Лев Озеров. Неутомимый педагог

Особая статья - руководитель нашего переводческого семинара, профессор Лев Адольфович Озеров. Мы изучали румынский язык и испанский, пробовали свои силы, и довольно активно, в переводе. Он разбирал внимательно и скрупулёзно наши переводческие опусы и наши собственные стихи. "Талантам надо помогать, бездарности пробьются сами" - это его стихи.
Лев Адольфович терпелив с нами и терпим. Мы в ту пору не очень ценили эти его черты. Настроенные максималистски к себе и, особенно к своим друзьям по семинару, мы хотели "правды", и поэтому миротворческая позиция Озерова не нравилась. Он обычно заключал наши убийственные оценки округло, мягко, примиряя противников.

Ребята на нашем семинаре учились талантливые. Они это доказали своей дальнейшей работой и критика им не повредила. Мы вообще были неблагодарны, невежественны, критичны, непослушны и доставляли Озерову массу хлопот. Самым лучшим его качеством как педагога было то, что он стремился дать нам, кроме теории и практики перевода, знания поэзии, ещё и общее знание о мире.

Никогда не забыть, как он повёз нас в Переделкино на дачу Ильи Сельвинского. Май, всё цвело, мы были радостны и возбуждены. Мы сидели на веранде. Сельвинский сказал, – пусть эта рыжая девочка почитает свои стихи. От солнца я показалась ему рыжей. Не помню, что  читала и как, но помню и не забуду, пока живу, как читал Сельвинский. Он был уже тяжело болен. Сидел с прикрытыми тяжёлыми веками, слушал нас, что-то изредка говорил. Потом, после нашей просьбы, начал читать, стал похож на ожившего льва. Глаза открылись и засверкали. Я поняла тогда, что такое тактовик. Читал он мастерски, и совершенно непередаваемо ожил его ритм, где придыхания были пропущенным слогом, и всё стихотворение мощно дышало. Словно океан. Стихи о тигре. Тактовик. Спустя почти два года, когда не было в живых Ильи Сельвинского, написались стихи:

Скатерть была свежа,
И дверь веранды открыта
В цветущую землянику...
Старик с лицом
Актёров и силачей,
Могучий, не оробелый,
Тосковал о бессмертии
В последний свой смертный час.

Этим, одним из самых сильных впечатлений, я обязана Льву Адольфовичу.
Он водил нас в мастерскую скульптора Голубкиной, старых художников, назначал встречу на радио - послушать голоса Сергея Есенина, Анны Ахматовой, их тогда реставрировали.
Любимыми поэтами нашего педагога оставались Анна Ахматова и Борис Пастернак. Лев Адольфович знал их лично. В рассказах невольно проскальзывали какие-то эпизоды, ведь жизнь каждого известного человека постепенно превращается в легенду. Стихи этих поэтов росли для нас не из книг, а из сложной и прекрасной жизни. О сложностях педагог не умалчивал, от него мы узнали то, что вышло на страницы прессы много позже.

Памятно и посещение дачи Бориса Пастернака в Переделкино. Лев Адольфович дружил с сыновьями поэта. Зима, поскрипывает снег, чудо застывшего в зимней сказке посёлка, тёмных сосен, дома и музыки... Играл что-то печальное Станислав Нейгауз-сын. Ещё гостили дети грузинского поэта Тициана Табидзе, когда-то почти усыновлённые Пастернаком, а за столом, ни на кого не обращая внимания, сидела пятилетняя девочка в валеночках и рисовала - светленькая, голубоглазая, словно из русской зимней сказки.
Мы поднялись в рабочий кабинет Пастернака. Лев Озеров прочёл небольшую лекцию о поэзии Пастернака в его аскетическом кабинете, где стояли книги на английском и русском в шкафах, на столе лежала его посмертная маска…

***
Семинары в литинституте у нас проходили бурно. Стихи раскатывали по брёвнышкам, не считаясь с тем, что Роберт Винонен аспирант, а Алла Коркина - дама. А ещё Лев Адольфович любил приглашать всяких интересных людей на свои семинары. И вот однажды Озеров представил нам одного из первых выпускников ещё брюсовского института.

Светило сентябрьское солнышко, я традиционно сидела в единственном кресле, в жёлтом мини платье и в туфельках на высоких каблуках, ножка на ножку. Обсуждали стихи Вани Лысцова. Он был химик и писал о химии - "Нашего участка аппаратчик растворился в серной кислоте" - неудержимый хохот. Ваня оскорбился: весь город шёл за гробом, жена, двое детей, чудесный был человек - сказал он, но я хохотала. Ложный пафос стихотворения привёл к комическому эффекту, который автор не чувствовал.
И тут за Ваню вступился старичок - гость, первый студент брюсовского института. "Я помню ещё со времён Брюсова таких дамочек. Вот так они сидели ножка на ножку" - с негодованием сказал он...

Лёвка Беринский решил подразнить старичка.
- Да, она всегда так ножку на ножку, мысли путаются, работать мешает, никак, знаете, рабочую атмосферу нельзя создать из-за таких вот дамочек.

Старик всё принял за чистую монету и распетушился ещё больше, я уже хохотала вовсю, но Озеров отлично видел всю комедию. Как всегда он роздал всем сёстрам по серьгам - похвалил Ваню за жизненную правду, старичка за чуткость к поэзии. Только заметил, что я одна из лучших студенток литинститута, но любительница посмеяться, а Лёвке ехидно сказал, что в его возрасте естественно реагировать на прелести прекрасных дам, но он что-то не замечал, чтобы кто-то мог умерить его критический пыл. Лёвка был самый ехидный из всех.
Ваню нисколько заступничество старичка не обрадовало, он долго приставал ко мне после семинара в общежитии со своими стихами, всё пытаясь выяснить: Неужели так плохо?
Так мне и помнится наш семинар - живой, весёлый, искренний, где все говорили о стихах товарища то, что думали.

Приехав в Кишинёв на каникулы, я на первом же обсуждении книги в Союзе писателей Петра Пархомовского, известного в то время кишиневского поэта и где все в унисон хвалили автора, разобрала его стихи по косточкам, как на семинаре Озерова и сказала: "Ну, это не Бог весть что". Все переглянулись, но промолчали… Потом, когда пошли отмечать рекомендацию книги в печать, автор приставал ко мне: «Неужели всё так плохо?»…
Долгие годы мне снится литинститут.  Когда приезжаю в Москву, обязательно захожу, меня ещё помнят. С кем можно поделиться своими горестями, кого порадовать успехами, как не дорогих педагогов, которые всегда беспокоились о своих учениках, принимали посильное участие в их дальнейшей судьбе.