Будь проклята ты, война продолжение

Маланья, как заботливая наседка, кружила вокруг внуков. Старших спрашивала – не болит ли чего, младших гладила по головам и со стенаниями приговаривала:
-Ох, мои детоньки, мои горемычные, мои бесталанные сироты.
Больше всех ласки доставалось Сашке. В отличие от всех, он родился намного позже. Наверное, Марфу и Михаила подвигла на это нэповская оттепель, когда виделись радужные перспективы жизни, и казалось, что всё будет хорошо, что власть защитит, не даст труженику пойти по миру. Где-то десятилетие длился этот сон на прекрасное будущее. И вот, как гром среди ясного неба – коллективизация. Так и случилось, что брат и сёстры были намного старше Саньки, а он, как оказалось, как он часто слышал – был «вышкребок». Это было не обидное прозвище, это так ласково его называли домашние, когда он не в меру начинал бузотёрить. Что с него возьмёшь? «Вышкребок», которому всё сходило с рук
Прошло какое-то время. Пришел в себя Никандра, успокоилась Маланья, да и дед, делая вид, что он тут всему голова, стал прикрикивать на жену:
-Ну, что ты, как наседка, кудахчешь, да руками лапаешь их. Живы и здоровы все. Что, не видно? А вот голодные - так это точно. Давай, открывай печь, да ставь на стол, а я в подвал быстренько слазаю за солениями.
В другой раз Маланья отчихвостила бы этого хозяина и командира, но выбитая из колеи внезапным возвращением всей родни и занятая мыслями, а что же теперь будет дальше, безропотно подчинилась словам мужа и быстренько начала накрывать на стол. Ликандра, видя такую безропотность жены, только крякнул от удовольствия.
Санька, который изрядно проголодался, с замиранием и надеждой смотрел на стол и в мыслях представлял, что сейчас бабушка выставит на стол. От предвкушения удовольствия, он даже глаза закрыл. И вот перед ним большая миска с дымящимися кусками мяса, пироги со сметаной и компот. О! Как он любил компот из сушеных фруктов.
Он бы ещё долго мечтал в полудрёме, если бы не нежный голос мамы:
-Шурик, открывай глаза, ужинать будем. Мгновенно подняв веки, он увидел посреди стола большую миску с гречневой кашей, чашки с молоком и по куску хлеба на каждого. Да, это было не то, что в грёзах, но всё же очень вкусно пахло, и манило взгляд. Желудок ответил голодным урчанием. Не раздумывая долго, он схватил ложку и запустил её в горку каши.
-Санька, ты чего лезешь вперёд, ты что, самый старший? – послышался грозный окрик Насти.
-Да, пусть. Не кричи, Наца. Дитё проголодалось, - промолвил Никандра.
Надвинув брови, и надув губы, Санька, однако, отдёрнул руку. Заложенные семейные традиции, что первую ложку берёт старший в семье, сработали.
-Ешь, ешь, дитятко. Моя ж ты сиротинушка, - начала причитать Маланья, но, услышав опять мужской окрик мужа, не стала портить своими причитаниями ужин.
Санька степенно, по очереди, запускал ложку в общую посуду, но, улучив момент, когда кто-то из сестёр не успевал, задерживался, норовил лишний раз махнуть своим «веслом». Иногда это ему сходило с рук, а иногда получал ложкой по лбу. Ну, и Настя! Она зорко следила за порядком. Как-никак, старшая в семье, не считая мамы Марфы. А Марфа жевала молча, не ощущая вкуса, и вся была в своих мыслях: «Что делать? Как быть? Как жить дальше? К кому обратиться за помощью?» Родители, ясное дело, не выгонят, но и у них не густо. Да и какой отец защитник и советчик – сам всю жизнь был на послушании у жены.
Ужин прошел в относительной тишине и, вскоре, Маланья  разместила всех спать.
-Что задумалась, Марфуша? Ложись и ты спать. Утро вечера мудренее. Даст Бог новый день, даст Бог пищу, даст Бог новый ум.
Так оно и получилось. Как говорится в народе – шила в мешке не утаишь. Так случилось и с Марфиной семьёй. Только начало светать, как залаял пёс во дворе. Настойчивый стук в дверь разбудил  Никандру, да и остальные проснулись. Безмятежно раскинув руки, спал только Санька. Никандра, кряхтя, поднялся и пошлёпал босыми ногами к окошку.
Возле крыльца маячила фигура мужика. В предутренних сумерках он узнал председателя поссовета.
-И чего нелёгкая принесла в такую рань? – пробурчал он, однако поспешил к двери. А, как же? Власть.
Выйдя на крыльцо, поёжился от утренней прохлады.
-Доброе утро, Никандра Миронович. Разбудил? Ну, ничего, без дела будить бы не стал. Марфа где? Зови.
Никандра замер от неожиданности. «Чёрт бы побрал этих сексотов. Уже доложили. Вот хамьё люмпенское. И когда, выродки, успели? – задал себе риторический вопрос.
-Мироныч, Марфу зови. Разговор есть к ней.
Тот не сказав ни слова, почесывая затылок, пошел в дом. Марфа уже стояла в сенях и смотрела на отца.
-Иди. Власть тебя зовёт.
Ни живая, ни мёртвая, Марфа ступила на крыльцо. Во рту пересохло, ладони рук покрылись предательским потом, ноги дрожали от волнения.
-Иди, иди поближе. Не бойся. Арестовывать не пришел. Видишь, я сам. Никого больше нет.
Говорил медленно, с расстановкой. В голосе слышались, как бы, извиняющиеся нотки. Так, по крайней мере, показалось Марфе.
-Так вот что, Марфа, слушай внимательно и не перебивай.
Да Марфа и так со стиснутыми губами, и округлившимися от страха глазами, молчала, как рыба.
- Так вот, Марфа, о том, что вы вернулись, мне доложили ещё ночью. Так что скрыть это не удастся, да и не к чему. Всё равно, такую ораву народа не спрячешь, а жить вам как-то надо. Будут спрашивать любопытные – говорите всем, что вас отправили назад, что поступила директива в сельсоветы и всем местным властям, что на данный момент срочно нужны рабочие руки на строительстве нашего нового завода. По существу, так оно и есть, но не всех касается. Но я так думаю – Бог не выдаст, свинья не съест. Народу, и правда, требуется уйма, а после окончания стройки потребуется ещё больше. Особенно потребуются грамотные. А твои, я знаю, почти все окончили школу. И Варвара, и Наталья, и Ксения. Особенно Николай. У него сколько классов?
-Семь классов, не сказала, а прошептала задеревенелыми губами Марфа.
-О! В наше время – это немало. Ты приди в поссовет к началу рабочего дня. Выдадим всем твоим взрослым детям направления на строящийся завод. Всем, кроме, конечно, меньшему и тебе. Всё. Больше ничего сделать не могу. И так рискую головой. Вот такие дела, Марфа. Ну, бывай здоровой. Ещё раз повторяю – не опаздывайте в поссовет. Сегодня же чтобы все явились в отдел кадров завода.
-А-а-а? Спросить можно?
-Ну, что ещё? – с сердцем вымолвил председатель.
-Так, это. Я хочу спросить о Михаиле. Где он? Что с ним?
Председатель остановился, как будто наткнулся на стенку, медленно повернулся к Марфе. Какое-то время смотрел на неё, потом резко махнул рукой, развернулся и быстро зашагал со двора. У Марфы больно кольнуло под сердцем, руки опустились, коленки от навалившейся слабости, подогнулись и она села на крыльцо. «О, Господи! – мелькнуло в голове. – Неужели? Матерь Божья, заступница наша, что же делать?»
Послышался скрип двери. На порог вышел Никандра. Наклонившись, помог Марфе подняться на ноги. Поддерживая под руку, повёл в дом.
-Что с тобой, на тебе лица нет? Что тебе власть-то наговорила? Что, опять на выселение? Ну, не молчи же.
Поднялась уже и встревоженная Маланья.
-Что с тобой, доченька? Какие ещё несчастья на наши головы? Говори, говори, Марфа.
Марфа медленно приходила в себя от пронзившей её догадки. Она поняла, что с Михаилом что-то случилось, и, скорее всего, самое страшное. Шевеля непослушными губами, она рассказала, зачем приходил председатель, что говорил, какие условия поставил.
-Ой, Господи, да это же хорошо. Видишь, мир не без добрых людей. Пусть ему Господь даёт здоровья. Так, а ты чего бледная, как стенка?
-Папашка, мама, наверное Миши уже нету.
-Как нету? Почему нету? С чего это ты взяла?
-Ой, мама, да спросила его за Михаила. Спросила где он, что с ним?
-Ну, ну! Не молчи. Что он тебе сказал?
-Ничего не сказал, мама. Ничего. Только рукой махнул.
И Марфа повторила безнадёжный жест председателя. Воцарилась мёртвая тишина. Первым пришел в себя Никандра.
-Марфа, доченька, это ещё ничего не значит. Ну, сидит в органах, ждёт суда. Но, и в допре люди живут.
Говорил, успокаивая дочку, а слова его были настолько неубедительны (видать, он и сам мало верил в то, что говорил), что Марфа не выдержала, залилась слезами и заплакала навзрыд. Её даже и успокаивать никто не пытался.
Проснулись все дети и молча, с испугом, смотрели на мать. Вскоре она начала успокаиваться, всхлипывания сотрясали её тело всё реже и реже. Наконец подняла глаза на детей и уже твёрдым голосом проговорила:
-Настя, Наталья, Николай, Варвара, Ксения, собирайтесь. Чтобы к началу работы поссовета были все там. Получите справки-направления и пойдёте наниматься на завод. Председатель предупредил, чтобы не опаздывали. Всем, кто будет спрашивать, почему вернулись – отвечайте, что вернули для работы на стройке завода. Вот так, детки. Мир, всё-таки, не без добрых людей. За эти дни уже два таких «ангела-хранителя» встретились в нашей жизни. Храни их Господь и их семьи тоже.
      
И потекли дни забот и волнений. Председатель сдержал своё слово. Марфа тоже пришла с детьми в поссовет. Выписывавшая справки секретарша, с удивлением смотрела на всю семью раскулаченных, немым вопросом посмотрела на своего начальника, но тот только взмахнул рукой и резко сказал:
-Пиши. И не задавай лишних вопросов.
Та только плечами передёрнула и писала дальше. Когда все бумаги были готовы, открыл сейф, вынул печать, так же молча поставил свои подписи и печати. Не поднимая глаз, протянул их Марфе и глухим голосом проговорил:
-Чтобы сегодня все были в отделе кадров. Всё, идите.
Марфа с облегчением перекрестилась и стала выталкивать своё семейство на улицу.
-Пойдём, пойдём, детки. Нечего задерживаться. Ещё дел сколько нужно сделать. Когда все вышли, оставшись одна на пороге, повернулась к председателю и молча, низко поклонилась. Тот, опешив от неожиданности, замахал рукой.
-Иди, иди, Марфа. Ты кому кланяешься? Господ давно уже нету. Всё, всё. Иди, - поспешил прервать её, видя, что та хотела что-то сказать, но, так и не успев вымолвить ни слова, повернулась и быстро вышла, прикрыв скрипучую дверь кабинета.
На улице гурьбой стояли дети, дожидаясь её.
-Всё, детки, не задерживайтесь, идите на завод. Все молча тронулись к железной дороге, в надежде подъехать на «товарняке». Путь от посёлка до завода был неблизкий. Не обошлось также без семейных свар. Варвара с Ксюхой что-то не поделили по вопросу – куда и кем проситься работать на завод. Марфа, смотря им вслед, перекрестила три раза и потихоньку, про себя, прочитала молитву Божьей Матери, прося помочь и защитить её чад. Сама же поспешно пошла домой. Нужно было обживаться, начинать жизнь сначала. По сути, она вернулась в своё родовое гнездо, она вернулась в своё детство, свою короткую юность. Но, тогда она была дитём своих родителей, единственной, любимой дочерью. Теперь же она была совсем в другом статусе. Теперь она была многодетная мать, да ещё женой раскулаченного кулака, да и сама в той же ипостаси. Она знала, что отец с матерью не выставят её за дверь, дадут приют. Она знала,  мама Маланья даже рада, что будут хозяйствовать вместе с дочерью. Потому что «хозяйский воз» той, по-прежнему, приходилось тянуть одной. С Никандры было пользы, как с козла молока. Его рыбалка только и интересовала, а как сдал свой земельный надел в совхоз, да ещё кое-какой инвентарь, так и совсем от рук отбился.
«Господи, помоги детям, не обойди своей милостью, а я уж как-нибудь. Мне много теперь не нужно. Эх, был бы Миша сейчас с ней. Как легко было с ним во всех житейских делах. Он, как-то, спокойно и не спеша, решал все вопросы, улаживал дела, и она часто даже не задумывалась, как это он умудрялся обо всём позаботиться.
Быстрыми шагами шла по улице, низко опустив голову. Краем глаза видела – из-за заборов провожали её взглядами односельцы. Но никто, ни один человек не посмел с ней поздороваться. Взгляды были разные. Были сочувствующие, были удивлённые, были безразличные, но было немало злобствующих. Марфа ещё больше втянула голову в плечи, и ещё быстрей ускорила шаг. Только поднявшись на крыльцо и взявшись за ручку двери, несмело оглянулась. Улица была пуста и только вдали, почти у самой речки, какой-то пацан тащил на верёвке упирающуюся козу. «Фу! Может быть, привиделись эти взгляды? Да, нет! Я же воочию видела взгляды живых людей».
Открыв дверь, зашла в дом. Маланья с немым вопросом на лице стояла посреди комнаты.
-Всё нормально, всё хорошо, мама. Отправила всех на завод. Будем ждать вечера. Господи, помоги, не оставь в своей милости. Не дай несправедливости произойти вновь.
Марфа стала креститься в святой угол, где стояли иконы. Маланья молча стала рядом с дочерью и так же била поклоны.
Отдав должное Богу, принялись хозяйничать в доме. У Маланьи до многих дел всё не доходили руки. От Никандры помощи было почти никакой, так что, приходилось горбатиться самой и на огороде, и в доме. С Марфой, с её задором, с её уменьем всё доводить до конца, для которой всякая работа была в радость, дела пошли споро. В первую очередь помыли окна, подоконники, постирали занавески с окон. Дальше дошла очередь и до киота. Помыли и протёрли все иконы, почистили лампаду. К концу дня помыли и выскребли некрашеный пол. И, пока солнышко успело коснуться горизонта, успели ещё приготовить обед или ужин – короче, два в одном. Вскоре радостно залаял пёс.
-О! Дед заявился, - пробурчала Маланья, у которой даже сил не было уже поругать мужа. Года давали о себе знать. Почти восемь десятков лет – не шутка.
Никандра с виновато улыбкой, покашливая в кулак, тихонько пробрался в сарай. Там у него была своя вотчина, свой собственный угол. Даже Маланье с её строгим характером, он не позволял там ни к чему притрагиваться. Однажды она попыталась нарушить запрет и, к своему удивлению, получила тумака по шее. Опешив от неожиданности, она тут же хотела дать ответ, но, встретившись с взглядом мужа, убрала руки и мигом убралась восвояси. А во всём остальном он подчинялся ей и не прекословил ни в чём.
-Ну ты, горе многолетнее, где же улов? Я вот смотрю на тебя и думаю, что у тебя давно должна вырасти верба в одном месте. Уточнять не буду – сам догадаешься.
Муж только мотнул головой, но встревать в перепалку с женой не стал, зная её острый язык и умение даже с невиновного сделать виноватым. Марфа с улыбкой наблюдала, как мать пытается допечь отца, чтобы найти повод для скандала. Но, толи Маланья  сильно устала, то ли Никандра оказался умней и не клюнул на Меланьину наживку, но очередной скандал затих сам собой.
Потоптавшись по комнате, заглянув, зачем-то, сначала в кладовку, а потом на кухню, он жадно втянул заманчивые запахи, доносящиеся оттуда. Покашляв немного в кулак, он вопросительно посмотрел на Марфу.
-Папашка, потерпите немного, скоро должна вернуться детвора с завода. Господи, что это они задерживаются? Пора бы уже быть им дома.
-Что, дед, проголодался на своей речке? А что, черви не подходят тебе для корма? Ты уже и сам скоро в карася превратишься. Ох, Ликандра, не доведёт тебя до добра твоя речка. Господи, у людей мужья как мужья, а тут сущий налим.
Маланья, ещё что-то бурча себе под нос, пошла к окну. С улицы послышался скрип калитки и весёлый лай пса. Хор молодых голосов сопровождал радостный, собачий визг.
-Слава тебе, господи, идут все вместе, - промолвила Маланья. – Вот теперь, рыбак, и трапезничать будем. Вся семья в сборе, - сказала она, но уже тихим голосом, вспомнив, наверное, о зяте. Марфа только мельком взглянула на мать и продолжала возиться возле печи, готовясь подать ужин.
Первой вошла, даже не вошла, а влетела в дом, Варвара. Со своим неуёмным характером она старалась быть всегда первой во всём. Независимо от того, нужно ли это ей или нет, но она должна быть первой и, непременно, с выгодой для себя. Своего она старалась никогда не отдавать, но чужим не гнушалась. Первым делом, она метнулась к матери, возившейся возле печи, и уже успела ткнуть свой нос в посуду с варевом. Хотела что-то стащить и кинуть быстро в рот, но получила лёгкий шлепок от Марфы, засмеялась и попрыгала, как маленькая девочка, к столу. Маланья неторопливо ставила хлеб, Марфа уже несла большую миску с борщом, Настя стала раскладывать ложки. Ксюша с Натальей сели на лавку и ждали, когда их позовут. Николай вышел на крыльцо, стал успокаивать пса, который, почему-то, рвался с цепи, рычал и лаял в сторону задней калитки двора, которая вела на огород. Один Санька беззаботно носился по дому, мешая всем и за это получивший почти ото всех домочадцев шлепка по мягкому месту. Ксения что-то без умолку шептала на ухо Наталье, но та с отчуждённым лицом, продолжала молча сидеть. Вошел Николай, чертыхнулся на пороге. Марфа с беспокойством посмотрела на него.
-Ты чего, сынок? Что случилось?
-Да вот, сволочи, околачиваются под окнами, подглядывают, подслушивают. Кому-то очень интересно – как это нас отпустили и что мы собираемся делать?
-Да! Завистников и хамов хватало всегда. А теперь и вовсе озлобились, - произнесла Марфа. А за что? За то, что мы, как проклятые, гнули спину на своей земле, любили и лелеяли её? За то, что землица эта и благодарила нас всегда хорошими урожаями? Так любите и лелейте и вы, а не с лозунгами бегайте по улицам. Не забирайте у людей их труд, их добро, заработанное их кровью и потом. Легче всего отобрать готовое, а вырастить, заработать ни ума, ни желания не хватает.
-Всё, всё, доченька. Перестань убиваться. Меньше теперь об этом говори, а то и у стен уши есть. Перемелется, и всё будет, как прежде, - успокаивала Маланья Марфу. Та только махнула рукой от безысходности.
-Ну, что, бабы, вы скоро позовёте к столу, а то уже кишки марш играют.
-К столу, к столу, - замахала руками Маланья.
Все расселись за большим столом. Ели молча. Обычных разговоров, как в прежние времена, не было. Даже Сашка ел молча, не бузотёрил, как бывало раньше. Только Марфа внимательно поглядывала на каждого из детей, желая поскорей узнать результаты  их посещения завода. Но расспросы решила отложить до окончания ужина.
Окончили ужин. Была убрана посуда, вытерт стол. Никандра принялся крутить «козью ножку». Маланья, не раздумывая долго, тут же выгнала его в сени. Тот  что-то начал возражать, но, всё же, бурча, потопал на улицу.
-Коля, сынок, что у тебя? Как обошлось? Дали работу? – с тревогой и надеждой смотрела на него Марфа.
-Да, как сказать, мама. Я даже не ожидал. Приняли помощником учетчика. Завтра на работу. Сказали, что с таким образованием грех траншеи рыть. Семь классов на дороге не валяются. А там, глядишь, и учетчиком стану. Правда, сначала спрашивали, кто отец, кто мать. Ну, что было говорить? Врать было бесполезно – много знакомых. Сначала решили отказать, но вмешался уполномоченный. Долго читал нотации по поводу коллективизации, индустриализации и в конце подытожил, что каждый оступившийся должен оправдаться ударным трудом на социалистических стройках, а грамотными людьми разбрасываться нежелательно, и даже преступно. Ещё говорил, что на стройках страны  работают тысячи заграничных специалистов. А это все враги социализма, враги нашей державы. Так что готовить свои кадры – первейшая необходимость. Такую длинную речь  все слушали молча, как воды в рот набрали. Только завотделом кадров хрюкнул, как боров и молча протянул мне бумажку-направление. Вот такие дела.
У Марфы посветлело лицо, разгладились морщины на лбу. На душе стало легче
-Ну, слава тебе, Господи, - тихо пошептала она.
-Да! Видать, люди очень нужны. Не выполнишь в срок партийную директиву, быстро окажешься на Соловках, - отозвался Никандра от порога, за минуту до этого вошедший в дом. – Такую махину затеяли строить! Говорили, что будет раза в три больше старого завода.
-Ох, грехи наши тяжкие, - к чему-то стала причитать Маланья.
-Мама, к чему вы всё это. Как на поминах. Радоваться нужно, что не прогнали. А ты, Настя? Как твои дела?
-А у меня, мама ещё лучше, чем у Кольки. Лопата и кайло – мой рабочий инструмент. Я буду копать, а Колька замерять. Кадровик, как только глянул на меня, сразу сказал: - таких только в бригаду котлованщиков. Не девка, а экскаватор. Мама, так ржали все вокруг. А я что, виноватая, что такая уродилась?
Настя, вытянув руки, смотрела на свои мужские ладони, мозолистые, загрубевшие от тяжелой, крестьянской работы.
Марфа улыбнулась и перевела взгляд на Варвару Ксенией.
-А вы чем порадуете?
Варвара, как всегда, стараясь быть первой, сразу стала хвалиться:
-А меня взяли рабочей в группу, как это их называют – геодезистов. Ну, там инструмент носить, палку держать. Такая палка, как большая линейка, ну и всё такое. Одним словом – принеси, подай, почеши. Но это всё мелочи с тем, какого я парня встретила. Наш, Ясногрский. Володькой зовут.
-И когда ты успела? Наверное, уже и познакомилась?
-А чего ждать? Такие парни на дороге не валяются, - передёрнула кокетливо плечами Варька.
-А ты, Ксюша, чем порадуешь?
-А меня, мама, направляют на старый завод. Буду на токаря учиться. Говорят, что скоро понадобиться  очень много таких рабочих. Правда, тоже сначала начали расспрашивать, кто родители, но потом, узнав, что я закончила почти семь классов, как и Кольку, решили оставить.
-Ну, и слава Богу, слава Богу, - произнесла Марфа, как заклинание. – А ты, Ната, что сидишь, как в воду опущенная? Что случилось? Тебя не взяли?
Острая на язык Варька, тут же вставила свой нос и сюда: - А ей замуж предлагают. Ну, не совсем замуж, а так, как будто замуж.
-Что это ещё – как будто? Что ещё за замуж? Наталья, что молчишь? Рассказывай, - встрепенулась Марфа.
Но та, закрыв лицо ладонями, выскочила в сени.
-Что с ней? Что случилось? А ну, рассказывайте.
-Да мы и сами почти ничего не знаем. Она толком ничего не рассказывает. Только и вытянули из неё, что какой-то начальник предлагал ей. Ну, ты, мама, знаешь что.
Марфа как-то сразу сникла. Плечи её опустились.
-Господи, и тут достало это проклятие. Это, наверное, на всю жизнь клеймо – семья кулака, - тихо прошептала она.
Все молча сидели за столом. Никандра, не зная, куда себя деть, чем занять, уселся в углу и стал перебирать зачем-то рыболовные крючки, грузила. Через время вошла Наталья. Молча села возле деда в углу и затихла. Гнетущую тишину нарушила Маланья.
-Так, детоньки, будем укладываться спать. Завтра всем рано подыматься. А тебе, Ната, скажу – утро вечера мудренее. Ложись спать. Утром всегда мудрые мысли приходят.
Все стали укладываться. Дом у деде Никандры хоть и был немаленький, но на такую семью, всё-таки, не был рассчитан. Так что на большую деревянную кровать ложилась вся молодёжь женского сословия, Колька отдельно, на лавке. Марфа с меньшим на кровати с металлическими спинками. Саньку очень привлекали красивые, блестящие шарики на спинках. Первая же попытка отвертеть одного из них, повлекла за собой быстрое наказание. Баба Маланья, не смотря на свою тучную фигуру, узрев Санькины попытки, молниеносно шлёпнула его по руке и строго погрозила пальцем. Санька, отдёрнув руку, как суслик, моментом спрятался под одеяло. Марфа ласково прижала его к своему боку. Через минуту слышалось только его сопение. «Укатали Сивку крутые горки», - усмехнулась она про себя.
Скоро и дед Никандра полез на печь. Маланья ещё какое-то время суетилась в святом углу, читая вечернюю молитву. Но, вскоре, и она полезла к мужу на печь, кряхтя и постанывая и всё время, поминая Бога и Деву Марию
                ****
Жизнь семьи потекла дальше своим чередом. Марфа немного успокоилась. Дети работали на стройке нового завода. Наталья, отошедшая от шока, который с ней произошел при посещении завода, вернулась на работу к земле, только уже не своей собственной, а в совхозе. Сколько слёз она пролила, сгибаясь на прополке над такой знакомой, но уже чужой землёй. Сколько обидных слов услышала от людей, убирая всё, что родила эта благословенная земля. Только недавно каждая кочка здесь была обласкана их руками, каждый поливной канал и канальчик был прорыт собственноручно. Вот здесь, возле самого берега, была площадка, вымощенная камнем, и стояла постройка с насосом внутри. Теперь же всё было разрушено, разграблено. Насос исчез, от стен остался один фундамент. Остальное было разобрано и вывезено.
Вандализм он и есть вандализм, а ещё извечная славянская черта – не своруешь, не проживёшь. Наталья понимала, что растащили свои же односельцы. Кроме насоса, многое было разворовано не столько из нужды, а больше от безнаказанности. Возвращались лозунги: «Грабь награбленное, грабь эксплуататоров». Многим их семья была, как кость в горле.
Глотая слёзы, проворно делала свою работу. Голова была занята своими мыслями, а руки, как будто, жили отдельно, жили своей жизнью. Движения были чёткими, неторопливыми, но, в итоге, получалось, что она свой, заданный бригадиром урок, выполняла намного быстрее своих однобригадниц. С самого детства приученная к этому труду, она по другому просто не умела. Мама Марфа всегда говорила:
-Детоньки, никогда не бросайте работу на половине пути. Каждая былиночка, каждое растение должно чувствовать тепло ваших рук. Сажая или ухаживая за каждым растением, думайте о нём с теплотой, мысленно любите его и никогда не поминайте нечистую силу при этом. Божье растение – оно ведь тоже живое и чувствует теплоту ваших рук, души и мыслей. Вот только сказать не может. Но отвечает оно буйным ростом и хорошим урожаем. Вот так-то, детки мои. Запомните это на всю жизнь.
Наталья только горько улыбнулась мысленно: «Так это, если своё. А сейчас она голубила чужое добро. Да, но причём здесь растение? Оно ведь не виноватое. Ему ведь всё равно из чьих рук к солнцу стремиться».
Руки проворно делали своё дело, а мысли возвращались к недавним событиям. При одной мысли о происшедшем сердце в груди начало бешено стучать, лицо залилось горячим румянцем, на глаза начали наворачиваться слёзы.
«Господи, что мы кому плохого сделали? Неужели это проклятие на всю жизнь?»
В памяти всплыло холённое, круглое лицо, лоснящееся от внутреннего жира, с капельками пота на лбу. Скорее всего, хозяин его недавно пообедал. Потому что стоял перед ней во весь свой рост, засунув левую руку в карман галифе, а правой, спичкой ковырялся в зубах, изредка икая от переедания. Маленькие глаза с капельками пота на ресницах сверлили её словно буравчиками. Постояв ещё какое-то время перед ней, раскачиваясь с пятки на носок и обратно, он уселся за стол. Положив перед собой Натальину справку из поссовета, он, внимательно прочитав её, поднял глаза.
-Это, какого же Зубченка? Не Михаила ли? Я знавал такого. Так его же, насколько я знаю, раскулачили, а семью выслали? Да-а-а! Чудны твои деяния, Господи. Это кто же вас отпустил? С каких это радостей? А?!
Не нужны мы оказались, - тихо прошептала Наталья. – Вот и вернулись пешком. Всё побросали. На себе много не утащишь.
-Так, так, - тихо. Под нос проговорил он. – А где же твои сёстры, братья?
-Сюда, на стройку устраиваются.
По большому счету, этому партийному чиновнику было всё равно, кто будет работать. Да, к тому же, сроки для стройки спустили сверху сжатые. Так что, рабочей силы требовалось не меряно. Он, как парторг стройки, к набору кадров дела не имел. Его больше касались уже работающие. За набор больше отвечали уполномоченные. Но стройка совпала с коллективизацией, а соответственно, и с раскулачиванием, то дефицита особого не ощущалось, но как представитель партии, имел право контролировать все структурные подразделения стройки. Отдел кадров в том числе. Но он, собственно, не очень отягощал себя этими делами, а Наталья приглянулась ему своей внешностью. Невысокого роста, в меру полная – таких было на стройке сотни. Но привлекла, зацепила его чёрная, толстая коса ниже пояса, чёрные, как вороньи крыла, брови и большие глаза с огромными ресницами. Это сочетание, даже на фоне обыкновенного и, просто, симпатичного личика, резко отличало её от других девчонок. А он по части женской внешности был большой знаток. Чем больше он всматривался в испуганное лицо этой чернобровой, похожей немного на цыганку, девчонки, тем больше в нём закипало мужское начало. Глаза его заблестели азартным блеском, на лице появилась похотливая улыбка. В теле появилось то напряжение, которое появляется у хищника перед прыжком на жертву. Пальцы руки, лежащей на столе, выбивали нервную, барабанную дробь. Он поднялся, прошелся вдоль стола, как бы, разминая все члены тела, опять сел. Его глаза, вначале затуманенные от предвкушения наслаждения, приобрели жесткое выражение, глядели на неё, словно старались просверлить её насквозь.
Наталья съёжилась под этим взглядом, почувствовав скрытую угрозу и какую-то неотвратимость беды. По телу пробежал озноб, как будто дохнуло холодом на сквозняке в зимнюю пору. Хозяин кабинета снова поднялся. Обогнув угол стола, он подошел к Наталье сзади. Та стояла, втянув голову в плечи, и пальцами теребила кончик пояса на платье. Почувствовав прерывистое дыхание на шее и прикосновение жарких, потных рук к своим плечам, вздрогнула. Голова слегка закружилась. Она невольно пошатнулась.
-Спокойно, милая. Не бойся меня. Садись, садись вот сюда.
Он ногой пододвинул стул, не отрывая своих рук от плеч дрожащей, как в ознобе, девушки. Ладони скользнули с плеч по спине и остановились на девичьей талии.
-Слушай, милая. Будешь умницей, поймёшь меня правильно, тогда я тебе не сделаю ничего плохого. Получишь неплохую, лёгкую работу. Никто тебя здесь не посмеет обидеть.
Продолжая говорить ещё массу всевозможных обещаний, руками стал сильнее сжимать девичью талию. Потом руки поползли ниже и остановились на бёдрах. Резким движением рук вверх поднял платье, оголив смуглое тело. Наталья встрепенулась. Собрав все силы, вывернулась из похотливых объятий разгорячённого мужика и отскочила к большому фикусу, стоявшему в углу кабинета. Потеряв дар речи, она со страхом смотрела на самца в образе партчиновника. Первый раз в жизни её вот так, бесцеремонно, нагло и похотливо обнимали мужские руки. О! Это были не заигрывания местных парней на гулянках, не робкие прикосновения сверстников, которые, зная её непростой нрав, не осмеливались даже лишним словом обидеть. Это были уже конкретные притязания взрослого мужика, который знал, чего хотел и, к тому же, чувствовал свою безнаказанность.
-Ты чего это, как коза скачешь? Ты что, не понимаешь, кто я и где ты находишься? Ты помнишь, кто ты? Ты никто. Ты раскулаченная сучка. Одно моё слово и ты загремишь вслед за своим отцом. Уяснила? Мне сейчас некогда. Я отлучусь по своим делам. Ты останешься здесь. Подумай крепко над своей судьбой. Она, как видишь, в моих руках.
Недобрая улыбка скользнула по его потной физиономии. Он вышел из кабинета, закрыв дверь на ключ. Страх, нервное напряжение, всё пережитое за это короткое время окончательно отняли у неё силы. Непроизвольно всхлипывая, Наталья опустилась на пол.
Сколько просидела в таком положении, она не помнила. Озноб постепенно прекратился. Она обрела возможность соображать и воспринимать события в их адекватном виде. Поднявшись, Наталья стала осматривать внимательно кабинет. Справа от широкого окна стоял довольно большой стол. Мягкий стул с высокой спинкой дополнял этот интерьер. На стене висели портреты Ленина и Сталина. В углу стояло несколько знамён, а на тумбочке стопка красных вымпелов. Возле «глухой» стены стояли несколько кадок с цветами, в том числе, и фикус, под сенью которого она просидела столько времени. На столе, кроме пепельницы, ничего не было. Спереди стола стоял стул, на который её усаживал хозяин кабинета. Возле двери находился диван, обтянутый коричневым дермонтином и, в дополнение ко всему, на окне штора из красного материала. Вот и вся обстановка.
Когда голова начала более-менее соображать, первая мысль была, а сколько ей придётся здесь сидеть? В этой унылой комнате, пропахшей дымом и ещё каким-то, еле уловимым, но непонятным для Натальи, запахом. Она покрутила головой, стараясь понять, что за запах непонятный слышится ей.
Побродив взглядом по комнате ещё какое-то время, Наталья подошла к двери. Взявшись за ручку, попыталась открыть её. Лишний раз удостоверившись (она ведь слышала щелчок ключа в замке), что дверь закрыта на замок, подошла к стулу и бессильно опустилась на него. В голове стучала одна единственная мысль «Что делать? Как избавиться от этого настырного хама с его лоснящейся рожей?» Воспитанная в христианской, богобоязненной семье, она даже в мыслях не могла допустить, чтобы что-то иметь с мужиком до замужества.
Посидев ещё какое-то время на стуле, Наталья опять поднялась и снова стала бродить по комнате. Тонкий, ароматный запах, непонятный для её обоняния, опять начал преследовать её. Зайдя за стол, где стоял стул хозяина кабинета, она увидела открытую тумбочку стола. Полки были заполнены всевозможными свёртками и бутылками. Подойдя ближе к столу, она ещё сильней учуяла незнакомый запах. На полке тумбочки стояла батарея бутылок с разнообразными этикетками. Наталья, видевшая такое разнообразие напитков ещё во времена НЭПа, ещё до этой, непонятной для неё, коллективизации, пришла в замешательство. Увиденное разнообразие бутылок удивило её. Такое разноцветье было только в коммерческих лавках.
Нагнувшись, она стали читать наклейки. Большинство названий ей было незнакомо, а вот две бутылки привлекли её внимание. На одной красовалась надпись «Коньяк», а надпись на другой она не смогла прочесть. Написано было незнакомыми буквами. Бутылка оказалась открытой, а рядом стоял гранёный стакан. И вот, от этой бутылки и, малость, недопитого стакана и исходил этот тонкий, ароматный запах. Это было похоже на запах духов или одеколона, но она прекрасно понимала – это то, что пьют. «Чтоб мы так жили», - вспомнила выражение деда Ликандры. Строгий крестьянский быт её семьи не давал возможности попробовать им  этих, буржуйских, как тогда говорили, разносолов. И только много лет спустя она узнала, что это был ликёр. «И надо же, - подумала она, - и откуда берут? Многие люди сейчас хлеб не каждый день видят». Оглядев ещё раз взглядом этот унылый кабинет, она опять уселась на стул, сжалась в комочек и затихла. Время шло. За дверью никакого движения. Это ожидание неизвестного всё больше и больше тяготило, а тут ещё назрела новая проблема, которая через пол часа превратилась в беду. Человек – живое существо и ничто человеческое ему не чуждо. Время от времени ему надо справлять человеческие потребности. Подоспело и для Натальи это время. Сначала, как-то, незаметно напоминало лёгкими позывами, потом всё сильней и сильней. Какое-то время она терпела, а потом стало уже невмоготу. Наталья забеспокоилась. Постучала в двери, но её стук только отозвался эхом в пустом коридоре. Постучала ещё раз. И опять никакого ответа. Опять присела на стул. Опять сжалась в комок, пытаясь в таком положении унять или уменьшить позывы. Потихоньку, от безысходности, начала раскачиваться и скулить, как собачонка. Но пришло время, когда говорят – лучше пусть совесть лопнет, чем мочевой пузырь. Решительно поднявшись, подошла к высокому фикусу. Кадка под ним была внушительных размеров. Ну, и… Дальше всё как у людей. Что не сделаешь в безвыходном положении. Блаженная улыбка облегчения появилась на лице узницы. Теперь можно и ждать.
Поставив стул у самой двери, уселась и стала ждать. Теперь только урчание желудка напоминало ей, что она голодная. Но это, по сравнению с прежними муками, сущий пустяк. Долго ли сидела или нет, она не знала. Но всему приходит конец. Вот послышались гулкие шаги по пустому коридору. Наталья вскочив, напряглась, став прямо в дверном проёме. Щёлкнул ключ в замке. Дверь полуоткрылась. Собрав все свои силы, узница толкнула дверь. Та открылась нараспашку, грохнувшись о боковую стенку. Растерявшийся парторг замер от неожиданности. Этого мгновенья Наталье хватило, чтобы проскочить мимо. Что было мочи, помчала по длинному коридору. « Быстрее, быстрее, - твердила себе. – Так, кажется та дверь». Проскочив в дверной проём, оказалась на улице. Солнце светило как обычно. Мимо проходили спокойно люди, отягощённые каждый своими заботами. Никто особо не обратил внимания  на запыхавшуюся, чернобровую, с длинной косой до пояса, девицу. Отдышавшись немного, пошла на выход со двора. На «проходной» охранник ленивым взглядом окинул её с головы до ног взглядом и отвернулся.  «Фу! Пронесло» - мелькнула мысль. Ей казалось, что тот идиот пошлёт за ней погоню.
На скамейках, установленных в тени под деревьями, группками сидел народ. На одной из лавочек увидела и своих. Сестры стайкой кинулись к ней.
-Ну, что, Натка? Как дела? Куда приняли?
Наталья сначала молча смотрела на них, не говоря ни слова, потом из глаз невольно начали капать слёзы и она, закрыв лицо руками, заплакала навзрыд. Сёстры растеряно глазели на неё. Подошел брат Николай.
-В чём дело, Наташа? Что случилось? – обняв за плечи, спросил её. Но Наталья ещё сильней зарыдала. Все стояли и смотрели, не зная чем ей помочь. Потихоньку она начала успокаиваться. Всхлипы были всё реже и реже. И вот наступил момент. Когда она совсем перестала плакать. С огромным облегчением перевела дыхание и виновато улыбнулась. Колька снисходительно похлопал сестру по плечу.
-Вот! Так лучше. Интересный вы, бабы, народ, - опять снисходительно начал он. – Чуть что, и уже глаза на мокром месте. Но, может, это и к лучшему. Вам ведь хорошо. Случилось что – сразу в слёзы. А со слезами всё и выходит: и горе, и обиды. Да и радость пережить легче. Это всё равно, что сбегать в кустики. Сбегал, облегчился и всё вокруг опять прекрасно. Ну, а, всё-таки, сестрёнка, от чего сыр-бор разгорелся? Чего ревела, как корова?
Наталья только рукой махнула. Но любопытство сестёр достигло такого накала, что отвязаться от них не было никакой возможности.
-Натка, Наточка, ну, что?! Рассказывай, что случилось?
Наталья долго отнекивалась, но под напором  сестёрских уговоров, всё-таки, сдалась.
-Колька, только ты отойди. Нечего тебе слушать. Отойди, отойди.
Николай с шутками, прибаутками пытался подслушать Натальины секреты, но всей ватагой собственных сестёр был с позором изгнан за пределы досягаемости слуха. Сестры обступили Наталью. Впечатлительная Ксюша время от времени хваталась руками за лицо, бойкая Варька размахивала руками, грозясь кому-то. Только Настя спокойно слушала сестру, стояла, скрестив руки на груди.
Закончив рассказ, Ната моча смотрела на всех. Какое-то время все молчали. Потом Варька опять начала чертыхаться, отпуская проклятья тому, клугломордому начальнику. Размахивала руками, грозилась. Ксюха стояла молча, только голову втянула в плечи. Одна Настя всё восприняла спокойнее всех. Вздохнув облегчённо, изрекла:
-А ну, пигалицы, хватить галдеть, как сороки. Толи ещё будет. Не забывайте, кто мы. Одно чьё-то глупое слово и вывезут нас уже не в захудалое село, а на Соловки. Пошли домой. Мама уже заждалась, наверное. Колька, пошли домой! Хватит столбом стоять и дуть губы. Не девка красная, которую замуж выдают.
Николай, хотя и был парнем уже взрослым, но Настю побаивался. Через её руки, самой старшей из детей, прошли все, начиная с Натальи и кончая Санькой. Самого маленького все любили, но и завидовали ему. Его, то ли в шутку, то ли всерьёз, называли «поскрёбышем». Родился он намного позже самой младшей – Ксюши. Вот всё внимание и все ласки, которые недополучили остальные, достались ему. И надо, справедливости ради, сказать, он это быстро понял и с большим успехом пользовался своим особым статусом «мизинчика».
Вот так Наталья, работая руками, как заводная, глотая слёзы, думала о горемычной судьбе своей семьи и своей лично. После того случая она и не пыталась больше устроиться на стройку. Ей советовали пойти работать на старый машзавод, на цементный. Но туда принимали с более строгой проверкой. Особенно это касалось машзавода. С такой биографией туда попасть было очень трудно. Так что, подумав, она и пошла работать в совхоз. На земле рабочие руки всегда нужны, к тому же, и люди знали их семью. Никто не мог сказать, что лентяи. Да и работать на своей земле, хоть и бывшей, было привычней. Хотя недругов и «благодетелей» хватало. Опять же помог председатель поссовета. Вспоминая все перипетии последнего времени, всегда мысленно благодарила его. Это только лишний раз убеждало её, что не все ещё люди сволочи, что мир не без добрых людей, что много ещё и хороших, и чутких. Но, проклятое время, когда каждый боялся молвить лишнее слово. За невинный анекдот можно было схлопотать десять лет лагерей. Замолвить же слово за кого-то – это был настоящий подвиг. Вот такие маленькие подвиги и совершал их председатель. И, по истечении нескольких лет, когда начались репрессии тридцать седьмого года, она случайно увидела, как под конвоем выводили из здания поссовета председателя. Не минула и его коса, под названием – ликвидация врагов народа.
                *                *