Будь проклята ты, война Продолжение5

Санька дежурил сегодня возле комендатуры. С тех пор, как Советская Армия откатилась за Дон, дежурство возле самой главной, и самой мрачной организации города стали опять доверять местной полиции. Сначала это было бывшее здание Красного Креста, потом комендатура перебралась в здание бывшего горисполкома. Это двухэтажное здание выглядело намного красивее других построек. Построенное ещё в годы НЭПа удачливым предпринимателем, оно потом, в годы коллективизации было конфисковано и перешло в собственность государства. Городская управа, находящаяся в здании ДК им. Ленина и немецкая комендатура, теперь находились почти рядом. В этот раз Сашка дежурил на входе. Это было утомительное занятие. Вытягиваться по стойке смирно при каждом появлении немецкого офицера – кому это понравиться? Ему больше нравилось дежурить возле казино. Он с интересом наблюдал, как туда заходили немецкие офицеры, солдаты (часто с дамами), с довольными и весёлыми лицами. А выходили, зачастую, со злыми и недовольными физиономиями. Ясное дело – проигрались. Сашке и самому хотелось хоть одним глазком взглянуть, как там внутри. Интересно же. Даже слово «казино» звучало для него как-то загадочно и интригующе. Но, увы! Над входом висела вывеска – только для немцев. «Вот, сволочи, и здесь нас считают за быдло» - скрепя зубами, думал он. Не раз ему приходилось слышать даже в отношении полицаев – руссишен швайн.
Приходилось дежурить и возле биржи труда. Не нравилось ему там. Здесь, в большинстве случаев, вращалось местное население. Это-то ему и не нравилось. Нет, нет, да и попадались знакомые лица. Они хоть и опускали глаза, проходя мимо, но он понимал, что в душе презирали его и ненавидели.
Занятый такими мыслями, он краем глаза увидел, как к комендатуре подходила красивая, молодая женщина. Однажды он её уже видел. Она с немецким офицером заходила в казино. «Красивая шлюха» - мелькнуло тогда в голове. Их в городе было несколько таких. Это была отдельная каста. Эти тоже, людей за людей не считали. Даже на Саньку и его сослуживцев смотрели с таким же презрением, как и на остальное сословие. Одним словом – похотливые сучки, у которых на уме только развлечения и деньги.
Даже не удостоив часового взглядом, обдав его запахом дорогих духов, не вошла, а заплыла в двери.
-Это кто? – кивнув в её сторону, спросил Сашка у своего напарника.
-Эта? Так это Манька Шарабан. Учительница из Ивановской школы. Давно уже здесь ошивается. С виду баба, как баба, а в действительности – чёрт в юбке. По её наводке не один десяток уже гниёт на меловой горе. С виду – красавица, а что в голове и в душе делается – сам чёрт не разберёт. На всех людей смотрит, как на дерьмо свинячье. Только с немцами и водится. А красивая, всё же, зараза. Да ну её к чёрту. Было бы о чём говорить.
-М-да-а! А где живёт?
-Да я и не знаю. Где-то с офицерами. А с кем конкретно – не знаю. Может быть, и отдельное жильё имеет. Её и с Мойшке видели, и ещё кое с кем. Чёрт их разберёт.
Сашка стоял, задумчиво склонив голову. В воздухе ещё держался еле уловимый запах женских духов.
-Привет, братуха! Что так низко голову повесил? Часовой должен зорко смотреть во все стороны.
Насмешливый голос вывел его из полу задумчивого состояния. Рядом стоял Николай, иронично поглядывая на него.
-Да, тут фифа зашла сейчас в двери. Ну – чистая королева. Наверное, пол флакона духов вылила на себя.
-И кто же это такая, что тебя как громом пришибло? Что же это за краля?
-Господин начальник, это Манька соизволили заявиться.
-Мария Шарабан, что ли? Да, Санька, губа не дура у тебя. Но ты губы не раскатывай. Эта баба купит, продаст, ещё раз купит и уже, потом, по частям распродаст. Держись от неё подальше. Ладно, заговорился я с вами. Мойшке вызывает. Бургомистр ещё не проходил?
-Нет, братуха, не было.
-Ох уж этот Шопен. Вечно ему время не хватает.
Николай поспешил к двери. Только он исчез в проёме, как явился запыхавшийся бургомистр. Он не шел, а, как-будто, катил на лыжах. Ступни ног его плыли, почти не отрываясь от земли. Усердно вытирая лицо большим платком, быстро проскочил в двери.
Через два часа Санька сменился. На сегодня он был свободен. Решил проведать мать. Всё реже и реже приходилось бывать дома. И дело было не только в его службе, забирающей большую часть времени. Как только он появлялся на 106-м километре, так сразу же перед глазами вставала картина той злополучной ночи. В памяти возникали удивлённые глаза Юрки Дробота, его удивлённое и растерянное лицо. А глаза, глаза! Они ему, первое время, снились почти каждую ночь. Со временем, это прошло, но память-то не обманешь. Как только он появлялся у себя дома, так, вольно или невольно, перед ним вставала та картина. Его взгляд и удар в спину конвоиром обречённого.
До 106-го километра он добрался сравнительно быстро. На попутной дрезине с путейцами. Марфа возилась в огороде.
-Шурик, сыночек! А я уже заждалась тебя. Проходи, проходи в дом. Сейчас тебя кормить буду.
-Здравствуй, мама. – Сашка обнял мать, прижал её к груди. «Как она постарела. Совсем худая и щуплая стала» - пронеслось в голове.
Марфа прижимаясь к сыновней груди, с удивлением почувствовала, какой он стал большой. Из подростка долговязого, превратился во взрослого мужика. Раздался в плечах, обветрилось и загрубело лицо. Голос стал хриплым, как у курящего.
-Садись, садись, Шура. Я уже и обед приготовила. И я с тобой пообедаю, а то самой и кусок хлеба в горло не лезет.
-А Ксюха часто сейчас бывает?
-Да нет. Как устроилась на работу, так всё реже и реже бывает дома.
-Ну что ты хочешь, мама. Она ведь молодая вдова. Чего ей возле тебя горевать?
-Так-то, оно так. Но раньше Ната жила со мной. Теперь же и её нет. Со свекрами живёт. Скоро дитё будет.
-А про Михаила её что-нибудь слышно?
-Да нет. Ушел из дома. Но, ты же знаешь, если бы остался, даже вы с Николаем ничем не смогли бы помочь.
-Ну да, ну да. А что нового в посёлке?
Марфа на мгновение замолчала. Опустила глаза к полу. Это не ускользнуло от Санькиного внимания.
-Да что нового у нас может быть? Ты же сам знаешь, какая жизнь. Сам на службе.
-Ну, мама я стараюсь сюда не попадать.
-Это я понимаю. Недавно, здесь, в посёлке задержали наши местные полицаи Сеньку Гаркушу.
-Это с Нахаловки, что ли? Знаю такого. В одну школу ходили. Ну, и что дальше случилось? А за что его схватили?
-Так говорили люди – за связь с партизанами.
-Понятно, понятно. А что дальше?
-Так убежал он. Пока полицаи пьянствовали, отмечая чей-то день рождения, он вытащил решетку и только его и видели.
-Ну, значит, повезло Сеньке. Но далеко он вряд ли уйдёт. Везде посты. А тем ротозеям, что упустили Сеньку, что было?
-Приезжал кто-то из комендатуры. Говорят, старшего полицая отдубасили нагайкой. Ещё говорят, когда Сеньку задерживали, то подстрелили его. Не очень тяжело, но ногу, говорят. Немного задело.
-Вот и я говорю, что ему не выбраться отсюда, если только не отлежится где-нибудь. Но, ты же сама знаешь, какие законы военного времени? За укрывательство – расстрел.
Марфа молча смотрела, как Санька ест. Даже в манере держать ложку и, не торопясь, подносить её ко рту, просматривалась схожесть с Михаилом. Но это только в повадках и манерах. Внешне он не был похож на отца. В отличие от невысокого и широкоплечего Михаила, сын был высоким и стройным. Часто соседи, шутя говорили что Зубченковы не пожалели материала на «поскрёбыша». Марфа только улыбалась, гордая в душе за своего меньшенького. «Да! Вымахал на славу. Даже Николай почти на голову ниже. Это ему ещё и двадцати нету. А что будет лет в тридцать? Ох, Господи, дожить бы. Матерь Божья, защити и сохрани его в это жестокое время», - думала Марфа, наблюдая, как он со здоровым аппетитом поглощает еду.
-Сынок. А ты бы помог вот такому, как Сенька? Вот если бы тебе представилась такая возможность?
Ложка в Сашкиной руке остановилась на пол пути ко рту. Медленно положив ложку в тарелку, он с удивлением посмотрел на мать.
-Мама, это ты к чему? Ты что-то знаешь? Мам, говори. Я же всё равно дознаюсь. Ты, случайно, не влипла в какую-нибудь историю?
Марфа сидела молча, уставившись взглядом в стол.
-Мам, не молчи. Если ты что-то натворила, я всегда тебе помогу. Говори. Что случилось.
Марфа ещё какое-то время колебалась, а потом, всё же, решилась.
-Шурик, нужны лекарства, бинты, вата.
-???...
-Шурик, Сенька у нас спрятан. Рана воспаляется. Боюсь, как бы чего плохого не случилось.
-Мама, зачем? Как ты могла? И что же теперь делать? Ты же понимаешь, если узнают, то и тебя, и меня, да и Николая, скорее всего, загонят на меловую гору?
-Сынок, послушай, ну кто его будет здесь искать? Два сына полицейских. Один из них начальник полиции города. Шура, он же твой сверстник. Вы же в одну школу с ним ходили. Вспомни своих дружков. Они же были ещё детьми. Так что, и этого туда же? Побойся Бога, сынок. Что он тебе плохого сделал?
Санька забыл о еде. Сидел, уставившись взглядом в стол. Он думал. Думал, как теперь быть? Что делать? В памяти всплыли Колькины слова: «Не гадь, где живёшь, и не живи, где гадишь». Вспомнились и его слова: «Слышишь, гремит? Так запомни – ещё вернётся всё это. И ещё неизвестно, на чьей стороне будет перевес». «Что делать? Что делать? – стучал вопрос в голове. Пришить его по-тихому здесь, и делу конец. Кто узнает? Стоп! А может быть, ещё кто-то знает, что Сенька здесь? Та-а-к. Надо подумать». При других обстоятельствах он сдал бы Сеньку без колебаний. Но, в данном случае, задевались не только его интересы, но интересы всей его семьи. Но если вдуматься поглубже, то не просто интересы, а и жизни тоже.
-Мама, а кто ещё знает, что Сенька здесь? Кто-нибудь ещё знает?
-Да, сынок. Витька соседский знает. Это он и прибежал ко мне, когда нашел Семёна в кустах, возле речки. Вот мы с ним ночью и перевезли его на тачке сюда.
-Ну, зачем, мама?! Зачем это тебе нужно было?
-Шура, ну, а как же бросить человека в беде? Он же молодой ещё. Ему жить и жить ещё. Он ведь твой ровесник.
-Понятно. Но, почему не домой к соседям?
-Так ты же знаешь характер и язык соседки. Да, к тому же, она никогда тверёзой не бывает. Как начала, когда мужа арестовали, так и не просыхала больше. Витька сразу сообразил. Пацан ещё, а голова соображает.
-Хорошо, мам. Я помогу. Принесу лекарства и всё остальное. Но и ты дай мне слово, что как только ему станет лучше, его здесь больше не будет. Кстати, а семья у него есть? Почему бы его к ним не переправить?
-Да никого у него не осталось. Мать весной, перед самой войной умерла, а отец в первые же дни ушел воевать.
-Хорошо, вечером заскочу перед дежурством.
Санька не откладывая в долгий ящик дела, быстро попрощался и направился к «железке». Ему опять повезло. Возвращалась та же бригада, что привезла его сюда. Вечером, маневровым паровозом, он опять был у матери. Всё нужное привёз. Зайдя во двор, сразу кинулся искать мать.
-Мама, ты где. Мам!
-Сыночек, я здесь, - откликнулась Марфа. Выходя из сарая. – Принёс, Шурик?
-Да, да, мама. Держи. Всё здесь. Я бы хотел посмотреть на Гаркушу. Он знает, что я знаю?
-Знает, что я попросила помощи, но что это ты – не знает.
-Ладно, времени в обрез. Показывай его. Где он?
-На сеновале.
-Пойдём смотреть на твоего партизана.
Марфа поспешно направилась в сарай. Ступив в сарай с залитого солнцем двора, Сашка не сразу разглядел, где прячется Семён. Но когда глаза привыкли к полу мраку. Увидел перепуганные глаза, смотревшего на него парня. Тот, с перепугу, не мог сдвинуться с места.
-Сеня, Сенечка, не бойся. Шурик принёс лекарства, бинты.
То, всё равно, смотрел на Сашку как завороженный, не смея пошевелиться.
-Ну, что, партизан, как самочувствие? Ладно, очнись. У меня нет времени. Вот что я хочу тебе сказать. Как только тебе станет немного лучше, чтобы сразу убирался вон. И чтобы я духу твоего здесь не слышал. Мама, я побежал. Ты меня поняла? Мы с тобой, надеюсь, договорились.
Через минуту Саньку как ветром сдуло со двора. Марфа с облегчением вздохнула. «Господи, не выдал, не привёл конвой. Спасибо тебе, Матерь Божья, заступница наша, что отвела беду, не дала случиться ещё одному преступлению. Спасибо, что наставила сына на путь истинный хоть в малом». Перекрестившись, принялась готовиться к перевязке.
-Сеня, давай сынок, будем тебя лечить. Сделаем сейчас перевязку. Снимай всё то тряпьё, чем было замотано. Я сейчас воду горячую принесу. Ты слышал, что Шура сказал? Так что терпи.
-А почему он так? Почему не сдал меня?
-Сыночек, я же его мать. Сдать тебя – сдать меня. Не волнуйся. Всё будет хорошо.
Принесла горячую воду, заготовленную заранее. Сначала тёплой водой отпарила засохшие на ране, старые тряпки, аккуратно их сняла, оголив ранение. Рана была не тяжелая. Пуля прошила мякоть ноги навылет. Вокруг раны появилось воспаление. Промыв рану чистой водой, присыпала стрептоцидом, перевязала, как умела. Потом, уложив Сеньку поудобнее, укрыла его потеплей. От воспалённой раны его знобило.
-Лежи, лежи, сынок. Скоро согреешься. Вернусь – покормлю тебя.
Марфа засуетилась. Не задерживаясь больше, пошла заниматься хозяйством. На душе у неё полегчало. «Как бы там не было, а Шурик не отказался помочь. Значит, не всё потеряно». Наивная простота – в другой ситуации он бы сдал Сеньку без зазрения совести.
                *                *                *
Николаю доложили, что его полицаи поймали какого-то мужика. Как будто, бывшего офицера Красной Армии. Опять постаралась Мария Шарабан. Её подружка, такая же, как и она, шлюха, поделилась с ней новостью, что у соседей живёт подозрительный человек. Днём его не видно, а ночью она видит, как сверкает огонёк папиросы. Скорее всего, выходит подышать свежим воздухом. Подружка удивилась – у соседей никто не курит. Две бабы – мать с дочерью, да ещё двое детей. А тут почти каждую ночь светится огонёк папиросы. Сначала она подумала, что младшая начала курить, но однажды увидела при вспышке огонька мужское лицо. Сильно удивилась. Муж старшей умер ещё перед войной, муж младшей ушел воевать ещё в первые дни войны. Может быть, вернулся? Сбежал, дезертировал, да мало ли ещё в какой ситуации мог оказаться.
Мария же, не долго думая, пошла в полицию. Николай в то время отсутствовал. Общалась она с его заместителем. Наряд был направлен немедленно по адресу. Увы, как не печально, всё оказалось правдой. Мужика доставили в полицию. К тому времени вернулся Николай и ему немедленно доложили о задержании.
Низкорослый мужик, крепкого телосложения, лет тридцати из-подо лба смотрел на Николая. Никакого страха в его взгляде не чувствовалось. Только тоска просматривалась в глазах, тоска, что так неожиданно закончится его жизнь. Что так, по-глупому, оказался в этом заведении.
-Узнали, кто такой? Откуда объявился? Молчит? Ну, хорошо, давайте его ко мне в кабинет.
Два дюжих полицая подхватили его под руки и препроводили в кабинет к Николаю.
-Всем выйти. Оставьте нас одних. Остапчук, развяжи ему руки.
-???...
-Развяжи, развяжи. Не бойся. Деться ему некуда.
Освободив задержанному руки, полицай вышел. Повисла тягостная тишина. Мужик растирал запястья рук, затёкшие от верёвок. Закончив эту процедуру, он внимательно посмотрел на Николая. Опять же, страха на его лице не было видно, но, какая-то, искорка интереса проскочила в его взгляде.
-Поговорим? – Николай подвинул  ему пачку сигарет. – Куришь? Бери, закуривай.
С некоторым недоверием тот взял сигарету, прикурил от зажигалки, протянутой Николаем. Несколько раз глубоко затянулся. Видать, давно не курил. С некоторым пренебрежением посмотрел на немецкую сигарету, дымившуюся между пальцев. И в подтверждение всему, только помотал головой из стороны в сторону. Что, не задевает? Да, немецкие слабенькие. Да это же морская трава, пропитанная никотином. Это не наша махра. Правильно я говорю?
Задержанный, не отвечая на вопрос, в несколько затяжек докурил сигарету. Потом, сложив руки на коленях, уставился на, стоявшего перед ним, полицая. Лёгкая, ироническая улыбка блуждала у него по лицу.
-Понимаешь, уважаемый, мне всё равно, признаешься ты или нет, расскажешь, кто ты такой, или нет – мне глубоко безразлично. Тебя, всё равно, в комендатуру нужно отправлять. Но тебя взяли на квартире, где живут две бабы и два малолетних ребёнка. Ты подумай, что будет с ними. Их пока не тронули, потому что брали тебя мои люди, а не немцы. Но это дело времени. Ты понимаешь, что им не выжить? А если мы плодотворно с тобой побеседуем, то есть варианты.
-Дай ещё сигарету.
-Вот и хорошо. Это уже другое дело. Под дымок сигареты и разговор приятней. Это, как под рюмочку водки. Ну, говори: кто, откуда и зачем в наш городок пожаловал?
-Офицер я. Капитан Красной Армии. Выхожу из окружения. Ранен был. Отлёживался в деревеньке, под Изюмом. Вот подлечился и решил через линию фронта перебраться.
-А кто та семья, где ты обитал? Кстати, дурак ты, хоть и офицер. Ночью ему захотелось свежим воздухом подышать. Вот огонёк папиросы и выдал тебя.
-Да кто же знал, что на продажных тварей нарвусь?
-Ну, ну. Ты легче с тварями. Просто бдительная гражданка оказалась. Соседка. Ты мне скажи, чего ты сидел в нашем городе? Кто тебе эта семья, у которой ты прятался?
-Сослуживца моего семья. Погиб под Изюмом, умер от тяжело ранения. Перед смертью и дал адрес семьи. Просил, если выживу, и выберусь из окружения, навестить семью. Вот я по ходу дела и заглянул к ним. Да, видать, в недобрый час. Это же надо, баба выследила. А кто она такая?
-Да местная любительница лёгкой жизни. Но сдала тебя не она, а её подруга. О! У неё ты не первый. Не один такой, как ты, закончил жизнь на меловой горе.
-Вот, сука!
-Ну, да ладно. Это всё была лирика. А теперь давай по существу. Капитан – это понятно. Окруженец – это тоже понятно. Фамилия у тебя, капитан, есть? Кто по должности был?
-Финогенов, моя фамилия. Василий Ильич. А должность – особист полка.
-О-па! Энкаведешник, значит? Вот удача. Так ты, практически, смертник, если к Мойшке попадёшь, к коменданту города. Ладно, скажи мне, капитан, а ты веришь, что ваша армия вернётся?
-Это, как в то, что за ночью настанет утро. Пружина сжимается всё сильней и сильней. Должна же она выстрелить назад?
-Ага! Или сломаться, треснуть.
-Ну ты, как не русский. С виду. Видать, грамотный. Историю учил? Наполеон тоже дошел до Москвы. А чем кончилось?
-Да, а я ещё учил про монгольское иго. Сколько лет оно существовало? Двести? Вот тебе и история. Ладно, закончим дебаты. Я хочу поговорить совсем о другом. Как ты смотришь на такой вариант – я тебя отпускаю? И если ты доберёшься к своим, замолвишь, при случае, за меня слово?
Капитан застыл с недокуренной сигаретой в руке. В глазах его сверкнула надежда. Однако, лицо выражало одновремённо насмешку, недоверие, и ещё кучу других эмоций. Он молча ждал продолжения разговора, держа дымившуюся сигарету.
-Так как тебе моё предложение? Ты, наверное, думаешь – какая же каверза кроется в моём предложении? Да, абсолютно, никакой. Я, просто, стараюсь мыслить наперёд. Я ведь не с идейных соображений пошел на службу к немцам. Об этом можно много говорить, но оставим это.
-Ну, и как ты себе это представляешь? – проглотив комок в горле, спросил капитан. – Как ты всё это сделаешь? Меня задерживали твои люди. Меня видела масса народа. Ты же не собираешься подставлять свой лоб из-за меня? Что-то мне верится с трудом. Это что – очередная провокация? Зачем? Я и так всё сказал.
-Сиди и слушай. Я не дурак. И я понимаю, что когда-нибудь всё это закончится.  Про пружину мы с тобой уже говорили. В общем, я тоже так думаю. Всего рассказать я тебе не могу, да тебе оно и не нужно. Меня интересует моя собственная судьба. И хочу услышать от тебя слово, данное мужиком, что в случае чего – ты замолвишь за меня слово. Ты ведь служишь в той системе, которая много может. А насчёт того, что тебя брали мои люди, можешь не волноваться. Ведь до сих пор никто не знает, кто ты на самом деле. Будем считать, что ты не признался ни в чём и тебя вынуждены отвести в комендатуру.
-Если дело обстоит так, то я даю слово, слово офицера, останусь жив – найду тебя обязательно. – Произнося эти слова, он всё ещё с оттенком недоверия смотрел на Николая. – Но как ты собираешься всё это обставить?
-Теперь слушай меня внимательно. Я тебя, как стемнеет, поведу в комендатуру. В любом случае, всех туда доставляют.
-Но, твои «опричники»  - они же всё знают, и всё видят?
-Здесь ходу до комендатуры не больше пяти минут, а то и меньше. Я скажу. Что я сам отведу тебя. Мне. Всё равно, по пути. Я начальник полиции. Меня послушают и подчинятся, да и отвечать, в конце концов, за всё мне. Как выйдем, на полдороги я тебя отпускаю. Жду три минуты и начинаю стрелять. Успеешь уйти – твоё счастье, не успеешь – не обессудь.
Капитан молча кивнул головой в знак согласия. А что, у него был выбор? А тут шанс, небольшой, но шанс. Николай открыл дверь в коридор.
-Дежурный! – в дверях стал навытяжку полицай. – Я задержанного отведу в комендатуру.
-Господин начальник, сопровождение будете брать?
-Нет. Здесь рядом. Не стоит беспокоиться. Пошли, - приказал он, смотревшему на него капитану. Всё ёщё, с некоторой долей недоверия, тот поднялся.
-Руки! Руки назад.
Тот молча закинул руки за спину. Николай связал их, стараясь не очень затягивать узел. В общем, получился не узел, а одна фикция. Взглянув в окно, он с удовлетворением отметил, что на улице уже темно. Выведя задержанного, направился к комендатуре. Вёл его не напрямую, через сквер, а правой стороной, возле частного сектора.
-Стой. Давай посмотрю узел. Не очень давит? Скинуть сможешь? Хорошо. Теперь, как и договаривались - три минуты форы, а там уже Господь тебе в помощники. Верёвку выкинешь где-нибудь подальше. А теперь ударь меня ногой под коленку. Бей быстрей и беги.
Капитан резким взмахом ноги уложил Николая на землю. Удар был профессиональный. Видно, что обучен был этому. Лежа на земле и корчась от боли, он отсчитывал в уме время. Посчитав, что время прошло достаточно, открыл пальбу. Николай находился, приблизительно, на полдороги между комендатурой и полицией. Через короткое время возле него уже находились полицаи из его отделения и немцы из комендатуры. На вопрос – куда делся, указал на сквер. Самая тщательная проверка не дала никаких результатов. Проверка квартир близлежащих домов, частного сектора – тот же результат.
Николай готовился к разговору с комендантом Мойшке. Он знал – разноса не избежать. А потому, готов был к унижениям и оскорблениям. Даже при разговорах с ним, с начальником полиции города, комендант не выбирал выражений. Николай к этому привык, и такое отношение принимал, как данность.
Всё происходило так, как и предполагал Николай. Придя на службу, Мойшке сразу же ознакомился с происшествиями за ночь. И первым номером в списке происшествий значился побег, задержанного полицаями, подозрительного. Предположительно – партизана. Мойшке пришел в бешенство. Сверху поступали приказы об усилении борьбы с подпольем и партизанами. В Краснолиманских и Святогорских лесах активизировались партизаны. Набеги на полицейские участки, подрыв мостов, ликвидация старост и полицаев, стали постоянным явлением. Территория всего Донбасса и до самой Волги, являлась прифронтовой территорией. Действовали законы военного времени на прифронтовой территории. А в связи с событиями под Сталинградом (немцы никак не могли овладеть этим городом), порядки ужесточались в несколько раз. И на фоне всех этих событий, иметь в руках живого партизана или подпольщика, и упустить – это было верхом разгильдяйства и непрофессионализма. Мойшке был вне себя от ярости.
-Кто задержал? Кто допрашивал? Как всё произошло? – переходя на визг, кричал комендант.
Ему доложили, что задержали подозрительного полицаи, допрашивал сам начальник полиции, конвоировал в комендатуру тоже он.
-Немедленно эту свинью, начальника полиции ко мне, - кричал, размахивая руками, Мойшке.
Николай уже ждал в приёмной. За время службы в полиции он неплохо изучил немецкий язык, и ему не составляло труда понять, о чём кричит комендант, за исключением некоторых непереводимых выражений, но о значении которых, можно было догадаться.
Выскочившая из кабинета перепуганная секретарша, махнула ему рукой, приглашая войти. Войдя в кабинет, Николай, поприветствовав Мойшке, застыл у порога.
-А! Господин начальник! Где вас черти носят?! Объясните мне, как вы умудрились, имея в руках партизана, позволить ему сбежать?! Кто вас учил конвоировать преступников в одиночку?! Вы не начальник полиции, вы дилетант! Я вас отправлю в концлагерь! Я прикажу вас расстрелять!  - кричал в бешенстве комендант. Переводчик еле успевал переводить. По опыту общения с комендантом, Николай знал, что на первых минутах ему лучше не перечить, и не оправдываться.
«Выпустив пар», Мойшке немного поутих и стал вести более осмысленную беседу.
-Я хочу услышать подробный и достоверный доклад о случившемся. Как и когда был задержан подозреваемый? Что он говорил у вас на допросе и как вы умудрились допустить его побег?
Николай, увидев, что Мойшке немного успокоился, начал обстоятельный доклад.
-Господин комендант, личность задержанного мы установили. Это обыкновенный военный, выбирающийся из окружения. Был ранен под Изюмом, где-то отлежался и вот, решил уйти на восток, пробраться к линии фронта. Офицер, обыкновенный армейский командир, каких тысячи попадают в плен.
-Он у кого-то прятался или был задержан на улице?
-На улице был задержан, господин комендант.
-И вы утверждаете, что он к подполью и партизанам никакого отношения не имеет?
-Никак нет, господин комендант. Ручаюсь головой – никакой он не подпольщик.
-Дёшево вы цените свою голову, господин начальник полиции. А впрочем, это дело ваше. Ваша голова – вам её и терять. Теперь скажите, как вы ухитрились его упустить и позволили ему убежать? Он был связан?
-Да, господин Мойшке, руки его были связаны сзади. Как он ухитрился развязать руки, ума не приложу.
- Вы , русские свиньи, до такой степени бестолковые, что у вас даже не хватает ума, чтобы толком связать врага. Ну, и что дальше произошло?
-Дальше он ударом ноги сбил меня на землю. Я упал и ударился головой, и на мгновение потерял сознание. Этого ему оказалось достаточно, чтобы скрыться. Очнувшись, я начал стрелять, но, увы, он скрылся. Дальнейшие поиски, предпринятые моими людьми, прибежавшими на мои выстрелы, ничего не дали. Ночь, господин комендант, помешала ночь.
Комендант нервно мерил шагами кабинет. Он сожалел об упущенной возможности отличиться в поимке подпольщика. А представить всё дело в таком свете особого труда не составляло. Жаль, что эти русские свиньи упустили такую возможность. Но, на данный момент, это даже и к лучшему. Как говорят эти азиаты, русские – нету тела, нету дела.
-Господин Зубченко, я вам не верю, но остановимся на этом случае, как на вашей халатности. Следующий такой случай может стоить вам головы. Вы её уже заложили. Не так ли?
Это было сказано таким тоном, что у Николая не осталось никакого сомнения, что угрозу тот свою исполнит, как только подвернётся подходящий случай. Он просто разменяет его жизнь на свои промахи. Понял – угроза не пустой звук. Мимоходом он подумал, хватило ли у той семьи ума уйти из дома и спрятаться? Плохо, если их заберут. Могут выяснить его враньё коменданту относительно того, где был задержан офицер. А потом докопаются, что он не простой офицер, а «особист». Тогда точно светит стенка. Надо подумать, как укоротить языка Маньке Шарабан. Эта бабёнка может распустить язык при коменданте и тогда конец.
Николай знал где она живёт, с кем водится, когда уходит из дома, когда возвращается. Но вся проблема была в том, что она почти никогда не оставалась дома одна. Вот это «почти» и уточнял он. Два, три дня в месяц она всегда оставалась дома, никуда не выходя. Это было замечено ещё давно и повторялось с завидным постоянством. В конце концов, объяснение этому нашлось. Это были чисто женские проблемы. И догадаться об этом не составляло особого труда. Не воспользоваться этим обстоятельством, значит подвести себя под неминуемую угрозу.
На следующий день, после полученной выволочки от Мойшке, Николай выяснил – Манька нигде не появлялась. Вот удача – чем быстрее, тем меньше возможности попасть на её ядовитый язык. Дело сугубо личное – доверить нельзя никому. Значит, придётся делать всё самому.
День уже клонился к вечеру, когда он начал готовиться к задуманному. Да что было готовиться? Проверил свой парабеллум, достал из ящика стола гранату «лимонку», вставил запал. Вот и все приготовления. Осталось дождаться темноты.
Когда совсем стемнело, закрыл кабинет, предупредив дежурного, что уходит домой. Стараясь не привлекать внимания, направился к дому Марии. Ещё издали увидел освещённые окна. Для выяснения обстановки, спрятался за кустом сирени. Место было удобное во всех отношениях. От дороги не просматривалось. Стоял высокий забор, а сам куст рос в палисаднике, заросшим другими деревьями.
Время от времени мелькала женская тень на задвинутых шторах. Через время во всех комнатах был потушен свет, освещённым осталось только одно. «Наверное, спальня, - подумал Николай. – Вот и отлично. Пора». В этот момент потухло и это окно. Это было ему на руку. Больше не было освещённого квадрата возле стены дома. Весь дом погрузился в темноту. Не долго раздумывая, Николай вышел из-за куста, достал гранату. Ребристая поверхность «лимонки» приятно согревала ладонь. Выдернув чеку, бросил её в окно спальни. Звон разбитого стекла почти совпал со взрывом. Заслонив голову от посыпавшихся на улицу осколков стекла, древесины от оконных рам, он быстро ретировался с места события. Через час он уже был у себя дома. Обеспокоенная жена Тоня с удивлением смотрела на его испачканный мундир. Сынишка Борька крутился возле ног Николая, стараясь обратить на себя больше внимания.
На вопрос жены, где он был,  и что с ним случилось – только махнул рукой. Умывшись и сменив одежду, сел к столу. Борька тут же с радостью уселся у него на коленях. Антонина несколько раз пыталась разговорить мужа, но он только отмахивался от неё, как от назойливой мухи. Наконец, ей это надоело и она, надув губы, ушла в другую комнату. Борька ещё какое-то время возился у него на коленях – то застёгивая, то расстегивая ему пуговицы на рубахе. Наконец и он устал. Время было уже позднее. Начал зевать и тереть кулачками глаза.
Осторожно подняв на руки лёгкое тельце сына, отнёс Антонине. Все делал автоматически, а голова была занята одним вопросом: «Что ждёт его завтра? Не прибежит ли вестовой за ним?» Как говорится – накаркал. В дверь постучали. Николай открыл замок. На пороге стоял дежурный полицай.
-Господин начальник, вызывают. Кого-то взорвали. Есть предположение – в городе партизаны. Всю полицию поставили в оцепление. Зондеркоманда прочёсывает квартал за кварталом.
-Кого точно взорвали? Что говорят?
-Да, говорят, одну шлюху. С немецкими офицерами водилась в основном.
-Ну, и как? Жива? Погибла?
-Кто что говорит, но, как-будто, жива. Только контузило малость. Увезли в госпиталь.
«Вот, сука, живучая, - с горечью подумал Николай. – Везучая, зараза. Как же так? Не могла она выжить. Что же, заговоренная, что ли?»
Он спешно оделся и выскочил за полицаем. В кабинете его уже ждал бургомистр с его заместителем. Всем вместе было приказано явиться в комендатуру. Вот они всей толпой и явились пред ясные очи коменданта Мойшке. Тот сидел за столом темнее тучи. Переводчик, сидевший рядом, с усилием старался спрятать зевоту. Беднягу внезапно подняли, он не выспался и теперь выглядел как помятый пиджак, который, кстати, и висел на его худых плечах.
-Господин начальник полиции, вам не кажется, что это отголосок вчерашних событий? Это есть следствие ваших непрофессиональных действий. Это итог вашей непростительной халатности, когда вы упустили вчерашнего партизана. Что вы можете на это возразить?
-Господин комендант, не вижу связи. Что может быть общего между гулящей девкой и сбежавшим офицером Красной Армии?
-Но, но! Не гулящая девка, а ценный работник, ценный осведомитель. И это спланированная акция по устранению столь ценного для нас работника.
-Я согласен, что это месть. Но, скорее всего, это месть людей, родственников которых сдала Мария Шарабан. А это, насколько я знаю, не один десяток людей, то недоброжелателей наберётся ещё больше. Пользуясь случаем, осмелюсь спросить, как она, как её состояние?
-Да, в общем, всё хорошо. Контузия. Но это быстро пройдёт. Ей повезло. В момент взрыва она вышла из комнаты. Это её и спасло.
«Это же надо – так повезло. И как же я мог просмотреть? Ах да-а! Она сначала потушила свет в комнате, а потом ей приспичило. Чёрт! И надо же – так не повезло. Что же теперь делать? Ещё одна головная боль».
Всё это пронеслось в голове Николая, когда он слушал скрипучий голос Мойшке. Тот ещё долго распекал присутствующих. Итогом было распоряжение – в связи с терактом взять заложников. Отпечатать и расклеить приказ о помощи в поимке виновных за вознаграждение. «Вот шлюха. Неужели Мойшке так её ценит? Или это лишний повод устроить репрессии? Сколько ещё людей погибнет из-за этой сучки? Так, нужно побывать в госпитале. Узнать конкретно – как чувствует себя наша пострадавшая? Выходя из комендатуры столкнулся нос к носу с братом.
-Привет, Шурик. Куда так быстро направляешься?
-Да, тебя ищу. Братуха, это правда, что Марию взорвали?
-Правда. Да жива она, жива. Неужели и ты запал на неё? Ну, немцам развлечься надо. Их интерес к ней понятен. К тому же, для них она хороший информатор. А тебе какой от неё прок? Тебе, что, вдовушек мало? Мне кажется, у тебя недостатка в любовницах нет.
-Ну, эта совсем другого полёта. Одно дело девок сопливых потчевать, да вдов затурканных, а другое дело – королеву.
-Это кто же королев? Манька, что ли? Да на ней негде печати поставить. У тебя что, совсем ум за разум цепляет, вышкребок?
Саньке обидно стало от слов брата. Он нахмурился и уже хотел, было уйти.
-Ладно, пацан. Ты свободен? Я сейчас направляюсь в госпиталь. Нужно узнать, как она себя чувствует. Мойшке взбешенный, как пёс цепной.
-Отлично! И я с тобой. Я сейчас своего напарника предупрежу.
Через полчаса братья были уже в госпитале. Найти Марию не составляло большого труда. Эхо от покушения на неё разнеслось по всему городу, а в таком заведении, как госпиталь, новости распространяются с быстротой звука. Николай разыскал врача и приказал отвести их к Марии Шарабан. Так, между прочим, он заметил, что при их появлении, он засуетился, на его лице проскальзывало лёгкое волнение. «Что бы это значило?» - подумал он. Но тут же, занятый другими мыслями, забыл об этом. Маньку положили в отдельную небольшую палату. Это на фоне полной перегруженности госпиталя было, мягко сказать, кощунством по отношению к другим. Больные лежали везде, где только можно было установить кровати: в коридорах, в подсобных помещениях. И отдельная Манькина палата – это царский подарок в этих условиях.
Главврач вёл полицейских узкими коридорами, почти полностью заставленными больничными койками. Вот и двери процедурной.
-Прошу, - указал главврач на двери.
Комната была оборудована, как и положено по её статусу. Стол возле окна, топчан, несколько стульев. Возле стены, на стеллажах, медицинское оборудование, предназначенное для всевозможных процедур. Всё это богатство осталось от советского госпиталя. Толи в спешке не успели вывезти, толи забыли. На общем фоне убогости госпиталя, это оборудование выглядело, как подарок судьбы. Главврач гордился и очень дорожил им. Берёг как зеницу ока.
С правой стороны находилась ещё одна дверь. Главврач ещё раз жестом пригласил их к этой двери. Это и была та самая, отдельная палата для Маньки. В своё время это была комната для отдыха персонала.  Вот её и оборудовали под палату для особых целей.
Мария лежала на кровати с белоснежной постелью. Она не спала. Устремлённый взгляд её был направлен в такой же, белоснежный потолок. На вошедших она не обратила никакого внимания. Николай вопросительно посмотрел на врача.
-Что с ней? Она нас слышит?  И, вообще, она при своей памяти?
-Это следствие контузии. Замедленное восприятие всего окружающего, временная потеря речи, и, надеюсь, временная амнезия.
-А что это за зверь такой – амнезия?
-Потеря памяти, молодой человек. Бывает короткая, бывает длительная, а бывает и на всю оставшуюся жизнь.
-И что, она ничего не помнит?
-Пока мы не знаем точно. Она ведь не сказала ещё ни единого слова. Вот речь восстановится, тогда и определим – помнит или не помнит. С речью проще. Со временем восстановится. В какой мере – покажет время. Могут возникнуть дефекты. К таким дефектам относится заикание. А вот с памятью? В общем, сделаем, что сможем.
Николай подошел к постели. Взгляд Марии, по-прежнему, был направлен в потолок. Он ладонью поводил перед её глазами. Никакой реакции. «Это же хорошо. Обыкновенный овощ. Хорошо было бы, чтобы такой и осталась. Но придётся понаблюдать за ней. А там постараюсь решить эту проблему».
-Пойдём, Санька. Ну, довольный увиденным? Так, доктор, я буду периодически на вещать её.
Тот посмотрел на него быстрым взглядом и только передёрнул плечами. И Николаю показалось, что у того на лице промелькнул толи испуг, толи беспокойство. Да оно и не удивительно – кому хочется без желания общаться с полицией? Санька же, наоборот, был не очень разговорчивым. Вернее, у него совсем отпало желание что-нибудь обсуждать. Увиденное его разочаровало. Планы его рухнули.
-Вот такие дела, Шурик. Так, ты куда теперь? На службу? У матери давно был?
Санька встряхнул головой, как будто отгоняя от себя лишние мысли. «Мать? Да, к матери нужно наведаться. Как же он забыл? Нужно узнать, как Сенька себя чувствует.
-Шурик, ты меня слышишь? Очнись.
-Ах, да. Сейчас на службу. Потом наведаюсь к маме. Что передать?
-Да, передай ей от меня привет и скажи ей, как только освобожусь, так сразу и приеду. Ну, давай, топай на своё дежурство. Мне ещё нужно заскочить в одно место.
Братья расстались, поспешив каждый в свою сторону. В последнее время отношения между ними сильно изменились. С тех пор, как Сашка перестал подчиняться ему по службе, он сильно изменился. Понятно – время идёт, он повзрослел, но что-то появилось в нём такое, что сразу и не определишь. Первое, что он заметил – это его агрессивность. В нём не проявлялось признаков жалости к другим, но и не было инстинкта самосохранения. Это явно стало проявляться после случая с расстрелом бывшего уполномоченного. Это был Рубикон, после которого возврата уже не было. Может быть, Николай и ошибся? Младший никогда с ним не делился ни своими мыслями, ни планами, ни, тем более, не пускал в свою душу. Для еще несовершеннолетнего пацана это было не свойственно. Но Николай, в силу своей занятости, всё меньше, и меньше уделял ему внимания. И наступил такой момент, когда они и вовсе потеряли точки соприкосновения. Обходились только короткими приветствиями и дежурными фразами. Так размышлял Николай, направляясь к своей цели. Цель – это молодая блондинка, с роскошными волосами, и прекрасной фигурой. Всё чаще, и чаще на этой почве возникали с женой Тоней проблемы.
Санька же, возвращаясь к себе на службу, думал совсем о другом. Конечно, думал не философскими категориями, а своими, простыми. Поглядев сегодня на Марию, он понял, по сути, никто из них не застрахован от этого. Сколько раз он чувствовал кожей спины ненавистные взгляды, сколько раз он замечал ненависть на лицах окружающих. Но жребий был брошен. Судьба уже была определена. Расстрел на меловой горе, первое убийство, хотя и по приказу, но целенаправленно, с ненавистью к конкретному человеку. Это событие было как спусковой крючок. Последующие акции уже не вызывали такого волнения. Каждое последующее убийство делает убийцу всё более равнодушным к смерти того, кого он отправляет на тот свет. Душа при этом черствеет всё больше и больше. Она не радуется жизни. А с определённого момента убийца становится живым трупом. Конечно, так глубоко Сашка не углублялся в закрома своей души, но какой-то осадок, всё же, оставался.
Подумал о матери. Как она там с Сенькой? Убрался тот вон или нет? При воспоминании о Гаркуше у него всё больше и больше закипала злоба. И злоба не конкретно на Гаркушу, а на ту ситуацию, которая сложилась. Злоба на себя за то, что смалодушничал и не пристрелил того, там же, в сарае. Теперь бы не было никаких проблем. Ночью вывез бы тело подальше и выбросил где-нибудь, возле Торца в кусты. Кто бы искал? Кто бы доискивался, откуда взялся труп беглого партизана? Убит и, как говорится, концы в воду.
Напарник давно волновался за Саньку. Его уже спрашивали, почему один? Прикрыть товарища по службе – святое дело. Завтра ты окажешься в подобной ситуации. Так что Санька без особых проблем закончил дежурство и решил немедленно наведаться к матери. Присутствие Сеньки в доме беспокоило, а ещё больше – бесило.
Добрался обычным составом. Маневровые паровозы частенько ездили до станции Шпичкино, а там до 106-го километра рукой подать. Марфа готовила ужин, когда Санька открыл дверь. Лицо её засветилось в улыбке. Как же? Явился нечастый гость. Особенно в последнее время.
-Здравствуй, мама.
-Здравствуй, сыночек. Здравствуй Шурик. А я жду тебя – не дождусь. Проходи к столу. Сейчас ужинать будем. Что ты такой хмурый? Неприятности какие? Давай, давай, проходи. Мой руки и к столу.
-Мам, ну, как ты тут? Всё ли у тебя в порядке? – обронил Санька, подсаживаясь к столу. – Проблем никаких?
Санька поглядел на мать внимательным взглядом. Марфа под жестким сыновним взглядом. Съёжилась, как зимой от мороза. Она поняла его немой вопрос.
-Всё в порядке, сынок. Всё в порядке. Нету его. Ушел Сенька. Пришли за ним. Он ещё слабый был, но его увезли на телеге.
-Как увезли? А кто мог знать, что он у тебя хоронится? Кто мог? Не дай Бог, немцы узнают – не сносить нам, мама, головы всем.
-Не знаю, сынок. Но с тех пор пропал Витька.
-Ах, сучёнок малолетний. Это же надо - так обвести нас. Всё правильно. Ну, кто будет искать партизана в доме матери начальника полиции города? Ах ты, суслик сопливый. Это же надо, так обвести меня вокруг пальца.
-Сынок, а что здесь плохого? Ну спрятали, ну помогли. И ты причастен к этому. Всё на один грех меньше.
-Да я, мама, не о том. А вдруг оттуда, через информаторов, узнают, что я причастен к Сенькиному побегу? Это же сразу стенка.
-Сынок, Бог не выдаст, свинья не съест. Так говорят люди. А ещё, когда Сенька уезжал, знаешь, что он мне сказал? Говорил – мать, передай Сашке, что это он отдал долг мне. Я ведь знал, кто меня перед войной до полусмерти забил. Я знал,  но не стал его сдавать в милицию. Мечтал всё время отомстить по-пацанячьи. Но не судилось. Ну, а теперь он квит со мной. Больше он не должник мой. У меня к нему претензий нет. А спину свою он пусть бережёт. Почаще пусть оглядывается. У многих к нему должок.
Санька от волнения побледнел. Холодный пот побежал по спине. Он даже почувствовал тот предсмертный холодок, который у него уже появлялся однажды, когда сидел в камере со своими друзьями. Почувствовал всеми фибрами души. Внезапно поспешно встал и направился к двери.
-Мама, ухожу я. По видному нужно добраться в город.
-Сынок, а ужин?! Ты же голодный.
-Спасибо, мама, я сыт. В другой раз подольше погощу. Я и приехал только для того, чтобы узнать, как дела с Сенькой.
Марфа огорчилась быстрому уходу сына. Но, что поделаешь. Вырос совсем. Взрослым стал. Санька, пригибаясь в дверях, вышел во двор. Марфа в спину ему сотворила крест.
-Храни тебя Господь, - прошептала тихо. Провела его до калитки. Выйдя на дорогу, Санька ещё раз оглянулся и быстро направился к станции.
Добравшись до города, он стал перед вопросом – куда направиться? У него было несколько мест, где он мог отдохнуть душой и телом. В основном, это были молодые солдатки, рано овдовевшие. Их мужья были мобилизованные в первые дни войны, и они, ко времени захвата города, успели уже получить похоронки. Некоторые остались с младенцами на руках, но, в основном, было совсем молодые, не успевшие насладиться семейным счастьем. Недолюбленные, недоцелованные, молодые и красивые, они первыми попадали в очередь для отправки в Германию.
Было у Сашки несколько лежбищ. И он тщательно оберегал эти тихие уголки. Когда его одолевали сомнения, а они одолевали его всё чаще и чаще, он, в свободное от службы время, прятался в них, как улитка в раковину. Каждый раз он залегал в разных уголках. Старался в одном месте часто не светиться. Но было у него одно место, куда он всегда стремился со всей своей юной душой. По сути, он был ещё пацан малолетний. И, вопреки мерзкой его службе, в минуты, когда оставался наедине сам с собой, он оставался малолеткой. И вот, в его омерзительной работе появился этот лучик света, к которому он стремился, как мотылёк на свет лампы. Это было юное создание, с черными, как смоль, волосами и длинной, ниже пояса, косой. Она, чем-то, была похожа на его сестру Нату. Вот только лицо было не как у Натальи - смуглым, цыганским, а ослепительно-белым. И глаза, глаза, как блюдца, которыми она смотрела на мир. Её он не сам вычислил в многообразии лиц, проходящими перед его глазами во время розыска, доставки на сборные пункты, отправки. Её дед нашел его и обратился от имени Ксюши. Это был мастер со старого машзавода, где работала Ксения. Она и посоветовала обратиться за помощью к Саньке. Старый рабочий, чудом избежавший расправы 25 января, в кровавую субботу, скорее всего, в связи с возрастом, скрепя сердцем, но вынужден был пойти на поклон к полицаю. Прятать её он не мог. Родственников у них никого не осталось ни в городе, ни в окрестных сёлах. Внучка – это всё, что осталось у старика в жизни. Он готов был заплатить своей жизнью, но сохранить единственную, оставшуюся веточку своего рода. Всех остальных забрали: кого война, кого голод, кого болезни. Он так Сашке и сказал – сохрани, умоляю тебя. Не дай погибнуть. Не дай прерваться нашему роду. Я стар. Мне немного осталось. А она последняя в нашем, когда-то большом, роду, последняя надежда.
Санька, правда, отвык в последнее время быть сентиментальным, но просила Ксюша. А отказать сестре – ему такое и в голову не могло придти. Тем более, это было в его власти, и в его возможностях. В первое мгновение, когда он увидел объект просьбы старика - опешил. Он много видел красивых девчат и молодух, но красота этой, ещё, по сути, девочки, сразила его наповал. Проглотив застрявший в горле комок, кивнул молча головой. Потом, не много успокоившись, сказал:
-Чем смогу, тем помогу, но её одну. Тебя, дед, не могу.
-Да, ладно. Не обо мне сейчас речь. Мне бы моё сокровище спасти. А я буду знать, где она находится?
-Нет. Где знают двое, там знает весь город. Всё, всё, дед. Уходи. Слово даю, помогу, чем могу. Это же просьба моей сестры.
Вот такая была прелюдия его знакомства с этим очаровательным созданием. Чувство, которое он испытывал к этому созданию, не вкладывались в одни рамки человеческих взаимоотношений. Любил ли он её? О – это сложный вопрос. Если применить вот такое сравнение: любите ли вы картину знаменитого художника, любите ли вы прекрасную женскую статую? Вы просто смотрите на эти произведения, любуетесь ими, восхищаетесь. Вам постоянно, каждый день хочется видеть их. Это становится постоянной потребностью. Это становится, как потребность дышать. Такое состояние испытывал Санька каждый раз, когда приходил на квартиру, где поместил Лилю. Желал ли он иметь её, как женщину? Даже в силу своей ранней развращённости, у него  и в мыслях не возникало воспользоваться её беспомощностью. Он просто приходил сюда, отдыхал душой, а вернее сказать, лечил её от той мерзости, которую приходилось ежедневно выполнять. Он нашел ей хорошее пристанище. Это было жильё двух старых евреев, на окраине города. Хозяева уже давно закончили свою жизнь на меловой горе.
Тихая улочка с, заросшими сиренью, палисадниками, как никакая другая подходила, чтобы укрыть здесь человека. Это место в городе считалось еврейским кварталом. Больше половины семей здесь были еврейскими или на половину еврейскими Небольшая часть жила здесь цыган. Евреев и цыган выселили в первую очередь. Не поздоровилось и многим смешанным семьям. Осталась небольшая часть украинцев и русских. Люди боялись лишний раз выйти на улицу, жизнь соседей никого не интересовала. Так что, для Саньки это было самое удобное место. Да и два полицая, курировавшие эту часть горда, были его дружки. И каждый из них, как говорят англичане, имел свой скелет в шкафу. А ворон ворону, как известно, глаз не выклюет.
Санька поцарапал пальцами по стеклу. Это был условный сигнал, чтобы Лиля не пугалась. В окне мелькнул её стройный силуэт. Зайдя в дом, он увидел два, смотрящих на него, блюдца-глаза. Каждый раз, встречаясь с этим взглядом, он внутренне вздрагивал от предчувствия, что на тебя смотрят не глаза, а рентген. Никогда точно нельзя было понять, что в них отражается: вопрос, укор, жалость и ещё много чего-то? Санька до сих пор не понял, как она относится к его заступничеству? Каждый раз, встречая, кормила его, на вопросы отвечала спокойно, своих вопросов лишних не задавала. Только изредка справлялась о здоровье дедушки. Сашка отвечал, что дед жив-здоров. Ксюша спрашивала у Саньки, как внучка себя чувствует? Вот и весь обмен короткой информацией. Ничего лишнего.
Сашка поужинал. Теперь сидел с сигаретой возле открытой форточки, наблюдая, как Лиля по-хозяйски убрала всё, вытерла стол, помыла посуду. Он любил такие минуты. Всё это она делала с такой грациозностью, что можно было подумать – перед ним не внучка простого рабочего, а, по меньшей мере, графиня. Сколько спокойствия и личного достоинства было в её движениях. И, мимоходом, закрадывалось подозрение, что в крови  этой юной леди течет аристократическая кровь. И вот, через несколько поколений, она даёт о себе знать. Чудны твои деяния, Господи.
Санька, закрыв глаза, предался своим мечтам. Его фантазии находились далеко-далеко от нынешней действительности. Вот он видит себя идущим с Лилей вдоль берега реки, взявшись за руки. Она смотрит на него своими глазами-блюдцами и громко смеётся. Этот смех завораживает его и манит.
Вдруг Санька очнулся от своих грёз и понял, что он ещё ни разу не видел, как эта фкя, в девичьем обличье, смеётся. Он ни разу не слышал её смеха. Мгновенно улетучились его грёзы и мечты. Его сознание вернулось к сегодняшней реальности.
-Лиля, тебе что-нибудь ещё нужно? Ну, продукты, одежда какая? Ты говори, не стесняйся.
-Продуктов ты нанёс достаточно, а одежда мне особо и не нужна. Я же никуда не выхожу. Не ты ли запретил мне, чтобы лишний раз не светилась на улице?
«Ну да. Чего это я? – подумал Сашка. – Правильно. Я же сам запретил ей появляться на улице». Скорее всего, ему просто хотелось услышать её голос. Хотелось. Чтобы она лишний раз посмотрела на него своими глазами, лишний раз обратила на него внимание. Чего греха таить – она хоть и была полностью зависима от него, но вела себя довольно независимо. Вот и сейчас, пока Санька курил и предавался своим грёзам, она уселась в старенькое кресло, поджав под себя ноги, и принялась читать книгу. Санька, очнувшись, сразу на это внимания не обратил. Но, по мере того, как в голове рассеялся туман мечтаний, до него дошел смысл – какую книгу она читает. В руках у неё был томик в серой обложке. Он сразу узнал эту книгу. Перед войной он держал её в руках, даже в билете на экзамене по русской литературе ему попался вопрос относительно главного героя этой книжки. Это была «Как закалялась сталь» Николая Островского.
Санька не столько огорчился, сколько удивился, увидав эту книгу у неё в руках. Он подумал – как мало он её, по сути, знает
-Лиля, послушай, я знаю, то за книгу ты читаешь. Я и сам перед войной штудировал её. Даже на экзамене отвечал по главному герою. Влияние поступков Павки Корчагина на патриотическое воспитание советской молодёжи.
-Ну, и как ты ответил?
-Так как и требовалось, как нас учили, как заставляли думать.
-А ты думаешь иначе?
-Давай, Лиля, мы прекратим этот риторический спор. Не те сейчас условия, да и время не то. Оно расставит всё по своим местам.
Проявившийся какой-то интерес, после Санькиных слов, исчез с её лица. Она опять замкнулась, как улитка в раковине. Сашка тоже умолк. Он чувствовал комфорт рядом с ней, даже когда она молчала.
Прошло довольно много времени, прежде чем он заговорил опять.
-Ты вот что, Лиля. С книжкой этой поосторожней. За неё без промедления окажешься на меловой горе. Сейчас тебя здесь никто не видит, но ты, всё же, спрячь её от греха подальше, а лучше – сожги. Береженного Бог бережет, а не береженного – конвой стережет. Тебе это надо? Не для этого я тебя здесь спрятал. Но, ты учти – ты и меня подставляешь. В случае, не дай Бог чего, вместе с тобой загремлю в концлагерь.
Лиля стелила постель Саньке всегда в гостиной на диване. Сама же обитала в спальне. И не было случая, чтобы Санька нарушил этот порядок. У него даже не возникало мысли протянуть к ней руку. Удивительно, но это был факт. Развращённый обилием женского внимания, в этом случае он смотрел на это милое создание, как на сестру. Как-то всё непонятно. Но, скорее всего, это были те же издержки психики, что и раньше проявлялись изредка. Игра в благородство. Доказать, что он не такой, как другие. Это игра с опасностью, это лишняя доза адреналина, а в итоге – это заигрывание со смертью. По сути, он ещё был пацан, подросток. Через полчаса он уже спал глубоким сном.