Беспредел

 Жорка сидел на лавочке и хлебал брагу. Из ковшика. Один и без закуски. Сразу понятно – ежели человек брагу хлебает, значит хреново ему, значит, не может он ждать, когда перегонит на самогон. Особливо без закуски и в одиночку. Почему на лавочке? Тут всё просто. Дома Лидка, жена, не даст. А в огороде – пчёлы. Известное дело, пчёлы, как и бабы, не любят, когда мужики пьют. Да ещё без закуски и в будний день. И даже собаки не любят почему-то. Запах, наверное. Можно было пойти в баню, но как раз из-за этой самой бани сыр-бор и вышел. В смысле поругались они. С Лидкой. Ругалась-то Лидка, Жорка всё больше молчал. А что тут скажешь? Ты в зеркало на себя глянь. Видишь? Так вот в Лидке три тебя будет. И кулаки – что твоя голова. Супротив её слово сказать – это всё равно, что против танка на велосипеде кинуться. Вот Жорка и молчал. Чтобы танк на него своими гусеницами не наехал. И ругань-то на ровном месте, право слово. Лидка краски принесла со стройцеха. Так, по мелочи – трёхлитровку половой, коричневой и литр белой. Пол хотела в избе покрасить да окна обновить. Ага, обновила… Жорка взял эту краску и баню разукрасил. Сначала коричневой, а потом по ней белых ромашек нарисовал, пейзажист хренов! Это Лидка так сказала – «пейзажист хренов». А Жорке обидно сделалось. Ну чё ей, краски жалко? Ещё сопрёт, у их там флягами краски этой. Тоскливо Жорке стало. Взял он ковшик, нацедил браги, сидит на лавочке, печаль размачивает. Знает, что Лидка тут его не тронет. У нас же бабы на мужиков на улице не орут. Даже у своего двора. Даже если брагу пьют. Мужики, в смысле. Потому порядок такой – мужик в доме всему голова. Хочет – дрова колет. А хочет – брагу пьёт, например. Все знают. И не орут. На улице.
В общем, хлебает он бражку, а тут Ерофеич подошёл. Чё, дескать, Жора, грусть-печаль заливаешь? Жорка ему молча ковшик протянул, Ерофеич молча отхлебнул. Потом Жорка. Потом Ерофеич. А ковшик же не резиновый, а двухлитровый. Жорка ещё сходил, нацедил с бутыли. Хлебнули. Покурили. Помолчали. Бутыль-то большая, двухведерная, молчать долго можно. О чём говорить, всё и так понятно. Чай, не бабы, трепаться. Через какое-то время Лидка выглянула: «Жооорааа?» Ага, вот так вот, ехидно: «Жооооораааа?». Жорка сидит. Молчит. И Ерофеич молчит. А чё ему, браги много, курево есть. Сиди себе, Жорке сочувствуй. А Лидка опять прошипела: «Жооораааа!!! Подь-ка сюда, надо!» Жорка ни ногой. Тут Лидка не стерпела, нырк в чулан. Схватила ту бутыль, выскочила с нею со двора и прям перед мужиками – хлобысь её оземь!!! Ерофеич даже икнул одним местом. А Жорка так и замер с папироской на губе. Лидка повернулась и ушла в избу. Жорка с тоской смотрел на шипящую гущу. А Ерофеич быстренько допил из ковшика и свалил от этого вопиющего вандализма. Бабы тоже потом возмущались, когда коров в табун гнали: «Это ж надо! Прям на людя;х! Цельную бутыль браги!!! Биссовисная просто!!! Беспредельщица!…»
Жорка с той поры ромашек не рисует. Нечем. Да и желание пропало. От такого-то беспредела…