сын

                СЫН             

      Поезд дальнего следования, лязгая колесами, блестя лакированными боками
медленно, тащил свое длинное змеиное тело   вдоль платформы. И сразу же, будто из-под земли,  стали  выныривать  люди с узлами, чемоданами.
     Среди толчеи и неразберихи выделялся   старый дед, маленький, сгорбленный. Он издалека заметил приближающийся поезд , его  шустрое легкое тело   встрепенулось  и  дед   оказался   прямо  перед распахнутой дверью вагона..    Вокруг него  на сером асфальте  полукругом  были расставлены котомки, узелки и даже бидончик, обмотанный тряпочкой вместо крышки.
    Одет он был неприметно, просто и  бедно.
    Проводница, в черной форменной шинели,  едва сдерживая недовольство,  напустила на себя  строгость.
    «Посадки на поезд нет, посадки  на поезд нет».
     Но кто бы поверил  в ее игру со словами, ведь время отправления  по расписанию и  поезд  вот он уже.
      Народ  в нетерпении стал   напирать, но дед суетился, толкал чьи-то колени, 
мычал, не давая никому  приблизиться  к вагону.
      Проводница, грузная, медлительная, сползла на платформу  по откинутым железным ступеням  и, загородив проход к дверям, властно с каким-то внутренним удовольствием, оглядела толпу пассажиров
       В руке она держала  маленький металлический предмет,  а из развернутого на груди треугольника  черной форменной шинели виднелись флажки из  тряпочек красного  и желтого  цвета.
      Металлический предмет скоро нашел применение.
      «Приготовили билеты, приготовили,  всех посадим.»
      И как заученное стихотворение снова:
      « Приготовили  билеты….»
      Странно, но  голос проводницы организовал толпу и сам по себе  устроился порядок.
      Дед торопливо, с серьезным видом протянул коричневую картонку билета,
     Проводница привычным движением щелкнула  в нем  дырку  компостером  и сунула билет  в нос  деду. Началась посадка  пассажиров.
       Вагон был обычный без комфорта, простые деревянные лавки,  между ними столик  на одной ноге  прикрученный к стене. Занавески как-то скрашивали казенщину и создавали видимость уюта.
       Коридор наполнился  людским дыханием, разговорами.
        Дед   расположился по–хозяйски. Узелки и котомки пристроил в большое вместительное тело деревянной откидной  лавки.  Корзинку  с едой предусмотрительно оставил на столике  и стал молчаливо наблюдать.
         Вагон, так гостеприимно распахнувший двери своим пассажирам, уже, казалось, устал  от суеты, гула и  толчеи
          Место напротив  деда  пока  пустовало, и он  искал глазами будущих попутчиков.
          Вдруг  что-то  мягкое большое ухнуло, шлепнулось,   и у ног деда образовалась гора с вещами, потом за ними втиснулась, едва дыша и  причитая, грузная большая тетка, Она заняла все пространство у маленького столика
         « Мое  место у окошка, ох как я устала, Иваныч, ты что мешкаешь, давай скорее.»
          Еще один  пассажир вошел как-то спокойно, тихо.
            Всем  здрасьте, меня зовут Гена» Он   бросил чемодан на свою верхнюю полку и вышел курить.
           Ну, вот и  комплект. Иваныч будто ждал  последнего попутчика и взял командование всем последующим на себя.
           Показался Иваныч и дед повеселел – будет с кем перекинуться словом. Тетку он не  принял ни умом, ни  сердцем. Она постоянно пыхтела,  стонала и к тому же лезла открывать  окно, злилась, что душно и вообще создала такую сумятицу, что дед  забился в угол.
        Из-под густых седых его бровей светились глаза буравчики добрые, удивленные.
        Пышнотелая  тетка  встрепенулась, словно услышала саму команду и зашуршала  свертками, доставая их из неведомых глубин   многочисленных сумок
        «И как она помнит, где что лежит»-, подумал дед и посмотрел на свою корзинку.
        «Ты дед не суетись, закус  есть, и выпить не забыл. Шас чайку закажем,  и стаканы будут!»
        Дед еще больше двинулся  к стенке. Он не пил.  Жена его умерла давно, он один тянул  сына, который с рождения был  глуповат.
            Иваныч долго уговаривать деда не стал, что взять со старика.
          «Ты накрой, накрой, я шустро»,- бросил он жене. Глаза его горели,  он внутренне уже сидел за столиком и булькал в  стакан  водку. Но, нужен, нужен   был ему мужик рядом, чтоб сидел, как родной. 
            Но Гена отмахнулся от Иваныча, залез на верхнюю полку, хрустнул своими натруженными косточками и отвернулся к стене.
            «Ну что это за порядки такие, дед,  давай накатим стаканчик, не
по- людски как–то.»
           « Оставь дедушку и что тебе все они сдались, садись, вот котлетки, помидорчики, сейчас колбаску порежу!»
              Дед смотрел,  вдыхал  и вздыхал, такого   изобилия на столе он не знал,  Толстые пухлые пальцы тетки напоминали сардельки. Он сардельки любил и всякий раз, когда приезжал в Москву к брату ел  с наслаждением и помногу.
             Брат жил в достатке, зажиточно, работал много и успешно, умел и копеечку на стороне взять, умный был и щедрый.
Но сейчас дед  пустился в далекий путь, на Север, к старшему сыну.
После Армии тот закончил учебу в институте  и уехал туда работать.
              Дед отвернулся к окну, мимо проплывали маленькие пригородные станции, поезд не набрал еще скорости, но приятно было видеть  стрелочниц в форменной одежде с желтыми флажками. Они  провожали поезд, улыбались пассажирам, и добрый их посыл согревал сердце старика.
              Дед жил в глубинке Урала, без особого достатка. В восьмидесятых годах  такая жизнь  была у многих и многих  в городах и в селах.
              Кто имел автомобиль, дачку в шесть соток уже жил  хорошо
              А сладко ели и пили только при магазинах. Так  было.
              Дед вздохнул.
              Путь долгий, через Москву, а там опять поезд уже к северным краям.
              Младший сын провожал отца  только до пригородного автобуса. Силы природа ему дала в достатке и  деду была в  его помощи большая польза, потому что  сумок  набрал много. Связав две больших в общий узел, перекинул  через свои узенькие сгорбленные плечи, а  с остальными уже  помогал сын.
            С ним дед за много лет наладил такой душевный контакт, что ни раздражения его болезнью, частыми приступами и детскими, не по возрасту выходками, не могли уже доставить ему  какого бы то ни было неудовольствия.
            От запаха еды  у старика защемило  в животе, заурчало, нутро просило еды. Но как развернуть  газетки и выложить вареную картошку, яйца, показывать свой харч  дед  стеснялся. Не привык он к чужой еде пристраиваться.   
           Тетка  посмотрела на старика цепким взглядом и в  момент сообразила, что дед голоден. У женщин  чутье  такого рода на уровне инстинкта, когда самой природой определено готовить, кормить,  угадывать желания.  И вот уже перед дедом были  разложены все яства,  теперь  и ему самому было кстати добавить к богатому пиру свой тощий перекус. 
        « Ты, дед, давай навались, Лизок у меня баба та еще  накормить может.  И бутылочку  припасет – не злобливая.» Иваныч , хлопнул  жену по коленке,  задержался  рукой  чуть выше и крякнув, хлопнул еще  по широкой плотной спине.
       Дед  смутился  от такой открытости, но глаза его прищурились, блеснули озорно и потухли от огорчения и безысходной тоски по прежней женатой жизни.
       Женушка его была тихонькая и совсем безобидная. Потому и болезнь прилипла  к  ней, такой покорной.  Дед покосился  на толстушку : « От Лизаветки , наверное, все болячки бегут  не задерживаются»               
       Вспомнил дед еще свою робость к жене, не было напористости в нем, был он  молчалив  и не ласков. И прожили – то  с ней недолго. Так дед и не понял, был ли счастлив. Хотя в их годы семейная жизнь  у всех была одинакова, о счастье не думали, только бы детей, накормить, одеть и  в люди вывести.
      После  горячего чая деда разморило и он, слушая, как похохатывают его соседи, громко разговаривают, не поймешь о чем,  тихо уснул, привалившись к оконному стеклу.
      Разбудила проводница, принесла белье и чай для Геннадия.
      Иваныча не было, только его громкий голос был слышен в  тамбуре, Жена его разбирала  постель, пыхтела, крутила наволочки и ворчала, что они сырые. не просушенные
      Дед  не хотел стелить  белье, но  суетливая баба, раззодорилась и собрала деду все, что нужно. Старик  нырнул носом в подушку и забылся в полусне. 
      В  день, когда умерла жена,  дед, не понимая,  что произошло, сидел в своей комнатушке на стуле, качаясь из стороны  в сторону и, глядел  перед собой в одну точку. По коридору шмыгали какие-то люди, тихо говорили. Он и не заметил, что  старший сын приехал из Москвы.
      Всегда, когда он появлялся в семье, дед как-то съеживался и превращался в маленького провинившегося  ребенка, потому что  с появлением старшего сына приходили  и те самые воспоминания.
     Сторонились люди их дома –  никому не хотелось видеть несчастного мальчишку, родившегося на десять лет позже брата. Болезнь его была неизлечима, он часто  бился в конвульсиях, странно громко разговаривал,  иногда затихал,  занимаясь с игрушками, но вдруг его охватывала  злость, и   родителям  приходилось  уводить его, успокаивая со слезами  и испугом  в глазах.      Вспоминая тогда все это, дед был уверен, что  эта болезнь привела к  ранней смерти  жены, а еще из-за  тоски  по  старшему сыну, судьбу которого они, родители,  повернули  от родного дома, семьи, брата.
        И  на похоронах, увидел дед почти чужого ему молодого человека. Не почувствовал  он  ни тепла к себе,  ни искренности в отношении к брату
      Горько было. Уехал сын, а отец так и не поговорил с ним о жизни, о планах, друзьях. Понял, что не нужно было  это ему.   А потом уже редкие письма напоминали,  что у него где-то далеко,   другой жизнью живет сын.
       Дед знал, что у него все  хорошо,  радуясь, не боялся сглазить и соседям хвалился успехами сына  в институте, а потом уже и  в должности на Севере. Он  стал    начальником  цеха,  назывался по отчеству, завоевал авторитет –   стоял на широкой дороге жизни, вышел, как говорят, в люди...
       Много лет назад, когда сыну было лет  десять-одиннадцать, решили они с женой, что сыну старшему будет лучше у бездетной сестры .
       И свояченица  ни в чем племяннику не отказывала, баловала его, строго не спрашивала, боялась обидеть.  Вся  одинокая ее жизнь  крутилась в неусыпном о нем внимании.
       Дед винил себя, что согласился . Он понимал - мать мучается в разлуке, и потому часто говорил жене: «Вернем мальчишку – пусть будет с нами». Но мать была уверена, что у родной ее сестры ему будет лучше и сытнее и, что  помешает болезнь младшего брата его учебе и дружбе. Особенно тяжело было, когда приходил он как бы в гости, побыть с братом, в родном доме.
         И сейчас, его дальняя поездка была выстрадана  долгими размышлениями, тоской по настоящему отцовству, внукам,  мечтами об общих делах, радостях. И  особенно остро он почувствовал пустоту  неполной  семьи, когда не стало жены. Младшенький, правда, был ласковый, тихий, забота о нем для отца состояла в уходе за его одеждой, приготовлением нехитрой еды.
         Серьезных разговоров о  профессии,  друзьях, подругах не было
         Жизнь больного сводилась к простым  нуждам живого человека.
         А понимания  всего  того  из чего складывается  жизнь вообще, у него    быть  просто не могло.  К  болезни сына  старик  привык,  как привыкают к лампочке на кухне или коридоре.
          Что-то изменить невозможно, и потому с этим просто нужно  смириться…
           Пока дед пребывал в полудреме, его сосед с верхней полки, спустив ноги, соскользнул ловко вниз.
           Иваныч к тому времени  перекурив, зашел было, но, перехватив  руку Геннадия,  с видом заговорщика, нырнул обратно в тамбур. 
           А Лизок даже не успела рот открыть. Она   дремала, но как верный пес пребывала в ожидании хмельного Иваныча
           «Вот так номер, не успела, теперь будет бродить, неугомонный»               
            Ее гавкающий голос вернул   деда   из  полусна, но только на секунду и старик  теперь уже крепко заснул   до Москвы.
                *  *  *
             Кто из  приезжих в  далекую от   мест их проживания  Москву не мыкался и не страдал от неразберихи, беготни по вокзалам, метро, такси. Не  было и не будет уже, наверное,  в них любви к этому  большому монстру..  Ноги, головы, руки и душа – все болело после того, как они  устраивались на временное жилье – кто у родственников, кто у друзей. Гостиниц тогда в  столице было мало, да и в тех жили редкие  иностранные гости  или люди с деньгами и связями.
             В Москву приезжали тогда еще за продуктами, одеждой  из малых городов, не сумевших накормить и одеть своих  коренных, родных жителей, работающих  на заводах и фабриках,  и обеспечивающих прожорливую столицу, равнодушную к их потребностям. Вереницы автобусов, взятых для экскурсий по городу или в музеи, стояли пустыми возле больших  продовольственных магазинов,  а сами «экскурсанты» мучились в очередях, набирая в сумки все, что могли унести  в руках. Москвичи, стоявшие в тех же очередях за  кусочком колбасы или масла, раздражались, смотрели косо и пренебрежительно.
   Удивляло еще и то, что терпение городских было молчаливым, а приезжие, выделявшиеся обилием сумок,  громко разговаривали, когда нужно работали локтями, не уступая никому.               
     В магазинах стало не хватать продуктов. Очереди уже выстраивались до выхода-входа.  В одни руки стали отпускать  товар ограниченно.  Так и что…. Приезжие всем поселком, перекликаясь друг с другом, опустошали  прилавки  и, набиваясь в автобусы, уезжали обратно, даже не взглянув на старинные улочки  и особняки столицы, не пройдя по мостовой Красной площади.
    И уже на выезде из города весь автобус отдыхал от ужасов городских магазинов, беготни, пота, боли в ногах и  только  полудрема или глубокий сон позволяли прийти в себя к приезду в родной, забытый  всеми кроме них  пусть голодный и грязный город.
    Москва  принимала всех желающих. Но, защищая свой лик, своих аборигенов,  четко разделяла понятие приезжий – москвич.
    Вот таким приезжим  оказался и  наш дед, его сумки вынес Геннадий на платформу, Иваныч  похлопал деда по спине, чуть не зашибив, а  Лизаветка,   боясь растерять узлы, чемоданы, да и  хмельного с ночи мужа, не  взглянула даже  в сторону старика.
    К брату-москвичу  он не поехал, решил -  на обратном пути.
    Деньги дед подкопил, поэтому  носильщик подхватил дедов скарб, быстро покатил его вдоль вагонов. Очередь на такси была длинной, она черным пятном разлилась  на  сером асфальте  у мостовой и долго бы еще  мыкаться  старику, но носильщик помог,  Подтолкнул  к знакомому таксисту и так ладно все погрузил вместе с дедом, что он даже охнуть не успел. Старик сунул  ему крупную денежку
     «Волга»  с шашечками на боках дернулась  и дед,  откинувшись назад, влип в сиденье и только его и видели – умчался от зевак в длинной очереди.
       Ему предстоял  еще один  долгий маршрут,  от одного из  многолюдных мест Москвы – трех вокзалов  к  уже  самой  цели его путешеств.
       Телеграмма от отца  была получена за два дня  до приезда.
     Сын сложил ее пополам и сунул в  рабочий стол. На кончиках пальцев почувствовал холод и дрожь. Потом, сжав пальцы, хрустнул ими. Внутренне собрался и что-то решил, потому что резко встал, толкнув стул. То, что отец едет сюда, на край света,  стало для него  полной неожиданностью.
      Была ли в нем сыновняя любовь?   Не прочувствовал он за годы детства отцовской ласки и  внимания.  Так, по крайней мере, ему казалось. Мать он помнил очень хорошо. Она приходила в дом к сестре, жалкая какая-то, гладила по голове, но  он всегда убегал. А когда  возвращался в комнату, видел только на столе или диване узелки. Там были гостинцы  и что-то из вещей. Тетка любила его, позволяла капризы и вольности, никогда ни в чем не отказывала
     Сын помнил отца еще в то время, когда не было брата. Он играл с ним, хотя приходил с работы поздно, но разговаривал всегда как с  маленьким ребенком, не понимая, что сын растет и ему  на многое в жизни нужно открывать глаза.
     Отец  уставал   на работе и потому  ужинал и ложился отдыхать.  Мама крутилась по - хозяйству и сын видел только ее опущенную к посуде голову.
      Так жили многие семьи и ничего другого родители не могли дать своим детям. А рождение брата  и вовсе круто изменило жизнь в семье. Когда пришло осознание того, что родившейся  ребенок неизлечимо болен,   как-то сразу повис  между родителями вопрос: « что делать  со старшим?» 
       Припадки, крики больного мучили всю семью. Мамина сестра приходила часто – помочь, поддержать. Вот тогда –  то, в один из таких визитов,  и было принято решение, что старший сын будет жить до десятого класса, т.е. четыре года у тетки. Конечно, все это хорошо вспоминать сейчас и понимать, что решение было правильным. У тетки  он  стал лучше  учиться,  знал –  это единственный  путь в Москву, в институт. Но он еще помнил, как непросто было для него покинуть родной дом и привыкать ко всему, что окружало теперь его жизнь. Он  поэтому рано повзрослел, стал самостоятельным, со своей выработанной  программой на ближайшее будущее.
       И со временем все реже   забегал  в дом. Отец,  видя, что он становится  взрослым,  по-мужски  подавал  и жал  руку.
       После смерти матери, сын оторвался от семьи окончательно, и только редкие письма рассказывали  отцу о его жизни …    
       Когда уставший от долгой дороги поезд медленно,  еле - еле притащил свое  тело к перрону, сын двинулся навстречу,  и также  медленно, глазами   искал номер вагона, указанный отцом в телеграмме.
       Дед  еще из окна  разглядел  длинную  фигуру.  Зов крови, отцовский меткий взгляд   высмотрел – таки  сына,  примерил ко всем своим родственникам форму и посадку головы, и уже, не отводя глаз,  смотрел, смотрел,  дед до тех пор, пока не заволокло старческие глаза едким туманом навернувшихся слез.
       Выход из вагона был  заставлен вещами, около них в шеренгу вытянулись пассажиры. Какое-то радостное волнение охватила всех. Приехали.
       Дед, можно сказать, вывалился на перрон прямо в руки сына, Его узлы вытащили пассажиры, чтобы не перешагивать через них  и освободить маленький проход в тамбуре.  И   самым последним был бидончик, обвязанный тканью вместо крышки.
       Отец и сын стояли друг против друга,  трясли руки,  дед, попытался обнять сына и прикоснуться щекой к его щеке. Не дотянулся!
       Потом дед начал суетливо собирать свои узлы. Он крутился, размахивал руками, хлопал ими по бокам, залезал  в карманы  пиджака. По всему было видно, что не узлы нужны ему. Какая-то неловкость скрутила все его маленькое тело, ноги подкашивались и не слушались и, в конце  концов, дед повис на руках сына и уткнулся в его грудь
       А сын стоял,  обхватив отца  длинными руками. Пассажиры шли мимо, далеко обходя их странные фигуры.
        «Как я рад, как я рад», бормотал дед почти сквозь слезы, «я рад, что приехал, тебе привет от брата, он меня провожал, Ну  что мы здесь, веди, куда пойдем»
          «У меня здесь машина недалеко, ты постой здесь, я все не унесу, стой здесь, сейчас вернусь»
         Сын тоже чувствовал легкую дрожь в руках и коленях.  В голове странный звон и заложило уши. Побаливало горло и от этого немного слезились глаза. Он носил очки, отрастил короткую бороду.   На Севере многие его друзья, таким образом, защищались от мороза. А борода ему шла. Уже обозначились  на голове  залысины.
        Отец провожал его глазами и, еще раз рассматривая, вспоминал всех своих   братьев. Он сам в семье был меньший.  Почти все погибли на фронте. И теперь только московский брат, и он  представляли   когда-то многочисленную  их семью.
       Отец  их был еврей, а мать русская,  женщина, рожавшая одних сыновей,  и  сыновья все были талантливые, умные, красивые и добрые   Сам дед женился на еврейке и поэтому, в отличие от московского брата, взявшего в жены тоже русскую, продолжил все-таки еврейскую линию в роду.  И в  сыне он узнавал многих своих погибших на фронтах войны  братьев.
       «Ну вот, и пришло время соединиться», - думал дед.
       Тем временем, пока дед  ждал возвращения сына,  тот  мучительно думал, как быть с неожиданным приездом отца – не хотел  он посвящать своих  детей, жену в  совсем не радостные подробности своей  прошлой жизни. Тетки, у которой жил он последние годы детства,  как и матери,  не было в живых, а годы студенческой жизни в Москве вообще отодвинули его прошлое.
       Вещей у деда действительно было много, а бидончик сиротой стоял поодаль, как – будто брошенный, в нем был мед, редкость  в северных краях.
       Сын отвез отца в гостиницу. Объяснил это тем, что в городе было срочное дело и нужно остаться до утра.
       Дед не думал пока распаковывать свои узлы с подарками,  а сесть за  пустой стол с сыном было  не по- людски  как-то Поэтому все, что осталось съестного он выложил на стол, а бутылочку для разговора принес сын.
       « Ну, сын, давно хотел с тобой побыть, поговорить все никак не давала проклятая жизнь, а теперь вроде все налаживается.»
        Дед  по привычке тер руки о колени, мял  брюки, опять тер и стукал кулачками. Было видно – волнуется, потому что сын разговора не поддерживал. Молчал…
        «Что ж не спросишь, как брат, он тебе привет передавал, помнит»
        «Знаешь, что, отец. Твой приезд сейчас, как бы это, помягче, ну не ко времени. Я и своим ничего не сказал- ни детям,  ни жене. На работе тоже аврал, иногда и ночи в цехе приходится проводить. У меня работа такая, понимаешь!
        Цех гальванический, идет процесс, остановить нельзя, нужно дежурить!»
        Дед ловил  и никак не мог поймать  его взгляд, сын то и дело отворачивался, будто чего-то искал в  чужой,  казенной комнатушке.
        «Как это ты не сказал никому? Ведь дедушка едет? я  внуков хотел увидеть, жену твою» Дед отодвинул  от себя   полупустую тарелку,  и, поймав все-таки взгляд сына, двинулся вперед. Сын сидел, не вставая, глаза его были широко открыты, губы сжаты, скулы напряжены
       «Отец, давай, рассудим, как оно есть. Что  мы будем сейчас вспоминать
мои  детские годы, школу  нашу гнилую жизнь.  Я забыл это и не хочу, чтобы мои дети знали,  никто не знал. А ты приехал мне напомнить! Зачем?
         Привез привет от брата – спасибо и что?»
         Дед пересел  от стола на узкую, с проваленным матрацем кровать, под коленками чувствовал  деревянную доску  каркаса, было  неудобно и больно ногам.
        «О чем ты говоришь? Какая такая другая жизнь, ты мой сын!» Дед хотел что-то еще сказать, но перехватило горло, он  закашлялся и кашлял долго надсадно. Лицо его покраснело, и только маленький нос  белел точкой..
         Сын смотрел на скрюченную  его  фигуру, достал что-то  из нагрудного кармана и положил на стол между тарелками.
          «Я пока тебя ждал на вокзале, вот купил билеты тебе обратно и деньги на дорогу возьми. Не нужно было приезжать, ни к чему все это»
            Его тонкие длинные пальцы разложили  на краю стола  деньги, билет, потом эти же пальцы нырнули во внутренний  карман пиджака, и оттуда,  из глубин его щедрости  он выложил на стол еще бумажные деньги
            Дед подскочил к сыну, замахал руками, что-то начал отвечать, но,  резко отвернувшись,  выпрямился, став  вдруг больше своего роста:
        «Это  ты так с отцом-то? Избаловали тебя и тетка, и мать, не дышали над тобой, все переживали, как бы плохо тебе не было. Что ж ты теперь на всех нас плюнул. Деньги суешь? 
        Рука сама потянулась к столу, и он кулачком своим бабахнул по краю, тарелки подскочили, звякнули, все стихло.
         Дед все больше распалялся,
         «Понял я, когда приехал ты на  похороны матери. Мы  не нужны тебе были, чужой ты, мать из-за всего этого с ума сходила и в могилу ушла,  а ведь ради  тебя  все это было. Да и тогда  я знал, ни к чему хорошему это не приведет,  бед  не   было в твоей жизни, уберегли тебя от них, сами беду хлебали.»
        Сын сидел, встать со стула ему мешал бегающий вокруг него отец.
         « Ладно,  хватит.  Я давно уже не ребенок.. У меня семья, положение на работе и все что нужно у меня есть. А вас не было в моей жизни, и   возвращать  нечего»
           Дед, услышал абсолютно спокойный тихий, уверенный  голос сына.
           Это спокойствие, он видел,  ему давалось с трудом, сын говорил  с  внутренним нажимом, не признавая  и не слушая других доводов. У него была своя правда, с которой он решил жить. Отец это понял. И понял,  все, что он ни сказал бы  сейчас не дойдет до его  неразвитого сердца. Широты в нем нет,  а ведь больной его брат, проживший полжизни  со своим отцом,  вырос добрее и сердце у него другое
             Дед махнул рукой, сел на край стула, видно было, он дрожит внутренне:
             «Эх, ты, и знаться  не хочешь, и знать,  как живем мы, как жили …  Ты думаешь, сможешь забыть всех нас – нет, придет и твое время, повеселишься и осядешь. Вспомнишь и отца, и мать, и тетку свою – всех вспомнишь. А жизнь твоя не сейчас, она после начнется, ты это потом узнаешь.»
              Он налил в стакан водки, хотя  не пил.
             «А за внуков спасибо, от  брата твоего их не жду, а ты порадовал. Бидончик только возьми – мед там, сгодится.  Не буду я здесь ночевать. Отвези на вокзал. Уеду завтра».
              Сын   не верил –  что так  разрешилось то, о чем он ночами думал и чего боялся. Он   хотел проглотить  стоявший в горле ком,  поморщился от боли в горле.
               Дома  будет   полоскать с травами…
               Назавтра дед  уже отправился в обратный путь.