою рукою в вечном холопстве быти не захотят,  на них братцких людей, прося у бога милости, воевода Дмитрей Андреевич Францбеков  да диак Осип Степанов будут, собрався со многими большими ратными людьми,  велят их всех побивати и вешати и разоряти, и повоевав до основания, жен их и детей в полон возьмут.

    Однолично б  вам тем государевым делом радети и промышлять с великим радением, … всякие государевы дела делать по государеву крестному целованью в правду, смотря по тамошней мере, и тутурских пашенных крестьян принять, и меж служилыми и  промышленными и всякими людьми росправа чинить, смотря по вине, от всякого дурна унимать. А  как ис походу прийдете,  тебе Василью с целовальником з Дружинкою Каргопольцом  и служилыми людьми, которые ныне с вами из Ылимского острошку пошли, быть з государевою ясачною и с поминочною соболиною казною в Ылимской острожек, а  Курбату Иванову с Верхоленскими служилыми людьми и с охочими промышлеными в  походы ходить, прося у бога милости, так же, как выше сево в сем наказе написано.

    А  если вы Василей и Курбат не учнете своим нерадением и оплошкою в походы ходить, или учнете что для своей бездельной корысти не  по сему наказу и не по прежным наказным памятей делать, или учнете чем корыстоватца, или с  прежных ясачных людей не учнете государева ясаку по книгам збирать, а после про то сыщетца, и вам Василью и Курбату за то по государеву  цареву и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии указу быть в жестком наказанье. А что бог подаст на погроме   скота или какова борошню или ясырю,  тому всему записка учинить.
    Наказная эта память написана 12 октября 1648 года (7157)

    Можно представить себе, какую реакцию вызвала у Курбата эта наказная память. Не первый раз вступая в обязанности приказного человека, он конечно же, не хуже воеводы знал процедуру приемки-сдачи острога. И уж конечно не нуждался в наставлениях о том, каких брать вожжей для походов в братские земли, как призывать иноземцев под руку го-судареву, что и сколько брать с них  в качестве ясака, брать «не в тягость и не в налог, чтоб их тем от царьские высокие руки не отгонить».

    Впрочем, это еще куда ни шло. Подобные наставления практиковались многими воеводами сибирских острогов и в этом отношении наказы Францбекова лишь повторяли этот шаблон. Но не мог Курбат равнодушно читать наставление воеводы о том, чтобы принявших государеву руку «новых людей поить и кормить государевым жалованьем довольно». При многомесячных задержках государева хлебного и солевого жалования самим служилым людям Верхоленского острога такие наставления выглядели издевательски и были оторваны от жизни.

    Не могло не вызвать неприязни и требование воеводы писать о том, «что бог подаст на погроме, - скота или какова борошню (пожитки, скарб,  обиходное имущество; одежа и утварь), или ясырю». Дело в том, что захваченные в бою трофеи по праву считались  до-бычей победителей и делились (дуванились) между участниками сражения  на казачьем круге в соответствии с проявленными в бою успехами.

    При постоянных задержках государева жалования, реализация погромной добычи позволяла казакам обеспечить себя необходимым  походным снаряжением, боевым конем, закупить порох и свинец, которых постоянно не хватало,  продуктами питания и одеждой. Воеводами  погромная добыча не контролировалось, хотя и предпринимались такие попытки. Да это и сложно, практически невозможно было сделать при явном нежелании такого контроля со стороны служилых людей. Требование Францбекова записывать погромную добычу  свидетельствовало о  его намерении  поживиться этим добром.

    Не могла оставить Курбата равнодушным и угроза, содержавшаяся к заключительной части наказной памяти. Каково было ему это читать после восьми лет почти беспрерывных походов, сбора и передачи в государеву казну более восьми тысяч соболей, отдельным списком – поминочных, - внесенных на имя государя,  многократного вложения собственных средств в организацию таких походов.

    Надо полагать, что после такой наказной памяти отношения с новым воеводой не сложились. Во всяком случае, в архивах не сохранилось каких либо обращений Курбата Иванова к новому воеводе.

    Но наказ воеводы нужно было исполнять. На волоке удалось прибралось   охочих и промышленных людей человек всего лишь полусотню, служилых – и того меньше.  Коней покупать пришлось дорогой ценой, -  рублей по пятнадцать-восемнадцать.  С теми ратными людьми  воевода  и послал  Василия Нефедьева с Курбатом Ивановым,  велел идти "на  государевых изменников  и смирить их  войною".

    Курбат с отрядом в  шестьдесят четыре человека, 15 января   в лютые морозы ходил за теми братцкими людьми в поход, братские улусы погромил. В бою «мужиков з  десять брацких  убили, все другие разбежались. Ясырю душь с тритцать,  скота коней и коров взяли.   И отошли в острог со  всеми ратными людьми живыми и здоровыми».


    Князцей Торома и Содока   найти  не смогли, потому что  братцкие люди узнали о готовившемся походе и остереглись, - разбежались.  Те братские люди с себя и  своих улусных людей государева ясак за  1648-й год так и не дали. Василий Нефедьев с ратными людьми  вернулся на Илимской волок, а Курбату велено было быть до перемены в  Верхо-ленском   остроге.

    Мимо внимания Курбата не прошла дружба, завязавшаяся между новым воеводой и Ерофеем Хабаровым, которого он хорошо знал. Причем не только знал, но  даже, было время, невольно участвовал в решении Ерофеевых проблем.

    В исторической литературе, посвященной Хабарову, немало написано о притеснениях, которые он, якобы, терпел от  воеводы Головина. Это не совсем так. Прибывший на Лену стольник Петр Головин поначалу отнесся к Хабарову весьма благосклонно. Восхитившись хлебопашным опытом Хабарова в устье Куты, предложил ему завести государеву пашню на Киренге, используя для посева зерно с  десятины, которую ему надлежало сдавать в казну. Обещал годовую льготу и безвозмездную денежную помощь «на лошадь, сошники, на серпы и на косу, - не в оддачю».

    Ерофей от заведения государевой пашни и денежной безвозмездной помощи  отказался, заявил, что «ему так пахать не уметь», но предложение о заведении пашни на Киренге принял, заверив, что поднимет её на свои деньги в частном порядке.

    Пользуясь доброжелательным отношением воеводы, Ерофей летом 1642 года обратился к нему с целой серией челобитных по взысканию долгов со своих должников, -  600 пудов ржаной муки и 32 рублей с торгового человека Ивана Сверчкова, 240 рублей с Тимофея Ущелемца, 200 рублей с торгового человека Дементия Кораблева, и даже 8 рублей с Никиты Агапитова Ярославцева.

    Вот тогда-то воевода и поручил Курбату Иванову, направлявшемуся в низовья Лены для сбора ясака и составления чертежа ленских притоков, разыскать там Ерофеева должника Тимофея Ущелемца и доставить его «за приставом» в Якутск для взыскания с него долга воеводским судом. Что Курбат и сделал. Благодаря Петру Головину все названные долги были Хабарову возвращены.

    Отношение Головина к Хабарову резко изменилось, когда в связи с дознаниями, ко-торые  проводились  в Якутском остроге, выплыло  скандальное дело, участником которого оказался Ерофей Хабаров, -  совместная с Парфеном  Ходыревым (до приезда воевод он был приказным человеком Якутского острога) торговля мягкой рухлядью в обход государевой таможни с использованием организованного Хабаровым конного извоза.

    В ходе сыска в ходыревском дворе было найдено  более трех тысяч отборных соболей и обнаружены долговые кабалы на сумму 4156 рублей, а у Ерофея  обнаружено 28 кабал (долговых обязательств), полученых от Ходырева. Парфен оказался в тюрьме. Что же касается Хабарова, то воевода, руководствуясь  поручной записью, в которой тот обязы-вался «никаким воровством не воровать»,  наказал его штрафом, изъяв в казну не десятую, а пятую часть урожая с его пашни.
 
    Хабаров воспротивился этому решению и, как свидетельствуют исторические хроники, «принародно лаял воеводу». Произошла  драка со служилыми людьми,  инициатором которой был  Ерофей. За дерзость, «невежливые слова» в адрес воеводы и учиненную им драку Головин поступил с ним еще более круто, - отобрал в пользу казны усть-кутскую пашню Хабарова и его соляную варницу, а самого Ерофея отдал «за пристав», то есть посадил под домашний арест до окончания дознаний.
 
    На конфискованную у Хабарова пашню Головин  отправил пятерых служилых людей из якутского гарнизона, снабдив их лошадьми, сошниками, серпами, косами и хомутами.

Разумеется, обо всем этом  Курбат Иванов знал, и потому можно себе представить, каким был в его глазах воевода  Дмитрий Францбеков,  вступивший с Ерофеем Хабаровым в деловой контакт.

     В этот раз приказным человеком в Верхоленском остроге Курбат Иванов пробыл недолго.  В 1649 году было создано самостоятельное Илимское воеводство, к которому ото-шла вся Верхняя Лена, включая Киренгу. Первым Илимским воеводой был назначен Тимофей Шушерин. Он, видимо, внял просьбе Курбата  и в 1650 году он был направлен  в Москву с государевой ясачной казной.

                *

    Сохранилась относящаяся к этому времени челобитная Курбата Иванова государю: «Царю государю и великому князю Алексею Михайловичу всеа Русии бьет челом холоп твой государевы дальней твоей царьской Сибирской вотчины Тобольского города пятидесятничишко Курбатко Иванов...  служил я, холоп твой отцу твоему государеву и тебе праведному государю  верх великия реки Лены восмь лет, середи Брацкия земли твой государев острог поставил на усть Куленги реки; То место, государь,  пашнями и сенными покосами, рыбными и звериными ловлями угоже...

    Подробно описывает свои службы в Якутии и связанные с ними проблемы. Извещает, что «привел под твою государеву высокую руку неясашных братцких людей тысячи с полторы да тунгусов триста человек, а твоего государева ясаку всего  собрал больши двусот сороков соболей (в послужном списке – 260 сороков)». Пишет, что подарки аборигенов, - поминочных  «семьдесят восмь соболей да три ожерелья соболиные пластинные да лисицу бурую  я холоп твой … положил в твою государеву казну, а против них  (то есть – в ответ)  в подарки давал ис своих крошишек. И писаны те соболи и ожерелье и лисица в ясашных книгах порозну статьями хто что принес».

    Примечательно, что перечисляя свои «службы», Курбат ничего не пишет о своих «чертежах» Байкала и Лены со всеми её притоками, составленных им описях рек, пашенных земель и сенных покосов, - видимо, считал эту работу попутной и менее важной. Хотя именно эти «чертежи» и явились его основным вкладом в историю освоения Сибири.

    Не забыл Курбат и о своих товарищах:  «те, государь, наши службишка писаны к тебе государю к Москве в послужных списках, а те, государь, послужные списки челобитные в Сибирском столе у твоего государева боярина у князя Алексея Микитича Трубецкого, а которые, государь, служилые и охочие люди служили тебе ж, государю, со мною холопом твоим  в верх великие реки Лены на всех на тех службах,  тем, государь, служивым и охотным людем имяна в послужных списках, а тех, государь, охочих промышленных людей подымали мы холопи своими коньми  и оружьем и порохом и свинцом своими крошишками  (то есть – за свой счет)»

    В конце челобитной Курбат сообщает, что: «женишко, государь, и детишка мои в Тобольском городе скитаются меж дворы и помирают з голоду и по се число…». Заканчивает челобитную словами: «Милосердый государь, царь и великий князь Алексей Михайлович всеа Русии пожалуй меня, холопа своего, за те мои службишка и за кровь на убылое место тобольского сына боярского на Василья Лутевина. Царь государь смилуйся!».

    Как известно, деятели Сибирского приказа не удовлетворялись сообщениями просителя, - проверяли все сказанное по официальной информации воевод, поступавшей с мест. Так поступили и в этот раз. Результатом подготовленной справки явилось следующее заключение:

    «И всего по сей выписке збору Курбатка Иванова с товарыщи ясаку и поминков и с тем, что которых он Курбатко привел  под государеву царскую высокую руку, и что  взято ево Курбатковых поминков, которые ему и сыну боярскому Олексею Бедареву даваны для государьского величества по сибирской цене на 7174 рубли,  23  алтына и полденьги.  А что той мяхкой рухледи московская цена, и  та мяхкая рухледь на Москве розборною ценою ценена розных зборщиков с ыною ленскою мяхкою рухледью вместе и порознь, того не росписано.

    А что в Курбаткове челобитной написано, где он по наказом государю служил острог поставил, и  на боях был, и с ыноземцы бился,  того в Сибирском приказе неведомо, пото-му что о том с Лены к  государю воеводы не писывали, и послужных списков не присы-лывали».

    Увы! К семье Курбату вернуться так и не удалось. Об этом свидетельствуют сохра-нившиеся документы. Первоначально решение Сибирского приказа было таково: «159-го февраля в 7 день приказал боярин князь Алексей  Никитичь Трубецкой пятидесятника Курбатка за ево службы и за соболиной збор за ево  поминочные соболи поверстать в дети боярские по Тобольску,  учинить ему оклад денег двенатцать  рублев, хлеба десять чети ржи и овса то ж, три пуда соли, да в приказ дать денег пять рублев да с казенного двора сукно доброе  аглинское».

    Тогда же тобольским воеводам, - Василию Борисовичу Шереметеву и Тимофею Дмитриевичу Лодыгину была подготовлена грамота, где в первоначальном её виде говорилось: «…как к вам ся  наша грамота придет  а Курбат Иванов  в Сибирь в Тобольск  приедет, вы б ему Курбату велели  нашу службу служить  по Тобольску в детех боярских и то наше денежное  хлебное   жалованье и соль по ево окладу  велели ему давать  с тобольскими детьми боярскими и с ружники и с оброчники ежегод вместе,  а на нынешней  на 159-й год  наше денежное жалованье  дано ему на  Москве».  При этом в подлиннике слова: «по Тобольску» вписаны над строкой, но потом… – зачеркнуты. Была ли отправлена эта грамота в Тобольск, - неизвестно.

    Между тем на Лене назревали события, нашедшие впоследствии широкое освещение  в исторической литературе. 31 августа 1651 г. был подписан  государев указ о досрочном снятии Францбекова с воеводства.  Для расследования допущенных им злоупотреблений в Якутск в срочном порядке был направлен государев сыщик стольник Иван Акинфов, который должен был принять на себя  воеводские обязанности. Летом 1652 года он уже был в Якутске.

    Неизвестно, удалось ли Курбату встретиться со своей семьей на пути к Москве, - в те времена основной путь в столицу шел по северу – через Нарым и Березов, а вот на обрат-ном пути  он без сомнения побывал в Тобольске, и имел такую возможность. Видимо там же узнал он  об изменении решения Сибирского приказа о продолжении его службы на Лене. Очень может быть, что об этом позаботился  назначенный на Лену  новый воевода, - Михаил Лодыженский. Кому  охота терять такой «кадр». Удалось ли Курбату забрать с собой свою семью, - не известно. Но сам он, судя по всему, в 1652 году уже был на Лене. Новый якутский воевода  прибыл на Лену  поздней осенью.

                *

    Вернувшись на Лену,    Курбат Иванов, - пишут историки,  руководил промысловыми экспедициями по Олёкме, проследил ее течение почти на 1000 км, провел два года на Нюкже, – правом притоке Олёкмы  неподалеку от Тунгирского волока,  где обследовал часть южных склонов Станового хребта.

    Годы службы Курбата Иванова на Лене  проходили на фоне  событий,  хорошо освещенных в исторической литературе, - походом на Зею Василия Пояркова, действиям  на Амуре Ерофея Хабарова, бунтом служилых людей в Илимске и походом на Амур «воровского полка» Михаила Сорокина.

    В 1653 году, находясь на Олекме, Курбат стал свидетелем бесславного завершения хабаровской амурской эпопеи, - ареста его Зиновьевым, доставки  через Тунгирский ост-рог  в Илимск, а затем в Москву для государева сыска. Надо полагать, что для Курбата Иванова такой финал хабаровской экспедиции не был неожиданным.

    Что касается Михаила Сорокина, ставшего в 1656 году атаманом «воровского войска»,  самовольно ушедшего с ним на Амур, то он довольно продолжительное время, как вы помните,  был в непосредственном подчинении Курбата в годы его пребывания в Верхолен-ском остроге, и он его знал больше, чем кого-либо другого.

    Знал Курбат и сына боярского Федора Пущина. В исторической литературе есть упоминание о том, что в 1656 году Курбат находился в Тунгирском остроге, собирая ясак с тунгусов. В тот год  отряд русских служилых людей из амурского войска Степанова-Кузнеца под водительством Федора Пущина, сопровождавших амурскую государеву ясачную казну, был атакован на Тунгирском волоке даурами и шилкинскими тунгусами.  В завязавшемся бою   погибло тогда 27 казаков.

    Отряд этот прибыл в Тугирский острог, где жил Курбан Иванов. Люди, потерявшие в бою свои запасы, нуждались в продуктах питания. Запасов провианта в остроге  не оказалось, но в это время дошли слухи о следовании по Олекме транспорта с разными припасами для назначенного на Амуре воеводой Пашкова. Казаки,  не долго думая, пошли вверх по Олекме и, встретив транспорт, частью доброю волей, частью силой, взяли нужное им количество припасов.

    Вероятно знал Курбат и Никифора Черниговского, который, как пишут историки, бежал с Лены после убийства воеводы Обухова и обосновался со своими единомышленниками в Албазинском остроге. Могло ли быть иначе, если Никифор несколько лет служил в Илимске казачьим десятником, а в 1656 году стал, как и Курбат Иванов – пятидесятником. А их, – пятидесятников, немного было в Илимском уезде.

    В 1656 году  находившийся в то время на  Анадыре Семен Дежнев сообщил в Якутск, что  «они на устье Анадыря реки на взморье упромышляли моржевого зуба» больше 300 пудов. Для  образца  Дежнев прислал в Якутск пуд кости в 6 зубах, которую сразу же отправили  «великому государю к Москве».

    Информация была, можно сказать, государственного значения. Дело в том, что моржевый клык или «рыбий зуб», как его еще называли, пользовался высоким спросом на мировом рынке, и московские власти были весьма заинтересованы в пополнении государевой казны этим продуктом. Сообщение же Дежнева говорило о том, что на обнаруженные залежи «заморного рыбьего зуба» ринулись десятки промышленников. Моржевый клык промышляли десятками, и даже сотнями пудов. Каждый при этом норовил вывести свою добычу «к Руси», чтобы выгоднее её там продать, минуя казну.

    Воевода Ладыженский срочно направил на смену Семену Дежневу боярского сына сотника Амоса Михайлова, поручив ему навести порядок в промысле «рыбьего зуба» в интересах казны. Однако миновало с той поры уже два года, а казаки, вернувшиеся в Якутск из тех краев, свидетельствовали, что Амос не добрался еще и до Индигирки.

    Дело приняло и вовсе крутой оборот, когда в 1658 году якутскому воеводе поступил государев указ, в котором говорилось: «…как к вам ся наша грамота придет,  вы б велели у служилых и у всяких охочих людей, которые учнут на Лене и на иных реках на взморье промышлять кость рыбей зуб, с того промыслу имати на нас великого государя половину, а другую половину отделять им, да из той их половины имати на нас же десятую.

   А что за десятою останетца,  вы б велели у них кость имати на нас же в цену, и дава-ти им из нашие казны за болшую кость по 15 и по 20 рублей, а за меншую кость по 12 рублей за пуд, да ту кость велели б есте в Якутцком остроге ценить торговым людем тор-говою прямою ценою, а оценя ту кость и той кости ценовные росписи присылали к нам великому государю к Москве с Ленскими служилыми людми, по вся годы безпереводно, без всякого задержанья.

    А отписки велели подавать в Сибирском Приказе боярину нашему князю Алексею Никитичю Трубецкому да дьяком нашим Григорью Протопопову да Федору Иванову; а сами б  тое кости отнюд на себя не покупали, и тем не корыствовались …».

    Нерасторопность в исполнении столь строгого предписания грозила опалой. Воевода итак уже натерпевшийся неприятностей с арестом и сыском над Хабаровым, походом на Амур «воровского войска Мишки Сорокина» и пропажей Зиновьевских припасов из Тунгирского схрона, принял эктренные меры, - вдогонку Михайлову направил сына боярского, к тому времени уже сотника, - Курбата Иванова.

    Что ему было поручено в наказной памяти, - неизвестно, но он, без сомнения, знал о содержании наказной памяти Михайлова. 3 февраля 1659-го года, когда он уже был  на Колыме, Курбата догнал   наказ якутского воеводы, по которому   велено было ему забрать наказную память у стрелецкого сотника  Амоса Михайлова,  взять служилых людей, которые  были посланы с ним на Анадырь, а самого   Амоса выслать в Якутцкой острог «за крепкими приставы».

   Но Амос остался на Яне, а зимным путем возвращаться на Яну было, как писал Курбат,  «не успеть, - путь стал позной». Добавлю к этому, что речь шла о возвращении через горный хребет мимо Оймякона, который и нынче считается полюсом холода, где зимняя температура опускается до минус пятидесяти и более градусов. Курбат принял решение идти вперед, - на Анандырь реку, сообщив об этом своей отпиской в Якутск.

    Сдача и прием Анадырского зимовья со всеми его людьми, постройками и имуществом произошла 29 мая 1659 года. Курбат  писал в Якутск: «Семейку Дежнева переменил. Взял у него, Семейки, семь человек аманатов... и в том с ним, Семейкою, росписался... И он, Семейка, отпущен в Якутский острог... да с ним же, Семейкою, отпущены в Якутский острог служилый человек Ортюшка Салдат да промышленные: Томилка Елфимов, Титка Семенов, Ивашка Казанец, Тренька Подберезник, Филька Данилов, а на Анадыре-реке служилых людей 5 человек, да торговых и промышленных людей 32 человека, а живут с великою нужею и кормятца рыбою, делают сетишки из кропивы». С Дежневым была отправлена в Якутск и вся, какую удалось собрать, моржевая кость, - основной объект беспокойства якутской администрации.

    По сути дела Курбат Иванов был первым настоящим приказчиком, - официальным представителем царской администрации в Анадырском крае. Он сразу же завел на Анадыре новые порядки. Первым делом  ликвидировал сложившийся порядок деления людей на два лагеря, объявив себя единственным правителем. Многим это пришлось не по вкусу: «А промышленные люди, –  писал Иванов в Якутск, – хотят разбрестись, служить де нам государеву службу не в мочь, и аманатов кормить нечем. И я с ними живу по челобитью – чтоб пожаловали, не разбрелись, чтоб не покинули государевы казны и аманатов». Оценив важное стратегическое значение Анадырского района, Курбат Иванов просил воеводу о присылке ему 50 казаков.

    По его мнению, до сих пор анадырчане жили «оплошливо». Особенно он был недоволен  состоянием зимовья, - небольшого поселения, почти лишенного укреплений. По убеждению нового администратора русские должны были располагать на Анадыре надежным опорным пунктом с прочными башнями и стенами, способными в случае необходимости выдержать длительную осаду.

    «В прошлом 168 (1660) году, – писал он воеводе, – поставил я, Курбатко, острог,  в остроге аманатцкую избу и с нагороднею и со всякими крепостьми, и зимовье построил, и в остроге государев амбар с служилыми и охочими промышленными людьми». Отныне русское поселение на Анадыре, бывшее в течение первых десяти лет местом жительства свободно промышлявших «рыбей зуб» промышленников и казаков, почти отказавшихся от налоговых сборов с местного населения, превратилось в форпост  для продвижения в сторону северо-восточных районов Чукотки и Камчатки.

    «В годы своего правления, - писал  М. Белов в своей книге о Дежневе, благодаря  волевому, но мягкому своему характеру, вдали от опеки якутской администрации Дежневу удалось ладить с юкагирами. Конечно, идеализировать его отношение к местному населению ни в коем случае нельзя, но что оно, несмотря на присущую той эпохе суровость, являлось благожелательным, представляется бесспорным. При этих условиях Дежневу не очень-то нужен был острог. По существу, он был скорее промышленником, чем ясачным сборщиком».

    Совсем по-другому подошел к вопросу об управлении Анадырским краем Курбат Иванов. Цели, которые он поставил перед собой, заключались в продвижении в «новые землицы», регулярном сборе ясака и распространении государева ясачного сбора на не попавших в ясачные книги людей.
 
    Следующей весной, осмотревшись на новом месте, Курбат  организовал поход на коче с командой в 22 человека по Анадырю к морю и дальше на северо-восток, - вдоль побережья. Откуда взялся коч, ни Курбат в своих отписках, ни писавшие об этом историки не уточняют. Видимо его «срубили» люди Курбата Иванова несмотря на то, что  служилые люди не раз писали, что лес там «худой и негож» для судовой постройки. К тому же вряд ли с Курбатом были добрые карабелы. И потому можно себе представить, что это была за посудина.

    Едва проплыли неделю, как льды прижали судно к берегу, и оно затонуло. Хорошо еще, что место было мелкое, а на берегу лежал скелет кита. Используя  прочные китовые ребра, как рычаги, служилые подняли судно, заделали пробоины. Плыть на нем дальше, - пишут историки, не рискнули, - потащили бечевой, идя по берегу. Однако вряд ли это соответ-ствует действительности. Путь, который проделали Курбат со своими спутниками за лето, они никак не могли  сделать пешком, еще и таща за собой по-бурлацки вдоль берега поврежденный коч.

    На протяжении всего похода Курбат Иванов собироал ясак с местного населения, призывал его под руку государеву. Не обошлось, видимо, и без сражений. Архивные до-кументы свидетельствуют о том, что чукчи были весьма воинственными людьми и в течение нескольких десятилетий противились подчинению русским пришельцам.

    Иванов, - пишут историки, впервые посетил и положил позднее на карту под именем "Большая губа" нынешний залив Креста, а под именем "Малая губа" - бухту Провидения. Как видим, Курбат был скромен в наименовании открытых им заливов.  Присвоение заливу имени Святого Креста в честь церковного праздника воздвижения честнаго и Животворящего Креста Господня было осуществлено 1 августа 1728 года членами экспедиции Витуса Беренга. Другой залив, названный Курбатом  «Малая губа», через 200 лет, - в 1848 году английский капитан Мур назовет  бухтой Провидения в знак благодарности Богу за то, что позволил в ней перезимовать.

    Путешествие Курбата  продолжалось целое лето. К августу 1660 года отряд, состоявший из казаков и промышленников, прибыл на мыс Чукотский в поисках  "Новой корги", но моржей они там не обнаружили. Обратное путешествие было трудным. На обратном пути, миновав устье Анадыря, Курбат Иванов открыл хребет Пэкульней, полуостров Говена и залив Корфа.


    Результат этого героического похода - карта. На ней изображены река Анадырь, ее притоки, горные хребты, береговая линия длиной больше тысячи километров, и самое удивительное, - остров севернее Чукотки, напоминающий остров Врангеля, еще не открытый к тому времени, но чукчам, очевидно, известный. Таким образом, на русской карте этот остров появился почти за 300 лет до его открытия американским китобоем Томасом Лонгом.

    Не менее интересно, что Курбат Иванов изобразил на своем чертеже Чукотский по-луостров, к востоку от которого - два острова, а за ними - «Землица большая» с горным хребтом, очень похожая на Аляску. Доказательством служит  надпись на карте: «а лес на ней сосняк и листвяк (т.е. лиственница), ельник и березняк...» Это действительно так: в отличие от безлесой Чукотки, Аляска в значительной части покрыта лесом. Эту информацию Курбат, видимо, получил от местных жителей.

    16 сентября 1661 г., вернувшись в Анадырь,  Курбат Иванов сообщал с тревогой в Якутск, что он  остался без кочей.   Сетовал:  "... коч покинули и судовую снасть... а вперед коча нет и итти будет неведомо на чем на коргу".

    Заканчивался третий год, как он ушел из Якутска, и Курбат ждал замены на посту приказчика  Анадырского острога. Направленный ему на смену десятник И.М. Рубец в начале лета 1662 года с устья Колымы на двух кочах двинулся на восток и, обогнув Чукотский полуостров,   прибыл на коргу близ устья Анадыря. Однако  из-за хищнической охоты и добычи ни моржей, ни моржовой кости  ему там раздобыть не удалось. С пустыми руками явиться  в Анадырский острог Рубец не захотел. Возможно, на корге ему посоветовали плыть "к новым землицам", расположенным  на юго-западе.

    В этом направлении  осенью 1662 года он и двинулся вдоль побережья. Сначала маршрутом Курбата Иванова, а от залива Корфа мимо ещё никому не известного побережья он достиг устья реки Камчатки, открыв около 600 км восточного взморья Камчатского полуострова. Суда поднялись по реке к верховьям, и стали на зимовку. С большим ясаком  осенью 1663 года Иван Рубец  вернулся к устью Анадыря. Низкая вода в реке не позволила добраться до острога на кочах, поэтому последние вёрсты до Анадырского острога землепроходцы преодолели на карбасах. Там он сменил Курбата Иванова в должности   приказного человека.

    Дежнев в это время торопился на Лену. Выйдя к Колыме, он   снесся с приказным человеком на Колыме, - сыном боярским Иваном Ерастовым, которого  знавал еще рядовым казаком, и попросил у него судно для перевозки груза. С ним был весьма значительный груз, - более 150 пудов моржовой кости.

    Летом следующего года, погрузив моржовую кость на коч Ерастова, возвращавшегося со службы, Дежнев вышел в море. На коче Ерастова кроме Дежнева находились еще 30 человек. В августе коч «прижало... за Святым Носом к земле льдом». Опытным мореходам удалось вывести судно изо льдов и продолжать  путь. Они прибыли в Жиганск глухой осенью 1661 года, а в Якутск – весной 1662-го.

    Съезжая изба была готова  купить всю наличную моржовую кость в казну. Ее оказалось 156 пудов 17 гривенок. Это было огромное состояние, и в Якутске не нашлось денег, чтобы расплатиться с промышленниками. В таких случаях дело разрешалось просто: владельцы кости отсылались в Сибирский приказ, где им выплачивали причитающуюся сумму. Так поступили и на этот раз.

    Дежнёв с государевой казной был послан в Москву, куда  прибыл  к середине 1664 года. Пишут, что его принял сам государь, даже приглашал в круг своей семьи и несколько вечеров слушал его рассказы о путешествиях. Дежнева произвели в атаманы, выплатили ему жалованье за 19 лет, - 126 руб. и 20 с половиной копеек. А за добытую им личную моржовую кость, - ту самую половину без десятины, он выручил 500 руб. То есть стал состоятельным человеком.   В 1665 году Дежнёв выехал обратно в Якутск.

    Отслужив  анадырскую службу,  Курбат  Иванов в 1665 году возвращался  с ясачной казной на Лену. Вероятно, было с ним и какое-то количество моржевой кости. В районе Нижнеколымска  он вынужден был зазимовать.  Там-то во время зимовки и случилась беда, - пожар. Во время пожара сгорела ясачная казна и все его личное имущество. Если и не было в том прямой вины Курбата, то в недосмотре он, без сомнения, был виновен. Он был  начальником отряда, ответственным за ценный груз, и потому должен был не допустить такой случайности.

    В ясачной книге об этом происшествии имеется такая запись: «Стояли де они  на Ду-ванном песку,  роставили вместо стана парус, и в том парусе те соболи были в мешке в постельном. И пошли они ис того стана на нижную ярмонку к башлыку к Гришке Татаринову прошать коча, чтоб под ту великого государя казну итти морем в Якуцкой острог. А в том де стану оставались его, Курбата, работник, - коряцкой детина, да ево, Петрушкин, ясырь, да промышленных людей Васьки Гребенщика да Треньки Степанова ясыри. И без них тот стан загорелся грешным делом, и те великого государя ясачные соболи згорели, и иные потлели,  и их  пожитченка и платьишко в том стану згорели».

    Трудно сказать, был ли случайным этот пожар или это был намеренный поджог, устроенный ясырями, как неизвестно, что сталось с этими ясырями. По всей вероятности они бежали, ведь они не могли не понимать, что на них лежала ответственность за случившееся.

    Можно ли представить себе  большую вину служилого человека,  к тому же еще  сотника и сына боярского, чем утрата государевой казны. Какие бы не были тому оправдательные причины, но на то он и служилый человек, для того и писалось в каждом царском указе, чтобы шли по путям сибирским усторожливо, дабы не могли инородцы «какого дурна учинить».

    Подобные истории, хотя и были большой редкостью, но  случались в русской истории. На памяти Курбата и его современников еще жива была история, случившаяся с енисейским атаманом Максимом Перфильевым в 1641 году. На северном пути через Уральский хребет  его отряд, сопровождавший соболиную казну из Красноярска, Енисейска, Нарыма и Березова, был неожиданно атакован и исстреблен «самоядью». Государева пушная казна была разграблена, однако сам атаман  спасся.

    Казалось бы вот и все, вот и конец служебной карьере именитого землепроходца. Ан, нет, крепким воякой оказался стареющий атаман. Сумел он, вернувшись после погрома в Березов, собрать служилых людей в погоню за грабителями, нагнал их и отбил похищенную  меховую казну. В конце 1643 года он за свои заслуги был пожалован в стрелецкие сотники. У Курбата такой возможности не оказалось. Оставалось только собрать уцелевший  моржовый клык, который, надо думать, сильно не пострадал, и идти с повинной в Якутск.

    В архивах пока не обнаружено сведений, когда именно Курбат вернулся в Якутск и в чьем распоряжении он оказался. Дело в том, что в 1666 году якутский воевода Голенищев-Кутузов неожиданно умер. Как свидетельствуют архивы, в 175-м году  29 октября (1666-ом по новому летоисчислению) он еще был жив, - писал отписку Аничкову в Илимск. Ехавший  в Якутск на смену Голенищеву-Кутузову князь и окольничий И.П. Барятинский в это время еще находился в пути. Сила же Осипович Аничков, направленный Москвой на место убитого илимского воеводы Лаврентия Обухова,  заступил на воеводство в Илимске  28 октября 1666 года.

    Есть основания считать, что вернувшись в Якутск, Курбат Иванов еще застал  на воеводстве Голенищева-Кутузова. Он, видимо, и отправил  его на Чечуйский волок, сообщив о случившемся с ясачной казной в Сибирский приказ и здраво рассудив, что пусть де, этим скользким делом занимается новый якутский воевода,- князь И.П. Борятинский, которого он ждал со дня на день.   

    Чечуйский волок был расположен на водоразделе между  Леной и верховьями Нижней Тунгуски. Курбату надлежало  снаряжать  обозы с хлебом для Якутска. Дело  было житейски весьма важным,  и ему  в помощники  воевода отправил  вернувшегося из столицы новоиспеченного атамана - Семена Дежнева.

    Место это было захолустное, малолюдное. Чечуйским волоком в то время пользовались редко. Русские земледельцы осваивали здесь целину, расчищая лесные и кустарниковые заросли, выращивали овес, рожь, овощи. На сочных пойменных лугах паслись стада крупного рогатого скота. Якутское воеводство теперь располагало здесь собственным источником снабжения хлебом, который частично покрывал местные потребности.  Представителем воеводской администрации на волоке в это время был сын боярский Иван Ерастов.

    Привыкший к активной деятельности, мучимый теперь одиночеством, бездельем и укорами совести за свою оплошность, Курбат ждал решения своей судьбы. Может быть, он еще надеялся, что ему дадут возможность искупить  вину выполнением какого-то трудного поручения, но надежда эта была слабой.  В Сибирском приказе к этому времени  произошли большие изменения. Умер всесильный приказной дьяк Григорий Протопопов, сменился начальник приказа, а с ним и большая часть служивших в приказе дьяков. Надеяться было не на кого.

    Лев Демин в книге «Семен Дежнев» пишет об этом эпизоде: «воевода князь Борятинский, сменивший Голенищева-Кутузова, нерешительный тугодум, был озадачен случившимся. Сам он не решился принять какого-либо решения, а послал запрос в Москву, как поступить с Курбатом. Из Сибирского приказа пришло строгое предписание - схватить его и судить…». 

    Однако такое суждение не соответствует действительности. 7 мая 1667 года  илимский воевода Сила Осипович Аничков, ставший после внезапной смерти якутского воеводы единственным официальным представителем администрации во всем  крае, направил на Чичюйской волок  атаману  Семену Дежневу память,  в которой  было написано:

 «Присланы  к нему, Силе Осиповичю, из Енисейского острогу от  окольничево и воеводы, от князя  Ивана Петровича Борятинского отписка, и велено  ему послать нарочными служилых людей на Чичюйской волок, Курбата взять   у атамана  Семена Дежнева, и привезти с собою в  Илимской острог, где держать до  окольничево и воеводы  князя Ивана Петровича  приезду».

    Как видим, нет здесь ни «схватить», ни «судить». Да и послание было не из Сибир-ского приказа, а от илимского воеводы. С какой целью затребовал князь Барятинский дос-тавить Курбата Иванова в Илимский острог, тоже не вполне ясно. Для расправы ли? К слову сказать, при всем своем высоком положении судить сына боярского, еще и сотника, князь Барятинский не мог. Он мог, и должен был провести сыск, - расследовать подробности этого дела и отправить эти материалы в столицу. А уж принимать решение, – это дело Сибирского приказа.

    Но дело не только в этом. Проезжая через Тобольск, князь Барятинский встретился там с только что назначенным  тобольским воеводой стольником Петром Ивановичем Годуновым, которому государь поручил в короткий срок составить карту Сибири. Это была в то время, можно сказать, главная головная боль Годунова. И  тема карты Сибири, - особенно в части громадного по своей территории якутского региона, не могла не обсуждаться при их встрече. Без сомнения упоминалось при этом и имя Курбата Иванова, составившего чертеж озера Байкал с впадающими в него реками, чертеж Лены с её притоками и чертеж побережья Чукотки. Так что небезосновательно предположить, что князь вызывал Курбата Иванова в Илимск с тем, чтобы обсудить с ним именно эту тему. Впрочем, это лишь предположения, хотя и не безосновательные.

    Тем временем из Илимска на Чечуйский волок прибыли  пятидесятник Игнатий Бутаков и десятник Ларион Смирный, чтобы взять Курбата Иванова у атамана Дежнева и доставить его в Илимск. Дежнев отказал им в выдаче своего товарища, ссылаясь на то, что Курбат не находится у него в подчинении, наоборот, - воевода Голенищев-Кутузов направил его на чечуйский волок в помощь Курбату и в его подчинение. Посыльные обратились  к Ерастову, который был тогда на Чечуйском волоке старшим представителем власти. Тот не посмел ослушаться приказа и выдал Курбата илимским служилым людям, еще и  снабдил их подводами.  Потрясенный случившимся Курбат Иванов умер в дороге от сердечного приступа. Ему  в это время  не было еще и пятидесяти лет.

    Летом 1667 года князь Барятинский прибыл в Якутск. Вскоре Иван Ерастов писал ему с Чечуйского волока о подробностях отсылки Курбата Иванова в Илимский острог. Известно еще, что Семен Дежнев вскоре был направлен на реку Оленек.  Ивана  Ерастова на Чечуйском волоке сменил вскоре сын боярский Федор Пущин, а Ерастов  в  1669 году  был послан морем на Яну, где потерпел крушение и добрался до р. Оленёк. Дальнейшая его  судьба  неизвестна. И ему, и Семену Дежневу  было в это время около 60 лет.

    В  1667 году тобольским воеводой  стольником Петром  Ивановичем Годуновым  в срочном порядке были собраны эскизы, зарисовки и чертежи, выполненные служилыми людьми в разное время в разных районах Сибири, которые были дополнены новыми сведениями, и на их основе приступили в составлению сводной карты Сибири.

    На чертеж Земли Сибирской легли Великая река Лена с её притоками,  озеро Байкал «с падучими сторонними реками», южное побережье Чукотки и  река Камчатка, - графический материал, выполненный сыном боярским казачьим сотником Курбатом Афанасьевичем Ивановым. Правда вся внутренняя часть полуострова Камчатка была к тому времени еще неизвестна, да и представление о его побережьи было весьма приблизительным. Первый упрощенный вариант  карты был отправлен в Москву уже в том же 1667 году.

                *

    В глухой тайге, в живописнейшем месте вблизи Байкало-Ленского заповедника, где в верховье Лены вливается своенравный Чанчур (в переводе с эвенкийского — «чистая вода») затерялся одноименный поселок. На его окраине – скромный памятник  серо-коричневого гранита. На камне начертано: «Казаку Курбату Иванову – первопроходцу к Байкалу в 1643 году».

    Ниже  высечено изречение армянского историка Егише: «Память о прошлом — это дозорная вышка, с которой хорошо видно будущее». Венчают  композицию два медных колокола. Один символизирует преданность православной вере, другой - государству российскому. Рядом с изречением - символы казаков-первопроходцев — топор и ружье.