Мужчина бальзаковского возраста

     Вертепск – городишко сам себе на уме. Свобода в нём кипешует необъятная.  По той свободе, да пытливость маломальскую имея, можно всякого добра нахапать. Вот и Пантелей Терпилов слыл среди горожан человеком пытливым. Даже в отхожие места ходил с глубокой задумчивостью на челе. Такому не без разницы, что первично:  материя или чепуха всякая. Беда что деньги в кармане не держались. Уходили дуркой на картишки, винишко и в бездонный омут сладострастных утех. Бывало выцепит Терпилов в ресторанной кутерьме душистую смазливую бабёнку, кавкнет с ней бутылочку «бурдового» и,  гонимый нетерпением, углубится в пышные дамские формы.

     - Ты прости, если щипанул не там, где хотела, - неуклюже отбрёхиваясь, он с любопытством принимался разглядывать на подружке посаженные синяки. – Как в лапы безумия попаду, не понимаю, что со мною творится.

     Шалил Пантелей напропалую, но с годками укатали «сивку» крутые горки. Прижимистый стал. Фекалию и ту в распыл не пускал. Накучкует для анализов с гулькин нос и баста. Во всём меру нутром чуять стал. Ко времени и работа подвернулась нескучная. В основном под заказ. Свежий воздух, размеренный шаг, спокойный клиент. Шопенил Терпилов на тромбоне в похоронной бригаде.

     Возвращался он как-то под вечер, неся тромбон на плече. Полдня выдувал без передышки всё, что накрапал нотной вязью плодовитый Шопенюга. Усталость отпечаталась на Терпилове, как брачный штамп в паспорте. В голове по-хозяйски обживалась мыслюха о подушке. При таком раскладе, не будь под рукой попутного штакетника, пришлось бы Пантелею счетверениться и чухать с поминок, ровняя коленками бугристый асфальт.
На очередном шаге окликнул музыканта тревожный женский голос:
     - Мужчина!
 
     В окне дома за палисадником Пантелей разглядел  полуголую фигуру.
     - Вы меня, женщина?
     - Тебя! Не сомневайся. Но один с моим делом не справишься. Подмогу ищи.

     Терпилов положил тромбон под ноги. Брючата на нём были ещё те, подгулявшие, широченные, мешковатые. Подтянув их коротким энергичным жестом рук, засунутых в карманы, он придал своему голосу уверенность.
     - Может, всё-таки один справлюсь? В группе, где много штанов и мало юбок, лишним себя чувствую.
     - Мужчина, не морочьте голову! Я вас позвала поднять и вынести негабаритный груз. Без  помощников не обойтись.  Я всем хорошо заплачу.

     Терпилов огляделся по сторонам. Бездомный пёс прилип к столбу с презрительно поднятой лапой. Глядит, паскудник, преданными глазами и лупит струёй, творя неосознанное безобразие. Пантелей невольно позавидовал псу. Захотелось на правах друга собаки также нагло помочиться, где подопрёт. Но осколок совести, будь он неладен, амбарным замком повис на ширинке.
 
     Самолюбивый ветерок торопливо рванулся  вдогонку за равнодушной псиной и чуть не смял комариную стайку, обедавшую подвыпившими прохожими.
     - Эй, доходяги! – позвал мужиков Терпилов. – Подгребай оба ко мне. Дело баба загадала простое, как валенок. Обещала, не скупясь рассчитаться.

     Когда позарившаяся на лёгкую наживу нетрезвая троица вошла в дом,  дело оказалось не таким простым, как было обещано. На разложенном диване лежал бездыханный дядечка со спущенными до пяток штанами. Лежал хороший-прехороший и на труп совсем непохожий. Полуодетая Любка Шанталосова бегала из угла в угол сама не своя.
     - Унесите его куда-нибудь! – взвыла она молящим голосом.
     - Фатальный исход! – задумчиво произнес Терпилов. – Ты за что порешила мужчину-красавца? 
     - Да что вы, люди?! Я мухи занудливой не обижу! Сам жлоб ноги откинул.
     - Врёшь! Небось, следы заметая, жмура повесить на нас вздумала?! 
     - Нет, нет! Боже упаси, родненькие вы мои! Бесплатную подлость совесть не позволит сделать. Расскажу всё как было, ничего не тая. В дом он ко мне без приглашения ввалился,  и сразу о муже спытал:
     - Захар дома? – и бесстыдными глазищами по сторонам зашарил.
     - А где ему быть?! – отвечаю, как оно есть, не видя смысла брехать.
     - Тем лучше. Пусть слышит. Чтобы ты по тем деньгам, которые мне в долг дала, сильно не выла, познакомлю тебя с утешителем.
     - Знаю твоего утешителя, в трусах прячешь.
     - Верно. Всё ты про нас двоих знаешь.
     - Обязана знать, что у проходимца на уме, а у хорошего человека в кошельке. По-другому в посёлке не проживёшь.
     - Вот и мне невмоготу без тебя жить стало. Решил нежданчиком явиться.
     - Мне твоё нежданное утешение и на хрен не надо. Степан-лудильщик на велосипеде обещал подъехать.
     - Едь он на «Мерсепеде», я бы, не думая, убёг. А пока твой хахаль допылит на лисапеде, я не раз с тобой управлюсь. Для меня аврал – стихия родная!

     И, растопырив руки, попёр лихоимец на меня бульдозером. «Фиг с ним, - смирилась я, - авось обойдётся. Там, где один побывает, и второй лишним не будет». Легла под настырного гостя и скулю тихонечко:
     - Да сколько ещё терпеть насилие надо-о-о! Да помогите, люди добрые-е-е! Да спасите от смутьяна злющего-о-о!
     - Ты чего, дура, мелешь?! – залупился пришлый. -  Не зови никого. Сам справлюсь. Жаден я до тебя.

     И, напыжившись, принялся с невероятным усердием плющить меня. Плющит, плющит. Хорошо, перина подо мной не на рыбьем пуху, не то раскрошил бы бугай все мои косточки. Вдруг спесь с него спала, и шепчет окаянный по-могильному тихо:
     - Ой, Люба!
     - Ну, чего, Люба?! Я тридцать лет Люба!
     - Ой, Люба, хреново мне, Люба! Сердце отбойным молотком долбит, во рту сухо, будто год без воды живу, руки сыпкой покрылись,  глаза сумрак застлал.

     Меня подобной мужицкой фигнёй не удивишь. Все симптомы перепоя на лицо. А ведь было время, в грудь кулаком молотил, уверяя, что больше стакана водки в день пить не будет. Обещать – обещал, но словам своим не хозяин оказался. Взял, скотина, и окочурился на мне, будто места лучшего найти не смог.
     - Да-а-а! - выдохнул один из мужиков, - случай мерзопакостный. Как говорил мой знакомый фельдшер: « Пульс чихнул и замер».
     - Не-е-е-т, дружище! Это романтичный финал! - возразил Терпилов. – Дядька на пике страсти Богу душу отдал. Только настоящим друзьям можно пожелать такой восхитительный конец. Вы только гляньте, как царственно лежит этот мужчина бальзаковского возраста.
     - Царственно лежать у нас позволено только трупам, – откликнулся второй мужик. - Но крякнуть на стонущей от удовольствия бабе лучше, чем уныло отдать концы на больничной койке среди «уток» и капельниц. Всю жизнь его звали пьяницей и гулякой, а теперь на поминках по-доброму отзовутся: « Наш покойник был большой жизнелюб».
     - Что за бредятину вы несёте?! – взвыла Люба. – Забирайте деньги и тащите тело хоть куда, но только поскорее. Люди дознаются, дурная слава обо мне пойдет, а жизнь только-только в нормальную колею вошла.
     - Ты, милая, впредь требуй с любовника справку от лечащего врача, - подсказал Терпилов. – А приняла человека, не ленись, измерь ему артериальное давление. Вижу,  ждешь кого-то?
     - Степан обещал подъехать.

     Вытащила троица доходягу во двор. А в конце улицы петушиный хвост пыли клубится. Степан на велосипеде к Любке мчит на свиданку. Не спрятаться мужикам, не укрыться. Присели тёплая компания на скамью подле забора. Жмура меж собой посадили, нахлобучив тому кепарь  ниже глаз.
     - Здоровенько, мужики! - соскочил Степан с велика.
     - Здоровенько, коль не шутишь! – ответил за всех Пантелей.
     - Не до шуток мне. Дознаться хочу, зачем такой кодлой у Любкиного дома сидите? Дело к ней имеете или просто понтуетесь?
     - Не подумай, Степан, чего худого, - стал успокаивать Терпилов ухажёра.- На пруд собрались, там сегодня хор цыган купается.
     - Так пруд где, а вы здесь! – сжал кулаки Степан.- И товарищ у вас совсем никакой, морду кепкой укрыл. Всё равно дознаюсь кто таков.
     - Ты, Степан, к Тимохе не цепляйся, - вступился за невменяемого Терпилов, - он тебя без очков не слышит. Нам-то подумать о вечном, как всегда, некогда. А он ещё утром про это думать начал. «Пойду, - говорит, - местечко себе для вечной парковки облюбую. Видок чтоб хороший был, соседи порядочные. Не то второпях засунут в «медвежий угол» -  ни уму, ни сердцу». Да силы не подрасчитал. Пока на кладбище с каждым крестом зарюмашился, две бутылки всосал.  Идти самопёхом ему стало не по силам, вот и пришлось тащить братана на руках через весь посёлок.
     - Чувствую, пыль мне в глаза пускаете, а причину просечь не могу. Что к Любке имеете, говорите по-хорошему?!
     - Да нет у нас к ней дел! – дружно загудела пара мужиков. - Она женщина читанная, а мы азбуку по бутылочным этикеткам познавали. Извиняй, Стёпа, нам на озеро надо!
     - Идите, коль вам надо! Но впредь советую под Любкиным домом не пылиться. Здоровье сбережёте.
     - Спасибо, Стёпа, за доброе слово. Может, и ты с нами к озеру прогуляешься?
     - Меня чужие делишки не колышут. Свои утрясти время пришло.
     - Так мы не против, ступай в дом и тряси своей «делишкой».
     - Не вашего ума дело, где и чем я трясти буду.

     Войдя в дом, Степан обнял Любку и, заводясь, шепнул ей на ушко:
     - Хочешь мороженого?
     - Ты что импотент?! Настоящий доставай! – потребовала примлевшая от ласк Люба. – Заждалась тебя. То разденусь, то оденусь. Почему так долго в дом не шёл?
     - Мужики  придержали. Звали на пруд. Там сегодня хор цыган купается. Но меня хором не сманишь, к тебе сердцем прикипел. Выходи за меня замуж!
     - Как я пойду за меченого?! Кольцо на безымянном пальце давно носишь?
     - За кольцо не переживай.  Я новое куплю, красивейшее за это.

     Вдруг Степан насторожился и приложил ладонь к оттопыренному уху.
     - Сдаётся мне, или впрямь часы с кукушкой у тебя за ширмой кукуют. Всё «ку-ку» да «ку-ку»…
     - Не часы то ку-куют! Муж парализованный за ширмой лежит. Это он слово «курва» выговорить не может.