Рассказ

Вадьку мутило. Кое-как оторвав  голову от грязной подушки и, перебравшись через груды  ржавого железа, он выбрался к выходу. Гаражная дверь противно взвизгнула, и в опухшее лицо с силой саданул колючий ноябрьский ветер.  Вадька перегнулся через перекладину. Его тело конвульсивно сжалось под приступом рвоты.
- Что висишь? Думаешь  просохнешь?! - невесть откуда взявшийся алкаш Гоша, оскалил беззубый рот.- Пойдём, подлечу маленько, - и он, счастливо улыбаясь, достал из-под полы начатую бутылку.
Вытерев рукавом блевотину со щёк, Вадька скатился с крыльца.

 Гоша по чужим  забегаловкам не ходил, пил только у себя в маленькой хибарушке, называемой домом.
 В хибаре, давно не отаплеваемой,  было сыро и холодно. Но бардака не было. Гоша  на дух не переносил, когда было не прибрано. 
На  столе, покрытом огрызком клеёнки, стояла банка пайковой селёдки и два чистых стакана. В углу лежак, закинутый выленявшим покрывалом. И самое главное -  у окна на ящике - касетный магнитофон «Романтика». Вечерами, когда отмерянная доза Гошей была уже принята и во всех  членах наступала приятная расслабленность, он включал этот раритет и слушал классическую музыку.
- Садитесь, Владислав. –Гоша жестом указал на тубаретку. - Вы что с утра предпочитаете? Мадам Крюшо? Или мартини Бьянка? Могет быть кагорчику, кое-какие грешки сполоснуть?
- Хорош скалиться, - зло буркнул  Вадька. – Наливай, давай! А то всё нутро горит.
Гоша нежалеючи плеснул в Вадькин стакан. Вадька жадно, одним глотком выхлебнул. Потом  вдруг посерел, зажал рот рукой и кинулся к помойному ведру.
- Эх! Только зря на тебя продукт перевёл.
Гоша заткнул бутылку газетной пробкой и убрал под стол.
- Ты сколько уже употребляешь? Неделю, две? Может, пожрать тебе? Вон селёдина, открывай.
Вадька отмахнулся.
- Ну, уж, простите, "эпиграмму из ягнёнка" и на десерт  омлет "снега Ла-рошеле" я вам не подам, не обессудте. Сами не доедаем... Валитесь, коли так, и отляживайтесь.
Изменив традиции( а может перепутав время суток) Гоша включил магнитофон. Грозно зазвучала "Ночь на Лысой горе"
- Выключи! - заорал Вадька. - И так голова трещит.
- Позвольте, сударь, - подражая дерижору, зажестикулировал Гоша, - это же великий Модест Мусоргский. Это сначала слушать страшно, зато потом, под конец, когда… встаёт солнышко... Это пробуждение утра...
- Пошёл ты, придурок. - Вадька поднялся и  вышел в коридор. Найдя в ржавой банке окурок, жадно закурил.
Сколько же дома небыл, неделю, две? Мать, наверное, уже все телефоны оборвала. А может и нет. Скорее всего, нет. Вадька стащил у неё последние  деньги. Откладывала на что-то. Наверное, на шмотки. Вадька сплюнул под ноги. За дверью что-то згрохотало.
- Ты что, сука, жрать захотел?- истошно орал Гоша. - Я тебе! Эт-то же клас-сика!
Магнитофон зажевал заезженную касету, чем привёл Гошу в неистовую ярость.  Грозя кулаками он пытался встать и дотянуться до старого касетника, но та самая приятная слабость не давала ему оторваться от лежака...
Вадька махнул рукой и  вышел на улицу. В привокзальной стороне громыхал поезд, унося с собой протяжный гудок.
Надо домой.  Уже пора.


Толкнув тяжёлую, обитую дерматином дверь, он вошёл в квартиру. Мать неслышно вышла из комнаты, прижимая руки к груди. Вадька увидел её глаза. Страх, радость, обида и... безысходность, - всё было в них. Не разуваясь, он прошёл к себе в комнату и рухнул на кровать.