Прошу слова!..

Алексей Ткаченко


Прошу слова!..
               
Рассказ

На полках, на столах, на подоконниках и даже на полу валялись сваленные в кучу книги. Тесно, грязно, разбросано в библиотеке. Переезд, говорят, равносилен пожару. Доля правды в этом есть. Иногда забегут читатели, полистают одну – другую книгу и умчатся, кто в кабинет, кто за кульман. Только ей некуда податься, Татьяне Васильевне Клинушкиной, работать и работать здесь до седьмого, десятого пота… Сколько выдержит это маленькое, хрупкое создание с безнадёжной тоской в глазах, с тёмной родинкой над верхней губкой. Ни отца, ни матери, ни семьи – одна на всём белом свете.

Всё, что осталось у неё, это библиотека и девятиметровка на шестом этаже в коммунальной квартире. На кухне газовая плита, огромный стол соседей, и не то тумбочка, не то столик самой Клинушкиной, зажатый между соседским шкафом и мусоропроводом, обрызганный чужими жирами.

С бытом ей тоже не повезло. К соседям нередко вваливались компании, веселились, орали.
         
- Прекратите это безобразие! – бывало, пыталась пресечь такие пирушки Татьяна
Васильевна.

- Ох, ты ж, неженка какая! – с пьяным хохотом отвечал ей Григорий Панкратов,
молодой, рослый мужик. Что же мне, по-твоему, ни пикнуть, ни хмыкнуть?..
Панкратов поселился здесь сравнительно недавно, со своей рыжей женой Веркой, по-хозяйски расхаживающей на кухне с полуголой грудью, в засаленном халате, - столь уверенно, будто она здесь и родилась, и выросла.

- Алкаши проклятые, только и знаете пьянствовать, - частенько не сдерживалась Клинушкина.

- А вот это, мать, не твоё дело! – дышал ей в самое лицо сильным перегаром, задетый за живое, сосед.
 
Она понимала, чем это могло кончиться, однако не в силах была сдерживаться. Помнится, даже отцу родному перечила, когда он ей, маленькой, совал пьяный конфету в рот, приговаривая:

- Ну, поцелуй отца, доченька, поцелуй…

- Не буду-у, - надувала она губки. – От тебя вином пахнет. –

И в школе воевала она с несправедливостью… Например, когда Эльвира Арнольдовна поставила хорошую оценку тупице Семенкиной, - только потому, что ее отец был директором базы. Нет, несправедливость всегда коробила ее, и всё, что накапливалось внутри, непременно должно было излиться на свет божий.
       
Жила Клинушкина в проезде Серова, напротив Политехнического музея, где в шестидесятые вспыхивали жаркие споры, научные диспуты творческой молодёжи, интеллигенции, а в двадцатые – стены которого содрогались от мощного голоса самого Маяковского…
Как славно жилось Татьяне в те самые шестидесятые… Толстой, Чехов, Бунин волновали её, будоражили душу. «Чапаев», «Разгром», «Как закалялась сталь» – разве не интересные книги? Сколько передумано, переосмыслено с их подсказки.

Самые гуманные, самые справедливые герои, они влияли , конечно же, на формирование характеров, мировоззрение её поколения. Мудрость Сталина далеко не каждым оспаривалась в её молодости…

Часто бегала в этот музей Татьяна, слушала умные речи, мечтала. С трепетным сердцем ждала, быть может, того единственного, которому могла поведать о своих чувствах, переживаниях, который бы слился с ней своими мыслями и сердцем.

 Но годы летели, ушли в другие миры отец с матерью, а он всё не приходил, и Таня вскоре заметила первую седину на виске…

Какое–то время  скрашивал одиночество Агей Пахомович, сосед по квартире: небольшой, благообразный старичок с жиденьким хохолком на маковке дынеобразной головы. Приятные черты лица, доброжелательность в синих, по–детски светившихся, глазах, а еще мягкий голос да уходящая московская речь с картавинкой делали его приятным собеседником.

- Доброе утро! – с улыбкой встречал он ее всякий раз, ковыляя с чайником из своей комнаты на кухню. – Как чувствуете себя, Татьяна Васильевна?

Спасибо, а как вы, Агей Пахомович? – спешила справиться о его здоровье.

- Ах, что вам сказать, Татьяна Васильевна, - рассыпался он старческим смешком, - остались только воспоминания. – Он вытирал платочком выступавшую слезу. – Моя жизнь в прошлом… Был молод, здоров, работал в магазине «Мюр–Мюрелес»… Хорошо продашь – на тебе ещё сверху, кроме жалованья. И не то чтобы обсчитать… Боже упаси! Уж пляшешь, пляшешь… Пожалуйста, будьте любезны… Весь товар на лицо. Покупателя обидеть – такого не бывало. А пойдешь в парк в выходной, музыка играет… Кавалеры перед барышнями расшаркиваются. Всё чинно, благородно…  Да что там говорить…

Тускловатые синие глазки Агея Пахомовича на минуточку оживлялись и, взмахивая ручонками, он упорхал одуванчиком в свою комнату. Лишь иногда послышится из–за неплотно закрытой двери шуршание газеты, удивленный возглас – и снова тишина. Он также тихо и умер, как жил. После смерти соседа Татьяну Васильевну переселили в его девятиметровку. А в квартире (бывшей родительской) утвердилось напористое, непобедимое, как два мутных потока в паводок, торжествующее хамство.

- Ну как так можно? – возмутилась однажды Климушкина, когда сосед поставил на ее столик сковородку с шипящим салом. – Люди вы или кто, в конце концов?

_ Да люди, люди! – засмеялся Григорий. – Подумаешь, столик… Вон ставь на мой, жалко, что ли!

- Зачем мне ваше? И вообще… - Она скривилась от обиды.

- А что ж ты хочешь, чтоб и мы книжки почитывали? А кто Москву будет строить? Не ты ли, красавица? Вот, погляди, - он ткнул ей под нос свои ручищи в мозолях. – Может, в каменщики подрядишься? То–то же, - торжествующе воскликнул при виде растерянности соседки. – В библиотеке сидишь, книжечки выдаёшь, подумаешь, работа, - насмешливо всплеснул он руками. – Ты мне не указ! – неожиданно вдруг рявкнул Григорий, вытаращив глаза. – Хочу гуляю, хочу дрыхну! Сиди смирно, не то загоню, как мышь… Поняла?

- Да как вы… как вы смеете? – едва вымолвила она дрожащим голосом. – Сейчас позвоню, - рванулась к двери.

- Ах, ты ж, гнида паршивая, звонить она собирается! – вмиг загородила ей дорогу Верка с кастрюлей в руках. – Прямо испугались! Вот возьму сейчас и одену тебе на голову, - наступая мощной грудью, приподняла она кастрюлю. И маленькая щупленькая Таня попятилась к своей двери.

- Так-то оно лучше, - победоносно усмехнулась Верка, переглянувшись с мужем.
А к участковому она все-таки зашла. Он сидел напротив Клинушкиной и невозмутимо слушал. Трудно было понять, сочувствует он или осуждает. И это безразличие раздражало ее: блюститель порядка был спокоен в то время, как Татьяна нервничала, глотала слёзы.

- Понимаете, - заговорил он тягучим голосом, - я, конечно, поговорю с ним, но и вам, гражданка Клинушкина, нужно как-то…

- Да о чем вы говорите, товарищ участковый? – взорвалась Клинушкина. - Если бы
вы знали, если б слышали… - Слёзы душили ее. – Сил уже никаких! Это не люди, а монстры какие-то. Пьянствуют без конца, орут по ночам, а мне на работу... Одинокая, так можно…
          
- Успокойтесь, успокойтесь… Привлечь мы их не можем: состава преступления нет, если рукоприкладство…

-  Моя милиция!.. - вырвалось сквозь горькую усмешку у неё. – Ждёте, когда изуродует?

- Напрасно, напрасно вы так. Я хочу помочь… - С тем и ушла от участкового, а в квартире всё продолжалось по-старому.

«Работать, только работать», – так решила тогда Татьяна и, придя в библиотеку, тут же взялась за дело: сортировала книги, раскладывала по полкам, прикалывая указатели, работала над каталогом, чтобы создать удобства для себя и для читателей. Пришлось наказать одного из них, другого – компенсацией в пятикратном размере за утраченные книги. Сразу уменьшились потери.

Читатели сначала выражали неудовольствие за чрезмерную придирчивость, но, со временем, получая исчерпывающую информацию на свои вопросы, заявки, стали относиться внимательнее. Даже в таком небольшом помещении Клинушкина умудрилась выделить местечко под уютный читальный уголок. Сама много читая, вникала во всё, с интересом изучала самые разные новые поступления. А после работы – спешила в театр, или на литературные вечера, куда угодно, - только бы поменьше мозолить глаза соседям.

Панкратовы присмирели, перестали оскорблять. Но вскоре она… почувствовала привкус соли в компоте, и поняла, что это была тихая, молчаливая месть ей. Нередко, выплывая из своей комнаты развалистой медведицей, Верка норовила задеть плечом ее или нарочито долго торчала в ванной… Во всём выказывала презрение соседке. В обжигающих ненавистных глазах Татьяна читала лишь одно: «слопаю с потрохами». И этому не было конца. Да, ее единственным утешением была работа и люди, которым была нужна эта ее самоотдача.

Но, оказалось, достаточно одного–единственного случая, и ты можешь достичь полного краха.

...Посмотрев списки заказов, Алла Семеновна Каменская подумала с грустью: - Не густо, - представив себе страсти вокруг этого: недовольство обделенных, возможные неприятности. За годы работы в месткоме наслышалась всякого и со многим свыклась. – А-а… Покричат, покричат и перестанут, - отмахнулась она от неприятных мыслей, и пошла по проторенному пути. – Значит, так: с финским сервелатом, югославской ветчиной, калифорнийским черносливом – это Антону Ивановичу, Александру Петровичу. Одесская колбаса, сгущенка, индийский чай – заведующим отделами. Конструкторам и инженерам – краковская и растворимый кофе… остальные уж как-то обойдутся, на всех все равно не хватит…

С годами угрызения совести, мучившие ее в начале месткомовской деятельности, куда-то ушли. И никак не виделось Каменской, что душа ее постепенно очерствела, покрылась ледяной коркой. Ей казалось, что она все та же добродушная Аллочка – веселая, раскованная, общительная, какой она пришла в местком.

Все чаще морщась от назойливых претендентов на материальную помощь, она думала, а то и высказывалась вслух: - Шляются по забегаловкам, а ты им помогай, - и, не моргнув глазом, выписывала крупную сумму заместителю директора, сочувственно оправдываясь перед собой: - Не повезло Александру Петровичу, попал в аварию… Ну как же тут не помочь?

В число обойденных заказами в этот раз попала и Клинушкина. «Что же, мы - не люди? – закипело у нее внутри. – Если ты библиотечный работник, так значит… тебе уже ничего и не положено?» – Распалившись, она ринулась в местком.

- Это как же понимать, Алла Семеновна? Почему мне заказа нет? – с ходу выдохнула она в лицо председательнице. Непреклонность и горевшие гневом глаза ее лишь на секунду смутили Каменскую, которая тут же нашлась.

- Заказов поступает мало, - заговорила она как можно спокойнее, - что поделаешь?

- А начальству хватает? – перебила ее Клинушкина. Даже родинка над губой сделалась пунцовой от кипевшего в ней гнева.

- В следующий раз и вы получите, - пыталась как-то сгладить назревавший конфликт председатель месткома.

- Знаем, тоже не будет! Когда же кончится это безобразие? – наступала Татьяна Васильевна. – Вас избирали для того, чтобы начальству угождать?…

- Успокойтесь, успокойтесь, - попыталась замять скандал Каменская, хотя внутри у нее все восстало против подобной дерзости.

- Хватит! – хлопнув дверью, Клинушкина выскочила из кабинета. – Это в нашей-то стране? – на бегу досказывала она накипевшее. – Куда же мы идем? Начальству, значит, все, а нам ничего… И зарплата - восемьдесят рублей. Сколько же можно? Ну, подождите, пора вас вывести на чистую воду! – пригрозила в сердцах Татьяна Васильевна.

Через пару недель, на профсоюзной конференции, подняв руку, Клинушкина неожиданно для всех воскликнула: - Прошу слова!
Все с удивлением уставились на нее.

- Скажите, пожалуйста, для чего у нас профсоюз? – начала она свое выступление. По залу сразу же прокатился некоторый ропот. Такой лобовой вопрос шокировал присутствующих и даже вызвал возмущение некоторых. – Так я вам отвечу, - стреляя горящим взглядом в президиум, продолжала она. – Для того, чтобы защищать интересы трудящихся, то бишь наши с вами, товарищи! А теперь посмотрим, как они защищаются. Возьмем заказы: все – начальству, лучшее – директору и его окружению. Мало того, что зарплату платят мизерную, так еще и в этом обижают…

Зал притих. Каменская, сидевшая в президиуме, беспокойно заерзала на стуле.

- Спрашивается, зачем нам такой профсоюз? – гневно воскликнула Клинушкина. – Да и разве только  заказы? Бедные наши руководители… Зарплата по пятьсот рублей, плюс еще несколько окладов, кроме того, на лечение дают, бесплатные пансионаты, талоны на индивидуальный пошив в спецателье, куда нам дорога заказана. Как это понимать, товарищи?

«Сумасшедшая, что она городит! – дрожала вся покрытая пятнами Алла Семеновна. – Нужно заткнуть ей глотку», - и ждала удобного момента, чтобы заставить Клинушкину замолчать.

Но джин уже вылетел, зал зашумел, кто-то возмущался, а большинство поддерживало выступавшую. Будто боясь, что не дадут договорить, Татьяна Васильевна спешила: - Дело доходит до того, товарищи…

Послышался стук о графин. «Как она смела? Как она смела?» – пыталась прервать ее Каменская.

- Дело доходит до того, товарищи, - не обращая внимания на стук, повторила Клинушкина, - что даже партвзносы не могу получить с нашего директора… Выдали в виде материальной помощи из кассы месткома…

«Что она творит?» – давилась от гнева Каменская. Рука схватила звонок.

- Товарищи, Татьяна Васильевна сегодня не в себе, - перебивая, воскликнула Алла Семеновна. – Трудно живется, дома у нее неприятности, - с притворным сочувствием продолжала она… «Ну, подожди же, голубушка, ты еще пожалеешь, - мысленно расправлялась с ней Каменская. – Так опозорить Антона Ивановича».

- Дайте ей высказаться, - донеслось из зала.

- Я все сказала, - устало опустилась на стул Клинушкина.

После конференции к ней повалили сотрудники. «Здорово врезали, Татьяна Васильевна, хоть один человек нашелся!» Кто-то пожал руку. Как во сне ей слышались голоса, и одна только мысль не давала покоя: «Почему никто не поддержал?».

С этим немым и, в то же время, кричащим вопросом она ушла в свою девятиметровку…

За бурным выступлением Клинушкиной, по законам логики, должны были последовать не менее бурные события. Все этого и ждали. Большинство сочувствовали Татьяне Васильевне, но были и злорадствующие: - «Дура, вздумала против начальства идти. Плетью обуха не перешибешь». Но, странное дело: события, которых с таким нетерпением ждали, не последовали.

Клинушкина продолжала трудиться, будто бы ничего не произошло. Каменская, здороваясь сквозь зубы, посылала ей вслед усмешку. Директор, если случалось встретиться, проходил молча, будто ее не существовало. В библиотеке он не появлялся. Нужные материалы доставляли услужливые помощники. Чаще всех забегали в библиотеку научные сотрудники. Удивление и уважение читала она в их глазах. Вряд ли кто-нибудь из них отважился бы на такое.

Но душа у нее была неспокойна. Клинушкина жила в каком-то тревожном ожидании, прекрасно понимая, что этого выступления не простят.

Прошло время. История стала забываться. Таня тоже вроде бы успокоилась. Как-то однажды в библиотеку зашел главный инженер института Борис Романович Панкин, высокий, седовласый, респектабельный мужчина, в хорошо отглаженном костюме.

- Наслышан, наслышан, - воскликнул он, оглядывая полки с книгами. –  О-о, и цветы, и стенд новых поступлений, и график информации, и даже читальный зал в миниатюре… Браво, браво, Татьяна Васильевна! Мне бы последний номер «Дружбы народов», - спросил он, как бы между прочим.

- Извините, Борис Романович, он на руках, но через пару дней я постараюсь…- Полистав одну, другую из новинок, удовлетворенно хмыкнув, он вышел. А на торжественном собрании вскоре Клинушкину отметили приказом и наградили Почетной грамотой. Радостно забилось сердце у Татьяны Васильевны. Прижимая к груди грамоту, смущенно улыбаясь, она села на свое место под бурные аплодисменты.

«Отметили», - благодарно думала она. На душе стало светлее, и то, неприятное, мучившее ее до сих пор, отступило куда-то, даже склоки соседей поблекли на фоне этой маленькой радости.

А через некоторое время Панкин снова появился в библиотеке и, попросив книгу по электронике, проронил:
         
- Зайдите ко мне, Татьяна Васильевна… часика в четыре…

- Хорошо, Борис Романович. Вам что нибудь нужно из литературы? – насторожилась она.

- Нет, нет, спасибо, - и он поспешно удалился.

«Интересно, зачем? – в недоумении думала Клинушкина. – Может, оклад повысят?» - вспыхнула и тут же угасла робкая надежда. Тревога, гнездившаяся где-то на донышке души, не покидала ее. В смятении и некоторой растерянности прошли эти несколько часов. Наконец, дождавшись четырех, она поспешила на второй этаж. Не без робости остановилась перед надписью «Главный инженер Панкин Борис Романович», потопталась у двери.

- Можно? – осторожно приоткрыла дверь, нерешительно вошла. Глаза застыли в трепетном ожидании.

- Садитесь, пожалуйста, - Панкин указал на кресло. – Работник вы прекрасный, Татьяна Васильевна, - начал он издалека. – Внимательный, квалифицированный, - говорил мягко и вкрадчиво. – Чистота, порядок, лучшего желать не надо. Но, к сожалению… обстоятельства складываются так, что мы вынуждены… - тут он замялся, помолчал. – Понимаете, сокращение у нас… Должность библиографа аннулируется, а библиотекарем оформить вас мы не можем – заведующая выходит из декрета. Очень жаль, конечно, но сами понимаете... - посмотрел на нее с сожалением.

У Клинушкиной дрогнули губы. Она молчала.

- Повесьте удобный для вас график работы, а остальное время посвятите поискам  места. Зарплату будете получать полностью, и во времени вас не ограничиваю. Не хотелось бы вас увольнять по сокращению штатов. Лучше уж по собственному желанию…

Кровь прилила к лицу Татьяны Васильевны, затряслись побледневшие губы. Ни слова не вымолвив, она опрометью выскочила из кабинета, и, перескакивая через ступеньки лестницы, буквально не чуя ног под собою, умчалась к трамвайной остановке. Затем вернулась почему-то, снова побежала вперед, и сама не заметила, как ноги принесли ее в сквер. Плюхнувшись на скамейку, затряслась в рыданиях.

- Ну почему я такая несчастная?.. Отец гулял, обижал мать, да и мне доставалось… Личная жизнь не сложилась…

Мысли ее путались, перескакивали с одного на другое. Голос главного, мягкий и вкрадчивый, все еще стоял в ушах. «Зарплату будете получать… Во времени не ограничиваю…». «Трудно ей живется…» - горечью полыни отдались слова Каменской.

- Пожалел волк кобылу, - подумала, вытирая слезы. – Одна ненависть вокруг, одно презрение, даже на расстоянии это чувствовалось… Без работы, конечно, не останусь, но столько сделано… Может, не надо было выступать? – подумалось вдруг. Но тут же сама себе ответила: - Нет, надо! Кто-нибудь должен был это сказать… Обидно, очень обидно за себя, за людей… Ну почему они такие?..»   
Клинушкина поднялась, нетвердой походкой направляясь к остановке трамвая.

…Она устроилась в одной из московских школ заведующей библиотекой с большим окладом. А еще через неделю случайно узнала, что на ее место в институте взяли другого библиографа…
Москва, 1990 г.


(Опубликовано в «Эксперименте», №1(4) /2002, с.19)