Зов

-- Март --
-- Шёпот --

Конец марта в средней полосе.
Нет месяца более мерзкого и мёрзкого, чем март. Казалось бы - весенний месяц, казалось бы, вот она - весна. Так нет же - зима все еще не спешит сдавать свои бастионы стужи. Ледяной трон её еще крепок. Вот дождись апреля, а уж он-то, как говорится, придёт и приведёт весну. И тучи рассеет. Примерно так. Не помню я, как там точно в песне про апрель поётся.
А пока жди и дожидайся. Не пакуй дублёнку, не спеши надевать топики, не оголяй ноги. Как же всё достало!
Достало всё!
Достало!
Всё-о-о-о!

- Лерусик, зайчик, ты меня слушаешь? - откуда-то издалека пропел голос мамы.
- А? Что? - прихожу я в себя. - А. Да, конечно, ма...
- ...Умоляю, - продолжает верещать мобильник. - Вызови на дом врача - ты у меня такая бледнючая.
- Какая?
В трубке происходит заминка. Но через некоторое время, маме удаётся протянуть нить разговора дальше:
- Бледная, говорю, ты. Зелёная даже. Вид у тебя нездоровый. Тебе надо принимать больше витаминов. Ешь фрукты. Яблоки там... Да! - вдруг вспоминает она. - И обязательно апельсины! Лимоны, конечно, полезней, но ты же их не очень-то. Верно?
- Да, мама. Конечно, мам. Всё, ма, мне пора, - быстро тараторю я и отключаю связь.

Что это со мной? Задумалась, полразговора прослушала. Ай, и не страшно - у мамы все одно и то же: ты такая худая, ты такая бледная, белки, углеводы, баланс, биодобавки, диета... Бррр!
Ну да, в чём-то она права - весна ведь. Но не до такой же степени, чтоб прямо во время разговора разум уходил в "офлайн". Может и правда вызвать врача и никуда не ходить?
И кстати, а _куда_ всё-таки мне пора?
Урчание. Что-то пушистое начинает тереться о тыльную сторону ладони, в которой я все еще держу трубку. Ну конечно! Это же Барсик-Катарсик, чёрно-белое мурлыкающее чудо-юдо-рыбоглот. Начинаю его гладить, постепенно приобретая связь с реальностью.
Все-таки я дома, в своём кресле. Кот по кличке Катар мягко прыгнул мне на колени и тут же начал устраиваться поудобнее. Пушистое ты моё очарование, катарсис ты мой кастрированный... Мор-р-рда. Чтоб я без тебя делала?
Да, без кота было бы совсем тоскливо. Раньше хоть к папе чаще наезжала, а теперь... Как инста началась, так и закончилось детство. Ну да ладно -  попытаюсь быть мудрой - всё когда-нибудь кончается. Ох уж эти мне мудрецы со своими выражениями! "Когда-нибудь" у них, видите ли. Как же, как же - не "когда-нибудь", а "внезапно", я считаю.
Всё кончается внезапно. Да.
Чего уж там - и начинается, по-видимому, тоже. Вот и со мной непонятно что началось. И внезапно. "Офлайны" эти, сны странные про блуждание в чёрно-белом мире - ужас какой-то. В этих чёрно-белых снах всегда присутствует мальчик с серыми глазами. Они точно серые, я знаю. Я ведь видела его раньше. Один раз, в детстве, в деревне, еще когда бабушка Меланья была жива. Во снах он уже повзрослевший, но это точно он - глаза те же. И он меня все время куда-то зовёт.

Но давайте, всё же, по порядку.
Итак, я Лера, Валерия. Лерусиком меня обычно мама обзывает. Меня раздражает, а ей нравится. Но я уже не спорю - бестолку. С мамой проще согласиться - быстрей отстанет. Нет-нет, она у меня хорошая. Только назойливая очень. Вот папа - тот неназойливый, тот более тактичный. А мама... Вот такая вот у меня мама, короче. Что еще про маму сказать? А, ну да, она директор фирмы, торгующей косметикой. Акула бизнеса (и зубы, кстати, у неё красивые, и все свои, не то что... Ой, ладно, не буду.), бизнесвуман. ЗанятАя очень - я ее, бывает, неделями не вижу. Да-да. И излишне, наверное, говорить, что папа с нами не живёт. Приезжает иногда, или я к нему. Ну и все. Хотя нет, не всё - с папой у нас отношения просто замечательные. С ним проще, чем с мамой. Да и надёжней.
Была у меня еще бабушка Меланья. Мамина мама. Меня к ней постоянно на летние каникулы отправляли. Вот с ней было лучше всех. Жаль, что она умерла. Уже больше года как её с нами нет. Мама даже и дом в деревне продать успела, так что теперь даже ехать туда нет никакого резона - мало того, что не к кому, так еще и далековато: другая область, полтысячи километров. Только и остаётся, что возвращаться туда в моих черно-белых снах. Только это и остаётся.
Нет, март-месяц не способствует хорошему настроению. А вот, например, одиночеству, в моём конкретном случае, он почему-то способствует. Павлуша? А Павлуша - не в счёт: пришёл-ушёл, привет-пока, чмоки-чмоки и прочие незначительные вещи. Апатичный, но симпатичный молодой человек, этот мой одногруппник.

Размышляю, а сама кота глажу. И никак не могу вспомнить, куда же всё-таки мне нужно сегодня идти. Похоже, что некуда. Увы, некуда - суббота. Павлуша в ночь с кем-то по сети устраивал кому-то очередной, как он выражается, "аццки кровавый масакр". Дрыхнет теперь, его теперь из дому до вечера не вытащить. Он клан-лидер - какой же масакр без него? Свихнётся он когда-нибудь с "этими вашими интернетами". Ой, свихнётся... И, похоже, я вместе с ним.

-- Апрель. --
-- Крик. --
 
- Алло, Лер, привет, - шелестит голос в трубке.
Ага: два часа дня, воскресенье, невыспанный голос - в этом весь Павел.
- Привет, - отвечаю. - Что, продрал уже глазки?
- Чё? А.. ага. - хрипит он. - Я чё звоню то...
Голос умолкает секунд на пятнадцать.
- Я эта... Подумал. Давай поженимся что ли?
- Эт-то еще зачем? - опешиваю я.
- Да так, подумалось чего-то, - мнётся Пашка.
Ну вот. Ошарашил так ошарашил. Да и я - ну я не то что бы против, просто... Просто неожиданно. И страшно сразу как-то стало, и в то же время весело. Страшно, потому что неизвестность какая-то. Это же что-то в жизни менять придётся - привычки там и всё такое. А весело, оттого что, ну... Свадьба - это же всегда весело. А когда подумаешь, что все на вас с женихом глазеть будут - и опять страшно. Противоречиво как-то - во как.
Рановато все же, наверное - только первый курс еще заканчиваю. А с другой стороны - ну, не хочется отчего-то мне быть на маму похожей. Не умею я жить как она. И деланье карьеры - тоже не моё. Тут я в папу больше пошла. Он вот до сих пор карьеры не сделал - все на каких-то незначительных должностях: то менеджер не особо престижного звена какого-нибудь, то аналитик. И всегда в разных компаниях. Вот и думаю: получу я или не получу диплом, а всё равно тоже, наверное, буду также пробавляться.
- Ну так чего, Лер? - продолжает между тем Павлуша. - Чего замолчала?
- А ты ответь сначала, отчего это вдруг такая настойчивость? И куда спешим?
- Да не, не спешу я, - хрюкает голос. - Эта... С первым апреля тебя!
- Че-го?!
- С первым апреля!!!
А Пашутке-то, оказывается, смешно. А Пашутке-то, оказывается, весело.
- Идиот! - ору я в трубку и тут же ее отключаю.

Когда очнулась от шутки, оказалось, что валяюсь на кровати, подушка вся мокрая, а Катарсик лижет мне лицо. Как собака прямо - шебуршит языком по щекам, старается, чтоб ни слезинки не осталось.
- Ничего, Катарсик, мы Пашку обязательно на паштет пустим. Любишь паштет, а?
- Мыр-р-ряв, - доносится в ответ.
Странный он какой-то. Коту ж положено быть независимым, а этот постоянно ходит рядом и в глаза заглядывает. Или вот как сейчас, ни с того, ни с сего возьмёт - да и начнёт лизаться. А Пашутка - во козёл-то безрогий. Это ж надо было так пошутить. Да и я - ой, дура-а-а! - уши развесила. Ах да ох, тили-тили тесто... Как же все-таки паршиво. Настроение испорчено напрочь, даже кажется, что кругом померкло всё. Краски исчезли - только оттенки серого остались.
Ого! Ну так и есть - все какое-то чёрно-белое вокруг.
- Ты, девонька, видать, всё-таки Зов слышишь.
Не пойму, откуда исходит голос. Старческий такой, дребезжащий и... добрый какой-то. Как у седых старичков из старых детских мультфильмов.
- Да слышишь же, слышишь - нешто, я без понятия? Как-никак с младых ногтей тебя знаю.
- Кто здесь?
Спросила и сама себе удивилась - не испугалась ведь ничуть: и голос мерещится, и как будто так и надо.
- Кто-кто, знамо дело кто - дед Пыхто.
Оглянулась - а и вправду в кресле какой-то дедок устроился. Характерный такой деревенский дедок - в лаптях и косоворотке, с длинной седой бородой, лысый. Только какой-то уж очень карликовый.
- Ой, здравствуйте...
- Ну здравствуй, здравствуй, девица - отвечает. А сам лукаво так, морщинисто глаза щурит. По-доброму у него это получается, по-домашнему как-то.
Вот поздоровались, а что дальше говорить - и не знаю. Растерялась.
- А вас и вправду... это... Пихтом звать?
- А меня звать не надо - я всегда с вами жил. Ну, или вы со мной. Но это как поглядеть, - говорит, - как поглядеть.
- То есть как?
- Да вот так, - отвечает, - это же мы вам, человекам, старшими братьями в Роде приходимся, а не вы нам.
Ага, загадками говорит. Кто эти "мы" - совершенно не понимаю. Какие-то, вроде, братья - запутал совсем.
- Ну вспоминай, вспоминай девонька, чему тебя батька твой учил, - продолжает старик.
- Эм-м-м-м... Ну как - чему? Вот здороваться со старшими.
- Правильно - учил, - улыбается дед, - но я не о том. Кто, к примеру, кроме человека в доме незримо живёт, дом сберегает и с котом дружбу водит?
- А! Так домовой же! Точно! Вы домовой?! Правильно?
- Верно, - отвечает, - всё верно.
- А почему я вас вижу тогда?
- Положено - вот и видишь. Когда кругом из цветов только белое и чёрное, тогда не лезет в глаза шелуха всякая ненужная, тогда легче зрить в суть вещей. И, значить, вот чего - придётся тебе передать ножик, что батьке твоему был предназначен. Бери - твоим теперь будет. Что с ним делать - решишь сама.
И вправду - ножик протягивает, небольшой такой, рукоятка узорчатая (костяная вроде) и сталь тёмная, невзрачная.
Засмотрелась я на вещицу и, было, уже руку протянула, но отдёрнула - странно как-то от домового подарок принимать.
- Бери, не бойся, хуже не будет.
Положил мне этот ножик в ладонь и исчез. А вокруг всё вдруг опять стало красочно. Не сразу - поначалу затуманилось вокруг, маревно стало, и как будто стекли с окружающего мира оттенки серого и обнажились из-под них естественные цвета.
Только какой толк от красок, когда безрадостно и неуютно вокруг? Аж кричать захотелось - верните, верните мне обратно чёрно-белое зрение... Но зазвонил мобильник.
Тут я и вправду закричала, но уже от неожиданности, а не от тоски. Звонил, конечно же, Пашутка, но трубку я не сняла, и он не был послан куда подальше... По крайней мере, не в этот раз.


-- Апрель. --
-- Вопль. --

Сижу на кухне, на узорчатую рукоять нежданного подарка любуюсь. Причудливо сплетённые линии, звери непонятной породы (вроде львы, а вроде и не львы - не разберёшь) с завёрнутыми под заднюю лапу хвостами, и цветы на этих хвостах вместо кисточек.
Кстати о цветах... Скоро вот апрель заканчивается, а казалось, что и начаться-то не успел. По обочинам понемногу появляются одуванчики - первые конопушки на щеках взрослеющей весны. Утром выйдешь из дома - теплынь и свежесть. За институтскими учёбами-сдачами как-то и забыла уже вокруг оглядываться и к щебету птиц прислушиваться, да в городе особо и не приглядишься, и не прислушаешься. А если и остановишься, услышишь, увидишь - начинает что-то внутри ёрзать. Это что-то так и вопит - беги из города, не место здесь человеку. Но как же не место, когда все в город стремятся? Попыталась как-то додумать эту мысль, но не додумала - ведь если человеку не место в городе с себе подобными, то где ж тогда ему место? В лесу, что ли? Хотя, почему сразу в лесу? Вот деревни, например... Ах да, домовой же про зов какой-то говорил. Точно - это все зов. Как иначе объяснить мои непонятные желания? Но если это всё-таки зов, то чей же?
И ножик этот. "Твоим будет", "сама решишь" - ага. Чего решать? Что с ним делать?
- Катарсик, а ты так сможешь хвост за лапу завернуть?
Молчит зверюга. Тишина в квартире. Непривычная тишина за окном...
Который, кстати, час? Темно ведь уже, а темнеет довольно поздно. Ой, так это не на улице темно - в глазах темнеет. Опять плавкий воздух – и бледнеют цвета. Аж мурашки по коже. Ну, здравствуй, чёрно-белый мир… 
- Смотри, девонька, ты не очень-то с гляделками. Иначе так и останешься с навью в глазах. А это людЯм ни к чему… М-да.
Домовой. Сидит, блескучими спицами цокает – вяжет что-то. Весь такой домашний-домовой, в шерстяном свитере даже. Наверняка, сам его и связал.
- А что такое «навь»?
Буднично спросила, как будто мы с ним частенько вот так уютно беседуем. Без приветствий всяческих – будто и не прекращали этой самой уютной беседы.
- Навь – она и есть навь. Батька твой никак не мог её углядеть – слишком светлый.
И замолчал. Сидит-постукивает, бормочет что-то себе в бороду – не разобрать.
- Нн-у… Так это ж хорошо, что светлый?
- А-га…
Снова молчание.
- Так хорошо же?
- А-га…
И опять стук спиц.
- А я тогда чего – человек не слишком светлый?
- А-га…
Сижу, жду, что он дальше скажет, но молчит дедушка-домовой, на вязании своём сосредоточен.
- Ты, - наконец-таки сказал он, - ещё дитя неразумное. Хоть телом-то, конешно, кхм, не дитя… Духом повзрослеть должна. Понимаешь?
- Дак…
- Не перебивай. Духом, значить, повзрослеть. А потом всё остальное – и тьма, и свет, и дЕдовский завет.
Строго так на меня смотрит. Даже спицами стучать перестал. Чувствую, ждёт от меня чего-то. А чего?
Не дождался, вздохнул, продолжил:
- Сейчас на тебя ничего не действует. А повзрослеешь – враз начнёт. Потому как ответственность и прочия. М-да. Большинству и не нужнО это взросление, обходятся так. Благо, робёнку можно жить и в ус не дуть, а тут…  А как взрослый – так только и успевай поворачиваться…
Я сижу и не понимаю. Домовой говорит, а я раздумываю. Какое ж дитя – взрослая я. Решения сама принимаю, на всё у меня есть своё мнение… Вдруг слышу:
- Мнения – ишь ты! Ага, мнишь ты. Мнишь, что твои это мнения. На самом деле по течению плывёшь – как все. Остановись и оглянись.
 И опять я сижу и глазами хлопаю.
- А поезжай, поезжай за город куда-нибудь, - продолжает домовой, - Вот на выходных и съезди…

Вздрагиваю и просыпаюсь.
Оказывается, уснула. Прямо за кухонным столом.


-- Май. --
-- Рык. --

С выездом за город домовой подгадал. Люська как раз на шашлыки пригласила. Едем - мы, еще пара девчонок из Люськиных бывших одноклассниц, ну и парней там тоже четверо-пятеро. Такая небольшая компашка. Но и не маленькая, однако ж.
Дача у неё – домик с мансардой – а потому всё это шашлычное дело предполагалось с ночёвками осуществить.
Я, было, запротестовала – кота-то мне куда деть? Заскучает ведь. Потом подумала – а с собой возьму. Благо, ошейник есть и поводок (у дома его иногда выгуливала). Вот в корзинку посажу – и вперёд на уик-энд. За собой заметила: вот приняла решение ехать, и все внутренние «ёрзания» и «вопли» прекратились. Решили ехать в пятницу вечером. Люська обещалась заехать на своей тачиле («Фольфсваген жук» у неё, кажется - прикольная такая), но тут звонит и говорит, что не сможет заехать – сломался её «жук». Ну, сломался и сломался - бывает.  Так вот, езжай, говорит, на электричке до станции «Влачицы». Дальше от неё грунтовка пойдёт, и уже надо будет всё ж на машине, но ты, мол, нас там подожди, а мы тебя подхватим. У её Владика красный «Хаммер», кажется; у другого парня тоже что-то монструозное наподобие, но жёлтое. На них они и поедут. А ко мне, значит, им не по пути заезжать будет, да и в пробках боятся застрять - вечер пятницы как-никак. Что ж, электричка так электричка…

В общем, доехала я до ихних Влачиц. Звоню Люське, а мобильник тут не берёт. Засада.
Пусто, безлюдно. Благо, светло еще. Но страшновато тем не менее. И тут со спины голос, хриплый такой, хоть и тихий.
- А не тебя ли мы ждём?
Аж подпрыгнула, даже взвизгнула, кажется. Поворачиваюсь резко, а там – ну классика триллеров! – обросший мужик  - старик-не старик, в летах такой - в черном плаще с капюшоном, а с ним чёрный пёс, на волка похожий. Видать, я слишком резко повернулась – отшатнулись они.
- Точно - Ярослава!
- Н-нет, - отвечаю, - А вы, собственно, кто?
- Ну как же нет? По облику судя – она самая.
- Да нет же, вы ошиблись - Валерия я.
- Ну вот я и говорю – Ярослава. Тебя-то мы и ждём.
- А… А я – не вас. По делам тут.
Говорю, а сама думаю – сюр какой-то: или я ничего не понимаю, или мужик этот малость не в себе.
- «Валерия» – это по-ромейски, а по-нашему аккурат «Ярослава» и будет. Так то!
Молча глазею, не знаю что и ответить, а сама думаю: что делать? Делать-то что, мамочки?!
- Ну а коль Ярослава, так, сталбыть, и пойдём-ка с нами.
И руку протягивает. А сам в глаза смотрит. Синие глаза-то, лёд в них. Или туман. Хотя нет, лёд всё-таки: туманы – они всё больше серые или белые. Ой, а лёд-то сереет, туманится. Туманится взгляд, туманится разум, все мысли в туман уходят. И вот уже не туман, а вата, пух. Эх, хороши были бабушкины подушки на пуху! А сейчас у нас на каком-то синтетическом заменителе. Они тоже хорошие, но что-то в них не то. Да, что-то явно не то. А что не то? Ах да… а при чём здесь подушки, а? Ладно, не важно…
- Р-р-ряуа-а-а-а-аум!!!
Вздрагиваю и слышу – падает что-то.

Очнулась. Стоп! А до этого что, спала что ли? Так стояла же, вроде. И старик этот чёрный куда-то зазывал… Тут оказалось, что корзинку с котом уронила, дверца решётчатая в ней открылась и кот из неё вылез. Стоит вон, топорщит шерсть, спину выгнул и глаза пучит. От его ора, видать, и очнулась. Только что это было? От чего очнулась-то? От гипноза что ли?
- Р-мяв! – тоскливо буркнул Катарсик, а я глянула туда, куда и он, и вижу – опять тот же чёрный дед. Смотрит на моего кота удивлённо, а волкоподобное это чудо к ногам его жмётся и тоже на Катара моего удивляется.


Тут уж я по-настоящему испугалась. Похоже, пока под гипнозом была, успел-таки завести меня этот тип в какие-то дебри. Благо луна яркая – светло относительно. Луна? Ой, а который час-то уже?..
- Что это было? Где я!?
- Ярый какой зверь-то у тебя, - говорит, а сам улыбается (нет, всё же не совсем это дед, не старый еще такой мужчина), - Хе-хе, у Ярославы и кот яр. Да ты не бойся, зла тебе причинять никто не собирается.
- Как же не бояться – подошли, загипнотизировали, завели не понятно куда, Ярославой какой-то арамейской назвали. Кто вы вообще такой?
Говорю, а сама никак не могу сообразить – что делать-то? Кричать? Так ни души рядом. Бежать? А куда бежать?
- Ух ты, и голос-то не дрожит у тебя, и не кричишь по-бабьи, и бежать не пытаешься, - ухмыляется «чёрный».
- Что-то не вижу ничего смешного.
И тут чувствую – злиться начинаю. Вот бесит меня эта тёмная личность – сил нет.

И ведь не боюсь же, хоть и надо бы. А с чего вдруг не боюсь? Ага! Так при мне ж оружие есть какое-никакое - ножик…
- Ну, ножик и ножик, - этот тёмный, он что – мысли читает? – А хоть курицу-то ты в жизни зарезала?.. Нет? Ох ты ж! А тогда как же с ножом против человека-то?
Улыбается, весело ему. Да что ж вы все улыбчивые? Да откуда ж вы такие смешливые и остроумные только берётесь?! Да как же вас только земля носит?!!
- А вот с заклятиями ты поосторожней теперича будь – даже в мыслях не моги проклинать. Вдруг сбудется, и как потом с этим жить будешь?
- Хватит! Хватит у меня в голове копаться!
- Ладно. Ты вот скажи лучше – а подружку-то свою ты хорошо знаешь?
Ну, думаю, с толку меня сбить решил. А вот не выйдет – и продолжаю себя ярить. Руку в сумочку: шарю ножик – не могу нашарить. Дрожь так и пробирает. Чувствую, вот еще чуть-чуть и… всё. А что всё?
Да куда ж ты, железяка, подевался? Помню же – брала с собой. Так прямо в сумку и уложила как есть, без ножен. Думала, а вдруг мясо на шашлыки резать нечем будет. Поначалу не хотела брать-то, а потом…
- Да вон он, - снова угадывает мои мысли «дед», – выпал, на земле валяется. Хошь – подбери. Только ни к чему он сейчас. Потому как не время тебе еще для превращений волколацких.
Нагнулась было за вещицей, а на последнем его слове аж отпрыгнула, ярость всю как рукой сняло. Взамен пришёл страх, и захотелось спрятаться. Или бежать. Но ни того, ни другого сделать не получилось. Сквозь стук сердца в висках росчерком звездопада пробилось решение: ну уж нет! Пересилить! Упрямо делаю шаг к ножу, но получается как-то плоховато, но… но ведь получается!
Так, надо успокоиться. Как только о покое подумала, страх отступил, и (точно опять звезда мелькнула) вместо ножика кота подобрала – благо он не успел никуда сбежать.   

-- Май. --
-- Тишина --

- Почему именно меня послали, - как ни в чём ни бывало продолжил мужик в капюшоне, - так потому что меня ты не знаешь, рано я ушёл – много раньше моей Меланьи. И не видаться бы нам, внучка, в мире Яви, кабы не посвящение. Да что посвящение – оно формальность. Но тут еще другое – способности в тебе проснулись настоящие, человеческие. А что посвятить – жизнь сама тебя и посвятит, и просветит. Даже имя тебе новое нарекать нет нужды - при рождении нужное дали, правда, ромейское. Да чего уж – я и сам всю жизнь был Федот. Тут главное, чтоб не «иван, родства не помнящий»: не забывай его – родства-то… Так, говоришь, хорошо знаешь свою Люську? Отвечать – не отвечай, попросту сама себя спроси: себя-то всяк не обманешь.
- Да так как-то - знаю с пятого на десятое.
- То-то и оно, - говорит, - что знакома шапочно, а доверяешь, как родне.
- Как же иначе, - говорю, - деду, все, вроде, люди. Чего ради кто-то будет мне врать? С какого перепугу?
Смотрю – и потеплел взгляд у назвавшегося моим дедом. Неужто из-за того лишь, что и я его дедом назвала?
- Нет, это оттого, что вопросов лишних не задаёшь да не переспрашиваешь. Иная б на твоём месте так и начала б лить из пустого в порожнее: «Дед?! А что, и взаправду дед? А ну как брешешь? Или не брешешь?».
Пожимаю плечами:
- Да оно как-то само поверилось. Чувствую что ли…
- Может и так. Только в последнее время много чуднОго в твоей жизни произошло – привыкнуть уже успела, к чудесам-то – вот и не удивилась.
Вторю ему:
- Может и так.
- Ишь, соглашается, - кивнул на меня дед, обращаясь к своему «волкоподобному», - Ладно, тут уже недалече. До избы дойдём, там тебе всё и растолкую. Чаёк, опять же… И да, ножик всё же подбери: потому как – Вещь. Только не порежься смотри.

И мы действительно попили чайку. Был и самовар – видавший виды, с вмятиной в боку, но начищенный и пузатый - и сухари были, и сахар кусками. И было всё вкусно.
И грустно было оттого, что придётся всё же возвращаться назад на пустынную станцию «Влачицы», и далее по маршруту - в город, в железобетонную клетушку квартиры.
- Ага, - кивает дед моим мыслям, - а ну не привыкай-ка к чудесам. Вскоре опять вернёшься в свою эту… как её… хламурную жижнЮ. Уж прости, жизнёй это назвать как-то язык не поворачивается, а вот жижнёй – оно самое. Бо жидкая она – прям сквозь пальцы и утекает. Глядь – и нет уж её в горсти – а на полу только мутная поблёскивающая лужа. Куда что подевалось? Ведь было же что-то – вот только что сияло, вот только что в руках держал, а поди ж ты – ушло всё без остатка.
- А может тогда не возвращаться, может остаться тут, в глуши?
- Можно и так. Только зазря это – к людЯм ближе надо. Нынешние люди – они хоть и наивные, но люди. Сам по себе человек (особенно молодой) – это не человек. Так, обволочка, пустой пыльный мешок. А потрись он среди людей – глядишь, они б из него и пыль бы повыбили, и худо-бедно чем-нито наполнили - всё смысл какой-никакой. Да даже если б и шелухи ореховой накидали - а ну как средь той шелухи какое ядрышко б попалось? А пустое – оно и есть пустое.
Сижу - аж заслушалась. ЧуднО льётся дедова речь, непривычно. Задумалась, забыла обо всём. А как начал он говорить про трения среди людей – и что-то мне Пашутка припомнился…
- Ну да, вот хотя б и Пашутка. Да ты не рдей, не рдей, - усмехается. – Вот тоже ведь знатный себе шелушильщик орехов, да?
- Да уж, - кривлюсь я, - как в той сказке, что у него ни ядро – то чистый изумруд…
- Зумруд – не зумруд, но от безоглядного доверия он всё ж должон был тебя отучить. Ну хоть на капелюшечку какую - не?
- Вроде как и должен бы, - соглашаюсь.
- А на деле? – не унимается дед.
- А на деле – как-то не очень.
- То-то и оно. Но не кручинься – многие на одни и те же грабли наступать горазды. Шишки на лбу набивать – тоже когда-то надо. Всё толковей, чем сиднем сидеть. Поняла теперь, отчего про Люську-то я у тебя выспрашивал?
- Да поняла уж…
- А раз поняла, так и ладушки.   

Много еще о чём успели поговорить – почти до самого рассвета просидели. Но, видать, нельзя было деду дожидаться солнца – до него он меня проводил на станцию. Там и села я в обратную электричку.
Под стук колёс, похоже, и заснула. Или же впала в какое-то странное полудремотное состояние, в котором пришло ко мне нечто чуднОе – стал вдруг мниться голос деда, размеренно растолковывающий поучение, которое я запомнила слово в слово:

Раз осознав сам себя, никто никуда не пропадает. Явный мир для того и создан, чтоб дети Родовы сами себя осознали. Одного ума недостаточно, его надо к чему-нибудь приложить – «разумИть», значит. Вот слыхала ли: «Как тут поступить - ума не приложу»? Наверняка слыхала. А оно и верно – если доподлинно не знаешь, то как узнаешь? По разному можно: можно самому пережить – опыт нажить, а можно и от других узнать – принять, значит, и изучить чужой опыт. А если сидишь один как перст в темноте, никого не видишь, ничего не чувствуешь – так как же ты что-либо познаешь? А тут – весь мир к твоим услугам, необъятен да неохватен. Необъятность – оно не страшно: чего сам не объял, не ухватил, не опробовал – о том можно и через других узнать-порасспрашивать. Еще и поэтому нельзя никак быть человеку одиноким. Тем более что он в любом случае не одинок: мало, что вокруг современники – так еще ведь до нас в мире Яви прожили поколения и поколения предков наших (помнишь – никто никуда не пропадает!). И они тоже готовы делиться своими познаниями.
Если только потомок их готов оные познания принять.

-- Безмятежность --

Хорошо, что ничего внутри больше не ёрзает, никуда в непонятное не тянет. А всё потому, что теперь я точно знаю, чего хочу от жизни. Всё потому, что безразличны стали разноцветные, бликующие на искусственном свету, манки явного мира – не манят они уже. Тем более не возникает мысли, что вот этого всего - как это в рекламе? - «я этого достойна». Человек может обойтись малым. Ну не то чтобы прямо взять и поселиться где-нибудь в шалаше глухоманном и жить аскетом, а просто жить в том же самом городе. Но именно что жить и именно что просто - не обращая внимания на окружающий блеск, на впадая в безумие той сорочьей радости, когда люди друг перед другом похваляются – дескать, у меня мобильник новее, или там машина попрестижней и классом попредставительней. Вместо этого вспомнить бы, к примеру, что лад в семье – он как-то поважней всех «престижей» и «классов». Но куда там - большинство торопится жить так, как ему подсказывает (чуть было не сказала «разум», да вовремя опомнилась) реклама. Хорош оракул, нечего сказать - лжив его голос, сладок и вкрадчив. Доверься ему, и он заглушит все прочие голоса – даже собственный, внутренний голос, а не то, что голоса предыдущих поколений.
И получается, что получается: вроде и не один ты – вокруг тебя все так живут, а отключись электричество среди ночи, и сразу страшно становится в пустой комнате – ни цвета, ни голоса из телевизионного экрана.
Тишина.
А усыплённый электронными погремушками разум уже породил чудовищ.


07.12.2013 (начато в мае 2010-го года)