А вы думали о смерти?

               
                “Любая к смерти приведёт дорога,
                Какая в этом дикая тоска!”


Две великие тайны есть в мире – тайна рождения и тайна смерти. О своём зарождении, внутриутробном пребывании, появлении на свет человек и мог бы рассказать, но он этого не помнит. О том, как человек покидает этот мир, он, может быть, и помнит, но уже не может рассказать. Что есть рождение? Что есть смерть? О, какие это непостижимые тайны! Как хочется проникнуть в них, хоть чуточку приоткрыть завесу. Почему все люди так боятся смерти? Ведь если это просто переход из одной формы существования в другую, тогда чего же бояться?
Все знают монолог Гамлета, в котором как раз и говорится о всесильном страхе смерти, об ужасе незнаемого, неизвестного:

Быть иль не быть, вот в чём вопрос. Достойно ль
Души терпеть удары и щелчки
Обидчицы судьбы или лучше встретить
С оружьем море бед и положить
Конец волненьям? Умереть. Забыться.
И всё. И знать, что этот сон – предел
Сердечных мук и тысячи лишений,
Присущих телу. Это ли не цель
Желанная? Скончаться. Сном забыться.
Уснуть. И видеть сны? Вот и ответ.
Какие сны в том смертном сне приснятся,
Когда покров земного чувства снят?
Вот объясненье. Вот что удлиняет
Несчастьям нашим жизнь на столько лет.
А то кто снёс бы униженья века,
Позор гоненья, выходки глупца,
Отринутую страсть, молчанье права,
Надменность власть имущих и судьбу
Больших заслуг перед судом ничтожеств,
Когда так просто сводит все концы
Удар кинжала? Кто бы согласился
Кряхтя под ношей жизненной плестись,
Когда бы неизвестность после смерти,
Боязнь страны, откуда ни один
Не возвращался, не склоняла воли
Мириться лучше со знакомым злом,
Чем бегством к незнакомому стремиться.
Так всех нас в трусов превращает мысль,
Так блёкнет цвет решимости природной
При тусклом свете бледного ума,
И замыслы с размахом и почином
Меняют путь и терпят неуспех
У самой цели. Между тем довольно! –
Офелия! О, радость! Помяни
Мои грехи в своих молитвах, нимфа.

Пер. Б. Л. Пастернака

***

Что же происходит с человеком после смерти? Будет ли там что-нибудь? Какая же форма существования ждёт нас всех?
Очень интересно написал В. А. Жуковский в письме к
С. Л. Пушкину (отцу А. С. Пушкина) от 15 февраля 1837 г.
о своих наблюдениях за умершим поэтом:

“Когда все ушли, я сел перед ним и долго один смотрел ему в лицо. Никогда на этом лице я не видал ничего подобного тому, что было на нём в эту первую минуту смерти. Голова его несколько наклонилась; руки, в которых было за несколько минут какое-то судорожное движение, были спокойно протянуты, как будто упавшие для отдыха после тяжёлого труда. Но что выражалось на его лице, я сказать словами не умею. Оно было для меня так ново и в то же время так знакомо! Это был не сон и не покой! Это не было выражение ума, столь прежде свойственное этому лицу; это не было также и выражение поэтическое! нет! какая-то глубокая, удивительная мысль на нём развивалась, что-то похожее на видение, на какое-то полное, глубокое, удовольствованное знание. Всматриваясь в него, мне всё хотелось у него спросить: “Что видишь, друг?” И что бы он отвечал мне, если бы мог на минуту воскреснуть? Вот минуты в жизни нашей, которые вполне достойны названия великих. В эту минуту, можно сказать, я видел самое смерть, божественно тайную, смерть без покрывала. Какую печать наложила она на лицо его и как удивительно высказала на нём и свою и его тайну. Я уверяю тебя, что никогда на лице его не видал я выражения такой глубокой, величественной, торжественной мысли. Она, конечно, проскакивала в нём и прежде. Но в этой чистоте обнаружилась только тогда, когда всё земное отделилось от него с прикосновением смерти. Таков был конец нашего Пушкина”.

Эти наблюдения сильно взволновали В. А. Жуковского, он выразил их и в поэтической форме, написав стихотворение

    А. С. ПУШКИН

Он лежал без движенья, как будто по тяжкой работе
Руки свои опустив. Голову тихо склоня,
Долго стоял я над ним, один, смотря со вниманьем
Мёртвому прямо в глаза; были закрыты глаза.
Было лицо его мне так знакомо, и было заметно,
Что выражалось на нём, – в жизни такого
Мы не видали на этом лице. Не горел вдохновенья
Пламень на нём; не сиял острый ум;
Нет! Но какою-то мыслью, глубокой, высокою мыслью
Было объято оно: мнилося мне, что ему
В этот миг предстояло как будто какое виденье,
Что-то сбывалось над ним, и спросить мне хотелось: что    видишь?

(В. А. Жуковский. Цветы мечты уединённой. Стихотворения и баллады. – М.: Детская литература, 1984)

***

Ощущения студента Бориса Полубояринова при созерцании трупов в анатомическом театре очень хорошо описал А. И. Куприн в рассказе «Мясо». Я приведу три цитаты из этого рассказа.

“Голова его кружилась сильней и сильней. Его всё более ужасала своей простотой та мысль, что вот эти люди, которые ходили, думали, говорили, надеялись, любили, точно так же как и он ходит, любит и думает, вдруг в какие-нибудь две-три минуты, в силу какого-то непостижимого, но, вероятно, очень простого закона, они стали тем, чем они есть теперь: холодными, отвратительными, гниющими предметами. Борис, благодаря своему тепличному воспитанию, в первый раз столкнулся так близко и так жестоко с ужасным лицом смерти и с мыслью о её неизбежности. Конечно, он давно знал, что люди умирают, но знал это как-то неуверенно, поверхностно, теоретически, и теперь его привело в трепет то новое для него сознание, что и его тело, сильное и здоровое, когда-нибудь станет таким же холодным, страшным предметом, как и те, что лежат на цинковых столах. Когда прежде он видел мертвеца при сиянии свеч, в кадильном дыме, в парчовом гробу, – тогда ужас смерти смягчался торжественностью обряда и той надеждой на будущую жизнь, которую обещали слова печальных молитв. Теперь же Бориса в первый раз охватило мгновенно страшное значение смерти…”

“Но Борис на этот раз вяло следил за состязанием. Мысли его упорно и однообразно возвращались к утренним впечатлениям. Он глядел остановившимися глазами, как шарами перекатывались упругие мышцы Ризенкампфа под тонкой глянцевитой кожей, и думал о том, как в этой массе, состоящей из мяса и костей, когда-нибудь угаснет жизнь, точно пламя свечи от дуновения, провалятся эти маленькие, голубые немецкие глаза, разлезутся и сгниют страшные мускулы. И для чего стараться устраивать свою жизнь, для чего хлопотать, наслаждаться, огорчаться, если в конце концов единственная цель жизни – это сделать из человека  разлагающуюся мёртвую материю? О, как это бессмысленно! И красавец Погорельский, и бледный силач Шахтин, и Затонский – все, все и – что всего ужаснее и несправедливее – и он сам, Борис, когда-нибудь станет таким же, как этот сто пятый номер. Какая же цель жизни после этого?”

“– Это впечатление и мне знакомо, – сказал он [художник Ивич], ласково улыбаясь. – Однажды, когда я ещё был в Москве, при мне какой-то господин бросился в половодье с Чугунного моста. Народу на мосту – целая пропасть, и все кричали, охали, подавали советы, однако помочь никто не решался. А господин этот то нырнёт, то опять покажется, и всё руками машет, судорожно так, видно, что уж сам не рад, что бросился. Ну, покамест там лодки отвязывали да круги спасательные, он последний раз выплыл, крикнул что-то – разобрать нельзя было, – пошёл вниз, точно камень, и только над ним – буль-буль-буль, пузыри запрыгали. Я тогда ещё совсем молод был, и меня вдруг точно обухом по голове хватило: неужели такая простая штука – человеческая жизнь? Несколько пузырей – и всё кончено, все ощущения, мысли, чувства! И помню, меня тогда страшно удивило, что я до тех пор как будто бы не знал, что люди умирают, а в тот день вдруг узнал и поверил. Я, знаете, даже думаю, что это ощущение должен испытать каждый человек в период возмужания”.

(А. И. Куприн. Собрание сочинений. – М.: Художественная литература, 1991-1996)

***

Гениально выразил свои мысли о смерти М. Ю. Лермонтов (кому, казалось бы, было так рано думать о ней!) в двух стихотворениях: «Ночь. I» и «Ночь. II».

НОЧЬ. I

Я зрел во сне, что будто умер я;
Душа, не слыша на себе оков
Телесных, рассмотреть могла б яснее
Весь мир – но было ей не до того;
Боязненное чувство занимало
Её; я мчался без дорог; пред мною
Не серое, не голубое небо
(И мнилося, не небо было то,
А тусклое, бездушное пространство)
Виднелось; и ничто вокруг меня
Различных теней кинуть не могло,
Которые по нём мелькали;
И два противных диких звуков,
Два отголоска целые природы,
Боролися – и ни один из них
Не мог назваться побеждённым. Страх
Припомнить жизни гнусные деянья
Иль о добре свершенном возгордиться
Мешал мне мыслить; и летел, летел я
Далёко без желания и цели –
И встретился мне светозарный ангел;
И так, сверкнувши взором, мне сказал:
«Сын праха, ты грешил – и наказанье
Должно тебя постигнуть, как других;
Спустись на землю – где твой труп
Зарыт; ступай и там живи, и жди,
Пока придёт Спаситель, – и молись…
Молись – страдай… и выстрадай прощенье…»
И снова я увидел край земной;
Досадой вид его меня наполнил,
И боль душевных ран на краткий миг
Лишь заглушённая боязнью, с новой силой
Огнём отчаянья возобновилась;
И (странно мне), когда увидел ту,
Которую любил так сильно прежде,
Я чувствовал один холодный трепет
Досады горькой – и толпа друзей
Ликующих меня не удержала,
С презрением на кубки я взглянул,
Где грех с вином кипел, – воспоминанье
В меня впилось когтями, – я вздохнул,
Так глубоко, как только может мёртвый, –
И полетел к своей могиле. Ах!
Как беден тот, кто видит наконец
Своё ничтожество и в чьих глазах
Всё, для чего трудился долго он,
На воздух разлетелось…
И я сошёл в темницу, узкий гроб,
Где гнил мой труп, – и там остался я;
Здесь кость была уже видна – здесь мясо
Кусками синее висело – жилы там
Я примечал с засохшею в них кровью…
С отчаяньем сидел я и взирал,
Как быстро насекомые роились
И поедали жадно свою пищу;
Червяк то выползал из впадин глаз,
То вновь скрывался в безобразный череп,
И каждое его движенье
Меня терзало судорожной болью.
Я должен был смотреть на гибель друга,
Так долго жившего с моей душою,
Последнего, единственного друга,
Делившего её земные муки, –
И я помочь ему желал – но тщетно –
Уничтоженья быстрые следы
Текли по нём – и черви умножались;
Они дрались за пищу остальную
И смрадную сырую кожу грызли,
Остались кости – и они исчезли;
В гробу был прах… и больше ничего…
Одною полон мрачною заботой,
Я припадал на бренные останки,
Стараясь их дыханием согреть…
О сколько б я тогда отдал земных
Блаженств, чтоб хоть одну – одну минуту
Почувствовать в них теплоту. – Напрасно,
Они остались хладны – хладны, как презренье!..
Тогда я бросил дикие проклятья
На моего отца и мать, на всех людей, –
И мне блеснула мысль (творенье ада):
Что если время совершит свой круг
И погрузится в вечность невозвратно,
И ничего меня не успокоит.
И не придут сюда простить меня?..
– И я хотел изречь хулы на небо –
Хотел сказать: …
Но голос замер мой – и я проснулся.

   НОЧЬ. II

Погаснул день! – и тьма ночная своды
Небесные, как саваном, покрыла.
Кой-где во тьме вертелись и мелькали
Светящиеся точки,
И между них земля вертелась наша;
На ней, спокойствием объятой тихим,
Уснуло всё – и я один лишь не спал.
Один я не спал… страшным полусветом,
Меж радостью и горестью срединой,
Моё теснилось сердце – и желал я
Веселие или печаль умножить
Воспоминаньем об убитой жизни:
Последнее, однако, было легче!..
Вот с запада Скелет неизмеримый
По мрачным сводам начал подниматься
И звёзды заслонил собою…
И целые миры пред ним уничтожались,
И всё трещало под его шагами, –
Ничтожество за ними оставалось!
И вот приблизился к земному шару
Гигант всесильный – всё на ней уснуло,
Ничто встревожиться не мыслило – единый,
Единый смертный видел, что не дай Бог
Созданию живому видеть…
И вот он поднял костяные руки –
И в каждой он держал по человеку,
Дрожащему – и мне они знакомы были –
И кинул взор на них я – и заплакал!..
И странный голос вдруг раздался: «Малодушный!
Сын праха и забвения, не ты ли
Изнемогая в муках нестерпимых,
Ко мне взывал – я здесь: я смерть!..
Моё владычество безбрежно!..
Вот двое. – Ты их знаешь – ты любил их…
Один из них погибнет. – Позволяю
Определить неизбежимый жребий…
И ты умрёшь, и в вечности погибнешь –
И их нигде, нигде вторично не увидишь –
Знай, как исчезнет время, так и люди,
Его рожденье, – только Бог лишь вечен…
– Решись, несчастный!..»

  Тут невольный трепет
По мне мгновенно начал разливаться,
И зубы, крепко застучав, мешали
Словам жестоким вырваться из груди;
И наконец, преодолев свой ужас,
К скелету я воскликнул: «Оба, оба!..
Я верю: нет свиданья – нет разлуки!..
Они довольно жили, чтобы вечно
Продлилося их наказанье.
Ах! – и меня возьми, земного червя, –
И землю раздроби, гнездо разврата,
Безумства и печали!..
Всё, всё берёт она у нас обманом
И не дарит нам ничего – кроме рожденья!..
Проклятье этому подарку!..
Мы без него тебя бы не знавали,
Поэтому и тщетной, бедной жизни,
Где нет надежд – и всюду опасенья.
Да гибнут же друзья мои, да гибнут!..
Лишь об одном я буду плакать:
Зачем они не дети!..»
И видел я, как руки костяные
Моих друзей сдавили, – их не стало –
Не стало даже призраков и теней…
Туманом облачился образ смерти,
И – так пошёл на север. Долго, долго,
Ломая руки и глотая слёзы,
Я на Творца роптал, страшась молиться!

(М. Ю. Лермонтов. Сочинения в 2-х тт. – М.: Правда, 1988-1990)

***

Народ сложил много пословиц и поговорок о смерти, очень хорошо понимая важность этого вопроса для каждого человека, неизбежность смерти, её непредсказуемость… и много ещё чего понимает народ о смерти своим общим – народным – разумом. Далее следуют  русские пословицы о смерти.

Бога прогневишь – и смерти не даст.
Бойся жить, а умирать не бойся! Жить страшнее, чем умереть.
Бойся, не бойся, а без року нет смерти.
Бойся, не бойся, а гроб теши! Дом строй, а домовину ладь!
Бойся, не бойся, а смерть у порога.
Больше жить – больше грешить.
Вволю наешься, а вволю не наживёшься.
Вперёд смерти наживайся!
Всем там быть: кому раньше, кому позже.
Всякий живот (живой) боится смерти.
Двум смертям не бывать, а одной не миновать.
Думай о смерти, а гроб всякому готов.
Ешь солоно, пей кисло, помрёшь – не сгниёшь.
Живёшь – не оглянешься, помрёшь – не спохватишься.
Живи на двое: и до веку, и до вечера.
Живи – почёсывайся, умрёшь – свербеть не станет.
Жил, не жил, а помирай!
Житейское (Мирское) твори, а к смерти гребись!
Жить горько (скучно), да и умереть не сладко (не потешно).
Жить – мучиться, а умереть не хочется.
Жить надейся, а умирать готовься!
Жить тяжко, да и умирать нелегко.
Как ни вертись, а в могилу ложись.
Кто жить не умел, того помирать не выучишь.
Кто чаще смерть поминает, тот меньше согрешает.
Кто родится – кричит; кто умирает – молчит.
На век не наешься, перед смертью не наживёшься.
Не на живот рождаемся, а на смерть.
Не ты смерти ищешь, она сторожит.
Не страшна мёртвому могила.
На миру и смерть красна.
На небо крыл нет, а в землю путь близок.
Не бойтеся смерти тела, бойтеся смерти духа (смерти духовной).
На смерть, что на солнце, во все глаза не взглянешь!
Не грешит, кто в земле лежит.
Никто живой предела своего не изведал.
Один раз мать родила, один раз и умирать.
Опасью хорониться – смерти не оборониться.
От смерти не посторонишься.
От смерти ни крестом, ни пестом.
Перед смертью не согрубишь (не слукавишь).
Помирать собирайся, а хлеб сей.
Помрёшь – ничего с собой не возьмёшь.
После смерти покаянья нет.
Прежде смерти не умрёшь.
Пришла смерть по бабу – не указывай на деда!
Рубаха к телу близка, а смерть ближе.
Рубаха на теле – смерть в плоти.
Сколько ни жить, а смерти не миновать.
Смерти боятся – на свете не жить.
Смерти искать нет нужды –  и сама сыщет.
Смерть берёт расплохом (нахрапом).
Смерть в глаза не смотрит.
Смерть причину найдёт.
Смерть не за горами, а за плечами.
Смерть не разбирает чина.
Смерть не свой брат – разговаривать не станешь.
Смерть ни на что не глядит.
Смерть никого не обойдёт.
Смерть о саване не тужит. Смерти саваном не ублажишь.
Смерть придёт и на печи найдёт.
Смерть по грехам страшна. Не бойся смерти, бойся грехов!
Старость не радость, а и смерть не корысть (не находка).
Счастья ищи, а в могилу ложись.
У смерти на глазах все равны. Смерть всех поравняет.
Ум за морем, а смерть за воротом.
Умел пожить, умей и умереть! Не умел жить, так хоть сумей умереть!
Умереть сегодня – страшно, а когда-нибудь – ничего.
Человек родится на смерть, а умирает на живот (на жизнь).

  ***

А помните превосходный рассказ И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско»? Герой этого рассказа только-только собирался начать жить, посвятив всю предшествующую жизнь зарабатыванию и накоплению денег, чтобы стать очень богатым, позволить себе роскошную жизнь. И вот цель была достигнута: он стал богатым и отправился с женой и дочкой путешествовать по Старому Свету. В этом путешествии его внезапно и настигла смерть. Я приведу цитату из этого рассказа, в которой описывается сцена смерти и отношение к ней окружающих людей:

«Он быстро пробежал заглавие некоторых статей, прочёл несколько строк о никогда не прекращающейся балканской войне, привычным жестом перевернул газету, – как вдруг строчки вспыхнули перед ним стеклянным блеском, шея его напружилась, глаза выпучились, пенсне слетело с носа… Он рванулся вперёд, хотел глотнуть воздуха – и дико захрипел; нижняя челюсть его отпала, осветив весь рот золотом пломб, голова завалилась на плечо и замоталась, грудь рубашки выпятилась коробом – и всё тело, извиваясь, задирая ковёр каблуками, поползло на пол, отчаянно борясь с кем-то.
Не будь в читальне немца, быстро и ловко сумели бы в гостинице замять это ужасное происшествие, мгновенно, задними ходами, умчали бы за ноги и за голову господина из Сан-Франциско куда подальше – и ни единая душа из гостей не узнала бы, что натворил он. Но немец вырвался из читальни с криком, он всполошил весь дом, всю столовую. И многие вскакивали из-за еды, опрокидывая стулья, многие, бледня, бежали к читальне, на всех языках раздавалось: “что, что случилось?” – и никто не отвечал толком, никто не понимал ничего, так как люди и до сих пор ещё больше всего дивятся и ни за что не хотят верить смерти. Хозяин метался от одного гостя к другому, пытаясь задержать бегущих и успокоить их поспешными заверениями, что это так, пустяк, маленький обморок с одним господином из Сан-Франциско… Но никто его не слушал, многие видели, как лакеи и коридорные срывали с этого господина галстук, жилет, измятый смокинг и даже зачем-то бальные башмаки с чёрных шёлковых ног с плоскими ступнями. А он ещё бился. Он настойчиво боролся со смертью, ни за что не хотел поддаться ей, так неожиданно и грубо навалившейся на него. Он мотал головой, хрипел, как зарезанный, закатил глаза, как пьяный… Когда его торопливо внесли и положили на кровать в сорок третий номер, – самый маленький, самый плохой, самый сырой и холодный, в конце нижнего коридора, – прибежала его дочь с распущенными волосами, в распахнувшемся капотике, с обнажённой грудью, поднятой корсетом, потом большая, тяжёлая и уже совсем наряженная к обеду жена, у которой рот был круглый от ужаса… Но тут он уже и головой перестал мотать.
Через четверть часа в отеле всё кое-как пришло в порядок. Но вечер был непоправимо испорчен…»

(И. А. Бунин. Рассказы. – Саратов, Приволжское книжное издательство, 1980)

***

Далее следует фрагмент главы из романа Л. Н. Толстого «Война и мир», которую я нашла в журнале «Новый мир» (№ 7, 1991 г., стр. 3-6) в рубрике “Из неопубликованного”.

«…Кн<язь> Андрей не только знал, что он умрёт, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину, и он не испытывал [ни малейшего] страха смерти. Он испытывал спокойное и холодное сознание отчуждённости от всего земного и приближение не к концу, а к вступлению в грозное, вечное неведомое – но существующее, уже [ощущаемое] открытое перед ним и как будто ощущаемое.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

________

[Он] Это не был страх смерти. Он знал это страшное мучительное чувство и уже пережил его. Он два раза испытал этот ужас смерти и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство в ту минуту, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивьё, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть его …

________

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Н<аташа> называла это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом к<няжны> Марьи. Это [был тот] была та последняя борьба между жизнью и смертью, в к<оторой> смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он ещё дорожил жизнью, представлявшеюся ему в любви к Наташе, и последний покорённый припадок ужаса перед неведомым …
Он видел сон, простой, несложный, в кот<ором> не было ничего из того, что занимало его.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в кот<орой> он лежал в действительности, но он не ранен, а здоров.
Он лежал в темноте ночи, и вдруг он слышит, что кто-то подходит к двери. И страх чего<-то> охватывает его. Он сам встаёт и идёт к двери, чтобы задвинуть задвижку, запереть её. Но в то же время, как он подходит к двери, и то что-то страшное [по] с другой стороны подходит к двери и надавливает, ломится в него. Он знает, что там, за дверью, что-то ужасное, не человек, но зверь, чудовище – смерть ломится в дверь и надо удержать её. Он валится на дверь, [употребляет] напрягает последние усилия: [удержать] запереть уже нельзя – хоть удержать её. Но силы его слабы, неловки, и надавливаемая ужасным дверь ломится, отворяется и [пот<ом>] опять затворяется. Но вдруг – последние усилия и дверь с треском отворяется, и [оно врывается и оно есть смер<ть>] ужас охватывает кн<язя> Андрея, и оно врывается, и оно есть смерть.
Но в то же мгновение, как оно победило и ворвалось [кн. Андрей] и ужас стал невыносим, кн<язь> Андрей вспомнил, что он спит, [и] проснулся и с восторгом [встретил] сознал спасительное пробуждение. «Да, это была смерть, она навестила меня, и я проснулся. Да, смерть есть пробуждение», – вдруг просветлело в его душе. И [не отвечая] он почувствовал последнюю победу над страхом смерти и начало вступления в пробуждение смерти. Он не ответил Наташе на её вопросы: что с ним – и холодно, спокойно, издалека посмотрел на неё.
Это-то было то, что случилось с ним за два дня до приезда кн<яжны> Марьи.
С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил докт<ор>. Она видела страшные, более для неё несомненные, нравственные признаки.
С этого дня началось для кн<язя> Андрея пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительно сновидения.

________

Ничего не было страшного и резкого в этом медленном пробуждении. Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И кн<яжна> Марья и Нат<аша>, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время [ходили за ним], сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушёл от них), а за самым близким воспоминанием о нём – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что [они не мо<гли>] на них не действовала внешняя страшная сторона смерти и что они не находили нужным растравлять своё горе. Они не плакали ни при нём, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали. Перед ними совершалось простое и торжественное таинство смерти: они обе видели, как он глубже и глубже уходит от них куда-то туда, и обе знали, что это так должно и быть и что это хорошо.
Его исповедовали, причастили; все приходили к нему прощаться. Когда ему привели сына, он [поцеловал его, думая, что] приложил к нему свои губы и отвернулся не потому, чтобы ему тяжело или жалко [но] (к<няжна> М<арья> и Н<аташа> понимали это), но только потому, что он [думал] полагал, что это всё, что от него требовали, но когда ему сказали, чтобы он благословил его, он исполнил требуемое и оглянулся, как будто спрашивая, не нужно ли ещё что-нибудь сделать.
Когда происходили последние содрогания тела, оставляемого жизненной силой, к<няжна> М<арья> и Н<аташа> были тут, и [молча, почти споко<йно>] [и не рыдали] всё это представлялось им не страшным, но простым и торжественным таинством. «Когда он ушёл, где он был? Где он теперь?»

________

Когда тело в мундире уже лежало на столе, все подходили к нему прощаться и все плакали.
Николушка плакал от страдальческого недоумения, разрывавшего его сердце. Графиня плакала от жалости к нему и к Наташе, жалея о том, что его нет больше. Старый граф плакал о том, что скоро, он чувствовал, и ему предстояло сделать этот страшный шаг в жизни. [Со<ня>] Наташа и кн<яжна> Марья плакали тоже теперь, но ещё не чувствовали своего личного горя, они плакали ещё от благоговейного умиления, охватившего их души при виде простого и торжественного таинства смерти, совершившегося перед ними».

     ________

Когда я прочла эту главу, несколько минут сидела буквально потрясённая таким глубоким, почти нечеловеческим знанием Толстого о предсмертном состоянии его героя и о самой смерти… Это невероятно: такое знание о смерти недоступно простому смертному, оно даётся только гению!

***

Мы не знаем час своей смерти, не знаем, много ли нам ещё осталось быть в этом мире. Это, конечно, хорошо. Мы живём, мы строим планы на будущее, мы не думаем о смерти, особенно когда мы здоровы и врачи не подписывают нам приговор…Мы не торопимся, не спешим. У нас впереди очень много времени, мы так богаты… Приведу три фрагмента из романа Ф. М. Достоевского «Идиот» на эту тему.

“– Вот опять у нас смертной казни нет.
– А там казнят?
– Да. Я во Франции видел, в Лионе. Меня туда Шнейдер с собою брал.
– Вешают?
– Нет, во Франции всё головы рубят.
– Что же, кричит?
– Куды! В одно мгновение. Человека кладут, и падает этакий широкий нож, по машине, гильотиной называется, тяжело, сильно… Голова отскочит так, что и глазом не успеешь мигнуть. Приготовления тяжелы. Вот когда объявляют приговор, снаряжают, вяжут, на эшафот взводят, вот тут ужасно! Народ сбегается, даже женщины, хоть там и не любят, чтобы женщины глядели.
– Не их дело.
– Конечно! Конечно! Этакую муку!.. Преступник был человек умный, бесстрашный, сильный, в летах, Легро по фамилии. Ну вот, я вам говорю, верьте не верьте, на эшафот всходил – плакал, белый как бумага. Разве это возможно? Разве не ужас? Ну, кто же со страху плачет? Я и не думал, чтоб от страху можно было заплакать не ребёнку, человеку, который никогда не плакал, человеку в сорок пять лет. Что же с душой в эту минуту делается, до каких судорог её доводят? Надругательство над душой, больше ничего! Сказано: “не убий”, так за то, что он убил, и его убивать? Нет, это нельзя. Вот я уж месяц назад это видел, а до сих пор у меня как пред глазами. Раз пять снилось.
Князь даже одушевился говоря, лёгкая краска проступила в его бледное лицо, хотя речь его по-прежнему была тихая. Камердинер с сочувствующим интересом следил за ним, так что оторваться, кажется, не хотелось; может быть, тоже был человек с воображением и попыткой на мысль.
– Хорошо ещё вот, что муки немного, – заметил он, – когда голова отлетает.
– Знаете ли что? – горячо подхватил князь, – вот вы это заметили, и все точно так же замечают, как вы, и машина для того выдумана, гильотина. А мне тогда же пришла в голову одна мысль: а что, если это даже и хуже? Вам это смешно, вам это дико кажется, а при некотором воображении даже и такая мысль в голову вскочит. Подумайте: если, например, пытка; при этом страдания и раны, мука телесная, и, стало быть, всё это от душевного страдания отвлекает, так что одними только ранами и мучаешься, вплоть пока умрёшь. А ведь главная, самая сильная боль, может, не в ранах, а вот что вот знаешь наверно, что вот через час, потом через десять минут, потом через полминуты, потом теперь, вот сейчас – душа из тела вылетит, и что человеком уж больше не будешь, и что это уж наверно; главное то, что наверно. Вот как голову кладёшь под самый нож и слышишь, как он склизнет над головой, вот эти-то четверть секунды всего и страшнее. Знаете ли, что это не моя фантазия, а что так многие говорили? Я до того этому верю, что прямо вам скажу моё мнение. Убивать за убийство несоразмерно большее наказание, чем самое преступление. Убийство по приговору несоразмерно ужаснее, чем убийство разбойничье. Тот, кого убивают разбойники, режут ночью, в лесу, или как-нибудь, непременно ещё надеется, что спасётся, до самого последнего мгновения. Примеры бывали, что уж горло перерезано, а он ещё надеется, или бежит, или просит. А тут, всю эту последнюю надежду, с которою умирать в десять раз легче, отнимают наверно; тут приговор, и в том, что наверно не избегнешь, вся ужасная-то мука и сидит, и сильней этой муки нет на свете. Приведите и поставьте солдата против самой пушки на сражении и стреляйте в него, он ещё всё будет надеяться, но прочтите этому самому солдату приговор наверно, и он с ума сойдёт или заплачет. Кто сказал, что человеческая природа в состоянии вынести это без сумасшествия? Зачем такое ругательство, безобразное, ненужное, напрасное? Может быть, и есть такой человек, которому прочли приговор, дали помучиться, а потом сказали: “Ступай, тебя прощают”. Вот этакой человек, может быть, мог бы рассказать. Об этой муке и об этом ужасе и Христос говорил. Нет, с человеком так нельзя поступать!
Камердинер хотя и не мог бы так выразить всё это, как князь, но, конечно, хотя не всё, но главное понял, что видно было даже по умилившемуся лицу его”.

***
 
“– Но я вам лучше расскажу про другую мою встречу прошлого года с одним человеком. Тут одно обстоятельство очень странное было, – странное тем, собственно, что случай такой очень редко бывает. Этот человек был раз взведён, вместе с другими, на эшафот, и ему прочитан был приговор смертной казни расстрелянием, за политическое преступление. Минут через двадцать прочтено было и помилование и назначена другая степень наказания, но, однако же, в промежутке между двумя приговорами, двадцать минут, или по крайней мере четверть часа, он прожил под несомненным убеждением, что через несколько минут он вдруг умрёт. Мне ужасно хотелось слушать, когда он иногда припоминал свои тогдашние впечатления, и я несколько раз начинал его вновь расспрашивать. Он помнил всё с необыкновенною ясностью и говорил, что никогда ничего из этих минут не забудет. Шагах в двадцати от эшафота, около которого стоял народ и солдаты, были врыты три столба, так как преступников было несколько человек. Троих первых повели к столбам, привязали, надели на них смертный костюм (белые длинные балахоны), а на глаза надвинули им белые колпаки, чтобы не видно было ружей; затем против каждого столба выстроилась команда из нескольких человек солдат. Мой знакомый стоял восьмым по очереди, стало быть ему приходилось идти к столбам в третью очередь. Священник обошёл всех с крестом. Выходило, что остаётся жить минут пять, не больше. Он говорил, что эти пять минут казались ему бесконечным сроком, огромным богатством; ему казалось, что в эти пять минут он проживёт столько жизней, что ещё сейчас нечего и думать о последнем мгновении, так что он ещё распоряжения разные сделал: рассчитал время, чтобы проститься с товарищами, на это положил минуты две, потом две минуты ещё положил, чтобы подумать в последний раз про себя, а потом, чтобы в последний раз кругом поглядеть. Он очень хорошо помнил, что сделал именно эти три распоряжения и именно так рассчитал. Он умирал двадцати семи лет, здоровый и сильный; прощаясь с товарищами, он помнил, что одному из них задал довольно посторонний вопрос и даже очень заинтересовался ответом. Потом, когда он простился с товарищами, настали те две минуты, которые он отсчитал, чтобы думать про себя; он знал заранее, о чём он будет думать: ему всё хотелось представить себе как можно скорее и ярче, что вот как же это так: он теперь есть и живёт, а через три минуты будет уже нечто, кто-то или что-то, – так кто же? Где же? Всё это он думал в эти две минуты решить! Невдалеке была церковь, и вершина собора с позолоченной крышей сверкала на ярком солнце. Он помнил, что ужасно упорно смотрел на эту крышу и на лучи, от неё сверкавшие; оторваться не мог от лучей: ему казалось, что эти лучи его новая природа, что он через три минуты как-нибудь сольётся с ними… Неизвестность и отвращение от этого нового, которое будет и сейчас наступит, были ужасны; но он говорит, что ничего не было для него в это время тяжеле, как беспрерывная мысль: «Что если бы не умирать! Что если бы воротить жизнь, – какая бесконечность! И всё это было бы моё! Я бы тогда каждую минуту в целый век обратил, ничего бы не потерял, каждую бы минуту счётом отсчитывал, уж ничего бы даром не истратил!» Он говорил, что эта мысль у него, наконец, в такую злобу переродилась, что ему уж хотелось, чтобы его поскорей застрелили.
Князь вдруг замолчал; все ждали, что он будет продолжать и выведет заключение.
– Вы кончили? – спросила Аглая.
– Что? кончил, – сказал князь, выходя из минутной задумчивости.
– Да для чего же вы про это рассказали?
– Так… мне припомнилось… я к разговору…
– Вы очень обрывисты, – заметила Александра, – вы, князь, верно хотели вывести, что ни одного мгновения на копейки ценить нельзя, и иногда пять минут дороже сокровища. Всё это похвально, но позвольте, однако же, как же этот приятель, который вам такие страсти рассказывал… ведь ему переменили же наказание, стало быть подарили же эту “бесконечную жизнь”. Ну, что же он с этим богатством сделал потом? Жил ли каждую минуту “счётом”?
– О нет, он мне сам говорил, – я его уже про это спрашивал, – вовсе не так жил и много-много минут потерял.
– Ну, стало быть, вот вам и опыт, стало быть и нельзя жить взаправду “отсчитывая счётом”. Почему-нибудь да нельзя же.
– Да, почему-нибудь да нельзя же, – повторил князь, – мне самому это казалось… А всё-таки как-то не верится…”

***

“– Он жил в тюрьме и ждал казни по крайней мере ещё через неделю; он как-то рассчитывал на обыкновенную формалистику, что бумага ещё должна куда-то пойти и только через неделю выйдет. А тут вдруг по какому-то случаю дело было сокращено. В пять часов утра он спал. Это было в конце октября; в пять часов ещё холодно и темно. Вошёл тюремный пристав, тихонько, со стражей, и осторожно тронул его за плечо, тот приподнялся, облокотился, – видит свет: «Что такое?» - «В десятом часу смертная казнь». Он со сна не поверил, начал было спорить, что бумага выйдет через неделю, но когда совсем очнулся, перестал спорить и замолчал, – так рассказывали, – потом сказал: «Всё-таки тяжело так вдруг…» - и опять замолк, и уже ничего не хотел говорить. Тут часа три-четыре проходят на известные вещи: на священника, на завтрак, к которому ему вино, кофей и говядину дают (ну, не насмешка ли это? Ведь, подумаешь, как это жестоко, а с другой стороны, ей-богу, эти невинные люди от чистого сердца делают и уверены, что это человеколюбие), потом туалет (вы знаете, что такое туалет преступника?), наконец везут по городу до эшафота… Я думаю, что вот тут тоже кажется, что ещё бесконечно жить остаётся, пока везут. Мне кажется, он наверно думал дорогой: «Ещё долго, ещё жить три улицы остаётся; вот эту проеду, потом ещё та останется, потом ещё та, где булочник направо… ещё когда-то доедем до булочника!» Кругом народ, крик, шум, десять тысяч лиц, десять тысяч глаз, – всё это надо перенести, а главное, мысль: «Вот их десять тысяч, а их никого не казнят, а меня-то казнят!» Ну, вот это всё предварительно. На эшафот ведёт лесенка; тут он пред лесенкой вдруг заплакал, а это был сильный и мужественный человек, большой злодей, говорят, был. С ним всё время неотлучно был священник, и в тележке с ним ехал, и всё говорил, – вряд ли тот слышал: и начнёт слушать, а с третьего слова уж не понимает. Так должно быть. Наконец, стал всходить на лесенку; тут ноги перевязаны и потому движутся шагами мелкими. Священник, должно быть, человек умный, перестал говорить, а всё ему крест давал целовать. В низу лесенки он был очень бледен, а как поднялся и стал на эшафот, стал вдруг белый как бумага, совершенно как белая писчая бумага. Наверно у него ноги слабели и деревенели, и тошнота была, – как будто что его давит в горле, и от этого точно щекотно, – чувствовали вы это когда-нибудь в испуге или в очень страшные минуты, когда и весь рассудок остаётся, но никакой уже власти не имеет? Мне кажется, если например, неминуемая гибель, дом на вас валится, то тут вдруг ужасно захочется сесть и закрыть глаза и ждать – будь что будет!.. Вот тут-то, когда начиналась эта слабость, священник поскорей, скорым таким жестом и молча, ему крест к самым губам вдруг подставлял, маленький такой крест, серебряный, четырёхконечный, – часто подставлял, поминутно. И как только крест касался губ, он глаза открывал, и опять на несколько секунд как бы оживлялся, и ноги шли. Крест он с жадностью целовал, спешил целовать, точно спешил не забыть захватить что-то про запас, на всякий случай, но вряд ли в эту минуту что-нибудь религиозное сознавал. И так было до самой доски… Странно, что редко в эти самые последние секунды в обморок падают! Напротив, голова ужасно живёт и работает, должно быть, сильно, сильно, сильно, как машина в ходу; я воображаю, так и стучат разные мысли, все неконченные, и может быть, и смешные, посторонние такие мысли: «Вот этот глядит – у него бородавка на лбу, вот у палача одна нижняя пуговица заржавела»… а между тем всё знаешь и всё помнишь; одна такая точка есть, которой никак нельзя забыть, и в обморок упасть нельзя, и всё около неё, около этой точки, ходит и вертится. И подумать, что это так до самой последней четверти секунды, когда уже голова на плахе лежит, и ждёт, и… знает, и вдруг услышит над собой как железо склизнуло! Это непременно услышишь! Я бы, если бы лежал, я бы нарочно слушал и услышал! Тут, может быть, только одна десятая доля мгновения, но непременно услышишь! И представьте же, до сих пор ещё спорят, что, может быть, голова когда и отлетит, то ещё с секунду, может быть, знает, что она отлетела, – каково понятие! А что если пять секунд!..”

***

Не свои ли переживания художественно воссоздал Ф. М. Достоевский? Ведь, как известно, он был приговорён к смертной казни (за политическое преступление), и этот смертный приговор в последний момент был заменён ссылкой в Сибирь.
Конечно, роман «Идиот» я читала не раз, но приведённые фрагменты ожили передо мной в недавно показанном одноимённом телефильме. Евгению Миронову, игравшему роль князя Мышкина в фильме, эти монологи очень удались, как, впрочем, и многие другие.

     ***

(Ф. М. Достоевский. Собрание сочинений в двенадцати томах. – М.: Правда, 1982)

________

Уж сколько их упало в эту бездну,
Развёрстую вдали!
М. И. Цветаева

Memento mori!1

Однажды спать я лягу не в постели,
А в чреве вечной матери-земли;
И не страшны мне будут ни метели,
Ни ураган, ни грозы, ни дожди.
И утро не настанет...

И в мире ни единый нерв не дрогнет.
Всё так же будет цвесть и леденеть земля.
Идти все будут по своей дороге,
Как будто никогда и не было меня.
Никто не вспомнит...

20 ноября 1995 г.

    ***

1 – помни о смерти (лат.)

________

   ПРЕРВАННЫЙ ПОЛЁТ

Кто-то высмотрел плод, что неспел, –
Потрусили за ствол – он упал…
Вот вам песня о том, кто не спел
И что голос имел – не узнал.

Может, были с судьбой нелады
И со случаем плохи дела,
А тугая струна на лады
С незаметным изъяном легла.

Он начал робко с ноты до,
Но не допел её, не до…

Не дозвучал его аккорд
И никого не вдохновил.
Собака лаяла, а кот –
Мышей ловил.

Смешно, не правда ли, смешно!
А он шутил – недошутил,
Недораспробовал вино,
И даже недопригубил.

Он пока лишь затеивал спор,
Неуверенно и не спеша, –
Словно капельки пота из пор,
Из-под кожи сочилась душа.

Только начал дуэль на ковре –
Еле-еле, едва приступил,
Лишь чуть-чуть осмотрелся в игре,
И судья ещё счёт не открыл.

Он знать хотел всё от и до,
Но не добрался он, не до…

Ни до догадки, ни до дна,
Не докопался до глубин
И ту, которая одна, –
Недолюбил.

Смешно, неправда ли, смешно!
А он спешил – недоспешил, –
Осталось недорешено
Всё то, что он недорешил.

Ни единою буквой не лгу –
Он был чистого слога слуга,
И писал ей стихи на снегу…
К сожалению, тают снега!

Но тогда ещё был снегопад,
И свобода писать на снегу, –
И большие снежинки и град
Он губами хватал на бегу.

Но к ней в серебряном ландо
Он не добрался и не до…

Не добежал бегун, беглец,
Не долетел, не доскакал,
А звёздный знак его – Телец –
Холодный Млечный Путь лакал.

Смешно, не правда ли, смешно,
Когда секунд недостаёт, –
Недостающее звено,
И недолёт, и недолёт!

Смешно, не правда ли? Ну вот, –
И вам смешно, и даже мне –
Конь на скаку и птица влёт, –
По чьей вине?..

В. С. Высоцкий
       1973 г.

(Владимир Высоцкий. Сочинения в 2-х тт. – М.: Художественная литература, 1991)

***

Как вы думаете, о чём эта песня В. Высоцкого – “песня о том, кто не спел и что голос имел – не узнал”?
Конечно же, это песня о том, кто преждевременно ушёл из жизни… Меня до глубины души тронула вот эта мысль поэта: “А он спешил – недоспешил, – Осталось недорешено Всё то, что он недорешил”. Эта мысль, если вдуматься поглубже, очень точна и пронзительна!
Да, мы всё же не спешим, мы не думаем, что не успеем всё решить, всё довести до конца, всё успеть в этой жизни… А напрасно! Надо спешить, надо помнить, что время ограничено и, возможно, даже очень резко ограничено. И как же будет жаль, что останется недорешено всё то, что вы недорешили!

     ***

...Ушло, как то уйдёт всецело,
Чем ты и дышишь и живёшь.
Ф. И. Тютчев
Не тешь себя словесною игрою:
Погаснет мысль во тьме небытия -
И смерть всему, что ты зовёшь собою.
И. А. Бунин


Об этом многие уже сказали,
Мне остаётся только повториться:
Всё, о чём сердце мучится и мысли бьются,
Всё, чем живу, дышу, и чувствую, и брежу,
Всё – сгинет, и погаснет, и погибнет.
О Боже, не хочу я с этим примириться!

20 февраля 1996 г.

***

О, Боже! Выплачу Тебе
Невидимые миру слёзы.
Сложу послушно к алтарю
Мечты, надежды, думы, грёзы.

Я вся земная, вся в грехах,
И душу тело крепко держит,
Но слышу голос в небесах -
Заря иная мне уж брезжит.

Лететь навстречу той заре?
Я замираю: страшно, страшно!
Но, жертвой став на алтаре,
Я покидаю день вчерашний...

И тщусь напрасно здесь понять,
Какое таинство и чудо
Свершится над моей душой,
Когда за той зарёй я буду.

8 сентября 1996 г.

***

СЕБЕ

Что ж там ангелы поют
такими злыми голосами?!
   В. С. Высоцкий

Время несётся вскачь,
И последняя дата известна.
Ах, как страшно и как интересно!
Не дрожи, не волнуйся, не плачь.

Много разных придумали басен:
Райский сад, раскалённая сковорода...
Будут душу поджаривать, да?
Жизненный путь был напрасен?

Примут ангелы или черти?
Встретят родственники иль друзья?
Ничего здесь узнать нельзя,
Всё откроется там, за смертью.

21 ноября 1996 г.

***

А вы верите в возвращение, в то, что вы когда-то уже были здесь, и снова когда-нибудь будете? Сначала моё стихотворение “Накануне Рождества”:

Блажен, кто праздник жизни рано
Оставил, не допив до дна
Бокала полного вина...
А. С. Пушкин
Так и душа моя идёт путём зерна:
Сойдя во мрак, умрёт – и оживёт она.
В. Ф. Ходасевич

И смерть уже была, – я это помню точно;
И жизнь уже была и, может, не одна.
К текущей жизни я привязана непрочно
И вовсе не стремлюсь допить бокал до дна.

И скоро вновь умру... Не бойтесь, люди, смерти.
Погибнет шелуха, лишь оболочка тленна.
В душе есть семена, они вас возвратят,
Они дадут вам жизнь, они взойдут, – поверьте!

И я ещё вернусь, – залогом этот стих.
Преодолев миры, всё вспомнив и забыв,
Опять приду сюда. И так же будет тих
Рождественский канун, и свечи на столе,
И пламени трепещущий изгиб...

  6 января 1997 г.

***

А теперь приведу фрагмент из статьи А. А. Горбовского «В круге вечного возвращения?» (журнал «Знак вопроса», № 4, 1989 г.):

  «Мысль о круговом движении времени присутствует в древнейших письменных памятниках, в китайских текстах II века до н. э. и у греческого неоплатоника Прокла: «время не подобно прямой линии, безгранично продолжающейся в обоих направлениях. Оно ограничено и описывает окружность. Движение времени соединяет конец с началом, и это происходит бесконечное число раз».
  А ещё раньше, почти за тысячу лет до Прокла, другой греческий философ Евдем Родосский (IV век до н. э.) говорил своим ученикам:
  «Если верить пифагорейцам, то я когда-нибудь с этой же палочкой в руках буду опять так же беседовать с вами, точно так же, как теперь, с сидящими передо мной, и так же повторится всё остальное...»
  Другой античный философ вторил ему семь веков спустя:
  «В других Афинах другой Сократ будет рождён и женится на другой Ксантиппе».
  В этом вечном повторении всего, бывшего некогда, всё опять совершит свой круг, и «опять начнутся новые войны, и снова могучий Ахилл отправится к Трое» (Вергилий).
  Всё – не в последний раз, всё уже было, и будет бессчётно повторяться. С представлением этим созвучен и некий неосознанный личный опыт, вернее то чувство, которое принято называть чувством “уже виденного”.
  Знакомо ли вам временами ощущение, когда что-то происходящее кажется знакомым, словно всё это вы уже видели, словно всё это уже было? Иногда, приехав в чужой город, где вы не были никогда, вам кажется, что вы “узнаёте” какую-то площадь, строение, переулок. Как показали опросы, проводившиеся за рубежом, чувство “уже виденного” в той или иной мере знакомо 75% опрошенных.
  В биографии Льва Толстого есть такой эпизод. Как-то на охоте молодой Толстой, погнавшись за зайцем, упал, перелетев через голову своего коня. Когда, шатаясь, он поднялся, ему показалось, что всё это уже было – когда-то “очень давно”, как говорил он, он так же ехал верхом, погнался за зайцем, упал…
  Путешествуя как-то из Страсбурга в Друзенгейм, Гёте на какой-то миг почувствовал себя в неком сомнамбулическом состоянии и вдруг увидел себя со стороны, однако в другом платье, которого никогда не носил. Через восемь лет он снова проезжал это место и с удивлением обнаружил, что одет точно так, как это привиделось ему некогда.
  Свидетельства подобного рода, а их можно было бы привести множество, не есть еще доказательства повторяемости всего. Да и могут ли они быть – такие доказательства? Но свидетельства эти – по крайней мере – повод к размышлениям. Кроме того, состыкуясь с другими фактами и наблюдениями, они выстраиваются как бы в общую цепь. Как встраиваются в эту общую цепь слова Христа, словно вырвавшиеся, произнесённые накануне распятия: «Всё же сие было». («Сие же всё было».)
  То, о чем сказано на этих страницах, имеет как бы два плана восприятия: логически-доказательный и интуитивный. Логически-доказательный – это концепция “пульсирующей Вселенной”, реликтовое излучение, приходящее как из прошлого, та и из будущего, модели замкнутого времени, существующего во Вселенной, времени, которое движется по кругу. Интуитивный план восприятия – это чувство “уже виденного”, иногда – символы и язык искусства. Вот как чувствовал, как понимал это поэт. Он говорит о рое атомов, сложившихся, составивших некоего конкретного человека:

Кружил этот рой без начала
И будет кружить без конца,
И были мгновеньем причала
Черты моего лица.
. . . . . . . . . . . . . . .
Разве не могут атомы снова
Сложиться в такое, как ты и я?
  (И. Сельвинский)
 
  Об этом же Горький говорил как-то Блоку в полушутку в полусерьёз:
  «Через несколько миллионов лет, в хмурый вечер петербургской весны Блок и Горький снова будут говорить о бессмертии, сидя на скамье в Летнем саду».
  Еще в 20-е годы, когда научное познание лишь приближалось к космологическим истинам, известным сегодня, Альберт Эйнштейн констатировал: «Против идеи вечного возвращения наука не может привести абсолютно достоверных аргументов».
  Если каждая Вселенная воспроизводит, повторяет бывшее до неё, материя всякий раз располагается в пространстве, образуя те же сгустки, те же галактики, звёзды, планеты и миры. Тогда всё происшедшее, происходящее и то, что должно ещё произойти, – неисчезаемо, неуничтожимо и пребывает вечно. Как пребывают вечно все, живущие сейчас и жившие когда-то, потому что в постоянном повторении циклов Вселенной им снова и снова откроются двери жизни, впуская их в мир, как это было уже бессчётное число раз».
***
Эпиграфом к своей статье А. А. Горбовский взял цитату
из «Книги Экклесиаст», которую я приведу несколько полнее:

“Восходит солнце, и заходит солнце, и на место своё поспешает,
Чтобы там опять взойти;
Бежит на юг и кружит на север, кружит, кружит на бегу своём ветер,
И на круги свои возвращается ветер;
Бегут все реки в море, – а море не переполнится,
К месту, куда реки бегут, –
Туда они продолжают бежать;
Всё – одна маята, и никто рассказать не умеет, –
Глядят, не пресытятся очи, слушают, не переполнятся уши.
Что было, то и будет, и что творилось, то творится,
И нет ничего нового под солнцем.
Бывает, скажут о чём-то: смотри, это новость!
А уже было оно в веках, что прошли до нас.
Не помнят о прежнем – так и о том, что будет, –
О нём не вспомнят те, кто будет позднее”.

    ***

(Поэзия и проза Древнего Востока. БВЛ, т. 1. – М.: Художественная литература, 1973. Гл. 1, 5-11)

________

Далее следуют три стихотворения М. И. Цветаевой, которую я очень люблю. Смерть к Цветаевой пришла не сама: она её вызвала. Это очень интересный аспект темы смерти, и о нём мне тоже хотелось бы кое-что написать, но как-нибудь в другой раз.

Уж сколько их упало в эту бездну,
Развёрстую вдали!
Настанет день, когда и я исчезну
С поверхности земли,

Застынет всё, что пело и боролось,
Сияло и рвалось:
И зелень глаз моих, и нежный голос,
И золото волос.

И будет жизнь с её насущным хлебом,
С забывчивостью дня.
И будет всё – как будто бы под небом
И не было меня!

Изменчивой, как дети, в каждой мине,
И так недолго злой,
Любившей час, когда дрова в камине
Становятся золой,

Виолончель, и кавалькады в чаще,
И колокол в селе…
– Меня, такой живой и настоящей
На ласковой земле!

К вам всем – что мне, ни в чём не знавшей меры,
Чужие и свои?! –
Я обращаюсь с требованьем веры
И просьбой о любви.

И день и ночь, и письменно и устно:
За правду да и нет,
За то, что мне так часто – слишком грустно
И только двадцать лет,

За то, что мне прямая неизбежность
Прощение обид,
За всю мою безудержную нежность
И слишком гордый вид,

За быстроту стремительных событий,
За правду, за игру…
– Послушайте! Ещё меня любите
За то, что я умру.

8 декабря 1913 г.

***

Настанет день, – печальный, говорят! –
Отцарствуют, отплачут, отгорят, –
Остужены чужими пятаками, –
Мои глаза, подвижные, как пламя.
И – двойника нащупавший двойник –
Сквозь лёгкое лицо проступит – лик.

О, наконец тебя я удостоюсь,
Благообразия прекрасный пояс!

А издали – завижу ли и вас? –
Потянется, растерянно крестясь,
Паломничество по дорожке чёрной
К моей руке, которой не отдёрну,
К моей руке, с которой снят запрет,
К моей руке, которой больше нет.

На ваши поцелуи, о живые,
Я ничего не возражу – впервые.
Меня окутал с головы до пят
Благообразия прекрасный плат.
Ничто меня уже не вгонит в краску.
Святая у меня сегодня Пасха.

По улицам оставленной Москвы
Поеду – я, и побредёте – вы.
И не один дорогою отстанет,
И первый ком о крышку гроба грянет, –
И наконец-то будет разрешён
Себялюбивый, одинокий сон.

И ничего не надобно отныне
Новопреставленной болярыне Марине.

11 апреля 1916 г.

   ***

Знаю, умру на заре! На которой из двух,
Вместе с которой из двух – не решить по заказу!
Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух!
Чтоб на вечерней заре и на утренней сразу!

Пляшущим шагом прошла по земле! – Неба дочь!
С полным передником роз! – Ни ростка не наруша!
Знаю, умру на заре! – Ястребиную ночь
Бог не пошлёт по мою лебединую душу!

Нежной рукой отведя нецелованный крест,
В щедрое небо рванусь за последним приветом.
Прорезь зари – и ответной улыбки прорез…
– Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!

декабрь 1920 г.

***

(Цветаева М. И. Осыпались листья над вашей могилой: Стихотворения, поэмы. – Казань: Татарское книжное издательство, 1990)

________

 
  В 1989-1992 гг. я подписывалась на «Знак вопроса» (из научно-популярной серии «Знание»). Очень интересное было издание (не знаю, издаётся ли сейчас). О вопросах смерти были, например, такие статьи: С. Н. Зигуненко «Неизбежна ли смерть?» (№ 4-5, 1992 г.), Р. Баландин «Жизнь, смерть, бессмертие?..» (№ 2-3, 1992 г.), А. А. Горбовский «Те, кто вернулись…» (№ 4, 1989 г.) Последнюю статью (с небольшими сокращениями) предлагаю вашему вниманию.

ТЕ, КТО ВЕРНУЛИСЬ…

Боги лишь считанным даровали почётное
право возвращения души из Аида.
Платон. «Пир»

  С тех пор как с пятидесятых годов нашего века в медицинской практике появилась служба реанимации, прекращение жизненных функций организма, как мы знаем, не обязательно означает конец. Судя по всему, однако, возвращения к жизни случались и раньше. Во всяком случае, в прошлом можно найти ряд упоминаний об этом.
  Одно из первых таких сообщений принадлежит Платону. Он рассказывает о человеке, который был убит во время сражения, но когда через десять дней стали подбирать тела, “его нашли ещё целым, привезли домой, и когда на двенадцатый день приступили к погребению, то, лёжа на костре, он вдруг ожил...” Платон уточняет, что человек этот Эр, сын Армения, родом из Памфилии1. Столь точные данные нужны были, очевидно, чтобы тем как бы подтвердить современникам достоверность этого сообщения.
  Другое упоминание о таком же произвольном, спонтанном возвращении к жизни, относящееся к VIII веку, принадлежит английскому монаху Беде Достопочтенному. Вот как описывает он это в своем труде «История английской церкви и народа»: “В эти дни великое чудо, подобное тем, что происходили в давние времена, совершилось в Британии... Человек, который уже умер, вернулся в телесную жизнь”. Как и Платон, Бид указывает его имя – Каннингэм и уточняет, где это произошло – в Нортамбрайнсе. “Он заболел. Ему становилось всё хуже, пока не наступил кризис, и однажды ночью он умер. Но на рассвете он вернулся к жизни и внезапно поднялся и сел к величайшему ужасу собравшихся у его тела и оплакивавших его, которые разбежались. Только жена, которая любила его больше всех, осталась с ним, напуганная и трепещущая”2.
  Нужно сказать, что упоминания о таких событиях чрезвычайно редки и рассеяны по источникам. Так что разыскать их довольно трудно. Еще труднее судить о достоверности каждого отдельного случая. Я имею в виду не достоверность самого события, а того, был ли человек, вернувшийся к жизни, перед этим действительно в состоянии клинической смерти. Замечание это может быть отнесено как к сказанному ранее, так и к сообщению, которое приводит известный английский антрополог Э. Тейлор. Со слов исследователя-этнографа он перёдаёт рассказ об одной туземке Новой Зеландии. После того как она умерла и была оплакана родными, дом, где лежала она, был покинут всеми, так как по законам племени он стал табу. Через несколько дней, однако, сородичи увидели ее живой возле дома на берегу реки3.
  Встречаются подобные сообщения, относящиеся к более близкому и даже нашему времени.
  Один из таких случаев упоминает о женщине, внезапно вернувшейся к жизни, когда все усилия реаниматоров оказались тщетны, и ее на коляске катили в морг4. О другом – летом 1987 г. рассказали «Известия». Крановщица Ю. Ф. Воробьева из Донецка соприкоснулась с электрическим кабелем, который оказался под напряжением 380 вольт. В течение двух часов реаниматоры тщетно пытались вернуть её к жизни. А через день, находясь уже в морге, она вдруг пришла в себя. Правда, сознание полностью возвратилось к ней только две недели спустя5.
  О случаях такого произвольного, спонтанного возвращения к жизни мне и самому приходилось слышать от врачей. Объяснение, которое давали они, – возможно, преждевременность, ошибочность диагноза смерти. Что ж, может быть. Во всяком случае, такое объяснение принять легче, чем представить себе, что перед нами феномен, плохо ложащийся на схемы наших сегодняшних представлений о жизни я человеке.
  Правда, есть сообщения, приходящие тоже из прошлого, о возвращениях к жизни, совершившихся не спонтанно, а благодаря чьему-то воздействию, вмешательству. Одно из самых отдаленных таких упоминаний, на уровне мифологическом, связано с именем Асклепия (римск. - Эскулап), греческого бога врачевания. Овладев разными науками, гласит предание, Асклепий научился якобы и
искусству возвращения к жизни6.
  Другое, более конкретное свидетельство содержит Четвёртая Книга Царств (Библия). Там повествуется, об эпизоде, связанном с конкретным историческим лицом – пророком Елисеем (850-800 гг. до н. э.). «И вошёл Елисей в дом, и вот, ребёнок умерший лежит на постели его. И вошёл, и запер дверь за собою, и помолился Господу. И поднялся и лёг над ребёнком, и приложил свои уста к его устам, и свои глаза к его глазам, и свои ладони к его ладоням, и простёрся на нём. И согрелось тело ребёнка. И встал и прошёл по горнице взад и вперёд:
потом опять поднялся и простёрся на нём. И чихнул ребёнок раз семь, и открыл ребёнок глаза свои. И позвал он Гнезия и сказал: позови эту Сонамитянку. И он позвал её. Она пришла к нему, и он сказал – возьми сына твоего»7.
  Рассказ этот, отстоящий от нас почти на тридцать веков, интересен не только жизненной достоверностью деталей. («И встал и прошёл но горнице...»), но что важно – описанием самого приёма возвращения к жизни. Во всяком случае, того, как мог бы это видеть наблюдавший со стороны.
  По вей вероятности, эпизод этот не единственный из числа известных древним. В Риме, во всяком случае, бытовало представление, будто различными магическими приёмами человеку возможно продлить жизнь сверх срока, который определён судьбой. Но жизнь эта будет призрачной, кажущейся8. Упоминание о такой практике есть и у австралийских аборигенов. Их колдуны могут якобы вернуть умершего к жизни, но на короткий срок – только на три дня. Но это существование тоже как бы призрачное. Такой человек, которого вернули к жизни, отказывается от пищи и всё время лежит у костра, чувствуя подползающий холод9.
  Вот еще одно упоминание о событии того же ряда. О нём повествует греческий историк Филострат в сочинения об Аполлонии Тианском (греческий философ, I век н. э.). Рассказ свой он строит на записях спутника и ученика Аполлония –Дамида. Во время пребывания в Риме, повествует Дамид, философу встретилась погребальная процессия, провожавшая отроковицу из знатной семьи. «Узрев такое горе, Аполлоний сказал: “Опустите носилки, ибо я остановлю слёзы, проливаемые вами по усопшей”, – а затем спросил, как её звали. Многие решили, что он намерен произнести речь, какие обычно произносят на похоронах, дабы подстегнуть всеобщие сетования, однако Аполлоний ничего подобного делать не стал, а коснулся покойницы, что-то потихоньку ей шепнул – и девица тут же пробудилась от мнимой смерти и собственным голосом заговорила, и воротилась в отеческий дом»10.
  И снова в повествовании о событии необычайном мы встречаем обыденную жизненную деталь, явно восходящую к свидетельству очевидца: ожидание, что прохожий произнесёт речь, когда он спросил об имени, – таков был, очевидно, обычай.
  Интересно в этой связи и заключение Филострата, отмеченное не апологетикой, а скорее недоумением по поводу эпизода, которому он пытается найти обыденное объяснение: “То ли он обнаружил в мнимой покойнице некую искру жизни, укрывшуюся от тех, кто её пользовал, – не зря говорили, что под дождём от лица покойницы шёл пар, – то ли уже угасшую жизнь согрел он своим прикосновением – так или иначе вопрос этот остался неразрешимым не только для меня, но и для свидетелей описанного события”11.
  Подтверждение тому, что в древнем мире, возможно, и правда, известны были какие-то приёмы возвращения к жизни, можно искать в опыте китайской медицины. Я имею в виду способ реанимации при помощи массажа акупунктурных точек, метод “куацу”. Практика эта уходит а самое отдалённое прошлое. Методу “куацу”, считают специалисты, не менее пяти тысяч лет12.
  Другие свидетельства позволяют догадываться о приёмах, возможно, и более глубокого плана.
  Вот как выглядит шамаистская практика такого возвращения к жизни. Специальное лицо – у хантов “исылта-ку” – ложится рядом с умершим, лицом вниз и находится в таком положении не менее трёх дней. Всё это время в дом не должен заходить ни один человек. Через трое суток по рассказам хантов, либо они выходят из дома вместе, либо “исылта-ку” выходит один, объявляя: «Кэллох-Торум взял его себе»13.
  Представление о некой энергетической субстанции, носительнице жизненной силы, продолжающей существовать и после гибели тела, активно присутствует в сознании человека всю историю его бытия. Практика возвращения к жизни, о которой говорю я, предполагает, что “исылта-ку”, или шаман, вступает в контакт с этим энергетическим сгустком, с душой, покинувшей тело, понуждая её вернуться обратно. Для этого лицо, которое осуществляет такую попытку, приводит себя в определённое состояние, состояние транса, когда считается, что душа его тоже покидает тело, а органы чувств перестают воспринимать окружающее.
  Социальный опыт говорит, что подобная практика не могла бы существовать века и тысячелетия, если бы она пусть изредка, время от времени не подкреплялась каким-то положительным результатом. Поскольку речь здесь идёт о народах бесписьменных, сведения о таких результатах могла бы хранить только человеческая память. И такие сведения действительно есть14. Причём некоторые из них относятся к событиям, происходящим в довольно близкое от нас время. Вот одно из них, записанное в 1935 г. в Таймырском национальном округе.
  «Жил старик шаман Порбин. С ним в одном чуме жила старуха вдова тоже Порбина. У старухи было два сына. Один уже большой парень, промышленник, другой маленький. Старуха была совсем бедная...»
  Однажды из зимнего леса, где было захоронение, старик-шаман привёз зашитое в ткань тело своей умершей дочери.
  «Шаманить буду, – говорит старик. – Хочу сделать девку живой. Ну ты, парень, давай мне шаманскую парку и бубен».
  Парень принёс шаманскую парку и бубен.
  – Ну, теперь поезжай! Тут близко есть молодой шаман. Пусть он приедет шаманить – может быть, у меня одного силы не хватит.
  Парень поехал к соседям и привёз того молодого шамана Турдагина.
  Когда молодой шаман приехал, чум старика был уже полон гостей. А сам старик лежал на полу, головой в сторону тундры потому что ушёл уже в нижнюю землю. Сильно дышит, головой мотает, словно олень бежит. Всегда так шаман подражает оленю, когда идёт в нижнюю землю. Потом молодой шаман лёг рядом со стариком и стал тихонько говорить, что он там видит. Один человек из гостей сел у его головы, слушает и передаёт другим людям.
  – Пришёл я в нижнюю землю, – говорит молодой шаман. Большая очень быстрая река сейчас передо мной. Старик шаман стоит перед этой рекой на берегу и не может через неё перейти.
  Молодой шаман переходит через реку и в конце концов добирается до ящика в чуме мертвецов.
  “Пять сердец лежит в нём, – продолжает он. – Четыре из них совсем чёрные. Одно наполовину ещё белое. Я думаю, это сердце дочери старика”.
  На обратном пути он снова пересекает реку и в конце концов возвращает дочь старого шамана к жизни. “…Девка поднялась и села. Только глаза остались у неё мутные. Дунул тогда ей шаман в лицо, и стало оно белым, и глаза светлыми. Встала она и присела к огню.
  ...Теперь говорит старик шаман молодому шаману:
  – Сделал ты мою дочь живой, теперь бери её в жёны вместо платы за шаманство”. 
  Поведал эту историю исследователям местный житель по имени Номоптэ, тоже Порбин, член этого рода. Известна и другая запись рассказа. Завершая её, рассказчик пояснил: «Не сказка это, а старая жизнь. Старик-шаман и ребёнок-шаман оба были авамскими самодями»15.
  Есть и другие рассказы о таких шаманских возвращениях к жизни. Причём камлание продолжается иногда по нескольку ночей16.
  Конечно, с точки зрения современной реаниматологии подобная практика возвращения к жизни, как описана она наблюдавшими со стороны, выглядит довольно фантастично. Впрочем, не более фантастично, чем достижения той же реаниматологи, если взглянуть на них глазами предшествующей медицинской практики.
  Упоминания о каких-то приёмах возвращения к жизни не единичны. Они представлены в разных эпохах и культурах, образуя как бы поток, идущий из прошлого и присутствующий в настоящем. Возможно, с подобной практикой связаны некоторые случаи, относящиеся и к нашему времени. На эту мысль наводит сообщение, несколько лет назад промелькнувшее в газетах. В нём говорилось о монгольском мальчике, который оказался ночью в открытом поле при 34-градусном морозе и замёрз. «Пролежав там двенадцать часов, – писал корреспондент «Известий», – мальчик уже не подавал признаков жизни, тело его одеревенело». После многочасовых усилий монгольским врачам удалось вернуть его к жизни17. Случай это феноменальный. В сообщении не говорилось, к каким конкретным методам прибегли врачи. Можно предположить, что в числе прочих был какой-то из приёмов, традиция применения которых жива в этой стране.
  Интересен в этой связи и рассказ советского исследователя, который провел ряд лет в Индии, в том числе среди племён и в местах, не открывавшихся глазу стороннего наблюдателя. В одном из тибетских монастырей бон (бон – система религиозных воззрений, бытовавшая на Тибете до проникновения туда буддизма) ему довелось наблюдать совершение “рланга”, цель которого помочь душе в посмертном её состоянии. При большом стечении народа – жителей ближайших деревень, монахов, родственников умершего – его приносят и кладут на монастырском дворе. Перед ним «в позе лотоса» располагается лама. Всё совершается в полной тишине. Проходит какое-то время, и умерший медленно подымается. Глаза его всё так же закрыты, лицо остаётся лицом мёртвого человека. Двигаясь, как автомат, он трижды обходит по кругу место, где лежал, ложится снова и замирает, готовый к погребению.
  Для наблюдателя со стороны, европейца, самым пугающим была почему-то неестественность, механистичность его движений. Это был как бы автомат, манекен, кукла, которую принудили вдруг идти.
  Возможно, приём, применённый здесь, близок тому, что использует шамаистская практика. Приём, основанный на уверенности, что даже когда нет жизненных функций тела, какие-то уровни сознания, какое-то начало в человеке, продолжают воспринимать окружающее.
  Рассказы некоторых реанимированных подтверждают это. Известны случаи, когда находившиеся в состоянии клинической смерти потом могли последовательно воспроизвести все усилия врачей, возвращавших их к жизни, пересказать реплики и команды, которые произносились при этом.
  «После введения препарата, – вспоминает одна из реанимированных, – у меня остановилось сердце. Я слышала, как рентгенолог, работавший со мной, подошёл к телефону, и очень ясно слышала, как он сказал: “Доктор Джеймс, я убил вашу пациентку миссис Мартин”. ...Когда они пытались реанимировать меня, я слышала, как они обсуждали, сколько кубиков чего-то мне ввести...»18.
  В другом случае перед тем, как хирург должен был оперировать больную, у неё остановилось сердце. «В течение некоторого времени, – рассказывает он, – мы пытались вернуть её к жизни, но безуспешно, и я сказал другому врачу, работавшему со мной: «Давай попробуем ещё раз и после этого прекратим». На этот раз её сердце начало биться, и она пришла в себя. Позже я спросил, что она помнит о своей смерти. Она ответила, что почти ничего, кроме моих слов: «Давай попробуем ещё раз и после этого прекратим»19.
Объектом воздействия реаниматоров может быть только тело. В отличие от иной практики, о которой говорю я. Если время реаниматора ограничено всего двадцатью минутами, эта практика располагает значительно большим интервалом. Возможно, днями.
  На мысль о столь значительном времени наводят сообщения о “зомби” на Гаити. Практика эта была завезена когда-то на остров жрецами “вуду” и потомками чёрных рабов – выходцев из сегодняшней Дагомеи. Состоит она как бы из двух звеньев: сначала убийства, а затем возвращения к жизни. Жертве, которую намерены превратить в “зомби”, подмешивают в еду яд, приготовленный из рыбы-двузуб (диодон хистрикс). Рыба эта содержит очень сильный нервнопаралитический яд (тетродотоксин), превышающий степень воздействия цианистого калия в 500 раз. У жертвы сразу же прекращается дыхание, синеет поверхность тела, стекленеют глаза – наступает клиническая смерть20.
  Через несколько дней умершего от яда похищают с кладбища, чтобы якобы вернуть к жизни. Так он становится “зомби”. Осознание своего “я” возвращается к нему не полностью или не возвращается вообще. В рассказах очевидцев, встречавших “зомби”, говорится о них, как о людях, которые “бессмысленно смотрят перед собой”21. (Вспомните рассказ о дочери старика-шамана, тоже
возвращённой к жизни: “только глаза остались у неё мутные”.)
  По наблюдениям исследователя, проведшего на Гаити три года, для “зомби” заранее выбирают наиболее сильных физически, чтобы потом, вернув к жизни, использовать их как рабов на плантациях сахарного тростника. Страх перед превращением в “зомби” настолько велик, что похоронный ритуал на Гаити включает ряд действий, цель которых помешать похитить умершего, чтобы вернуть его к жизни22.
  Ритуал “зомби” странным образом перекликается с магической практикой, и по сей день бытующей у аборигенов Австралии. По их рассказам, записанным этнографами, человека, заранее намеченного в качестве жертвы, похищает колдун и, положив на левый бок, вонзает ему в сердце заостренную кость или палочку. Когда сердце останавливается, это значит – душа покинула тело. После этого посредством различных манипуляций колдун возвращает его к жизни, приказав забыть о том, что произошло с ним. Но при этом ему внушается, что через три дня он умрёт. Такой человек возвращается домой, действительно не догадываясь о том, что с ним было проделано. Внешне он ничем не отличается от других людей, но это не человек, а только, ходячее тело23.
  Я упоминал, что практика “зомби” была завезена на Гаити неграми – выходцами из Дагомеи. Судя по всему, какие-то приёмы возвращения к жизни продолжают практиковаться в Дагомее и по сей день. Вот как рассказывает об этом американский врач-путешественник, которому случилось присутствовать на одном из таких “сеансов”.
  «Человек лежал на земле, не проявляя никаких признаков жизни. Я заметил, что одно ухо у него было наполовину отрублено, но то была старая рана; больше никаких следов насилия видно не было. Вокруг него стояла группа негров, одни были совершенно голыми, на других были надеты длинные не подпоясанные рубахи. Среди них было несколько жрецов, которых можно было отличить по пучку волос на бритой голове. Слышался равномерный шум голосов: шла подготовка к церемонии.
  Всем распоряжался старик в старом, вылинявшем армейском френче, свисавшем до коленей. Он покрикивал на остальных, размахивая руками. На его запястье был браслет из слоновой кости. Старик был, очевидно, главным жрецом фетиша, и ему предстояло сегодня изгонять злых духов».
  Путешественник обратился к спутнику – местному жителю, который привел его туда:
  – Я белый доктор. Я хотел бы осмотреть человека и убедиться, что он действительно мёртв. Сможешь ли ты это устроить?
  После непродолжительных переговоров согласие было дано. Главный жрец прекратил свой начавшийся было танец. «Зрители собрались вокруг, с любопытством наблюдая за мной. На земле лежал здоровый молодой парень, более шести футов ростом, с широкой грудью и сильными руками. Я сел так, чтобы заслонить его своим телом, быстрым движением приподнял ему веки, чтобы проверить зрачковую реакцию по Аргил-Робинсону. Реакции не было, не было и признаков биения сердца...
  ...Нас окружила группа из тридцати человек. Низкими голосами они запели ритмичную песню. Это было нечто среднее между воем и рычанием. Они пели всё быстрее и громче. Казалось, звуки эти услышит и мёртвый. Каково же было моё удивление, когда именно так и случилось!
  “Мёртвый” неожиданно провёл рукой по груди и попытался повернуться. Крики окружающих его людей слились в сплошной вопль. Барабаны начали бить ещё яростнее. Наконец, лежащий повернулся,  поджал под себя ноги и медленно встал на четвереньки, его глаза, которые несколько минут назад не реагировали на свет, теперь были широко раскрыты и смотрели на нас».
  Местные жители, с которыми встречался путешественник в разных концах Дагомеи, говорили ему, что человека можно будто бы вернуть к жизни, если после его смерти не прошло много времени. Из слов некоторых европейцев, живущих в стране, также следовало, что он был не единственным белым, которому случилось присутствовать на подобной церемонии24.
  В отличие от практики современных реаниматоров, когда возможность возвращения к жизни измеряется минутами, представители иных, неевропейских культур считают это время значительно большим. Так, на Гаити жрецы “вуду”, имея в виду практику “зомби”, говорят о десяти днях. У народов Сибири – применительно к шаманам – срок этот определяется в семь дней25. Эти же семь дней упоминаются и в древнешумерских глиняных табличках26.
У североамериканских индейцев и племён Новой Гвинеи – шесть дней27. Важен здесь не временной перепад, который не столь уж велик, а сама устойчивость представления, что в рамках определённого времени, нескольких дней, возвращение к жизни возможно.
  Некоторые из свидетельств, говорящих о подобных возвращениях, я привёл. Есть все основания предполагать, однако, что большинство таких фактов потеряны и забыты, как потеряно и забыто много свидетельств прошлого.
  Среди них представление, согласно которому жизнь человека может быть якобы продлена за счёт другой, отданной добровольно. Сообщения о таких фактах присутствуют в разных, порой весьма далеких друг от друга культурах. Когда сын Чингиз-хана Угэдэй заболел, шаман объяснил, что выздороветь он может, если кто-то из ближайших родных по доброй воле примет на себя его болезнь и смерть. Тогда брат его, Толуй, согласился сделать это.
  Шаманы прочли над ним заклятья, заговорили воду. Двумя руками принял он чашу и выпил её. И хотя он не умер, сама готовность отдать жизнь за брата была равносильна действительной смерти, и Угэдэй стал здоров. Так повествует «Сокровенное сказание», источник тех лет, дошедший до нас28.
  О том, что такая практика известна была в Древнем Риме, свидетельствует эпизод, который приводит Светоний. Когда заболел Калигула, “весь народ ночевал вокруг дворца, и находились такие, которые давали обет сражаться за его выздоровление, другие же на вотивных дощечках объявляли публично, что готовы за его жизнь отдать собственную”29. Обет сражаться, о котором упоминает Светоний, это форма отдать свою жизнь за жизнь другого – обязательство участвовать в бою на арене цирка в качестве гладиатора.
  Я говорил о широте разброса подобной практики и представлений, которые сопутствуют ей.
  Повествует Киево-Печерский патерик. «Князь Святоша, давно принявший иноческий сан и известный подвижнической своей жизнью, сказал как-то лекарю-сириянину Петру:
  – Через три месяца отойду я из мира.
Он выкопал себе могилу в одной из пещер и спросил сириянина:
  – Кто из нас сильнее возжелает могилу сию?
  И сказал сириец:
Пусть будет, кто хочет, но ты живи ещё, а меня здесь положи. Тогда блаженный сказал ему:
  – Пусть будет, как ты хочешь...
  – Я за тебя умру, – согласился сириец, – ты же молись за меня.
  – Дерзай, чадо, и будь готов, через три дня ты умрёшь.
  И вот причастился тот божественных и животворящих тайн, лёг на одр свой, оправил одежды свои и, вытянув ноги, предал душу в руки Господа. Блаженный же князь Святоша жил после того тридцать лет, не выходя из монастыря»30.
  И ещё одно свидетельство более близкого к нам времени. Связано оно с именем известного российского святого и прозорливца Серафима Саровского (1760-1833). Его часто посещал Михаил Васильевич Мантуров, который многие годы тяжело болел и которого старец исцелил. Когда Мантуров заболел злокачественной лихорадкой, старец послал за его сестрой Еленой Васильевной. Она явилась в сопровождении послушницы Ксении, которая и пересказала потом разговор, состоявшийся между ними:
  – Радость моя, – сказал ей о. Серафим, – ты меня всегда слушала. Можешь ли и теперь исполнить одно послушание, которое хочу тебе дать?
  – Я всегда слушала вас, батюшка, – отвечала она, –послушаю вас и теперь.
  – Вот видишь ли, – стал тогда говорить старец. – Вышло Михаилу Васильевичу время умирать, он болел, и ему нужно умереть. А он нужен для обители, для сирот Дивеевских. Так вот, и послушание тебе: умри ты за Михаила Васильевича.
  – Благословите, батюшка.
  Вернувшись домой, Елена Васильевна больная слегла в постель, говоря: «Теперь я больше не встану». Она соборовалась, приобщилась святых тайн и через несколько дней умерла. За три дня до кончины о. Серафим прислал для нее гроб. Мантуров же прожил после этого еще двадцать лет31.
  Это о тех, чья смерть была отсрочена, потому что кто-то другой добровольно принял её за него. Рассказы вернувшихся к жизни, сохранившиеся в старых текстах, записанные этнографами, часто содержат воспоминания о самом пребывании вне жизни, по ту сторону черты.
  Очевидно, представляет интерес сопоставить эти переживания с подобным же опытом реанимированных, появившихся, как известно, всего несколько десятилетий назад.
  Первое ощущение оказавшихся в состоянии клинической смерти – это нахождение вне своего тела. «Я почувствовал, словно я плыву в воздухе... Я посмотрел назад и увидел самого себя на кровати внизу, и у меня не было страха». А вот как ощутил это молодой человек, попавший в автомобильную катастрофу: «Я словно бы парил на высоте около пяти футов над улицей... Я видел среди обломков своё собственное тело, окруженное людьми, и как они пытались вытащить меня. Мои ноги были перекручены, и повсюду была кровь».
  Описания этого состояния во многом как бы повторяют друг друга, варьируясь главным образом лишь обстоятельствами, сопровождавшими событие.
  «Мне казалось, что я листок бумаги, взлетевший к потолку от чьего-то дуновения. Я видела, как врачи стараются вернуть меня к жизни. Мое тело было распростёрто на кровати прямо перед моим взором, и все стояли вокруг него. Я слышала, как одна из сестёр воскликнула: “Боже! Она скончалась!”, в то время как другая склонилась надо мной и делала мне искусственное дыхание рот в рот. Я смотрела, как она это делала. Я никогда не забуду, как выглядели её волосы – они были коротко подстрижены»32.
  В научной литературе упоминается случай, когда пациент, находившийся в коматозном состоянии четырнадцать дней, всё это время ощущал своё “я” как бы парящим в воздухе и оттуда, из этой точки воспринимал происходившее33. По данным медицинской статистики, 25-28% из числа вернувшихся к жизни помнят о своём состоянии34.
  Когда американские исследователи опросили группу из 116 реанимированных, 32 из них рассказали, что в состоянии клинической смерти пережили ощущения подобного пребывания вне тела. Они могли рассказать, что происходило, когда реанимационная бригада возвращала их к жизни – как это воспринималось ими со стороны. Причём шестеро смогли воспроизвести все детали очень подробно. Когда рассказы их были сопоставлены с подробными записями, сделанными тогда же в медицинских карточках, выявилось полное их совпадение35.
  Нередко реанимированные упоминают о чувстве полного безразличия к своему телу, которое видят со стороны и которое до этого они идентифицировали с собственным “я”. «Я знала, что это моё тело, но ничего не испытывала к нему».
  Вот ещё одно такое высказывание в ряду подобных: «Я оглянулась назад и увидела, что моё тело лежит без чувства и движения. Подобно тому, как если бы кто, сбросивши с себя одежду, смотрел на неё, так и я смотрела на своё тело, будто на одежду, и очень удивлялась этому».
  Можно было бы сказать, что это мало что добавляет к примерам, приведённым выше. Если бы не одно обстоятельство. Свидетельство это относится к Х веку. Оно из описания посмертного состояния, “хождения души по мытарствам” блаженной Федоры (в записи ученика Василия Нового, Григория)36.
  Еще одна многозначительная деталь. Описывая это своё состояние, некоторые реанимированные рассказывают, что первые минуты они не могли понять, что произошло. Находясь вне тела, они пытались общаться с окружающими, заговаривать с ними и с недоумением убеждались, что те не воспринимают, не слышат их. «Я видела, как они пытались вернуть меня к жизни... Я пыталась говорить с ними, но никто меня не слышал». «Врачи и сёстры массировали  моё тело, стараясь оживить меня, а я всё время пытался сказать им: “Оставьте меня в покое...” Но они меня не слышали»37.
  Сходный, до странного сходный опыт посмертных переживаний можно найти в шамаистской традиции. Душа, покинувшая тело, тоже пытается заговорить с родными, и тоже никто не отвечает ей. «Это что же они не разговаривают?» И только потом приходит осознание происшедшего: «Я умер, и поэтому со мной не разговаривают»38.
  Описание этого посмертного переживания содержит и Тибетская Книга мёртвых, предназначенная для того, чтобы подготовить человека к посмертному опыту. Умерший, говорится в ней, как бы со стороны видит своих близких, оплакивающих его тело, которое они готовят к погребению. Он пытается окликнуть их, заговорить с ними, но никто не слышит, не воспринимает его39. Как и в случаях, о которых рассказано реанимированными, он не сразу понимает, что произошло с ним.
  Второе переживание связано с ощущением движения. «Я слышал, как врачи сказали, что я умер, и тогда я почувствовал, как я начал падать или как бы плыть через какую-то черноту, некое замкнутое пространство. Словами это невозможно описать». «После вибрации и движения через длинное, тёмное пространство...» «Я находилась в узком туннеле... Я стала входить в это туннель головой вперёд, там было очень темно. Я двигалась через эту темноту вниз…» (Из воспоминаний реанимированных.)
  Подобных свидетельств существует довольно много40. И снова воспоминаниям этим, оказывается, есть аналогии в сообщениях прошлого, где содержатся описания пребывания по ту сторону жизни. Так, нгансанам, живущим в Туруханском крае, хорошо знакома практика шамаистских путешествий в потусторонний мир. Там тоже упоминается путь через совершенно тёмный, узкий проход. (По нему движется душа, когда её увозит упряжка в мир предков.)41
  Ощущения, образы посмертного состояния неизбежно проходят сквозь призму предшествующего опыта, через реалии той или иной культуры. Соответственно переживания эти выражаются на языке этого опыта, этой культуры. Отсюда и то, что у туруханских нгансанов душу везут олени, и такая, кстати,  деталь, как то, что стены тёмного, узкого туннеля состоят из снега.
  Логично поэтому, что в древневавилонском тексте долгий посмертный путь души лежит через пустыни, а в русских народных причитаниях это путь «по лесам, да по дремучим, по болотам, по седучим, по ручьям, по прегрубым...»42.
  Как подчеркивает один из исследователей, сам опыт посмертного состояния не зависит от веры или системы культуры, к которой принадлежит человек. Но система культуры, её символы накладывают отпечаток на образы этого опыта43.
  Ощущение движения, прохождения через тёмный туннель называет каждый третий-четвёртый реанимированный, сохранивший память о посмертном своём состоянии44.
  Во многих случаях реанимированные упоминают о каком-то свете, как бы ждущем и в конце туннеля. Каннингэм, о котором я упоминал вначале, тоже говорит о долгом пути через мрак к свету. Нередко свет этот персонифицирован, наделён чертами личности. Иногда он может быть связан с образом двери: «Из-под двери шёл очень яркий свет». Интересно, что символ этот – света и двери – присутствует и в воспоминании блаженной Федоры о посмертном её состоянии: «Небесные врата были как будто из светлого кристалла и дивно сияли»45.
  Я не говорю об этом подробнее, главным образом чтобы перейти к последней, третьей группе посмертных переживаний. Здесь совпадения опыта реанимированных и символов древнейших культур оказываются ещё более полными.
  Клинописные знаки на глиняных табличках Древнего Вавилона сохранили повесть о Гильгамеше, «все видавшем» (III тысячелетие до н. э.). Труден и долог был путь Гильгамеша в царстве умерших:
  «...тяжела дорога,
  Глубоки воды смерти, что её преграждают»46.
Воды эти – мрачная река Хубур более поздней вавилонской традиции
  «(Да,) оставляют (нас) наши отцы, уходят дорогою смерти, “Реку Хубур переходят”, – (как) говорят издревле»47.
  Не эту ли реку на пути душ, идущих в загробный мир, упоминают и древнеегипетские тексты пирамид?48 В античном сознании ей соответствуют – Лета, Стикс и Ахерон49. Это она предстает Энею, когда он сходит в подземное царство (Вергилий, «Энеида»)50:
  «К берегу страшной реки стекаются толпы густые,
  Жены идут, и мужи, и героев сонмы усопших».
  О том же, о какой-то водной преграде, которую надлежит перейти душам на своём пути, повествует и более ранний источник – изображения на саркофагах этрусков51.
  Как и другие переживания посмертного ряда, образ этот не ограничен каким-то одним ареалом, одной культурой. Души китайских праведников, только преодолев воды, могут достичь островов Блаженных. Загробную реку Сандзу упоминают буддисты Японии52. Через воды загробной реки пролегает путь в страну мёртвых у даяков (Индонезия). Аборигены Австралии считают, что души умерших ждут «Бесконечные воды (река)» – так называется у них Млечный Путь53. Река окружает мир ушедших и у ацтеков. Чтобы достичь его, нужно перейти её воды54.
  Эту же реку находим мы и в шамаизме. Шаману, когда он отправляется в мир предков, тоже приходится переходить её, причём дважды – на пути туда и возвраiцаясь55. Присутствует этот образ и в славянских погребальных обычаях, и в русских народных причитаниях – река, которую переходит душа в посмертном своём пути56. В. Я. Пропп, говоря о русском фольклоре, замечает: «Все виды переправы указывают на единую область происхождения: они идут от представлений о пути умершего в иной мир, а некоторые довольно точно отражают и погребальные обряды»57.
  Иными словами, знак реки и переправы через неё – устойчивый элемент посмертных переживаний58. И элемент этот присутствует в представлениях самых разных, далёких друг от друга культур.
  Но вот что важно – этот же символ и в том же значении находим мы, оказывается, и в воспоминаниях реанимированных. Или вернувшихся к жизни спонтанно, как аборигенка Новой Зеландии, о которой упоминал Э. Тейлор. Повествуя о посмертном своём опыте, она также упоминала о реке, оказавшейся на её пути 59,60 .
  Иногда знак реки выражается через другой символ – черту, которую предстоит пересечь, изгородь или стену, вставшую вдруг на пути и уходящую бесконечно в обе стороны. Последний образ – из воспоминаний Каннингэма61.
  Судя по всему, символ этот несёт представление (идею, мысль, чувство), по которому переступить черту знаменует собой некую бесповоротность62. Кто переходит мрачную реку Хубур, гласят вавилонские тексты, попадает в страну, «откуда нет возврата»63. Этот же смысл заключают в себе античные реки подземного мира – Стикс и Лета. Воды их – воды забвения, стирающие память личности, память прошлого. Присутствует этот знак безвозвратности и в шамаистской традиции – считается, что только когда душа перешла «воды смерти», человек «совершенно умирает»64.
  По данным «Американского журнала психиатрии», об этом восприятии – близости «черты, после которой нет возврата», упоминают более половины (57%) тех, кто прошёл опыт смерти и помнит о нём65.
  Говоря о возвращении к жизни, о пребывании вне тела, я обходил – намеренно или нет – вопрос, который читающие, наверное, уже задают себе. О чьём пребывании вне, о чьём возвращении речь? Ведь сам человек, его тело никуда не удалялось и ниоткуда не возвращается, оно как было, так и продолжает лежать на реанимационном столе.
  Некоторые исследователи говорят об определенной полевой структуре, окружающей человека, пронизывающей и заполняющей его тело («биоплазме» – по терминологии доктора биологических наук В. М. Инюшина). Это энергетическое поле состоит из «ионов, возбуждённых электронов, протонов, а также, возможно, и других частиц» и является системой, действующей как целостное, взаимодействующее энергетическое тело. Под «биоплазменным телом», – по словам В. М. Инюшина, – подразумевается вся совокупность плазменных структур живого организма, соединённых в единое целое»66.
  Изучением биологических полей заняты сегодня исследователи различных специальностей – медики, биологи, инженеры самого широкого профиля. По словам члена-корреспондента АН СССР А. Г. Спиркина, исследователи из лаборатории в Минске установили, что существуют три различных вида биополя, и каждый из этих видов меняется определенным образом при том или ином заболевании»67. Ряд экспериментов, проведённых в лабораторных условиях, позволил выявить некоторые из характеристик поля, окружающего тело человека. Так, группой учёных из Института биоэнергетического анализа (Нью-Йорк, США) посредством приборов обнаружила низкочастотное излучение.
  Ещё более полное подтверждение дало открытие доктора
Х. С Бурра (Йельский Университет, США). Был сконструирован прибор, позволяющий регистрировать слабые электрические напряжения вблизи живого объекта. После такого экспериментального подтверждения наличия некоего энергетического поля доктор Бурр высказал гипотезу, по которой поле это представляет собой как бы матрицу, исходный чертёж, формирующий структуру тела. «Молекулы и клетки человеческого тела, – пишет он, – постоянно перестраиваются, разрушаются и пополняются свежим материалом, поступающим из пищи. Но благодаря контролю поля новые молекулы и клетки воспроизводятся по тем же схемам, что и старые... Когда мы встречаем друга, которого не видели в течение шести месяцев, на его лице не остаётся ни одной молекулы, бывшей в то время, когда вы видели его последний раз. Однако благодаря контролю поля новые молекулы располагаются по старым, привычным схемам, и мы узнаём его лицо»68.
Некоторые исследователи пришли к выводу, что, возможно, именно полевые структуры ответственны также за процессы мышления и сознания. По концепции профессора Н. И. Кобозева, мыслящий мозг невозможен не только на биохимическом, но даже на атомно-молекулярном уровне. Носителей психических функций и сознания «нужно искать в области элементарных частиц и связанных с ними полей»69. Продолжая эту мысль, В. М. Инюшин высказал идею, что биоплазма, идеальная среда для колебаний, является вместилищем волновых структур-голограмм. «Биополе можно рассматривать как многокомпонентную голограмму»70.
  Мысль о поле как носителе сознания имеет прямое отношение ко всему, о чём говорилось до этого.
  В монографии белорусского философа А. К. Манеева «Философский анализ антиномии в науке» вопросу биологических полей человека посвящена большая глава. Приводя слова Гераклита «сила мышления находится вне тела», автор также высказывает предположение, что структурой, которая порождает мысль, возможно, является «полевая формация биосистем. Соответственно весь жизненный опыт человека, ситуации, которые он пережил, все слова, им сказанные когда-то или сказанные ему, – всё это фиксируется его биологическим полем и хранится в виде своеобразных голограмм.

***

В этой статье автор использовал ссылки на многочисленные источники, которые интересны сами по себе. Поэтому привожу здесь список этой литературы:

1. Платон. Сочинения в трёх томах. – М., 1971, т. 3, ч. 1, с. 447.
2. Moody R. A. Reflection on life after death. – Toronto, 1977.
3. Ibid. – P. 72.
4. Weiss J. E. The vestibule. N.-Y., 1972, p. 52.
5. Спутник. – 1987. – Декабрь. – С. 44.
6. Chevalier I., Cheerbrant A. Dictionare des symbols. P. 807.
7. Библия. Четвёртая книга царств. 4, 32-37.
8. Культура Древнего Рима. – М., 1985. –Т. 1. – С. 193.
9. Берндт Р. М., Берндт К. Х. Мир первых австралийцев. – М., 1981. – С. 251.
10. Филострат Ф. Жизнь Аполлония Тианского. – М., 1985. – С. 95.
11. Там же.
12. Ласер Р. Книга киай о методах куацу (рукописный перевод).
13. Из истории Сибири. – Томск, 1973. – Вып. 6. – С. 232.
Кулемзин В. М., Лукина Н. В. Васюганско-ваховские ханты. – Томск, 1977. – С. 159.
14. Басилов В. Н. Избранники духов. – М., 1984. – С. 21.
15. Мифологические сказки и исторические предания нгансан. – М., 1976. – С. 92, 94.
Новик Е. С. Обряд и фольклор в сибирском шамаизме. – М., 1984. – С. 241.
16. Ксенофонтов Г. В. Легенды и рассказы о шаманах. – М., 1930. – С. 88.
17. Известия. – 1987. – 1 марта. – С. 3.
18. Муди Р. Жизнь после жизни. Машинописный перевод.
19. Там же.
20. Советская  Россия. – 1988. – 17 февраля. – С. 6.
21. King F., Kingston J. Mysterious knowledge. – L., 1976. – P. 79.
22. Deren M. The Voodoo gods. – 1975. – P. 49, 50.
23. См. 9.
24. Райт Г. Свидетель колдовства. – М., 1971. – С. 126. 127.
25. Природа и человек в религиозных представлениях народов Сибири и Севера. – Л., 1976. – С. 103.
26. Эпос о Гильгамеше. – М., 1961. – С. 58.
27. Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. – Л., 1986. – С. 148.
28. Козин С. А. Сокровенное сказание юань-чао-би-ши. – Л., 1941, &272. – С. 152.
29. Светоний. Жизнеописание двенадцати цезарей. – Л., 1933. – С. 275.
30. Памятник литературы Древней Руси. ХII в. – М., 1980. – С. 503-504.
31. Поселянин Е. Преподобный Серафим Саровский. – Спб., 1903. – С. 201.
32. См. 18.
33. Неговский В. А. Очерки по реаниматологии. – М., 1986. – С. 187.
34. American Journal of Psychiatry. – Wash., 1980. – N. 137. – P. 1193-1196; Advances in parapsychological Research. – N.-Y., L., 1982. V. 3. – P. 263.
35. Gabbard G., Twemlow S. W. With the eyes of the mind. – N. Y., 1984. – P. 135.
36. Дьяченко Г. Из области таинственного. – М., 1900. – С. 663.
37. См. 18 (стр. 34).
38. Вопросы истории и культуры народов дальнего Востока. – Владивосток, 1974. – Вып. 1. – С. 130.
39. См. 18 (стр. 86).
40. См. 33 (стр. 184).
41. См. 25 (стр. 59).
42. Обряды и обрядовый фольклор. – М., 1982. – С. 119.
43. См. 35 (стр. 129).
44. См. 34.
45. См. 36 (стр. 668).
46. См. 26 (стр. 65).
47. Клочков И. С. Духовная культура Вавилонии. – М., 1983. – С. 80.
48. Джекинс Н. Ладья под пирамидой. – М., 1986. – С. 113.
49. Мифы народов мира. – М., 1982. – Т. 2. – С. 375.
50. Вергилий. Буколики, Георгики. Энеида. – М. 1979. – С. 249.
51. Alvarez O. The celestial birds. – 1978. – P. 215,216,249.
52. Труды Императорского московского археологического общества. – М., 1890. – Т. ХIV. – С. 182.
53. См. 9 (стр. 386).
54. Fox W. R. Star maps. – L., 1979. – Р. 175.
55. См. 14 (стр. 68, 75).
56. См. 42 (стр. 122, 124).
57. См. 27 (стр. 202).
58. Грофс С. Человек перед лицом смерти. Машинописный перевод. – С. 247.
59. См. 2 (стр. 71).
60. Advances in parapsychological Research. N.-Y., L., 1982. – V. 3. – P. 264
61. См. 2 (стр. 66).
62. Coxhet N. Mindpower.  – London, 1976, p. 137.
63. См. 47 (стр. 87).
64. См. 41.
65. См. 34.
66. Инюшин В. М. Элементы теории биологического поля. – Алма-Ата, 1978. – С. 72.
67. Техника – молодежи. – 1980. – № 3. – С. 51.
68. См. 34.
69. См. 66 (стр. 60).
70. См. 66 (стр. 71).

________

Справка: Горбовский Александр Альфредович – кандидат исторических наук, писатель, автор научно-популярных книг «Загадки древнейшей истории», «Год 2000-й и далее», «Человек человеку», «Без единого выстрела» (последняя в соавторстве с Юлианом Семёновым), а также произведений в жанре научной фантастики.
________


Уважаемые читатели! Мне хотелось бы привести ещё несколько интересных фрагментов их книги Р. Муди «Жизнь после жизни», но я уже немного устала от работы над этой страницей, да и боюсь утомить вас. Возможно, я вернусь к этой странице и дополню её. А в заключение – ещё одно моё стихотворение:

Нет, весь я не умру – душа в заветной лире
Мой прах переживёт и тленья убежит…
     А. С. Пушкин
 
Когда мне сложат руки на груди,
Которая уж больше не вздохнёт,
Когда закроют мне мои глаза,
Из коих уж слеза не упадёт,
 
Прошу вас, люди, – отпустите с миром,
Не поминайте меня лихом!
И скромную вы не забудьте лиру,
Покинутую здесь бессмертным духом.
 
О, если бы она не замолчала,
То все томленья, радости и муки,
Которые душа при жизни знала,
Вновь превратились бы в божественные звуки!
 
                1-2 августа 2006 г.
 
  ***

Завершено
10 августа 2006 года