Тамара Жирмунская. Остров юности

               
                Тамаре Жирмунской

Портрет Ахматовой и личико ребёнка,
Старинной мебели торжественный уют.
Здесь всё из времени другого... робко
Звоню, не зная - ждут или не ждут.

Я в этот дом - с мороза в сумрак комнат -
Незваная, бывало, прихожу.
Но здесь и отогреют и накормят,
И я Москвой лишь этой дорожу.

Прочла впервые стихи Тамары Жирмунской, племянницы известного литературоведа, в журнале "Юность". Они меня тронули и, попав в Москву, я решила разыскать её. В Союзе писателей мне дали телефон, я позвонила, ответил мужчина. Муж?
Тамара была в Голицыно с дочкой. Муж дал адрес. Я поехала туда. Июнь. Цветёт черёмуха, сирень, яблони. Я в светлом платье. Купила билет на электричку. Вдруг объявление.
- Девушка в светлом платье, вы забыли зелёную папку.
Ах. Господи, это же папка со стихами моей первой книги!
Настроение праздничное, взволнованное. Нахожу Тамару в доме творчества в Голицыно. Она высокая, статная, с копной светлых вьющихся волос, то, что называется "интересная женщина". И без макияжа. Абсолютно.
Она мне сразу понравилась. И я ей. Мне казалось совершенно естественным, что я нашла её по единственной причине, что мне понравились её стихи в журнале, где недавно я тоже печаталась. Печататься в "Юности" было престижно, как нигде. И Тамара Александровна не сказала мне, что, мол, дорогая моя девочка, у меня двухмесячный младенец, я - кормящая мама, и мне не до стихов и не до поклонниц. Тем более не до чужих стихов!
Ничего подобного! Кормила Сашеньку, договорилась об обедах для меня - сама снимала квартиру рядом и питалась в Доме творчества - она уже была членом Союза писателей! И мы взахлёб говорили о литературе, о новинках, о журналах!
Здесь же, в Голицыно, мы познакомились с автором романа "Хранитель древностей"  Николаем Домбровским. Меня поразило в его романе то, что Алма-Ата - город яблок - называлась городом Верный, который создали русские казаки. Вообще это удивительный роман. Целое поколение зачитывалось, впитывало в себя прекрасную вязь настоящего русского языка.
Николай Домбровский был худ, не совсем здоров, но счастлив - его роман сделал его знаменитым. Он недавно вернулся из ссылки. На эту тему не говорили.

О, эти люди, которые возвращались сейчас из лагерей, из ссылок. Их сразу можно было узнать - по худобе, по настороженности, по нервности. Они выделялись отрешённым видом. Такое было время - 60-е годы ХХ века.
Домбровский был чудесным собеседником. Мы с Тамарой читали ему свои стихи. Он рассуждал по их поводу. О моих произведениях ещё никто никогда не рассуждал. Я сразу выросла в своих глазах.
Впервые я появилась в литературной Москве где-то зимой 1964 года. Помню - было холодно. Я была в светлой шубке, шапочке с ушами и похожа на подростка. Нашу группу вёл Лев Ошанин.
Мы ехали в холодном автобусе в очередной книжный магазин, там нас ждали. Милиция сдерживала народ - в книжном магазине! -  и вокруг. Мы проходили гордо в этом проходе - до нас выступал молодой поэт Евтушенко, группу вёл Михаил Луконин. Лев Ошанин ставил меня на стул, и я читала свои стихи. Затем проходили в кабинет директора. Там был накрыт стол - коньяк, закуска. Я пила кофе и мне ещё доставалась шоколадка.
Впервые в жизни я раздавала автографы.
А стадионы, а конная милиция, ажиотаж вокруг поэзии. Нигде в мире не было такого никогда. И только в России 60-х годов ХХ века.
Сейчас Голицыно утопало в черёмухе, цвела вишня. Всё было праздничное, белое, а в душе такое ликование! Я и предположить не могла тогда, что позднее познакомлюсь с Сергеем Михайловичем Голицыным, писателем, рюриковичем, как он говорил.
Тамара знакомила меня с писателями. Произведения некоторых я знала, другие были мне незнакомы. Многие были молоды, задиристы. Все они были интересными собеседниками.
Вскоре после этого летнего знакомства я поступила в Литинститут. И мы плотнее сдружились с Тамарой Александровной. Я любила нагрянуть наобум, без звонка, Тамара ругалась. Её день был весь расписан, заполнен работой и мои неожиданные визиты вызывали досаду. Надо было договариваться, чёрт возьми!
Но после экзаменов я частенько заявлялась, так, без звонка. Почему? Подружилась с её мамой. Мария Фёдоровна принимала меня по-матерински, кормила, заинтересованно слушала мои рассказы об экзаменах.
Иногда она рассказывала о себе. В это время Тамара писала большую работу по поэзии Евгения Баратынского. И оказалось, что её мама как раз из этих мест.
- Из крепостных Баратынских, - смеялась Мария Фёдоровна, - не из князей!

Молоденькой девушкой она приехала в Москву. Работала на фабрике.
- Выскочила замуж. А тогда это было просто - сегодня расписались, а завтра - прощай! Была теория выпитого стакана. Мол, секс, это как выпитый стакан воды - выпил и забыл!
Зощенко был чуткий к жизни писатель, он это высмеял сразу. Мой брак продлился аж три месяца, а потом муж куда-то сгинул - завербовался на какую-то стройку века и забыл развестись. Осталась я безмужняя и не замужняя. На моё счастье меня присмотрел молодой инженер Саша Жирмунский. Что он во мне нашёл - не знаю. Я совсем простой девчонкой была. Он мне нравился - обходительный, грамотный такой, но я стеснялась. Женился и привёл сюда. Мы тридцать лет прожили душа в душу. Я у него была как дочка, а когда родилась Тамарочка, он звал нас "мои девочки".
Квартира, куда привел Марью Федоровну муж, была великолепная, на улице Горького, но разделённая на коммуналку. Семье Жирмунских досталась большая комната, где за ширмой спала сейчас сама Мария Фёдоровна. Я эту квартиру со старинной мебелью и высокими потолками с лепниной, любила.
За год до нашего знакомства с Тамарой умер её горячо любимый отец. И все разговоры были полны воспоминаний о нём. И дочка в честь него была названа Александрой. Чудесная девочка.
Тамара в ту пору общалась и со своим дядей, известным литературоведом Жирмунским, по книгам которого мы учились. Она ездила к нему в Ленинград, где была хорошо, по-родственному, принята.
В пору, когда я кончала Литинститут, а Володя был в Грузии, я очень тосковала, а Тамара, как всегда мудро и спокойно рассуждала о семейной жизни. В эту пору я встретила у неё другого человека, сыгравшего свою роль в моей жизни, мною любимого - Роберта Александровича Штильмарка. Он сразу проникся моими переживаниями, проводил меня домой, пригласил к себе, в Купавну.
Тамара всегда была для меня неким идеалом надёжности, устойчивости, мудрости. Она восхищала меня умением терпеливо тянуть лямку жизни. Хотя главным добытчиком в семье была она, но всегда заинтересованно и терпеливо относилась к проектам своего мужа Павла Сиркиса.
Павел был родом из Кишинёва, вернее из Одессы, но потом жил в Молдавии, где жила и его мама, милая Анна Наумовна, к которой я всегда забегала, когда была в Кишинёве. Мы с Павлом дружили. Тамара никогда ни в чём не упрекала мужа, радовалась его творческим успехам, вела себя благородно.
Работала она много. Правда, она не знала творческих "запоев", когда я дописывалась до того, что не могла, есть и пить, а главное спать и выходила из них, как из тяжёлой болезни.
Она учила меня распределять силы, со временем я тоже научилась тянуть лямку жизни, но к творчеству это не относилось, здесь для меня не существовало никаких законов. "Терпеливым принадлежит Земля" - это поговорка о Тамаре.
Я не раз наблюдала, как моя старшая подруга готовилась к выходу в свет. Она была старше меня лет на пять, но умнее на десять!
Надевала красивое платье, расчёсывала свои пушистые русые волосы - никакой краски, никаких экспериментов, слегка пудрилась - у неё была чудесная кожа, слегка красила губы, душилась дорогими духами - я обожала этот запах, доставалось и мне - и... всё.
Никакой боевой раскраски! Несмотря на этот простой туалет, Тамара выглядела ухоженной, красивой.
В свою очередь, Тамара восхищалась мной.
- Я никогда не видела такой изящной женщины, как ты, какие интересные жесты, какие-то необыкновенные, а какая лёгкая походка!
Думаю, что ей, как всякой женщине далёкой от танца, движения, было это особенно ценно. Так обычно и бывает - подруги завидуют тому, чего каждой не достаёт.
Сашенька, её дочь, унаследовала от мамы её пушистые вьющиеся волосы, но глаза отца - большие, голубые, что очень её украшало. Взяв от мамы и отца всё лучшее, она выросла красавицей.
У Тамары вышла книга стихотворений "Грибное место". Смысл этого названия в том, что мы иногда ищем грибы там, где их попросту нет. Надо искать грибное место. Мысль глубокая и замечательная, но название показалось мне несколько прозаическим. Стихи Тамары Жирмунской всегда были без надрыва и макияжа, естественные, искренние, как и она сама.
Помню, как-то в Коктебеле, в Доме творчества, я обедала за одним столом с Буниными – переводчикам и с английского, муж был дальним родственником самого Нобелевского лауреата.
– Аллочка, – деликатно сказала мне переводчица среднего возраста. – Зачем вам подкрашиваться? Вы же поэт, личность. Да вы и так хороши.
Муж тоже качал одобрительно головой на этот демарш жены. Но я всё-таки была актрисой, прежде всего женщиной, хотя грубый макияж был мне чужд, к ужину одевалась нарядно и подкрашивалась, ну хоть чуть-чуть. Наверно, я казалась им легкомысленной. У меня уже был поклонник, в которого я была влюблена.
Я вечно неуверенная в себе, влипающая во всякие истории - каждый сам кузнец своего несчастья - неровная в творчестве, очень нуждалась в своей старшей подруге, уже состоявшейся, мудрой и сильной.
Она всегда приходила ко мне на помощь, у нас были свои тайны. Пусть они так и останутся тайнами.
Помню замечательную встречу Нового года, 1969. Тамара с Павлом, Фазиль Искандер с женой. Вся страна зачитывалась его повестью "Созвездие Козлотура". Мне тоже эта вещь очень нравилась. Помню молодого Фазиля и его замечательную жену Тонечку. Встретили Новый год вместе с Марией Фёдоровной, потом сына Фазиля, Сашеньку и сына Ивановых оставили Марии Фёдоровне и поехали праздновать к Ивановым - это была молодая пара врачей.
Иванова была красавицей, настоящая еврейская Эсфирь, звали её все Фира, а муж русский, вроде бы его звали Саша. Он был не в ладах с властями, кандидатом наук, "докатился" до "скорой помощи". Психиатр, он открыл, что при шизофрении в мозгу содержится какие-то доли лишнего серебра - открытие достойное Нобелевской премии, но его исследования не поддерживались, он психанул, ушёл из науки. За точность изложения его открытия не поручусь.
Его неуживчивость, упрямство, стали, видимо, основой семейных ссор. И развода. Они жили вместе, но уже были разведены. У меня было впечатление, что я не видела ещё в жизни пары, которая бы так горячо любила друг друга, это сквозило во всём, но тем не менее...
Эсфирь каждым своим взглядом и движением говорила - да, он любит меня, но свою науку больше. Она ему дороже всего. Он говорил упрямо - да, мне это дорого и ты должна понять. Ведь ты же врач!
Позднее Тамара рассказывала, что, в конце концов, его упрямство победило, и по вызову её тётки из Израиля, он уезжает сначала в Израиль, потом в Америку. Там он пять лет сдаёт  на плохом английском экзамены на врача, работает в медицинском автобусе санитаром, наконец, подтверждает диплом, продолжает свою научную работу, становится завлабом.
Его Эсфирь остаётся в Москве, заболевает раком и он посылает ей лекарства, умоляет приехать с сыном к нему. Через пять лет она умирает, и сын уезжает к нему, уже в другое время.
Но всё это будет потом, а пока мы с Фазилем "танцуем". И всё это Павел снимает на плёнку - на память.
- Фазиль, ты скачешь, как горный козёл, - смеётся Тонечка, его жена, молодая, красивая женщина. И все хохочут. Квартира Ивановых в новом районе, обставлена скудно. Они живут ещё вместе и каждую минуту между ними "искрит". Смесь любви и досады друг на друга.
Мне очень нравится эта компания. Как-то Тамара мне сказала, что спустя годы в Новый год смотрели эту плёнку, и всем стало грустно - Саша Иванов живёт в Америке, Эсфирь болеет.
Прошло время. Я как-то приехала в зимнее время с мужем в Переделкино. Играли в кинга с Тарковским и ещё одной парой литературоведов из Ленинграда. Мой муж уехал через две недели, а мне надо было в город по своим литературным делам.
Возвращаясь, я упала в обморок на улице. Кто-то вызвал "скорую". Так я оказалась в больнице. Сначала я лежала, не вставая, а когда разрешили встать, я попросила женщин дать мне «двушек» для того, чтобы  позвонить.
Я позвонила из автомата в коридоре своей подруге Тамаре Тарусовой, редактору передачи "В мире животных", и попросила принести мне зубную пасту, щётку и всё необходимое. Тамару Жирмунскую я попросила позвонить в Переделкино и объяснить ситуацию.
Через пару часов ко мне нагрянул целый консилиум врачей.
- Почему вы не сказали кто вы - укоризненно сказала мой лечащий врач, смущённо улыбаясь.
- А разве вы меня плохо лечили?
- Нет, конечно, - улыбнулась врач.
Консилиум поспрашивал меня и удалился. Вскоре всё разъяснилось, пришла Тамара Жирмунская. Оказывается, она тут же позвонила в поликлинику литфонда, а те навели шорох в больнице. Отсюда и консилиум. Позвонила и в Переделкино. Принесла деньги, «двушки» для автомата, фрукты. В этом была вся Тамара Жирмунская - умная, собранная, умеющая распорядиться в любой ситуации.
Потом пришла Тамара Тарусова, принесла всё, что я просила и ещё фрукты от себя. Так и на моей тумбочке появились апельсины, я могла теперь всех угощать.
Вечерами я читала женщинам - это вышло случайно, - в палате жёны таксистов, рядом был таксопарк, - лекции по истории. Они не удивлялись - знали, что я писательница. На прощание я всем им дала автографы на принесённых специально из дома открытках.
Вскоре меня выписали. Павел Сиркис, муж Жирмунской, отвёз меня к ним, потом съездил в Переделкино за моими вещами, и через пару дней проводил меня на Киевский вокзал. Моя зимняя эпопея закончилась.
Как-то, будучи в Москве, я пришла к Тамаре в гости - теперь мы созванивались, - и застала их за поздним воскресным завтраком.
- Присоединяйся, а я побежал, - сказал Павел. Он был оживлён, глаза его сверкали. Поцеловал жену и меня в щёчку, и исчез.
- Павел такой радостный... - сказала я, усаживаясь пить чай.
- Подруга приехала из Одессы. Жанна.
- И ты так спокойна?
  Она пожала плечами.
- И откуда ты узнала? Сам сказал?
- Она позвонила, я узнала голос. Позвала Павла, он засуетился.
- И что ты будешь делать? - с тревогой спросила я.
- Да пусть встречаются. Выпьют вина, повспоминают...
- А вдруг влюбится?
- Да был он уже в неё влюблён. Ничего у них не вышло.
- А вдруг?
  Я знала, что Тамара дорожит Павлом.
- Мы женаты десять лет. За это время притёрлись друг к другу и ... устали, может быть, друг от друга. Если что-то и впрямь серьёзное... то Павел встанет перед выбором - семья или красотка Жанна. Вот пусть и мучается, зато, если останется, я буду знать - выбрал меня.
На самом деле человек всё время что-то выбирает или кого-то.
- Ты думаешь, что я не выбираю?
Впервые об этом задумалась. А ведь Тамара видная женщина и многие мужчины в этом неустойчивом мире ищут таких устойчивых женщин. Не всегда дежурно её целовали ручку, вдыхая запах её тонких духов. Тамара и в этой ситуации вела себя мужественно, без истерики. Павел отправлялся на свидание со своей давней любовью легально.
Тамара оказалась права. Пробегал с недельку Павел на свидания, даже признался - приехала Жанна, её надо поддержать, на что Тамара ответила - твоё дело. Жанна уехала в Одессу к третьему мужу, который грозился её убить за измены, а семья есть семья - Саша получила тройку по математике, у Тамары сорвалась творческая поездка в Архангельск - подхватила грипп, и со всем этим пришлось разбираться Павлу. Чёрная полоса усугубилась тем, что он снимал киноочерк о милиции, ездил на мотоцикле, попал в аварию и повредил спину. Долгое безуспешное лечение.
Потом он приехал в Кишинёв повидать маму. Анна Наумовна, маленькая, изящная, когда-то красивая женщина, рано осталась без мужа и сама вырастила пятерых детей. Дочки жили в Одессе, вышли замуж, а единственный любимый сын женился и уехал в Москву. Тамару Анна Наумовна уважала и по секрету мне говорила, что, слава Богу, что он не женился на этой вертихвостке Жанне, а обрёл семью с серьёзной женщиной.
Павел в этот раз был в корсете, мучился ужасно. Друзья-киношники уговорили его съездить к бабе Наде из Обрежи. Он вернулся и рассказал мне и Анне Наумовне.
- Приехали. Народу уйма, три дня жили в кукурузе. Заплатили 25 рублей - такая смехотворная такса. Я в Москве столько за лечение ухлопал! Всё порывался уехать из Обрежи. Там московские профессора, а тут баба Надя. Не верил. Снял корсет - 30 градусов жары, а я в корсете. Врагу не пожелаю. Баба Надя положила меня на лавку. Гладила, гладила спину, я чуть не уснул, задремал точно.
И вдруг как надавила - я заорал и чуть сознание не потерял.
Очнулся. Через некоторое время говорит: "Вставайте. Не надо корсета".
Вышел и чувствую себя усталым, разбитым, но спина не болит. Больше Павел корсет не надевал.
С бабой Надей из Обрежи я помню другой случай. Маленькая дочь водителя Павла Боцу - председателя Союза писателей Молдавии - вывихнула ручку. Ребёнок кричит, врачи говорят - нужна операция. Боцу говорит - да поезжайте к бабе Наде. Она мне радикулит вылечила. Даю машину.
Приехали. Ребёнок кричит не переставая - пропустили без очереди.
- Снять шубку? - спросил, бледный, как и девочка, отец.
- Не надо.
Баба Надя полезла рукой в рукав шубки, дёрнула. Потом протянула конфетку, и девочка взяла её больной ручкой и улыбнулась.
- Пусть спит, не будите.
И девочка тут же в машине уснула.
Эту историю нам рассказал сам счастливый отец, выйдя наутро на работу.
Мама Тамары Жирмунской была хозяйкой высокого класса - всегда чисто, на столе пироги, торты, а когда она тихо ушла в мир иной, то Тамара тоже стала прекрасно вести дом. Конечно, печь пироги и торты не всегда удавалось, но свежий суп, котлеты, рыба, всегда были на столе. Тамара не была похожа на интеллектуалок, которые отодвинув крошки и мусор с части стола, начинают вещать о политике. Политических разговоров Тамара особенно не вела, только вздыхала. Она считала, что каждый должен пройти свой путь. Этому я училась у неё тоже.
Как-то мы к моей великой радости увиделись в Доме творчества в Коктебеле. Я уже уезжала, а они втроем только приехали.
Почти всю ночь проговорили, гуляя по берегу моря.
В Коктебеле было чудно, июнь, всё цвело. В этот сезон здесь были Александр Кушнер со своей первой женой Танечкой. Она была чудная женщина. Ныне Кушнер лауреат премии "Триумф" и живёт в Америке. Тогда ничто не предвещало этой судьбы.
Он ввёл меня в компанию, играющую в бридж. В бридж я не играла, но немного играла в покер. Вообще карты я любила, только не в "дурака". В этой интересной компании были и Людмила Пахомова и Александр Горшков. Я ещё раньше заметила эту пару, они ходили обнявшись. Наши замечательные фигуристы были счастливы, несмотря на то, что совсем недавно их номер ограбили. Мы все это переживали. Директор Дома творчества немедленно сообщил в милицию и - о, чудо! - через три дня их вызвали в отделение, и там среди других вещей они нашли свои. Оперативно. А они уже со своим вещами попрощались.
Людмила ходила в дивной шали, привезла из Испании, была очень женственна. По-моему именно в Коктебеле она и зачала свою дочку.
Какая трагедия! Людмила умерла такой молодой!
Но я их вижу влюбленными, счастливыми на аллеях Коктебеля и за карточным столом. Мне объяснили игру, и в следующем раунде я выиграла! Но это было в последний раз. Играли на бутылку вина – проигравший, ставил.
Сначала пили коньяк, потом все весело распивали выигранное дешёвое вино. Но шуточки, но наши с Людой ошибки, остальные были настоящие волки, игроки не первого раза,   это - незабываемо.
Рассказываю это Тамаре, бродя по берегу. Тамара далека от карточного азарта.
Мне казалось, что жизнь у Тамары благополучная. И с мужем они жили хорошо, дружно. Но какие-то реплики Павла говорили о том, что он считал, что где-то, на Западе, он бы процветал. Умный, обаятельный, как-то он мне сказал - не надо бороться против, надо отстаивать своё "да". И это стало моим кредо. Бороться за чистоту языка, за русскую культуру, за всё, что мне дорого.
И вдруг я узнаю, что Тамара Жирмунская уезжает в Америку. Впервые я подумала о том, что она человек с еврейской кровью. Эмиграция у меня ассоциировалась с еврейством. Я всегда в Тамаре узнавала её маму - добрую, по-народному умную, высокую, статную, с голубыми глазами Марию Фёдоровну, но интеллект, интеллект... он был не от мамы.
Когда я приехала в Москву, я сразу позвонила ей - повидаться, может быть, и попрощаться. Она мне обрадовалась. Я приехала в Текстильщики, где они теперь жили в трёхкомнатной стандартной квартире.
Павла и Саши дома не оказалось, мы остались наедине.
Впервые в доме было как-то неуютно. Марии Фёдоровны уже не было, да и старинной мебели тоже - она была продана. Осталось самое необходимое.
- Ты знаешь, Аллочка, мне сегодня ночью приснилась моя бабушка, мамина мама. Так ясно. Она говорит: "Доченька, что ты делаешь? Тебя же исключат из Союза писателей, а как ты будешь жить без него?». Я проснулась вся в слезах.
А ведь меня уже исключили - обожгла мысль. Где-то через пару недель мы уезжаем. Это не моя идея. Павел считает, что там он будет лучше устроен. Ну и Саша. Но она ребёнок, ничего не понимает.
На прощание мы с Тамарой обнялись, считая в душе, что никогда уже не увидимся.
Идею о том, что мы могли бы процветать в другом мире, где нет запретов, где каждое стихотворение не просвечивают на идеологическом рентгене, нам всё время подбрасывали. Я пропускала эту мысль мимо ушей. Где-то в конце 60-х, вернее в начале 70-х литначальство стало мне задавать вопросы, очень недовольным тоном, оказалось, что мои стихи прозвучали на радио "Свобода" в парижском отделении. Я спросила тогда Тамару, так как не слышала ту передачу сама и никаких своих произведений за рубеж не давала. Тамара поморщилась - и тебя тоже? Оказывается и её тоже передавали по радио «Свобода».
И рассказала такую историю. У профессиональных революционеров, отнюдь не рабоче-крестьянского происхождения, остались после их гибели двое сыновей. Они стали беспризорниками, потом попали в разные детские дома. Но, учась в ФЗУ, простой паренёк Юра Трифонов принёс в Литинститут свои рассказы с множеством грамматических ошибок. Его приняли на подготовительное отделение. Позже в Литинститут пришёл со своими стихами и Миша Дёмин. Через какое-то время эти двое студентов Литинститута установили, что они - родные братья. Юрий Трифонов стал известным советским писателем, а Миша - поэтом. Но, ещё учась в Литинституте, Миша нашёл родных тёток. И одна из тёток в Париже оставила братьям в наследство бар и ресторан. Юрий не отреагировал на это, отказался от наследства, а менее успешный в литературе Михаил уехал в Париж. Там он занялся бизнесом, но через год заскучал и для души стал на радиостанции "Свобода" в Париже давать статьи и стихи не Пушкина и Лермонтова, а молодых русских поэтов, которые ему казались интересными. Тамару тоже спрашивали, что да как, она хоть мельком была знакома с Михаилом Дёминым, а я вообще не знала ни Демина, ни понимала в чем дело.
Вскоре это история эта забылась, хотя с тех пор на радиостанции "Юность" перестали звучать мои стихи…
Тамара издавалась стабильно, книги готовила тщательно, ничего особенного, для Запада у неё, насколько я знаю, не водилось, хотя, конечно, сугубо пафосных советских произведений она не писала. Карьеры на этой базе литературной не делала. Поэтому я её решению очень удивлялась.
Мне было так грустно, когда я возвращалась к другой Тамаре - Тарусовой. Приехала редактировать книгу стихов "Реченька" в издательстве "Советский писатель".
Но прошло немного времени, и я с ещё большим удивлением узнала, что Тамара Жирмунская осталась в Москве. Как? Уже имея на руках билеты? Будучи исключённой из Союза писателей? Остался ли Павел? Саша? как она будет жить? Вопросов было много. Потом я узнала, что Павел тоже остался.
Тамара долгие годы писала для "Литературной газеты" аналитические статьи по литературе, всегда вдумчивые, глубокие. После семи месяцев без работы, её устроили в Литгазету корректором. Со звания члена Союза писателей, известной поэтессы она попала в клан корректоров, это можно было сравнить с разжалованием капитана в рядовые. Но она сохранила привычное для неё спокойствие и достоинство. Корректура в такой газете - тяжёлый и ответственный труд. Но, слава Богу, позже ей стали давать переводы. Впоследствии, даже потихоньку восстановили в Союзе писателей.
Приехав в Москву, я позвонила по знакомому телефону и услышала её спокойный и добрый голос. Была суббота. Все были дома. Атмосфера в доме была нормальной, Тамара, как всегда мудрая, а ведь до восстановления в Союзе писателей было далеко. Она стала рядовой труженицей литературы. Павел тоже трудился на киностудии, но уже не в творческом цехе. Саша кончала школу. Подкупили мебель, в доме снова стало уютно, красиво. А главное - весело. Снова прикалывания, шуточки. Я восхищалась её мужеством.
- Ты знаешь, - сказала она, когда мы остались вдвоём пить кофе, - как ни странно, я никак не могла забыть этот сон и бабушкины слова, и перед самым отъездом, я вдруг сказала Павлу - если хочешь, то поезжай, а я остаюсь. Он попсиховал и... остался. Сашка была разочарована. Для неё это было таким приключением!
Никогда не знаешь, как говорится во французском фильме "Последний поцелуй", какой поцелуй последний. Наш прощальный поцелуй был последним…

***
Началась перестройка. И только лет через двадцать, когда к нам приехал в Союз писателей "Нистру" главный редактор "Литературной газеты" Юрий Поляков с моей однокурсницей Надеждой Кондаковой и её мужем историком, я узнала о Тамаре. В одном из номеров в разделе "юбилеи", в поздравлении с 70-летием московской поэтессы Тамары Жирмунской было сказано, что она живёт в Германии.
Это была последняя весточка от той подруги, которая долгие годы была мне опорой, добрым другом, неравнодушным к моей судьбе человеком, любящим и уважающим мой литературный дар. Её признание моего таланта было мне очень дорого, ведь она кроме всего прочего, была замечательным и профессиональным критиком. В течение жизни мы обменивались критическими замечаниями, но это не мешало нашей дружбе, отнюдь не просто лукавой, женской.
В Германии собралось много моих друзей. Первым туда отправился из Израиля Лёвка Беринский, мой сокурсник по Литинституту. Он знал немецкий язык в совершенстве,  вообще, у него был дар на языки. Тамара Жирмунская, мой соавтор детской книги "Нам не страшен серый волк" и режиссёр фильма "Леонарди, ваш выход" Арнольд Бродичанский. Актёр Бэно Аксёнов, подруги Анита Шнитке и Ниночка Бодрова, племянник и племянница Веры Малеевой, и Бог знает, кто ещё затерялись в этой Германии... Кто бы мне сказал в далёкие шестидесятые, что так будет, что так извилисто сложатся наши судьбы....