О латыни и любви

Несколько лет назад у меня была мысль выучить латынь. Меня безумно увлекала возможность разговаривать на таком древнем и изысканном языке, который является родителем почти всех языков существующих нынче.
Еще даже не открыв поисковик чтоб найти какие-то курсы или репетитора, в своем воображении я уже видела себя читающей древние тексты и щеголяющей своими познаниями в кругу друзей. По правде говоря, сейчас я думаю, что это желание увлекало меня лишь в виде идеи, как гипотетическая возможность, а не как реальное намерение.
Поэтому, помечтав немного и понимая всю бестолковость идеи учить мертвый язык, который вряд ли мне когда-то понадобиться, я от этой мысли отказалась, решив направить свою страсть к изучению языков на совершенствование английского.
Идея не реализовалась, поэтому, подчиняясь известному феномену незавершенного действия, интерес к латыни остался. Благодаря этому длительное время, фокус моего внимания был настроен таким образом, что попадавшие в него упоминания о латыни или латинские слова сразу вызывали яркий интерес.
Именно благодаря этому я обратила внимание на одну интересную особенность, о которой пойдет речь дальше.
В латыни есть слово «patior» (поздняя латынь – passio), которое в переводе означает «страдать», «терпеть». Интересная вещь, что сейчас во многих языках, производная от этого слова - слово «passion» - означает страсть. Это факт сначала привлек мое внимание, как это делали все вещи, связанные с латынью. Но потом я задумалась и размышления, начавшись с этимологии современных слов, ушли далеко в сторону.
Означает ли такое происхождение слова, что страсть в некотором смысле приравнивается (или приравнивалась ранее) или же невозможна без страданий? Без переживаний отягощающего характера, которые приносят дискомфорт, но без которых нельзя испытывать страсть.
И чем, в сущности, является страсть? Это ли плотские влечения, то ощущение, когда человек становиться объектом вожделения и предметом желания обладать им? Или же это то невыносимо приятное и тяжелое одновременно чувство, что человек перед тобой – это смысл жизни и ее неизменное наполнение?
Я не претендую на пальму первенства в рассмотрении вопросов о страсти. Это до меня делали миллионы именитых философов и писателей, и почему-то мне кажется, будут делать и после меня. Понимание что такое страсть и каково ее место жизни человека, лежит где-то рядом с такими неразрешимыми вопросами, как дилемма о курице и яйце, эволюции и акте сотворения мира, свободы выбора и предопределенности судьбы.
Великие умы прошлого предоставляют нам сейчас широкий выбор в понимании страсти. Так, к примеру, Зенон считал страсть излишним и ненужным импульсом души; Цицерон называл ее болезнью; Аристотель относился нейтрально; а Платон считал явлением негативным, но неизбежным.
В мировых религиях отношение к страсти как к явлению человеческой природы тоже не однозначное. Согласно православию человек должен бороться со своими страстями, так как страсть – это грех; в католицизме страсть является синонимом чувственности, эмоций; в индуизме – это одно из трех основных состояний человеческого разума; согласно учению Будды страсть и желания приводят к страданиям и цель каждого человека достичь просветления путем избавления от желаний.
Так чем же в сущности является страсть, коль скоро ее трактовки так разняться? Является ли страсть антагонизмом любви? И более важный вопрос: возможна ли любовь, которая исключает страсть?
Такую любовь называют платонической, отсылая нас к учениям древнего философа о любви, как стремлении к целостности. И все же, имеет ли право любовь называться любовью в том всеобъемлющем смысле этого слова, в котором об этом пишет Эрих Фромм, если в ней не присутствует страсть? Могут ли двое любить друг друга и быть вместе, не испытывая при этом низменных влечений, плотских желаний, которые в жгучем порыве затмевают рассудок?

Природа мудра и ее изобретения поражают своим совершенством.
Если же принять за аксиому совершенство природы, не сыграла ли она шутку со своими творениями подарив им возможность продолжать свой род, лишь когда они охвачены страстью? Или возможно, это не разделялось мудрой природой на грешность и духовность, а было единым целым, неразделимым и прекрасным в своем единстве. И кто виноват, если человечество в своем развитии настолько пошло вперед, насколько и осталось в темноте неведения и суждений, далеких от искренности первобытности, но претендующих на истинность.
В каком месте проходит граница между любовью и страстью, можно и нельзя, болью и наслаждением?
Мы привыкли к воплощениям любви как заботы, чего-то прекрасного и светлого. Что отличается от нашего представления - воспринимается как чуждое и ложное. Когда любовь проявляется желанием обладать, когда любовь проявляется страстью в самом патологическом ее проявлении – это осуждается и в крайних случаях карается законом с пометкой «преступление на почве страсти».
Тогда почему же, если страсть признается греховной, хоть и является неотъемлемой частью любви и залогом жизни на земле, любовь в ее крайних формах не осуждается, а наоборот поддерживается и пропагандируется.
Если любовь – это нежность и забота, то не похоже ли чрезмерное выявление любви и заботы на попытку лишения свободы? Почему нет преступлений на почве любви, когда свобода другого душиться всепоглощающей нежностью и избыточной заботой. Разве не преступление - лишать человека радостей страстности, подавляя естественность влечений духовной высотой чувств?
И если страсть приравнивается к наслаждениям, то чем тогда является любовь, как противоположность страсти? Возможно ли тогда воспринимать любовь как отсутствие наслаждений, как ограничения и боль? Тогда это ли воспевается высокой духовностью, это ли основа всего бытия? Значит ли это, что любовь есть отсутствием свободы, а страсть – свободой в ее чистом виде? Возможно ли тогда счастье и целостность, которая заложена природой изначально в каждом человеке?
Если любовь есть неволя, ограничения, а страсть -  свобода и наслаждения, то зачем существует разделение между этими понятиями, ведь ни одно из них отдельно от другого не может привести человека к счастью.
Избыток свободы и чрезмерные наслаждения приводят к потере себя, отчужденности и порокам, которые губят все прекрасное в человеке. Как в гениальном романе Оскара Уайльда о Дориане Грее. Героя это привело к осознанию необходимости присутствия любви и нежности в его жизни.
Избыток нежности и любви в ее всепоглощающем проявлении пагубен, ибо стирает то необходимое что делает нас простыми людьми, способными жить среди себе подобных и развиваться как личности. Чрезмерная духовность и отказ от «мирских страстей» приводят в конечном счете к отшельничеству. А разве одиночество - это действительно то истинное счастье, которого мы можем достичь в нашей жизни?

Жизнь дана нам единожды. Разные религии имеют свой взгляд на путешествие души и загробный мир: одни верят в нескончаемое кольцо перевоплощений, другие – в иные миры и места, где души продолжают существовать соизмеримо прожитой жизни, третьи – в приход Мессии и Воскрешение.
Но как бы там ни было, эта жизнь, которую мы знаем и которую живем сейчас, есть у нас однажды. Мы никогда не узнаем какой она была, какой будет и могла бы быть, если бы мы проживали ее по-другому. То, что у нас есть, есть сейчас. И только это имеет значение, только это важно, потому что сейчас – это тот момент, когда решается какой есть твоя жизнь.
И возможно ли с этой важностью момента тратить жизнь здесь и сейчас, инвестируя ее в загробные жизни, в спасение души? Не правильнее ли проживать ее сейчас, в максимальной целостности и объеме, на который только способен человек, чтобы делать жизнь прекрасной уже в этот момент?
Действительно ли эта жизнь настолько малозначительна, что ее стоит тратить на воплощение чужих идеалов, на осуждение тех, у кого другие взгляды? Есть ли смысл в погоне за духовностью, или в культивировании сексуальности, если это не приводит к счастью и целостности?
Не это ли то негласное предписание, которое хотела донести до нас мудрая природа, создавая те прекрасные сочетания темного и светлого, любви и страсти, боли и удовольствия, тяжести и легкости, которые так гармонично и полно наполняют нашу жизнь?
Разве не стоит проживать эту жизнь во всей ее полноте?