ОРТ. Глава 1. Жил помаленьку, а помер вдруг

Орт*

Повесть
(Посвящается памяти ушедших поэтов)

Идешь – иди, в себя влюбляя местность,
Названья рек, урочищ, перелесков
(Игорь Вавилов, «Строка состояния»)

*В мифологии народа коми «орт» — что-то вроде двойника человека. В реальности проявляется в виде птицы или настоящего двойника. Что обычно предвещает смерть или очень серьезные изменения в жизни.
Поскольку появляться орт может в разных образах и в разных местах одновременно,  существует гипотеза о некой сущности, обитающей в пространстве с большим количеством пространственных и временных измерений. При этом, как сам человек, так и видимые образы орта, по сути, просто его проекции в наш трехмерный мир.


Глава 1
Жил помаленьку, а помер вдруг.

Для каждого в нашей Парме припасена своя полянка. Да не каждый ее находит. Серёжина спряталась глубоком сосновом колодце.  Ягель здесь не блестит хвастливо, а мягко светится, отдавая затаенное тепло земли.

Если лечь посередине и прислушаться вокруг, то можно различить боровые басы и баритоны перелесков. Даже молчаливые грибы что-то бормочут тут веселой бруснике. Комары звенят, как обычно, но нисколько не мешают, а почему – непонятно…

Нельзя сказать, что она особо прячется. Просто показывается, когда захочет сама, и – только для тебя. А вздумаешь похвастать, будешь долго чертыхаться в трех соснах, пока не улыбнешься и не покаешься. Тогда дорогу укажет – домой. А к себе еще долго не подпустит.
Вот и теперь Серёга уж который год по ней тоскует…

* * * * *

Бывает просто: вдруг. А бывает вдруг совершенно, категорически и абсолютно. Именно так  выкатились из темного ельника три бурых комочка. Посреди той самой полянки они развернулись и затеяли весёлую кучу-малу.

Медвежата вздымались, лапали и валились друг на дружку, сплетались в один большой мохнатый клубок. Потом расплетались и азартно гоняли по кругу, смешно переваливаясь и высоко подбрасывая шерстяные попы. Застывший полдень ожил, зашептал, заиграл. Вековые сосны улыбались.

Сергей не успел ни вздрогнуть, ни испугаться. «Вот ведь… Понимаешь… Дети  Природы… Не то, что мы… цари», — как последнюю затяжку, жадно втягивал он хвойный воздух, небо, солнце, золотые сосны и белую поляну вместе с кочками, брусникой, боровиками и медвежатами.
Из ближней кочки выросла тень: закрыла детёнышей, поляну, сосны, небо…

Рука с ножом машинально ткнула и мягко провалилась во что-то шерстяное и вонючее. Красная пасть дохнула кислым. Череп остро сдавило. Онемели руки и ноги, на грудь навалилось…

Очнулся Серёга под мокрым одеялом, во тьме и в поту. Гулко стучало где-то в горле, дышать стало совсем нечем. Тело машинально сползло с продавленного дивана и распласталось-приникло к прохладному полу: «Кажись — приехали…»

Время потеряло смысл и размерность, так что Серега не знает, сколько он так пролежал, пока осторожно возвращалось дыхание, просох пот, а раскалённый череп остыл до привычной тупой боли, впуская мысли и воспоминания.

«Так, значит… это мы, похоже, проходили… лет тридцать назад. Мамонт, сволочь, уболтал тогда  на стакан спирта с шампанским. Так же вот очухивался. Думал — кранты, а через час уже требовал продолжения банкета. Никто и не заметил тогда… А сейчас? Где все? А я где?», — последний  вопрос попытался поставить тело ребром. Остро шарахнуло в виски, колени подогнулись, и голова панически приникла к полу. «Господу помолимся», — скривило  Серегу и на четвереньках потащило к двери. Осторожненько - по косячку - поднялся и выглянул в тёмный коридор. На кухне свет горел. По стеночке, по стеночке страдалец потянулся «на огонек».
Привычный бардак на сей раз уместно дополнил разбитый плафон. Сиротливая лампочка напомнила о бородатом мужичке с его дикими плясками. «Пашка… поэт из подворотни… все понятно… за шкафом спит… выгоню на хрен», — время и пространство обозначились, но легче от этого не стало, пока с кухонного стола  не мигнуло горлышко бутылки прозрачного стекла.

«Неужели?! Да тут  граммов триста будет, — в стакан булькнуло строго и уверенно, — Помнят руки-то… Надо же… И не дрожат… Живы будем… Да что тут? Вода что ли?»

Градусы проявились где-то на уровне груди и стали тихо подниматься к истерзанному мозгу. Посидели. Терновый венец уступил место тупому обручу, а во рту шершаво заворочался распухший язык.  Сергей огляделся уже вполне осмысленно, поморщился и снова потянулся к бутылке, но вспомнил о Пашке: «Сдохнет еще… Хоть и сволочь… А который час, поз-з-звольте поинтересоваться…»

Скромная форточка явно не отвечала проснувшимся потребностям. Серёга рванул на себя оконную раму. Одна, вторая… Заклеенные на зиму окна с треском распахнулись, впуская прохладу апрельской ночи.
«Тьма египетская…», — рука потянулась к сигаретам, но в голову кольнуло, пришлось отставить до лучших времен.

«Надо что-то делать…», —  привычно сгрёб нехитрую утварь в раковину, вымыл, вытер, расставил. Прибрал и протер стол, подмел осколки. «Полы что ли помыть?», — печальный замысел прервал радостный  вой за окном.

Снегоуборочный агрегат привычно будил округу. С утробным рычанием он жадно поглощал жидкий снежок с проезда и брезгливо сплёвывал на газон.

«Сволочь. Значит, три часа. Отрубились около одиннадцати. Пашка до шести продрыхнет. Нормальный ход», — Серега пересчитал наличность, хмыкнул и успокоился окончательно.

В ванной долго и ожесточенно елозил зубной щёткой. Полоскал распухшую морду: холодая, горячая, холодная, ещё, собака, горячее… Растер мохнатым полотенцем, потянулся к бритве. Осторожно скосил глазом в зеркало: «Ладно. Отставить… Третий сорт — не брак».

Потом прикончил пузырь, чего-то съел, посидел, закурил, прислушался к организму: «Жить будем. Пора на трамплин и в лавку».

«Трамплином» Сергей по привычке называл высоченный спуск к реке Вычегде  в шаговой доступности от панельной  девятиэтажки «улучшенной планировки». Когда-то сюда, на городскую окраину, вела кривая, длинная и почти деревенская улица. И был здесь настоящий, большой, действующий трамплин. И подросток Серега даже ездил сюда на горнолыжную секцию. И даже прыгал пару раз.

Потом панельные джунгли проросли далеко-далёко, а трамплин стал почти центром спального района. И почему-то загрустил: сначала гнил потихоньку; по одной, по две, и целыми прядями выпадали доски; обнажались чёрные столбы-опоры;  потом останки растащили на костры весёлые горожане.

Впрочем, кривая улица как-то пока выживала. Почти настоящая деревня лежала сейчас где-то под Серёгиным окном.
По утрам он часто курил на балконе и смотрел, как оживают печные трубы, выпуская мягкие дымы в прозрачное небо, как они сливаются с туманом над двумя речками, как тают, открывая дальний таёжный простор…

Хотя «трамплин» Сергей любил всё же больше. Это было самое высокое место. Хоть прыгать было уже и не с чего. Но, всё равно, хотелось как-то оторваться. Раз как-то он даже напугал очередную жену с родственницей: сиганул кубарем по крутому склону. Когда выбрался, дамы долго отряхивали придурка от снега: «Да, говорила мне сестра, что ты у неё малость «того».  Не верила. С виду то приличный. Солидный даже».

Но, это – так… Редкий случай буйного помешательства. Сергей, действительно, любил бывать на «трамплине» один. Здесь, на скамеечке под тополем-гигантом, в виду реки и горизонта, думалось спокойно и легко. Даже и не думалось вовсе. Блаженная пустота сама что-то там творила.

Серёга не спеша оделся, проверил Пашку и уверенно шагнул в ночь. По дороге занырнул за стекло круглосуточного магазина. Долго бродил по рядам. Выбрал чекушку коньяка и шоколадку.

Кассирша странно улыбнулась, словно сказать что хотела. «Наверное, рожа моя с коньяком не стыкуется… Подумаешь…», — пока Сергей добрел до заветной скамейки ночь потеснилась и обозначила смутный горизонт.

Коньячок, сигаретка, простор… Мысли привычно покинули пустую голову и унеслись куда-то за реку, в невидимую пока  Парму. А когда возвращались, то крутились почему-то вокруг одного имени: «Пашка. Павел Поляков. И какого хрена ты пьёшь, как… скотина? А я - какого?..»

Паша выпал из рядов литературной общественности около двух лет назад. Самый молодой и самобытный коми поэт быстро взлетел к вершинам местного успеха и также резко спикировал.

Всё, вроде, складывалось у парня удачно: жена, ребенок, приличная должность, квартиру даже умудрился как-то получить… Но — попивал уверенно. Хотя для поэтов это почти норма.

Сергей познакомился с творчеством «одарённого» в одну из предвыборных кампаний. В дуэте с другим заслуженным артистом поэт «окучивал» деревенский электорат: Паша сочинял и плясал, друг-артист пел и играл, Серега контролировал процесс. Было смешно и трогательно.

Волею судеб друзья частенько собирались в Серегиной холостяцкой квартире. Как-то Паша вдохновенно басил свои произведения очередной случайной почитательнице талантов и Сергей искренне поразился, узрев на щёчках волоокой красавицы почти трезвые потоки настоящих слёз!
— Софа, ты чего ревёшь? Ведь ты по коми ни бельмеса!
— Дурак. Это так грустно и красиво.

И ведь права была! Есть в его поэзии какая-то тёмная природная сила. Необъяснимая и непереводимая. И плясал Паша под гармошку исключительно самобытно: на полусогнутых ногах подпрыгивал почти до потолка, мягко пружинил и снова взмывал без всяких дополнительных выразительных средств (вот так плафон и раздолбал, гадёныш). Маленький, хитрый и бородатый, он смахивал то ли на лешего, то ли на домового, решившего вдруг оттянуться в человеческом обществе.

И рыбу умел взять в любой луже, и глухарей ловил чуть ли не под окнами писательской дачи в Лемью. И со старухами мог часами разговаривать о «прежних временах», хотя самому и тридцати-то не было.

Как-то постепенно его семейная жизнь «растрескалась». Из дома буйного во хмелю поэта выгнали. Потом и со службы попросили. Надоели начальству его «творческие отпуска».
 
Хотя дело он свое делал интересно: с выдумкой, озорством и смешинкой. Это был настоящий детский журнал, а Паша сам и писал, и рисовал, и праздники всякие устраивал…

После Полякова так никто эту нишу и не занял. Но, начальству, конечно, виднее. Давно замечено, что никто так жестоко не борется с пьянством, как бывшие алкоголики.

Потом «залуженный» подженился и дружба их угасла, а Паша помелькал немного в районе Дома Печати и пропал.

Сообщество граждан «без определённого места жительства» существовало во все времена. Этот параллельный мир живет по своим законам вне социальной лестницы и, практически, вне государства. Даже милиция брезгует забирать опустившихся и вонючих алкоголиков в стены уютных вытрезвителей.

Их не любят дворники, а бродячие псы зачастую ловко выхватывают из рук зазевавшегося бедолаги пакет с добытой на помойке провизией. Впрочем, и наиболее беспечные собаки нередко разнообразят мясное «бичевское*» меню. Симбиоз.

Добропорядочные граждане стараются не замечать этих представителей «свободного мира», если они не гадят в подъездах, не воруют заготовки на дачах, или ещё как-то иначе не вторгаются в привычный порядок вещей.

«Бичи», «синяки*», «аисты*»… Где-то среди них бродил Паша: большая редкость по нынешним временам. Да каким еще «нынешним»?! Когда это поэты пачками нарождались? И в «золотом веке» их по пальцам можно сосчитать, а нам уж где уж…

Больше года Паша кантовался где-то по подвалам. А в крещенские морозы нарисовался у Серёги с джентльменским набором: шляпа, борода, пижонский — бывший белый — шарф, пальтишко до пят, чекушка, селёдка, мороженое.
*БИЧ – бывший интеллигентный человек
* СИНЯК – хронический алкоголик с явно выраженными на лице признаками.
* АИСТ – бич, не чурающийся сезонных работ. По весне убирает с крыш снег.

Сергей и сам оказался на распутье: со второй  женой расстались окончательно, с работой не ясно… В общем — «свободный журналист» или «говно в проруби».

Вот Паша и прибился: пропадет где-то на недельку и заявится. Чекушка, селедка, мороженое…
Серёга пока что умел тормознуть и худо-бедно возвращался к общественно-полезной деятельности.

А Пашу несло конкретно, грубо и безнадёжно. Уж и говорили, и ругались… дрались даже. Пытался приятель приобщить бедолагу к обычной журналистике, и местечко подыскал, даже серию про «бичей» задумывали. Но… не царское, видать, это дело. Убежит, прокантуется где-то и снова на пороге: бледный, грязный, вонючий, чекушка, селёдка, мороженое.

«Да… Был поэт, да весь вышел. А другого ему не надо. Ну и что с ним делать прикажете? Пропадет ведь, козёл. И я с ним на пару…», — Сергей вынырнул из воспоминаний под странные звуки. «Блим-блём-блям, блим-блём-блям», — прямо над головой, с вершины громадного тополя спускался перелив лёгкого колокольчика.

Уже светало. На фоне серого неба проступили силуэты домов, деревьев, кустов. Сергей отошёл от тополя и стал пристально всматриваться, постепенно различая ствол, ветви, крону…

«Ворона! Но голос-то не её, да и здорова  уж больно. Что-то не встречал я таких ворон… Во-р-рон! Точно! Вот разорался, зараза! Ты это зачем? Почему?».

Чёрный силуэт тяжело распахнулся, оторвался от  вершины, махнул раз, другой и спланировал вниз: к реке, за реку, во тьму.

Закончились чекушка, сигареты и брожение в мозгах.

«Подлечу поэта в последний раз. Отмою, одену и — на хрен! В люди! Ну, кончилась твоя поэзия! Кончилась! И что? Живут же люди. И ты, Паша, живи.  И мне жить как-то надо… А  - как?», — Сергей шагал широко, споро и зло.

В стеклянном магазине долго и бестолково бродил с корзиной. Возле кассы машинально складывал провизию в объёмистый пакет. Водка, пельмени, хлеб, селёдка, помидоры, сметана, лимон, коньяк… шампанское?!

«Странное у вас меню получается с утра. Что празднуем, Сергей Петрович?», — та самая кассирша теперь улыбалась алым ротиком, белыми зубками, носом-пуговкой, тёмными глазами. «Вот так глазищи…», — Серёга непривычно сконфузился, с трудом подыскивая фразу.
— А мы… разве… знакомы?
— А то! Лет так двадцать пять! Вы ж меня на руках когда-то носили.
— Да ладно… Грешно смеяться… в такую погоду. Может, я вас еще в люльке качал?
— На счет люльки врать не стану. Не помню. А вот первый звонок — как сейчас. Была я самой маленькой, а вы — самый большой. На плече у вас сидела. Гордилась очень.
Банты, фартук, колокольчик… глаза.
— Виноват. Должен был узнать, конечно… По глазам, они у вас и сейчас самые большие. Юля?
— Ну вот! Можете, если захотите. А извиняться не стоит. Кто же кассиршам в глаза заглядывает?
— Но меня-то вы как узнали?
— Ну, вы-то человек известный. Газеты читаем, телевизор смотрим. Да и родители про вас иногда вспоминают.
— Да… Сколько же мы не виделись? И как Владимир Сергеевич поживает?
— По лесам уже не бегает, а выпить может — дай бог каждому. Вы, я вижу, тоже не дурак по этой части? Даже шампанское для дамы припасли с утречка!
— Для какой дамы? А действительно: зачем мне шампанское?

Сергей сначала недоверчиво, с некоторым испугом, потом смелее и проще смотрел в смешинки разноцветных глаз. Подсчитал свои года, её…
— Нескромный вопрос. Вы во сколько смену заканчиваете?
— Ну… к десяти освобожусь.
— А потом? Я это к тому, что шампанское как раз к десяти дозреет, а пить его, кроме вас, некому.
— Это что же? Приглашение такое? Рискуете…А вдруг приду?
— И замечательно! Как освободитесь — звякните. А я вас встречу. Тут недалеко. Запишите номер…
— Да я знаю. Я про вас много чего знаю… Вы сейчас меня не пытайте. Начальство уже косит, да и покупатели… Позвоню, приду и расскажу. До свидания, Сергей Петрович.
Юля улыбнулась еще раз, а Сергей полетел домой слегка обалдевший, растерянный и улыбчивый. Бывает же такое…

Дома он деловито сварганил салат, сварил пельмени, нарезал лимон, хряпнул соточку и прошёл в большую комнату, к балкону.
Пока возился с тугими щеколдами, за шкафом, на продавленной тахте зашевелилась куча пальто и дубленок. «Паша, вали на кухню. Подлечись», — Сергей распахнул створки застекленного балкона и закурил.

Первые лучи уже легли на мягкий апрельский снег, на лес, на реку, на чёрные крыши. Первые трубы робко задымили…

Когда затеплится рассвет
И лягут утренние тени,
Я отыщу прозрачный след
И тихо постою у двери…

Из немногих своих стихотворных опытов Сергей любил вспоминать только первые строчки. Впрочем, и у классиков - хоть в прозе, хоть в стихах - он всегда отчетливо помнил начало, реже — кульминацию, и уж совсем иногда — финал.

Есть в незавершенности какая-то магия, надежда, обещание… А когда даже великое перо ставит жирную точку, что-то уходит, тает очарование. Иногда кажется, что автор просто не знает, как закончить произведение и что делать с героями дальше. Остается тупо их прикончить. Как Ромео с Джульеттой.

Сергей смутно почуял темную волну откуда-то из живота. Бросил сигарету: «Поздняк метаться… В зобу дыханье… Не зря ворон разорялся… Прощайте скалистые горы…» Волна поднялась, прокатила сквозь грудную клетку к горлу, захлестнула и накрыла с головой. Потом свинцово отхлынула в пол, покинув невесомое тело. Как-то странно промелькнули балконные перила, выросли до неба чахлые кусты, талый снег ударил в глаза.

Продолжение:
http://www.proza.ru/2013/12/07/1672


Рецензии
Просмотрел несколько рассказов, читанных ранее, а потом приступил к первой главе этой повести. Приступил с удовольствием. Сочные персонажи, яркий диалог, знакомые и по моей жизни истории - всё хорошо и увлекательно, и шире и глубже рассказов. Собственно, то, что и надо от повести...
Удачи!
С уважением,
Виорэль Ломов..

Виорэль Ломов   03.02.2015 07:49     Заявить о нарушении
Спасибо на добром слове. Хоть я и не кошка, но - приятно. Надеюсь оправдать, расширить и углУбить.
С уваженим.
Виталий Шахов

Виталий Шахов   04.02.2015 12:32   Заявить о нарушении
На это произведение написано 6 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.