Лепёшечник Наим

(Фоторепортаж)




           Лепешка... Как много в этом слове! Лично у меня, сразу же всплывает ассоциативный ряд: дом, бабушка, мама, тесто, тепло, тандыр... Впрочем, в наше не совсем простое время, когда духовные ценности и ориентиры давным-давно уже сместились в чисто материальную и прагматическую плоскость, мои ностальгические воспоминания могут вызвать у определенной части современников лишь снисходительную улыбку. И это в лучшем случае...
           Сегодня, когда валяющиеся на земле сухие корки хлеба дают повод современной молодежи, лишний раз "погонять в футбол", я невольно возвращаюсь в своё относительно недавнее прошлое и вспоминаю, с каким трепетом и почитанием мы - вчерашние школьники - подбирали редкие кусочки хлеба и три раза поцеловав зачерствевший огрызок, отставляли его в сторону, чтобы - не дай Бог! - кто-нибудь нечаянно на него не наступил. Говорят, привычка - вторая натура. И я ничего не могу с собой поделать: всякий раз, когда вижу валяющийся на земле хлеб, стараюсь незаметно для окружающих поднять его и переложить в безопасное место. Правда, уже не целую как прежде, боясь, что меня могут неправильно понять окружающие.
            Память - скверная штука. Иногда она возвращает меня в то щемящее до боли прошлое, когда я вместе со сверстниками, гонялся по узким бухарским улочкам, предаваясь своим детским играм и шалостям. Это происходило в выходные, когда мои папа и мама собирались навестить своих родителей - моих дедушек и бабушек. Благо, дома их находились по соседству, в одном квартале.
            Вряд-ли, я сумею донести до своего читателя атмосферу и дух того времени: этого невозможно передать словами. Есть вещи, которые человеческий язык бессилен описать и передать. Может, это и к лучшему...  Как и верна пословица, гласящая "невозможно войти в одну и ту же реку дважды".  И - тем не менее - я рискнул.  А что из этого вышло, судить уже вам.



           Спустя почти полвека, я вновь очутился на той же самой улочке моего детства. То же самое медресе Рахмонкули-хана, с порядком осыпавшимися квадратиками майоликовой мозаики; та же самая суфа родного дома моих предков, правда, с обновленной дверью; наконец, та же старинная квартальная мечеть XVI-го века "Дуст чурогоси", расположенная прямо напротив нашего дома. А несколько далее, вдоль узкой улицы, скромненько приютилась незаметная мазанка каркасного типа, с единственным окошечком. Это местная лепешечная, хозяином и единственным работником которого является Наим.
          Бахромов Наимжон, 1962 года рождения - один из моих друзей детства, с кем мы босиком гонялись наперегонки по раскаленному асфальту, мечтая когда-нибудь стать космонавтами.  И вот, спустя почти полвека, мы вновь встретились на той же самой улочке, на территории мечети, где он арендует скромное помещение, зарабатывая себе на хлеб в поте лица.
          Встреча произошла совершенно случайно. Я просто, заглянул в уголок своего детства, дабы вспомнить и воскресить в памяти те далекие картинки беззаботного прошлого и уже собрался было повернуть обратно, как неожиданно столкнулся с юным продавцом лепешек (как выяснится чуть позже - учеником моего товарища). Лепешки были горячими, а аромат, исходивший от них настолько вскружил мне голову, что я не удержался и решил приобрести сразу четыре штуки.
          - Остались две последние. - расстроит меня юный продавец, но тут же поспешит успокоить, указав на маленькое окошечко в стене. - Сейчас, я мигом донесу остальные.
          - Разве, тут есть лепешечная? - в свою очередь удивлюсь я и поинтересуюсь - А кто там работает?
          - Ака-Наим - уважительно произнесёт мальчик имя своего Учителя, после чего, мои ноги автоматом последуют за юношей, и вскоре я окажусь в небольшой уютной хибарке, добрую половину которой будет занимать объятый пламенем тандыр.
          Надо ди говорить о том, что встреча вышла теплой и эмоциональной. Постепенно, по ходу дружеской беседы, Наимжон поведает мне о своих горестных мытарствах по России, в качестве гастарбайтера. О том, как от отчаяния и безысходности, готов будет согласиться за унизительную плату на тяжелую физическую работу, в ходе которой простудится на морозе, получит воспаление легких и чуть не отдаст концы за три-девять земель от родного порога. Удивительно, но всё это он рассказывает улыбаясь, совершенно беззлобно, как бы извиняющимся тоном. Словно, во всём, что с ним произошло, виноват лишь он сам. И в заключение, с горечью подводит:
          - Как видишь, космонавта из меня не получилось. В итоге, вновь вернулся к своему старому ремеслу, к тому, чем занимались мои предки. Деньги небольшие, правда, но - чистые и честно заработанные.
           Я с восхищением смотрю на товарища, который по ходу сердечного откровения, буднично разминает подошедшее тесто, ловким отработанным движением разделывает его на заготовки, после чего, обминает в так называемые "завола", накрывает специальной скатертью и оставляет на некоторое время, с тем, чтобы испечь затем очередную партию лепешек.
           А тем временем, смышленый малый, зачищает большую ванну, подготавливая всё необходимое для очередного замеса теста. Я завороженно смотрю за шустрыми действиями маленького работника. Товарищ, перехватив мой взгляд, добродушно поясняет:
           - Это Миразиз - мой ученик - соседский мальчишка. - и снизив голос, шёпотом резюмирует. - Толковый мальчик, трудолюбивый. А главное - с добрым нравом.
           - Сколько ему лет? - интересуюсь я.
           - Тринадцать... - улыбается наставник и тут же, видимо вспомнив своё детство, заверяет. - Нормально: я в его годы, проделывал не меньшую работу. И потом, чем труднее сейчас, тем легче будет потом.
            Постепенно освоившись и привыкнув к тусклому освещению, я поднимаю глаза кверху, с почтением рассматривая старинные почерневшие от копоти балки и перекрытия. Такое ощущение, будто время остановилось. Словно, я вновь очутился в той самой дореволюционной Бухаре, отголоски которой (по косвенным признакам) застало ещё моё детство. Сейчас, где-то за дувалом истошно заорёт ишак, и в окошке промелькнёт фигура вездесущего ходжи Насреддина. Я стараюсь по-глубже вдохнуть в себя это застывшее мгновение, все эти запахи, знакомые с детства, озираясь по сторонам, в поисках чего-то родного, знакомого, но утерянного давным-давно. Наконец, прислушиваюсь к себе и вскоре успокаиваюсь.
            - Наимжон, сколько лет этому помещению? - осторожно осведомляюсь я у своего товарища. -  Помнится, в детстве, мы сюда частенько забегали... Эти худжры...  я хорошо помню. А - конкретно - этого помещения что-то не припоминаю.
            - Всё, слава Аллаху, осталось нетронутым...  - успокаивает меня Наим. - Так, кое-где подреставрировали только... А здесь, если ты помнишь, находилась сторожка.
             Ветхая захудалая пристройка, служившая ранее каморкой дарвозабона - сторожа мечети. Несколько лет тому назад, городские власти согласились переоборудовать её в лепёшечную. Плату за аренду помещения великодушно было решено не взыскивать, но в обмен, лепешечник обязался следить за сохранностью древнего памятника и порядком, на вверенной ему территории. А это очень не простая задача, особенно, в нынешних условиях, когда отдельные представители современной молодёжи, напрочь лишенные каких бы то ни было понятий нравственности и морали, могут свободно превратить пустующие помещения исторического памятника в "священный вертеп". Тут нужен глаз да глаз. И следует отдать должное, до настоящего времени Наим с этой задачей прекрасно справлялся. Тем не менее, на днях, власти пересмотрели договор с тем, чтобы хлебопек отстёгивал в государственную казну определенную плату. Остается лишь, полагаться на волю Всевышнего и надеяться, что взносы эти будут разумными и не лягут тяжким бременем на плечи моего друга.
             Тем временем, внутренние стены тандыра разогрелись настолько, что готовы принять в себя очередную порцию готового теста.
             - Эта печь уже совсем старая. - как бы оправдывается Наим и обращает моё внимание на большой тандыр, расположенный у самого входа. - Скоро установим новый, вот тогда будет намного легче и веселей!
             Перед тем, как отправить полуфабрикаты в печь, мастер обдаёт водой по всему внутреннему периметру раскалённого тандыра. Для этого, он смачивает руки и стряхивает с них воду на глиняные стенки печи. Не прерывая беседы, Наим легко и ловко превращает пышные колобки в плоские лепёшки, пройдясь по центру каждой специальной "наколкой", именуемой в среде лепешечников как "нон-пар". Затем, посыпает их семенами кунжута, предварительно замоченными в воде.  Даёт возможность, выстояться немного, после чего, укладывает заготовку на круглую "подушечку" ("рафида"), слегка смачивает подсоленной водой тыльную сторону будущей лепёшки и с помощью "рафиды" профессионально прихлопывает полуфабрикат к стенкам горячей печи. И тут же, возвращается к следующей заготовке. За раз, в тандыре могут разместиться порядка пятидесяти лепешек среднего размера (диаметром в 30 - 35 см).
           - Э-э... - смущенно протягивает мой друг, заметив, как я, достав из кармана фотоаппарат, фиксирую производственный процесс. - Это же простые лепешки. Прости, но я не знал, что ты будешь снимать, иначе бы оделся по-приличнее... да и лепёшки...
           - Дорогой Наимжон! - прерываю я товарища. - Если б ты только знал, как я терпеть не могу заранее спланированных сюжетов и прилизанных постановок, от которых разит мертвечиной и неестественностью! Ты себе даже не представляешь, какое это счастье, что я застал обычный рабочий день простого лепёшечника... со всей его будничностью и без всякой показухи : я должен молиться и благодарить за это Аллаха!
           В который раз в своей жизни жалею, что я не фотограф и у меня нет профессиональной камеры! Ведь, кто его знает, как долго ещё продержатся эти "островки" традиционного быта бухарцев?! Тут всё ещё сохранилось в том первозданном виде, каким я это помню по своим детским ощущениям. Словно, непостижимым уму волшебным образом, заботливое Время сумело уберечь кусочек уголка того родного и старого, что безвозвратно кануло в Лету. Здесь нет места искусственности, нет того показного лоска, что так раздражает меня в последнее время. Тут всё настоящее: только реальность и традиция, которая невидимыми нитями связывает наше некогда богатое прошлое с настоящим.
            Невольно, по аналогии, вспоминается моя недавняя поездка в сердце России, когда мы с супругой, спустя четверть века, решили наконец-то навестить наших родственников, проживающих в одной из глубинок Вологодчины. Постаревшая тётя Валя, позабыв про свой возраст, сразу же бросилась к русской печи, откуда извлекла горячий ароматный хлеб и горшок с янтарной пшенной кашей, обильно сдобренной крестьянским сливочным маслицем.
           "Интересно, - подумал я тогда, наворачивая ложку за ложкой - а что же, в таком случае, каждое утро готовлю я, там, у себя в Мариинке?!"
            - Ой, мои дорогие! - с характерным оканьем стала оправдываться старушка. - Вы меня простите, что пирогов-то не спекла... кто ж, знал-то, что вы так неожиданно... Проходите, проходите... я сейчас...
            Милая тётя Валя! Как мне Вам объяснить, что не ради пирогов мы сюда ехали. Что, Ваша суета, столь свойственная простым деревенским людям, к которым нежданно-негаданно свалились на голову их городские родственники, мне дороже и ближе "сердечных" заверений иных политиков, бессовестно вещающих ежедневно с экрана телевизора. Что, ради одной только утренней зари, что предстала сегодня нашему взору из окна рейсового автобуса, и которой уж точно не встретишь в задавленном смогом столичном городе, я готов благодарить Всевышнего за то, что на свете осталось хоть что-то ещё натуральное... настоящее...
          Ну, вот: кажется - я как всегда - вновь отвлёкся от изначальной темы, не удержался и пустил сопли... Прости меня, дорогой читатель: это сейчас пройдёт...
          Тут я, вспомнив про своих благодарных, но щепетильных читателей и пытаясь поставить себя на их место, напрягаю свои мозги - что бы ещё такое спросить у Наима. И задаю очередной вопрос:
          - Расскажи, пожалуйста, в котором часу ты встаёшь, дабы к утру  удовлетворить запросы  местного населения?
          - Как правило, тесто я начинаю замешивать ближе к полуночи. - простодушно делится своими секретами мастер. - Часа через 3 - 4 оно подходит. Встаю затемно, где-то в половине четвертого утра. Обминаю хорошенько тесто и вновь оставляю его на некоторое время. Ну, а затем выпекаю. Так что, к шести-семи часам утра первая партия лепёшек ждёт своих клиентов.
          - Сколько муки для этого требуется?
          - Всегда по-разному... Иногда, хватает и мешка муки (50 кг.), а в иные дни - и двух мешков бывает маловато. В среднем, с одного мешка муки выходит порядка 220 - 230 лепёшек.
          - Не устаёшь? - выскакивает из меня, и судя по его снисходительной улыбке, понимаю, что задаю совершенно дурацкий вопрос. И в следующую секунду, как бы спохватившись и оправдываясь, поясняю. - Ведь, этой такой труд. Твои лепешки - одни из самых вкусных, что есть на этом свете! Они переносят меня к истокам прошлого, к нашей истории.
          - Это же, не в космос летать... - улыбается Наим, возвращая меня к нашему наивному и чистому детству, незамутнённому ничем из мира коварного и взрослого, в котором нам всем со временем придётся врать и изворачиваться. И с горечью восклицает. - Эх, не успел мне отец раскрыть всех секретов этого искусства...
          Я вглядываюсь в окошко, сквозь которое виднеется дверь нашего родового дома и с горечью констатирую, что время не щадит никого. И мне остаётся лишь одно: постараться - в силу своих возможностей - как можно достовернее и правдиво донести до своего читателя тот кусочек истории, который уйдёт в небытие вместе со мной и моим другом детства.
          Однако, вскоре, запахи горячего хлеба вновь возвращают меня к герою моего репортажа. И я со всей искренностью, проникаюсь к его важной и - наверное - одной из самых благородных профессий на Земле. Какое, должно быть, это счастье - найти себя и своё призвание в этой жизни! И я - как летописец - чувствую всем нутром, что должен зафиксировать увиденное, ибо мне кажется, что это очень важно.
          "Для кого?" - возможно спросите вы. И я отвечу: "Не знаю... может быть, для будущих поколений".
          И да простит меня мой читатель, но в заключение, почему-то,  всплывает аналогия с замечательным фильмом А.Тарковского "Андрей Рублёв"? Помните:
          «Вот и пойдём мы по земле: ты — колокола лить, я — иконы писать»
          Что тут ещё можно добавить?