Шанец

Все так живём – пока жареный петух не клюнет, не перекрестимся. Васька Перегар тоже так жил. В том смысле, что плевать хотел на здоровье и на своё будущее. «Перегар» - это у него погоняло такое было. Прозвище, иначе сказать. Это потому, что вечно от него сивухой воняло. От путних мужиков только по праздникам  и понедельникам несёт, а от Васи – постоянно. Потому так и прозвали – Вася Перегар. Но Вася привык и не обижался. И охотнее отзывался на прозвище, чем на свою фамилию. Потому что фамилия его звучала ещё противнее – Дураков. Да, вот так – Вася Дураков. Куда уж хуже, да? Но дело тут вовсе не в фамилиях. Хотя… как знать.

Перегар по жизни был раздолбай и бабник. Это так про него говорили. Ну и выпивоха, куда денешься, понятное дело. Это уж на самом деле. При том при всём, как и все раздолбаи, Васька был здоров, как бык. На нём пахать можно было. Или сено возить, к примеру. Жена его, Настя, горюшка с ним хапнула «по самое не могу». Ещё и пацанов от него нарожала. Валерку, Димку и Егора. И все, понятное дело, Дураковы – Настя Дуракова, Валерка Дураков, Димка с Егоркой тоже, с той же фамилией. В общем, не жизнь, а дурацкий цирк с Перегаром во главе. Ну, это всё ладно, не в этом суть.

Проснулся как-то раз Васёк после пьяной ночи. Дома проснулся, что уже удивительно. Ну, первым делом же в уборную надо, куда ещё, не в этот, не в клуб же. Встал Вася. Время уж к обеду было. Дома никого – Настя на свинарнике, пацаны в школе. Ну, напялил чуни на босу ногу, вроде идти надо, а только чует – свербит у него чего-то в одном месте. Ну, в заднем, которым в уборную ходят. Мешает чего-то. Полез Васёк туда, пощупать, чует – шишка какая-то! Оёй! И больно стало! У Васи всё похмелье разом прошло. И даже тошнить перестало. Перепугался – чё думать-то?! И на чирий не похоже, чирьи-то у него бывали, они не такие. «Всё, капец. Приехали!» — Перегара затрясло крупной дрожью. И поглядеть на то место никак – зеркало к стене насмерть прибито, не снять. Есть другое, маленькое, так оно в бане, идти надо. А баня неделю не топлена, промёрзла насквозь. Декабрь поди-ко, не май на дворе. Дома не посмотреть, вдруг кто придёт, а он с голой задницей! Пришлось Василию баню топить.

Протопилась банька. Тут уж и ребятёшки пришли. Удивляются – отец трезвый, суетится чего-то, не матерится даже. Собрал Васёк чистое исподнее, веник свежий достал, вроде как попариться. Пошёл.

Лампочки у Дураковых в бане сроду не было. Со свечкой мылись. Шеперился Вася, шеперился, с зеркалом да со свечкой, а толком ничего не разглядел, только задницу опалил и об зеркало порезался. Но главное он всё-таки понял – опухоль у него. Какая-то. Страшная! Какой ей ещё быть?!

Вася в очередной раз похолодел. «Бляха-муха! Кабздец мне! Ведь не жил же ещё!!!» — в голове ураганным кошмаром носились мысли. «Чё теперь делать-то, а?!» — сам себя спрашивал Василий, но ответа не находил. Он не понимал, очень не хотел понимать, что вот, ещё немного и его не станет. Совсем не станет. Не будет ни пьянок, ни гулянок, не будет ни хоккея по телевизору, не будет рядом детей и жены. Как бы они ни жили, как бы он ни лупил свою Настёну, всё равно же он её по-своему любит, наверное. А как здорово было ходить с бредешком по их речке Молочайке! А берёзовый сок?! Он же давно ничего, кроме водки и бормотухи, не пил! Василий похлебал из кадки холодной воды. Какая-то она стала другая, вода. Сладкая, что ли. Чудно…

Василий глянул в маленькое окошко. Стемнело. Домой идти не хотелось. Искать его никто не будет, подумают, что снова где-то запировал-заночевал. От этой мысли стало ещё тоскливей. Никому-ненужность – это всё, чего он добился в жизни? Страшно. А умри он прямо сейчас, кто его искать будет? И когда найдут? Через день? Два? Или пять? Ощущение жуткого одиночества накрыло Васю с головой. Такой тоски, такой охренелой покинутости он не испытывал даже после самых долгих запоев. Житуха, как ему казалось, повернулась к нему самой мерзкой, самой неприкрытой своей чёрной стороной. «Это чё же, — размышлял Василий, — это вот так раз и всё, сдох? А скока осталось? Ещё бы пару деньков пожить, а? Даже не пил бы! Воздухом бы дышал! Дрова бы все переколол! Успел бы. Пусть через боль, всё равно… Со стога сена побольше надрать, ребятёшкам всё полегше будет пару недель Жданку кормить… Коромысло бы новое согнуть, старое вот-вот лопнет, тяжко Настёне руками-то будет… Прощенья бы попросить. Ведь жили раньше-то, душа в душу жили… Ай, нет. Сразу поймёт – что-то не так. Лучше ничего не говорить. Лучше молча. Делать, пока делается, сколь отпущено. С кумом вот договориться, хоть свет в баню провести… На уборной дверь отваливается, обратно чинить надо…»

Чем дальше размышлял Василий, тем больше сознавал – в доме разруха, мужская рука нужна. А ему просто не успеть, опухоли же быстро растут. И надо начинать с чего-то главного. А с чего? Наверное, с долгов? Пестерихе должен, Райке Чугуновой должен, куму, вот, тоже… Ну, с кумом попроще – тот давно на Васин бредешок поглядывал. Отдать – разом куму не должен. А Пестерихе деньгами надо. А где ж их, окаянных, взять-то? Разве что пимы продать? А может всёж-таки сами пимы и отдать ей? Новые ж, поди не откажется, они дороже денег зимой. А Райка? Обратно скажет – женись и ничё не должен! Вот же баба! А может… Может ей ворота направить? Без мужика живёт, сделать некому. Тоже, небось, не откажется…

Василий вспоминал, где у него лежат давно не пользованные инструменты – гвоздодёр, молоток, рубанок. Стамески, долото, топор – это всё точить. Коловорот нужен. Вроде где-то в сенях был. Гвозди найдутся. Не хватит – на пилораму можно сходить, мужики не откажут, дадут.

Странное дело. Когда Василий был пьяным, всем был должен, от всех прятался, а тут… Кум даже обиделся, когда Василий на другое утро приволок ему свой бредень и сказал, что это за долги, мол, ты чё, Вася, совсем меня за человека не считаешь?! Какие, мол, долги?! Василий решил на своём стоять и всё-таки всучил куму бредень – раз не за долги, то в подарок, потому что кум. И потому что хороший человек. А для хорошего человека и кума ничего не жалко.

Пестериха и вовсе, сперва шарахнулась от Васи, как от чумного, а потом долго хохотала. Прохохотавшись, спросила:
- Ты чё, Васёк, по два раза теперича долги раздаёшь, для верности?
- Дык это, каких два раза-то?
- Дык на прошлой же неделе отдавал, козу приволок, на сдачу ещё браги набрал. Забыл, штоль? Твоя ещё опосля прибегала, козу у меня выкупила!
- Дык я это… Того… Не помню, гадство…

Вот так. С Райкой Чугуновой и того чуднее приключилось. Она сразу-то и дом свой не узнала, Вася ей ворота изладил такие, что любо-дорого смотреть. И петли салом смазал, не скрипят. Райка аж заплакала и кинулась стол накрывать.
- От, мужик, дак мужик! Вот молодец-то какой!
- Рай, ты того… я того… этого, должон тебе, дык чё, как будем решать?
- Тю! Да чё ты там должон-то? Копейки! А ворота – вона какие! Красотень! Айда, обмоем, у меня как раз поллитра стоит в подполе.
- Рай, я поди-ко пойду. Ты поллитру прибери на другой какой случай. А я уж своё отпил.
Райка оторопела:
- Перегар, ты чё, заболел, чё ли?!
- Да не, не хочу просто…
- Батюшки светы! Завтра снег растает! Вася Перегар от поллитры отказался!
- Да ладно уж, чё ты… Пойду я…
- Ну уж нееет! Такую красоту мне изладил, а я тебя так просто отпущу? Садись-ка за стол, борща вот похлебай, щас пельмени сварятся. И вот ещё, возьми-ка. Не обижай меня, — Райка выложила на стол четвертной, — такую работу сотворил! Ребятёшкам хоть гостинцев купи, Новый Год уж на носу!

Райка суетилась у плиты, черпая пельмени. Василий спрятал деньги в карман. Прямо чудеса, да и только! Другой раз Вася бы и пельменей ждать не стал, сграбастал бы Райку и в койку, а теперь… Странно всё это. И чудно. И даже совестно.

Любой организм без еды слабнет. А Вася неделями, бывало, не ел, в лучшем случае – закусывал. А тут – пельмени. Много. Целое эмалированное блюдо. Да ещё и работал весь день на морозе. Сомлел, понятное дело. Чаю не допил, захрапел. Прямо за столом. Райка Василия кое-как дотащила в горницу, до дивана, раздевать не стала, только пимы стянула. Его же полушубком и накрыла.

Тут вдруг Настя, жена Васина, влетела. И сходу на Райку, мол, где мужик мой, такая-растакая?! Райка зашипела, дескать, тихо, не ори, целёхонек твой мужик и даже не тронутый. Ну чё, давай разбираться, чё к чему. Оно и понятно – одно дело, когда мужик просто пьёт, штука известная, хоть и неприятная. Другое дело – когда он у какой-то «простигосподи» пирует. За такое любая баба морду расцарапает. А тут – вона, ещё и ворота ремонтировает. Ну не за красивые же глаза, правильно?! То-то!
- Настён, ты погоди базлать-то, успеешь ещё.
- Дак как не базлать, такое тут у вас!
- Да какое?! Не было ничё, вот те крест. Ты сперва послушай. Чё-то не то с Перегаром твоим. От поллитры отказался, домой спешил… Не то чё-то.
- Как это – отказался?! Васька? От водки? Врать-то! Сроду такого не было!
- Да вот она, бутылочка, вот она. Давай-ка, под пельмени, по рюмочке.
- Эх… А это ж он тебе ворота сладил? А? Забесплатно?
- Он. Должен был пятёрку, посчитал, что воротами рассчитался. А я ему против того ещё четвертной дала. За работу такую не жалко. Правда-правда!
- И всё?
- И всё, пить не стал. Слупил блюдо пельменей и вырубился. Ну, давай уже, стынет всё!
Женщины выпили по рюмке, заели пельмешками. Потом Настя продолжила:
- Я ж знаю, что у вас тут было, бабы говорили.
- Было, я и не отказываюсь. Один раз всего. Каюсь, сама позвала, да он и не противился. А ты думаешь, легко вот так-то, без мужика, десять лет почти? Я ж не старая, поди! Мне-то, поди, тоже надо и тепла, и ласки?!
- Ой ли? Бабы-то говорили – частенько он у тебя!
- Нет, Настён, как на духу говорю, один раз было. И то уж покаялась, толку с напёрсток, а вони на всю деревню.
- И чё, скажешь, не приходил боле?
- Приходил, сколь раз. А я ему так и сказала – женишься, каждый день можешь, а так – неча ходить, меня позорить и жену.
- А он чё?
- Чё-чё…  Поскулит, рупь-два выревет и уйдёт. А куда – мне не ведомо.
- Известно куда – в каператив.
- Ну, это тебе видней. А не веришь – иди, спроси у него. Вон он, в горнице спит, десятый сон, поди, видит.
- Да нет уж, Рая, не пойду. Ни ругаться не буду, ни лаяться. А хошь – забирай его себе.
- Мужик – не мешок картошки, так разбрасываешься! Поспит и домой придёт. Спроси его про деньги-то, двадцать пять рублей!
Райка налила ещё по рюмочке, они выпили, Настя ушла.

Проснулся Василий от боли. Болело там, где опухоль. Охая и кряхтя, Василий встал. Нашарил спички в кармане, зажёг одну, огляделся. Ясно, что у Райки Чугуновой дома, а который час? Василий вышел из горницы, включил свет. Райки не было. Ходики натикали семь часов. «Утро, поди,» — сообразил Василий. Кое-как надел пимы, полушубок, взял в сенях ящик с инструментом. Вышел. Подморозило.

На крыльце Вася оступился и на выезде хряснулся задницей об нижнюю ступеньку. Сперва резануло дикой болью. Василий встал на раскоряку, по ногам побежало что-то тёплое. Пошарил – кровь. «Ну вот, всё. Вот оно как…» — мужик скис. Умирать прямо на улице очень не хотелось. А что делать – он не знал. Вдруг Васю осенило – Тимониха! Через два дома живёт бабка, травы знает, болячки заговаривает. Баба Дуся Тимонина. Поплёлся Вася к бабке.
- Баушка, не серчай. Тут такое дело. Помираю я. А мне бы хоть до дому дойти. Ребят своих повидать. И Настёну.
- Ну, будя загодя помирать! Неча Бога гневить! Иди в избу, на свет, чё в сенях-то топтаться?!

Деваться некуда, Василий всё обсказал Тимонихе, потом показал.
- Экий ты, Васька, дурак! Пошто вы, мужики, хилые такие? Чуть чего, сразу помирать…
- Дык, а чего, баба Дуся, делать-то? Опухоль – она же не спрашивает.
- Дурень, как есть дурень! Кто тебе сказал про опухоль?
- Сам понял. Нащупал. И болит сильно. В уборную идти уже никак, так болит.
- Геморой это у тебя, паря. Как есть – геморой. Сымай штаны совсем, ложися вон на лавку, кверху спиной.
- Как – геморой? И чё, жить буду?!
- А куды тебе деваться? Ребятёшек твоих кто кормить будет? Настёне одной не потянуть!
Василий заплакал. Тимониха тем временем достала пучок какой-то травы, запарила.
- Лежи пока так, не вставай.
- Неловко, так-то…
- Ничё, лежи! Эка невидаль – мужицкая задница. Чичас я… Вот, это приложу… А это вот – встанешь, попьёшь… Ну, теперя вставай, потихоньку… Одевай штаны-то!
- Баба Дуся, ты прямо спасла меня. Чё б я делал…
- Ох, запричитал! Чё, шибко испугался-то? Поди уж и попрощался со всеми?
- Дык… Так и есть. И пожить охота же. И солнышку порадоваться! А тут – такое…
- Ты вот што, Васька. Тебе Господь шанец даёт. Штоб, значит, подумал, как можно жить, а как нельзя. Учить тебя не стану, не дитё, чай. Только крепко подумай, как дальше тебе жить. А как уж передумаешь всё, ко мне приходи, обскажу, чего тебе можно исть-пить, а чего нельзя. Ну и травок кой-каких дам. Для облегчения.

Домой Василий не шёл – летел. Боли не было и в помине. Уже и солнышко проявилось. Небо с той стороны было таким розово-сладким, что хотелось смотреть на него и смотреть. И снег под ногами хрустел как-то по-родному – «хур, хур, хур…»…

На рябине, возле дома, сидел снегирь, клевал оставшиеся мороженые ягоды. Проходя к воротам, Вася заулыбался снегирю, потом прошептал, подмигнув: «Вкусно, аль нет? Погодь, щас зерна вынесу, зови пока своих-то. Тут такое дело, брат… Радость у меня… Шанец, о, как! Шанец! Понимать надо!!!»