Неверный поезд

На платформе было довольно чисто и невероятно тихо. Вокруг – ни души. Лишь одна затерявшаяся фигура сидела на небольшой обветшалой скамейке в ожидании поезда. Ранним утром солнце только начинало своё восхождение, но уходящие далеко в никуда рельсы уже приятно блестели, переливаясь серебром. Было немного прохладно, и из-за этой свежести дышалось легко. С каждым вздохом густые клубы пара медленно всплывали ввысь, подобно облакам стараясь загородить только зарождавшийся солнечный отблеск.
Л. пребывал в лёгком забвении, предвкушая предстоящую поездку и возможность выспаться и пропустить, наконец, через себя тот поток безудержной мысли, который рвался на волю уже не первый месяц. Время от времени наручные часы, что всегда назойливо и громко тикали, выбрасывали его из этого состояния и заставляли вновь немного огорчиться, ибо поезда всё еще не было. В эти мгновения он рассеянно наблюдал, как легкий ветер играл с покрывшимися ржавчиной и золотом осенними листьями: то скидывал их на рельсы, как будто пугая возможным прибытием поезда, то возносил их обратно на платформу, даруя на миг мнимую надежду. Но следом же он забивал их в ближайший угол, прижимая с каждым своим порывом всё сильнее к стене.
Л. откинул голову назад и снова начал представлять, как он слышит, неожиданно для себя самого, шум пребывающего поезда; как он заходит в вагон; ищет себе место и, усевшись, надолго закрывает глаза. Он хотел попытаться понять одну важную мысль или идею – нечто такое, что всегда витало где-то рядом с ним, но никогда не смело подлететь чуть ближе, чтобы ему удалось рассмотреть. Что это было, он не знал и сам, поэтому довольствовался лишь смутной тенью, которая, будто дразня, строила гримасы.
С тех пор, как в нем поселилось это трепетно-странное чувство, Л. стал беспокойным и практически потерял сон. В сущности, не поменялась ни одна деталь, но всё стало абсолютно другим. Ощущение это было настолько явным, настолько глубоким, что казалось, оно окутывало всего Л. целиком, вырывая затем нутро.
Отчасти поэтому он и решил совершить путешествие. Исчезнуть для всех. Найти то, что должно быть найдено. И начать он хотел прямо с того момента, как тронется поезд: с первого взгляда в окно, с первой смены пейзажа за ним, со стуком колёс, с чуть уловимым покачиванием. С того момента, когда в глазах начнет расплываться и ясные еще секунду назад картины сольются в одну размытую палитру образов и силуэтов. Когда он отвернется от окна и не сможет вспомнить, сколько часов или дней он уже едет, откуда и куда он едет, а главное – зачем? В последнее время, он так часто и так усердно представлял этот процесс, что ему всерьез начало казаться, что он уже когда-то пережил подобное. Это путешествие, эти эмоции,  уже видел все эти картины, которые ему еще только предстояло рассмотреть. Он отчетливо слышал и помнил стук колёс в тот самый миг, когда в глазах изображение начало уплывать. wwwww
Теперь он ехал, чтобы подтвердить это или опровергнуть. А каждая секунда повторялась вновь. Во всяком случае, он так думал.
Его утомила каждодневная рутина, которая наводнила его жизнь. Это не были дни, месяцы и года в привычном их понимании: они резво обтекали его по краям, оставляя сухим – он не чувствовал ничего. Это не было жизнью. Он просто устал. Устал от всей этой волокиты и работы, на которой он безвылазно просидел уже много лет. Сколько, к своему собственному удивлению, он и сам не мог сказать. Десять, двадцать? Да и это не имело особого значения. Важно было другое: за свою короткую (но не по годам) жизнь он сумел вобрать в себя и окружить жизнь всем тем, что когда-то ненавидел. В сущности, он ненавидел всё это и сейчас – просто уже свыкся и позволил этому вязкому ручью нести себя по течению. Лишь только изредка он пытался грести рукой в другом направлении. Не трудно догадаться, насколько тщетны и жалки были эти попытки.
Сам Л. выглядел несколько старше своих лет. Он был среднего роста, худощав, лицо имело острые черты, губы небольшие, нос маленький. Глаза, наверное, были главным его отличием. Бывшие когда-то давно глубокими, пепельно-серыми с ярко-зеленой вспышкой ближе к зрачку – они стали бесцветными, заволоченные серой дымкой они безжизненно дергались за неохотным взглядом. Под глазами были синяки и отёки, но это едва ли свидетельствовало только об усталости. Это шрамы, оставленные за долгие и долгие годы бессмысленной рутины, которая затянула Л. когда-то давно, вцепилась своими когтями ему в лицо и уже никогда не отпускала.
Между тем, сквозь вновь нахлынувшую дремоту, послышалось объявление, сопровождаемое эхом, о том, что поезд скоро прибывает. Произносившая заученный текст девушка, робко запнувшись, извинилась за предоставленные неудобства и пожелала приятного пути.
– …Пути, пути, пути, – эхом разносилось сначала по платформе, а потом и по сознанию Л.
Он опомнился, радостно хлопнул рукой по скамейке, на которой сидел, и, вновь мельком взглянув на свои часы, уселся удобнее.
На станции все ещё никого не было. Это казалось странным: поезд вот-вот прибудет, но где же та обычная толпа, что, расталкивая друг друга, переминается с ноги на ногу у самого края платформы еще задолго до назначенного времени?
Впрочем, эта мысль быстро покинула голову Л. Он даже обрадовался, что обстоятельства складывались именно так, потому что не любил, когда вокруг собирается толпа. Он был из тех, кто глубоко убежден, что только в одиночестве можно найти себя.
В царившей на станции тишине часы напоминали о себе настойчиво и неприлично громко и волей-неволей заставляли обращать внимание на циферблат. Прошло минут двадцать (или намного больше?) с момента объявления о скором прибытии.
“И где же он?” – вопрошающе шепотом проговорил Л.,  будто желая, чтобы о его недовольстве хоть кто-нибудь услышал.
Он встал и начал прохаживаться туда-обратно, держа руки за спиной и размышляя, что же могло стать причиной столь вопиющей задержки. Иногда он останавливался и, замерев, слушал гудящую тишину. С каждой его остановкой гул всё нарастал, становясь невыносимым – хотелось заткнуть уши или закричать так громко, насколько хватит сил, лишь бы прекратить это безумие из неслышимого монотонного визга.
Л. слышал стук колёс, который разрывал весь прочий шум, но это всего лишь так развлекалось его воображение. И вскоре ненадолго отступившая тишина, подкрадывалась вновь. Прохладный ветер, коловший лицо, стал заметно сильнее. Листья бились о ноги Л., собираясь в кучу. Он, вновь взглянув на часы, вернулся на своё место и, молча нахмурив лицо, – замер.
Закрыв глаза и слушая мысли в своей голове, Л. вновь начал понемногу предаваться забытью. И чем ближе был он ко сну, тем громче и вместе с тем мелодичнее они звучали, становясь все более реальными. Уже привычная станция вокруг начинала исчезать, превращаясь не более чем в неправдоподобную галлюцинацию.
Л. казалось, что он сидит уже не на скамейке, а на самих рельсах. Сидит уже целую вечность и сейчас зачем-то проснулся. Вдалеке слышно, как неумолимо приближается поезд. Но он лишь устроился немного удобнее и все также с полузакрытыми глазами ждал.
Между тем, листья продолжали хлёстко биться о него. А их количество всё множилось. Казалось, что вся листва со станции в этот момент окутала Л. и теперь плотным коконом наворачивала круги, не выпуская его. Бледно-желтые, богато-золотые, бордовые, где-то он успел уловить даже заблудившийся зеленый лист – все они кружили в неистовом танце, спотыкаясь друг о друга, бросаясь в лицо Л. 
Ветер начал выть чуть ли не громче приближавшегося поезда, а шуршание листьев назойливо врывалось в этот безумный ансамбль. Поезд мчался стремительно и был уже так близко, что Л. ощущал дуновение, создаваемое его движением.
Он чувствовал, что его время стремительно тает. Часы начали бешено громко стучать, также как и его сердце, перекрывая порою гул листьев, ветра и поезда. Взгляд Л. упал куда-то в сторону: он равнодушно, но вместе с тем предельно сосредоточенно смотрел на один из кружившихся листьев. Он не был похож на те, остальные тысячи, что носились вокруг, но он и не отличался абсолютно ничем. Л. не понимал, почему именно этот лист, но, не переставая, смотрел на него. А тот танцевал, подхватываемый ветром, над его головой, весело переливаясь на солнце. Л. полностью раскрыл глаза и вскинул вверх руку, в попытке дотянуться до кружащегося листа. Движение было мимолётным, но в сознании самого Л. этот процесс происходил медленно, почти полностью бездвижно.
Прошло время, и казалось, он уже дотянулся, обогнув несущийся ветер и жгущие холодом лучи солнца. Наконец, его пальцы начинают сжиматься в кулак. Мысль опередила движение: он думал, что уже держит его и в радостной улыбке прижимает к своей груди. Но где-то там, далеко на земле, где осталась станция, листья и поезд, послышался очередной визг приближавшегося состава.
Время вышло….
Л. окончательно провалился в сон.

…Он дотронулся руками до своего лица, липкого от пота, и медленно вытер его. Веки были тяжелыми, поэтому, чтобы оглядеться, Л. пришлось приложить усилие. Начавшаяся боль в голове и застланное пеленой сознание не давали ему проснуться окончательно. (Впрочем, он не мог сказать, бодрствовал ли он или же это было очередное продолжение удивительного и неприятного сна).
Всю станцию уже успел окутать густой туман, а некогда свирепствовавший ветер полностью исчез. Ещё недавно беспокойные листья умиротворенно застелили собою всю станцию.
Воздух показался Л. слишком влажным, и дышать было нелегко. Хотя, возможно, это в самом деле только казалось, поэтому он не стал придавать этому большое значение. Но одна деталь оставалась до сих пор неизменной: вокруг – никого. Ни запоздавшего поезда, ни недовольных пассажиров. Вокруг ничего не происходило. Совсем. Будто Л. сидел здесь уже целую вечность, а время между тем нещадно и беспристрастно умертвило здешних обитателей и после само скончалось от скуки. Он попытался встать, но от неожиданно принятого решения ноги отказались сразу его послушаться, и он рухнул обратно.

Л. рассеянно сидел на скамейке, покачивался и старался прийти в себя после необычного происшествия на рельсах. Мысли вновь летали вокруг, ускользали, не собираясь задерживаться. Он опять видел удивительный обыкновенный лист, но он то пропадал, то появлялся прямо перед глазами, становясь мыслью: невообразимо огромной, бесформенной и бесцветной массой. Л. дёргано огляделся вокруг и громко сглотнул слюну. Вдыхая глубоко носом витавший вокруг туман, он судорожно попытался воссоздать в голове то чувство и тот момент, когда он тянулся за чем-то, что было так необходимо. Он прокручивал эти мгновения еще и еще, в надежде, что к нему снизойдет, наконец, осознание.
Л. не помнил о поезде, не помнил он и о своём негодовании из-за его отсутствия, забыл он и о той ненавистной ему рутине, о том, зачем он здесь и как оказался среди листьев, тумана и пустоты.
Л. не замечал своих ужасно-громких часов – он попросту больше не слышал их. Наверное, они уже не работали, а мирно и без суеты умерли, похоронив вместе с собой его время. Посмотрев на запястье – он убедился, что стрелка не двигалась, будто намекая о вечности.

Туман сгустился настолько, что Л. будто ощущал плотный холодок, когда тот проходил меж пальцев. Стало сложно разглядеть, что было на расстоянии вытянутой руки. Л. все отчетливее чувствовал, что ему начинает не хватать воздуха, поэтому дышал он тяжело и громко.
Он, наконец, смог поднять глаза и увидел почти остановившийся поезд, с лязгом облокотившийся на платформу и приветливо раскрывший свои двери. Где-то тихо проиграла музыка, и девушка сообщила название следующей остановки.
Л. подумал, что было бы неплохо пересесть в столь горячо и долго ожидаемый поезд. Но эта мысль тут же показалась ему такой нелепой, что он театрально усмехнулся и, опустив голову, закрыл глаза.
…Громкий гудок поезда оповестил об отправке, дикий скрежет колёс эхом пронёсся вдоль станции.
И вокруг не существовало ничего, кроме тумана, листьев и Л.