Будь роклята ты, война Продолжение6

*                *                *
Время даже на войне не стоит на месте. После Сталинградских событий фронт начал быстро приближаться к Донбассу. Это было быстрое продвижение Советской Армии на крыльях эйфории, вызванной победой под Сталинградом. И Донбасс, как будто, вот-вот, должны были освободить. Но не случилось, как судилось. Весенние бои 43-го, ожидание освобождения – и вот, не судьба. Захлебнулось наступление. Отошли войска за Миус-реку. Опять, в который раз, потухла надежда у населения. Вернулись в город карательные отряды. Вернулся комендант, бургомистр, вернулась полиция. Но самое страшное – вернулись карательные отряды. Жуткое зрелище они оставили после одного такого рейда. Прошли полосой через посёлок. Захватили пол посёлка. И в этой, многострадальной полосе не осталось ни одного живого человека. Ни младенца, ни старика.
В этот раз Николай окончательно убедился – спасение утопающих, есть дело самих утопающих. Эти недавние события лишний раз доказали, что они для немцев только как инструмент власти и не более. И как только этот инструмент станет  им без надобности, его выбросят на помойку.
«Надо будет с Санькой поговорить. Обсудить события. А то пацан от этой безнаказанности совсем с катушек слетит. Чёрт бы его побрал. Кидается то в одну крайность, то в другую. И зачем ему эта пигалица большеглазая нужна?» - думал Николай. О Санькиных проделках ему доложили и он знал о его лежбище на еврейской улице. Он не трогал его, и не говорил ему ничего. Пусть развлекается. Молодость быстро проходит. Самому же ещё и тридцати не исполнилось. Но разница в годах, всё же, давала ему право на ревизию его поступков. С одной стороны – это он втянул его в эту мясорубку, с другой – если бы не он, гнили бы Сашкины кости на меловой горе. Но, по большому счету, человек сам себе создаёт проблемы, сам за них потом и расплачивается. Здесь же иное дело. Здесь – брат. Родная кровь. Да, к тому же, он ему и за брата, и за отца. Но, вот проблема, как найти у человека ту грань, когда этот человек становится мразью, подонком , хладнокровным убийцей? Как остановить его вовремя? Да, жизнь – это минное поле. И нужно быть большим специалистом, чтобы ходить по этому полю и не подорваться.
       
В дверь кабинета постучали. Занятый своими мыслями, задумавшийся Николай, не сразу услышал стук. И только после третьего, более настойчивого – поднял голову.
-Да! Войдите.
В открывшуюся дверь вошел Сашка. Высокий, на много выше Николая, в отлично подогнанной форме, переступил порог.
-К тебе не достучаться. Костяшки на руке заболели. С тобой всё в порядке?
«Во, на ловца и зверь бежит, - подумал Николай. – Это всё к лучшему.
-Садись, Шурик, разговор имеется. Пришло время обсудить кое-какие моменты.
Санька снял фуражку, положил её на стол. Уселся поудобней напротив Николая, закинув нога за ногу.
-Я весь внимание, брат, - с иронией проговорил он. – Давно у нас с тобой не было душевного разговора. Кстати, я у мамы был. Привет тебе передаёт. Спрашивает, когда в гости заявишься?
-А-а-а, - Николай безнадёжно махнул рукой. – Не до гостей сейчас. Сейчас нужно совсем о другом подумать. Знаешь, Санька, настают времена, когда надо подумать, что делать дальше, как вести себя дальше? А времена, как говорят умные люди, не выбирают, в них живут и, как не прискорбно, умирают.
Сашка заёрзал на стуле. Кашлянул в кулак и с небрежным бахвальством изрёк:
-Бог не выдаст, свинья не съест. Может быть наши ангелы-хранители не покинут нас.
-Знаешь, брат, когда идёт война, гремят залпы, основная масса ангелов-хранителей находится в отпуске. Запомни это.
-Двум смертям не бывать – одной не миновать, - с напускным бахвальством изрёк Сашка. Но глаза его выдавали беспокойство, а если присмотреться внимательней – то страх.
-Ну-у-у, Шурик, мёртвому оно, конечно, спокойней, но пойми, братуха, уж очень скучно. Может быть, ты до сих пор воспринимаешь жизнь, как игру? Она, может быть, и игра, но делает её серьёзной смерть.
В Санькиных глазах блеснул жестокий огонёк. Дыхание участилось. Он невольно провёл ладонью по горлу. И теперь в глазах появился настоящий страх. Страх перед смертью. Страх перед тем, что его может не стать совсем.
Николай видел уже много человеческих эмоций в экстремальных условиях. Видел в глазах обречённых разное: твёрдость духа, неуверенность в своих поступках, мольбу о пощаде и видел страх, всепоглощающий страх. И чаще всего люди, подверженные такому страху, становились предателями, убийцами. И он опять вспомнил слова, услышанные или прочитанные им в какой-то книге, что убивающий других, всегда убивает часть себя. И настаёт время, когда остаётся та самая, малая часть себя, когда человек начинает думать – оставить эту часть себе или распылить её до конца? Это всегда выбор. Выбор – быть или не быть?
Ему вспомнился разговор с тем капитаном, которого он отпустил в ту ночь. Обсуждая возможность его побега, Николай задал ему тогда вопрос в лоб:
-Ну, отпущу я тебя? Что от этого изменится в моей жизни? Выживешь ты или не выживешь – это вопрос на войне риторический. И если я поверю тебе, и бывшая власть вернётся снова, как я докажу что я помог тебе? Кто мне поверит, если ты лично не подтвердишь?
-Вот здесь я тебе не советчик. Но, по большому счёту, могу сказать – не обязательно совершать подвиги, не нужно совершать подлости. Вот тогда ты, как человек, можешь сказать всем и себе самому, в том числе – честь имею.
-Да, какое к чёрту - честь имею? Да за один мой мундир меня к стенке поставят. Ты же сам особист и лучше меня знаешь ваши порядки.
-Надо в самых, казалось бы, безвыходных ситуациях оставаться человеком. И поверь – тебе зачтётся.
Николай вспомнил этот разговор и смотрел на брата.  «Этот ещё не наигрался. И животный страх в его глазах только подтверждает, что он и дальше будет испытывать удовольствие от своей работы».
-Ладно, Сашка, давай поговорим вот о чём. Рано или поздно, немцев погонят. Ты можешь сейчас сказать, что я рано панику подымаю. Но, поверь мне – это затишье, затишье перед бурей. Я получаю намного больше информации. Чем доводят до вас. Ты этим бравурным маршам, что звучат по радио, особо не верь. Поражение немцев под Сталинградом – это уже второй звонок. Первый был под Москвой. Поверь мне, скоро будет и третий, и, думается мне, не последний. Недаром же от Сталинграда фронт докатился до нас. Да, отступили! Да, застряли на Миусе. Но это, ещё раз повторяю, затишье перед грозой. И после третьего звонка их уже ничто не остановит. Поверь мне.
Он намеренно не называл всё своими именами. Просто – они, их и т. д.
-Ты вот что, Санька. Неважно, куда тебя судьба забросит – один тебе совет. И попробуй прислушаться к нему. Поменяй документы. Как только появится возможность – поменяй немедленно. И если выплывешь из этого дерьма, и останешься жив, никогда не возвращайся сюда. Никогда. Запомни.
Он тяжело перевёл дыхание. Внимательно посмотрел на брата. Тот сидел молча, углубившись в свои мысли. Потом резко, не говоря ни слова, поднялся и вышел из кабинета. Николай только ещё раз тяжело вздохнул и занялся бумагами, лежащими на столе. Наступало жаркое лето 43-го года.
                *                *                *
Предчувствие не обмануло Николая. События на Курской дуге дали толчок и ускорение событиям на оккупированных территориях. Не был исключением и их город. Ужесточение порядка, ужесточения порядка поведения в комендантский час. Зачищались все оставшиеся съестные припасы. Забирали оставшийся скот. Отправляли всё новые и новые эшелоны молодёжи  на работу в Германию.
Николай знал – фронт после весеннего прорыва Советских войск, после провала их операции, откатился за Северский Донец и за Миус, протянулся по этому рубежу до самого Азовского моря. Город оказался прифронтовым со всеми вытекающими последствиями. И вот, когда грянуло известие о поражении немцев под Курском, он понял окончательно – это конец. Из города стали исчезать немецкие учреждения. В один из дней не стало бургомистра Шопена. Отряды фельджандармерии и зондеркоманды ещё более ужесточили порядки в городе и его окрестностях. Исчез из поля зрения Санька. Он и ещё несколько полицаев были переведены на казарменное положение и прикреплены к зондеркоманде. Туда отбирали самых рьяных. Какое-то время они крутились в городе, разъезжали по окрестным сёлам. Активизировались подпольщики, всё чаще давали о себе знать партизаны. Николай понимал – неспроста эта суета.
Как-то он хотел навести справки у Мойшке на предмет – где сейчас находится брат, но наткнулся на стену молчания. Только и добился от него короткой фразы:
-Придёт время, и вы с ним встретитесь, а сейчас не задавайте глупых вопросов.
Получив от ворот поворот у коменданта, подумал, что неплохо было бы навестить мать. Давненько он её не навещал. Саньке всё время обещал, да всё за делами так и не удосужился. А тут ещё в семье неладно. Жена Антонина, как с ума сошла от ревности. Нацепляла на него всех «собак». Если честно признаться, то она права на все сто процентов. Одна Манька Шарабан чего стоит? После её контузии он нашел к ней подход. Навещал в госпитале, цветы носил. Короче, к моменту выписки её из госпиталя, завоевал её благосклонность. Санька пытался вклиниться между ними, но он не позволил. Как говорится – кто старший, того и валенки. А у пацана всё ещё впереди. Да он последнее время увлёкся той пигалицей большеглазой. Хотя губа не дура у брата.
Николай крикнул дежурному, чтобы запрягали лошадь
-Господин начальник, сопровождение нужно?
-Нет. Обойдусь без ездового.
Открыл шкаф, достал кое-что из продуктов. Без гостинца к матери ехать неудобно, да и не принято было в их семье.
Улицы последнее время были почти пустынны. Большой Садовой проехал без проблем. Дальше, направо к госпиталю остановил немецкий патруль. Но, узнав начальника полиции, разрешили ехать дальше. Мимо госпиталя вниз и возле проходных металлургического завода – налево. А дальше прямо на Ясногорку. А там и 106-й километр.
Марфа встретила сына с распростёртыми объятиями. Её душа истосковалась от ожидания. Пропал куда-то Шурик – не заявлялся уже давно. Ни слуху от него, ни духу. Николая не дозовёшься проведать. Дочери тоже заняты своими заботами. Так что, приезд Николая обрадовал её несказанно. Раскинув руки, пошла ему навстречу, обняла, прислонилась лицом к его груди.
-Слава тебе, Господи. Приехал. А я уже и глаза все проглядела. Сколько же тебя можно ждать?
Николай прижал мать к груди, постоял какое-то время, вдыхая запах её волос, знакомый ещё с детства. Жгучая жалость к этой женщине кольнула его сердце. «Как она похудела. Опущенные плечи как у девочки-подростка. А седины сколько!? Как же я раньше не замечал?»
Он гладил рукой материнские волосы, гладил плечи, руки, а у самого возникало предчувствие, что это последняя встреча.
-Проходи, сыночек, проходи.
-Мам, дай-ка я открою ворота. Лошадь завести надо. Я сам, мама, я сам. Не суетись.
Открыв ворота, он завел лошадь во двор. Выпряг её. Дал корма. Марфа суетилась возле сына, стараясь чем-то помочь. Но, в итоге, только мешала ему. Николай не удивлялся её суете и не обижался. Понимал, что виноват перед ней. Давно не проведывал. Управившись с лошадью, достал гостинцы и уже спокойно ждал, когда мать немного успокоится.
-Ну, мам, а теперь веди в дом. Чего во дворе отсвечивать?  Показывай, как живёшь. А то мне Сашка говорил, что всё в порядке, но я ему, «вышкребку», не очень верю. Давно был у тебя?
Марфа пристально посмотрела на сына. «К чему этот вопрос? Неужели Шурик проговорился про Гаркушу? Ох ты, Господи!»
-Давно, сыночек, давно. Заскочил, как ясное солнышко зимой, расспросил, как живу, вот как ты сейчас, и укатил опять на станцию.
-На чём приезжал?
-Да, на чём ещё можно? На маневровом паровозе.
-Мама, я у тебя ночку погощу.
-Ну, вот и ладно, ну вот и хорошо. А как Тоня поживает, как внучек, Борька?
Николай запнулся на полу слове. Отвернулся в сторону. Как ему не хотелось начинать с матерью этот разговор. Но знал, что та не отстанет, пока не выведает всё до последнего слова.
-Понимаешь, мам, я с ними не живу больше. Разошлись мы с Антониной.
Марфа широко открытыми глазами смотрела на него не мигая. До неё не сразу дошел смысл сказанного сыном. Потом с удивлением спросила:
-Да, как же это? Чего же это вам не живётся вместе? А как же сын? Как же Борька? Ты же сиротишь его. Да ещё в такое время. Ты головой думаешь своей или нет? Ох, горе мне горе. Настя осталась с двумя сиротами. Там понятно – муж погиб. А здесь при живом отце и – сирота. Господи, куда мир катится?
-Мама, ты не шуми и не расстраивайся. Скорее всего, настанет время, когда даже лучше будет, что мы расстались.
-Это почему же? Что за глупости ты говоришь? Когда это детям не нужен был отец?
-Мам, ты послушай, что я тебе сейчас скажу. Немцев сильно тряхнули под Курском. И просто тряхнули, а так поддали, что они до самого Днепра откатились. И это, мама, не просто очередное поражение немцев – это, мама, скорее всего, начало конца. А у нас фронт стоит на Миусе. И чувствую я, что скоро погонят немцев и здесь, а вместе с ними и нас. Так что, как не крути, а может быть и лучше, что мы с Тоней разошлись. Меньше к ней тогда вопросов будет. Потом. Ну, ты поняла?
Марфа и раньше об этом задумывалась. Материнское сердце чувствовало, что вот-вот что-то должно произойти. Что-то должно случиться непоправимое. Она растеряно смотрела на Николая.
-Да, мама. Возможно, видимся с тобой последний раз.
По её лицу невольно начали катиться слёзы. Они зависали на уголках губ и потом уже капали на пол. Она съёжилась вся и стала казаться совсем маленькой.
-А как же Шура? Как он? Он же ещё дитё. Где он сейчас? Что с ним?
-Мам, во-первых - твой любимчик уже вырос, во-вторых – он столько натворил, что ему здесь оставаться никак нельзя. Растерзают. Я его предупредил и дал дельный совет. В-третьих – я не знаю где он сейчас. Он мне больше не подчиняется. Немцы потихоньку собирают вещи. Многие уже уехали. Так что, мама, я ещё раз повторяю – мы, может быть, видимся с тобой последний раз. Сёстрам передашь привет. Пусть не обижаются, если кого чем обидел. Перед Натальей извинись за меня. Не мог я спасти её корову. Не мог. Иначе, Плевако сдал бы меня. Это такая сволочь, что мать родную продаст для своей выгоды. Ну, не будем о грустном. Пошли в дом.
Забрав привезенные Николаем вещи, вошли в дом. Давненько он здесь не был. Но ничего существенного не изменилось. Всё, как было, стояло на своих местах. Вот только икон в святом углу прибавилось. Когда-то большой дом, в котором их большой семье тесновато было, теперь опустел. Как будто потолок ниже стал. Или это ему только казалось? Он сравнивал его с тем, отцовским, из которого их выселили в тридцать втором году. Конечно, этот проигрывал отцовскому. Но он стал таким же родным, приютившим их в самые тяжелые годы.
Марфа быстро начала накрывать на стол. В её худеньком, небольшом теле как будто добавилось энергии. Да, по сути, так оно и было. Каждодневное ожидание и беспокойство за сыновей, постоянное ожидание несчастья – всё это изматывало душу, не давало спать. А тут такая радость – приехал сын, да ещё на целую ночь. Для неё этот приезд, как бальзам на израненное сердце. Это же можно целую ночь говорить, а главное - насмотреться на него. Когда ещё придётся? Да и придётся ли вообще?
Она хлопотала, бегала от печи к столу и обратно, роняла то ложку, то нож. Наконец всё было готово. Ужин стоял на столе. Сын сидел тут же. Уселась, наконец, и она.
-Мама, а себе ты, почему не поставила тарелку? Ты что, уже ужинала?
Марфа всплеснула руками.
-От, бестолковая. А себе и правда, забыла. Сыночек, ты еж, еж. Я сейчас, я мигом. О, Господи, грехи наши тяжкие. Что-то с памятью деется. Да это я от радости.
Она быстро достала из шкафчика тарелку, наложила и себе еду. Но ей совсем не хотелось есть. Всё внимание её было сосредоточенно на сыне. Она смотрела, как он ест, как держит ложку, как откусывает хлеб. Её радовало в нём всё. А в голове постоянно стучала мысль: «Господи, спаси и сохрани его, убереги от всех напастей и болезней».
Марфа только делала вид, что ест, а сама лениво ковырялась у себя в тарелке и всё смотрела, смотрела на Николая. Говорят, материнское сердце заранее чувствует беду. Такое же предчувствие не покидало и её. Да ещё его слова, что, возможно, видятся в последний раз, добавили горечи к её предчувствию.
Наконец, Николай оторвался от тарелки, глубоко вздохнул.
-Фу, мам, наелся, как боров. Не могу отдышаться. Разве можно так кормить? Наелся на всю оставшуюся жизнь. О! Как он был недалёк от истины.
Утром, ещё солнце не взошло, Николай проснулся. На душе было, почему-то, неспокойно. Марфа уже возилась возле печи.
-Сынок, сейчас приготовлю тебе завтрак. Когда ещё придётся поесть при твоей службе?
Она засуетилась. У самой так же было не спокойно на сердце. «Это же надо, каких страстей наговорил ей. Разве может материнское сердце принимать это спокойно?» Марфа поставила на стол поджаренную картошку, налила стакан молока. Николай быстро, не очень пережевывая, проглотил завтрак и начал собираться.
-Всё, мам, поехал я. Если смогу – заскочу ещё. А там, как получится.
Выйдя во двор, быстро запряг лошадь и вот уже только скрип телеги говорил Марфе, что недавно был её сын, её кровинушка. Она ещё раз сотворила крест вдогонку уезжающему Николаю и опущенной головой, и тяжелым сердцем, побрела в дом. Зайдя, зажгла в святом углу свечу и, став на колени, начала бить поклоны, прося здоровья и долголетия своим детям. Что ей оставалось? Только уповать на Бога, на его милость и заступничество. Ещё долгое время согбённое тело билось лбом перед иконостасом.
      
Придя на службу, Николай был удивлён. Дежурный полицай доложил ему, что разыскивал вестовой из комендатуры. «Чёрт! В чем дело? В такую рань искать его, значило, что случилось что-то экстра неординарное». В груди появился холодок беспокойства и страха. Неужели случилось то, что он предвидел и предсказывал? Скорее всего, так и случилось.
Не задерживаясь в полиции, быстро направился в комендатуру. Там царила суета. Как говорят в народе – толи уезжают, толи только приехали. Здесь всё было понятно. Комендатура готовилась к отъезду. Комендант Мойшке, злой и нервный, гонял всех подряд: и своих солдат, и полицаев, помогавших выносить вещи и оборудование. Увидев Николая, он замахал рукой, подзывая того к себе.
-Сюда, сюда, господин начальник. Где вас черти носят? Около часа назад поступил приказ готовиться к эвакуации. Вам приказываю всю документацию упаковать и передать в комендатуру. До особого распоряжения мы уезжаем вместе. Направление юг, юго-восток. Нужно срочно вывезти архивы. Особенно ценная – картотека. Её в первую очередь
-А причина, господин комендант?
-Вы, что, гросполицай, идиот? Ничего не знаете? Русские прорвали фронт на Миусе. Их наступление развивается успешно. Через несколько дней они будут здесь. На этот раз нам не удержаться. Одна надежда на Днепр. На Днепре мощные оборонительные укрепления. Правый берег Днепра им никогда не преодолеть. Оттуда начнётся новая кампания.
«Да-а-а. Если Мойшке с его неиссякаемым оптимизмом заговорил в таком тоне, значит, дела совсем плохи».
А тот пафосно жестикулировал. Левая рука его покоилась на ремне, правой он грозил в пустое пространство. Все жесты его напоминали жестикуляцию Адольфа Гитлера. Николай видел это часто в немецких кинохрониках. «Да-а-а. Этот ещё тупо верит в великую Германию. Блажен, кто верит. Мне бы его веру. А приходится верить только в судьбу, да счастливый случай».
Не теряя времени, вернулся  в отделение полиции. «Ну, Шопен! Ну, бургомистр! А я то думаю, где его черти носят уже несколько дней? Вот, гад. Пронюхал заранее и нашел повод смыться».
Отдав распоряжение насчет  эвакуации, сам лично занялся подготовкой картотеки. В одну стопу собрал штатных информаторов, в другую – филеров, остальных, оказывавших одну или несколько услуг – в третью. В коридорах поднялась такая же суета, как и в комендатуре.
К обеду было всё готово. Дело оставалось за транспортом. Послав своего заместителя в комендатуру узнать относительно транспорта, сам ещё раз прошелся по опустевшим кабинетам. Как всегда в таких случаях, отовсюду веяло разрухой и запустением. «Как быстро обжитое помещение становится стойлом для скота, - вертелось в голове. – Только вчера здесь бурлила жизнь, а сейчас только сквозняки с открытых окон гоняют обрывки ненужных бумаг по кабинетам. Как быстро меняется ситуация, а с ней и жизнь».
Во дворе загудело авто. В дверях появился заместитель.
-Николай Михайлович, грузовик только один. Только для бумаг, для архива. Кроме сейфов, ничего больше не сможем вывезти. Что прикажешь делать?
-А что мы сможем сделать? За нас уже всё решили. Берём, что ценнее, а остальное…. Да, гори оно всё синим пламенем.
Как будто в подтверждение его слов с востока послышался гул самолётов.
-Грузите быстрей. Черт побери – шевелитесь. Гул слышите? Это по нашу душу.
Полицаи забегали, засуетились побыстрей. Со времени весеннего наступления Красной Армии, это был первый воздушный налёт на город. Послышался пронзительный вой падающих бомб. Этот пронзительный звук, доводящий слабонервных до истерик и сумасшествий, всё приближался и приближался. Первые разрывы пришлись  по станции, по железнодорожным эшелонам. Густой дым окутал станцию. Горели цистерны с горючим, горели вагоны со скотом. Оттуда слышался сумасшедший рёв несчастных животных.
Вой внезапно прекратился, как и начался. Только один из истребителей, явно ведомый азартным лётчиком, ещё раз промчался над станцией и, отклонившись чуть в сторону, дал пулемётную очередь, угодив во дворец культуры. Здание ведь было приметное с высоты и находилось в нескольких сотнях метров от станции. Вреда особого эта пулемётная очередь не принесла. Только в нескольких окнах посыпались стёкла.
Гружёный грузовик отправили к комендатуре. Прибежал вестовой с приказом – всех на тушение пожаров на станции. Николай, оглядев ещё раз помещения, направился в комендатуру. Здесь уже сформировалась колонна машин. Заканчивались последние приготовления к отъезду.
Мойшке, увидев Николая, быстро направился к нему.
-Господин начальник, вот вам новый приказ. Обстоятельства изменились. – Он протянул ему заклеенный конверт с сургучной печатью. – После ликвидации пожаров на станции, все ваши подчинённые и вы, в то числе, переводитесь в подчинение командира «зондеркоманды». Она на подходе. Прибудет через два-три часа. Передадите ему этот конверт и, в дальнейшем, полностью подчиняетесь ему. Всё. Я уезжаю с колонной. Русские наступают стремительно. Нужно проскочить на Синельниково. Прощайте. Надеюсь, больше не увидимся. Очень рад был нашему сотрудничеству.
Он вскинул руку, крикнув «Хайль Гитлер». Николай ответил армейским приветствием, поднеся руку к фуражке. «Вот и настал конец всему. Конец мечтам вернуть свою землю, конец стремлению найти следы отца. Сколько усилий, сколько грязи, крови, сколько подлости было сделано. Неужели всё это напрасно? Проклятая жизнь. Неужели не наступит на этой земле порядок?  Неужели на этой земле человек никогда не будет хозяином?»
Нахлынувшие мысли путались в голове, переплетались то с прошлым, то с настоящим. Он понимал, что это конец. Что ход событий уже не повернёшь обратно. Рука невольно потянулась к кобуре. «Покончить с этим одним выстрелом и конец всем сомнениям. Нет! Нет! Я ещё поборюсь, я ещё найду своё место в этом проклятом мире» - кричало всё его естество. От одной мысли, что он может лежать в дорожной пыли бездыханным трупом, привело его в ужас. «Как же может так быть – всё это  вокруг будет, а меня нет? Будут расти деревья, цвести сады, петь птицы, а его не будет? Совсем не будет? Нет, нет – этого не должно быть».
Возвратился заместитель с отрядом, тушившим пожар. Николай построил всех. Что он мог им сказать? Что всё, когда-нибудь, кончается? Что кончилось и их хозяйствование в этом городе? Что дальше их ждёт неизвестность на чужой земле?
-Господа полицейские, поступил приказ дожидаться «зондеркоманду». Мы входим к ним в подчинение. Работа та же, но уже не в своих родных стенах, в своём городе, а где прикажут, куда судьба заведёт. Я объявляю вам это, чтобы вы не питали иллюзий относительно вашего будущего. Сюда мы уже вряд ли вернёмся. Два часа вам на прощание с родными. Через два часа сбор здесь же. Время пошло. Разойдись.
Он посмотрел на свои ручнее часы и махнул рукой. Молча, без суеты, его команда разошлась. «Интересно, сколько вернутся? Сколько сбегут?» А что это будет так – он не сомневался. По большому счёту, он специально дал всем возможность и время для принятия решения – бежать или оставаться. Естественно, он рисковал. Для себя он решил – уходить на запад. Мойшке нету. Он укатил. Бургомистр исчез ещё раньше. Это уже хорошо. А начальник «зондеркоманды» - человек посторонний. Он будет видеть то, что есть в наличии. А кто куда делся, да и сколько, вообще, должно быть в наличии, его в этой кутерьме навряд ли будет интересовать?
Сам Николай решил наведаться к Антонине. Бывшая жена – это бывшая жена, а сын есть сын. Нужно было увидеться. Возможно, последний раз. Не тратя времени, направился к своему бывшему дому.
Бывшая жена встретила его уничтожающим взглядом. Только Борька, несмышлёныш, не понимая взаимоотношений взрослых, кинулся к нему и, поднятый отцовыми руками, повис у него на шее. Николая захлестнула волна нежности к этому маленькому созданию. Он понимал, что расстается с ним надолго, скорее всего, навсегда. Он, как в полу сне, слушал Борькино лепетание, слушал его рассказ, где тот был, что видел, с кем играл. И вопрос сына, когда ещё папа придёт к нему в гости, вывел его из транса. Что он мог ответить ребёнку, если он и сам не мог предвидеть свою судьбу.
-Скоро приду, сынок, скоро. Ты только не скучай без меня и маму слушай.
Антонина стояла молча, смотрела, набычившись, на эту семейную идиллию отца и сына. На лице у неё отражались все эмоции: недоверие, жалость, испуг и неприятие его, как мужика, который обманул её, её надежды. В конце концов, она не выдержала.
-Ну, что? Бегите, как крысы? И до чего же ты дослужился? Так и остался холуём у Мойшке?
-Ладно, Тоня, не начинай. И одно запомни – скоро здесь будут красные. Мы с тобой давно в разводе. Поверь, так будет лучше. Вопросов к тебе меньше будет. Говори, что да, жили. Есть сын. Но уже давно не живём. В случае сомнения у сластей – приведёшь свидетелей. Соседи всё, ведь, знают. Да и не говори мне сейчас, что ты с ними не делилась своими проблемами. Мама Марфа знает, что мы развелись. Но ты смотри, если будет трудно, общайся с ней. И тебе будет легче, и ей веселей. А теперь мне пора. Я уезжаю. И это, по-видимому, навсегда. Не держи на меня зла.
Поцеловал ещё раз Борьку, опустил его на пол, и быстро вышел на улицу. Проходя по двору, невольно глянул на окна дома. В одном виднелось заплаканное личико сына и умоляющий взгляд – вернись, папа, вернись. Не выдержав детского взгляда, опустил голову и, проглотив застрявший в горле ком, быстро выскочил за калитку.
Он пришел рано. Из его людей ещё никого не было. Здесь стояла, какая-то, неестественная тишина. Её нарушали только звуки, доносившиеся со стороны станции. Черный дым ещё местами поднимался над ней. Это, после налёта авиации, догорали остатки вагонов да небольшие очаги мазута. И вот, или ему показалось, или у него появились слуховые галлюцинации, послышались отдалённые звуки, похожие на раскаты далёкого грома. Некоторые были еле различимы для человеческого слуха, некоторые, выделяясь, звучали громче. Николай застыл неподвижно, навострив слух до предела. Звуки послышались снова. Сомнений не осталось – это канонада. «Вот и началось, - с тоской подумал он. – Всё. Время пришло».
Начали подходить его люди. Первыми появились два брата-близнеца. Братья Мещеряковы носили прозвище – два брата-акробата. В довоенное время во дворце культуры они участвовали в художественной самодеятельности. Их специализация была – акробатика. Ловкие пацаны были. Потом что-то не поделили с законом. И пошло-поехало. Перед самой войной освободились. Повестки на мобилизацию им не успели вручить. Но они и сами не горели желанием воевать. И они благополучно дождались прихода немцев. Заниматься при военной власти разбоем было себе дороже. Они это уяснили сразу. Это не при советской власти, где воры в лагерях имели больше прав, чем политические по 58-й статье. При этой власти – сразу к стенке или в концлагерь. Что было одно и то же. Они выбрали среднее – пошли служить в полицию. Дёшево и сердито. Узаконенный разбой. Под видом реквизиции, многое прилипало к их грязным рукам. Эти два отморозка превратились с обыкновенных «гоп-стопников» в омерзительных палачей. С их помощью часто пропадали люди, и не всегда из-за больших ценностей. Иногда для этого достаточно было красивого браслетика, кольца или понравившихся, красивых серёжек.
Николай знал об этом. Он презирал этих братьев-отморозков, но, по большому счету, здесь почти все были такие. Кто в большей мере, кто в меньшей. И всегда узнав об очередных проделках братьев, задавал себе вопрос: «А чем я лучше?»
Его дилетантское представление об освободительной миссии немецкой армии развеялось  в первые же недели оккупации города. Его надежды о возвращении бывшей собственности рассыпались в прах. Его желание найти следы своего отца потерпели неудачу. Никаких следов, никакого намёка на его судьбу. Архивы НКВС не успели вывезти, но это не привело ни к каким результатам. Был человек, и нет человека. Скорее всего, при аресте, доставке отца, через его вольнолюбивый характер пристрелили где-нибудь по дороге под видом попытки к бегству. Такие слухи ходили. А дыма без огня не бывает.
Группа постепенно пополнялась подходившими полицаями. Время приближалось к контрольному. Некоторых провожали родные. Плач и причитания провожающих бесили Николая. Он возвращался  мыслями к своему прощанию с матерью, а потом с сыном. На душе у него было так мерзко, что хоть волком вой. Приказал оттеснить всех провожающих  подальше от комендатуры.
Послышался гул автомашин. Через путепровод двигалась колонна автомобилей. «Ну, вот и конец сомнениям, - подумал он. – Сейчас всё решиться». Приказал построить всех явившихся после отлучки. Без удивления для себя, отметил, что около трети личного состава не хватает. Естественно, он был готов к такому развитию событий. И без горечи заметил себе: «Ты же на это и рассчитывал. Ты же давал время для решения».
-Становись. Делаем перекличку.
Заместитель выкрикивал фамилии и отмечал себе, когда на его голос отвечала тишина. Это, как говорят на войне - безвозвратные потери. Эти решили испытать судьбу другим путём.
-Господа, вы сделали свой выбор. Вот, слышите гул колонны? Это едет наша новая служба. Это, господа полицаи, едет билет в одну сторону. Обратного не будет. Отныне мы вливаемся в зондеркоманду. Я так понимаю, что здесь, сейчас собрались люди, которые решили свою дальнейшую судьбу связать  с Великой Германией? Что ж – это ваш выбор.
Он шел вдоль строя, стараясь вспомнить по памяти тех, кого не досчитались. Так как большинство на службу он принимал лично, то и определить, кто не явился, не составляло особого труда. В основном, это были многодетные или с отдалённых сёл. Скорее всего, решили отсидеться, а там как карта ляжет. Большинство из них в акциях по истреблению населения не участвовали или участвовали косвенно – стояли в оцеплениях, охраняли склады и другие объекты и т. д. Не явилось и несколько человек, по которым верёвка плакала. Но это была категория, которой терять было абсолютно нечего. Никаких привязанностей, никаких обязанностей. Их поступок понять нетрудно – выжить любой ценой, сохранить свою «драгоценную» жизнь.
К комендатуре подъезжала колона автомашин и бронетранспортёр. С передней соскочил эсесовских офицер. Николай подбежал, отдал честь и вытянулся по стойке смирно. Эсесовец в ответ лениво махнул рукой, изображая приветствие «Хайль Гитлер». Потом прошелся туда-сюда, по-видимому, разминая затёкшие ноги. Потом небрежно махнул рукой. Подбежал тип в очках. Как оказалось – это был переводчик. Офицер с помощью этого невзрачного человека уточнил задачу Николаю и его группе. Ничего нового тот не услышал. Всё, как и говорил комендант. Николай отдал офицеру пакет и стал ждать. Эсесовец, прочитав бумагу из пакета, внимательно посмотрел на стоящего перед ним начальника полиции. Потом что-то быстро сказал переводчику и пошел в здание комендатуры.
Всё это время колонна эсесовцев стояла неподвижно. Ни один солдат не вышел из машин. Время тянулось медленно, а офицер-эсесовец не появлялся. Наконец он показался в проёме двери. Громким голосом отдав распоряжение своей команде, подошел к Николаю, по-прежнему стоявшего по стойке смирно.
-Господин начальник, сейчас мои люди должны хорошо отдохнуть. Вам предписывается выставить охрану и помочь в размещении моих людей на ночлег. Прошу учесть обстановку, гросполицай – русские уже близко. В город могут проникать диверсионные отряды. Так что, приказываю обеспечить надёжную охрану вверенных вам объектов. Завтра утром мы, уже вместе с вами, двинемся дальше. Нас ждут другие дела. Этот городок уже обречен, но эту ночь я должен провести спокойно. Выполняйте.
Николай, отдав честь, принялся выполнять приказ. Эсесовцы выгружались из машин, ожидая дальнейших указаний. Раздав поручения своим людям по размещению «зондеркоманды» на ночлег, вошел в комендатуру. Эсесовец расположился в кабинете Мойшке. Он полулежал на, оставленном прежним хозяином, диване и курил сигару. Тонкий аромат дорогого табака витал в воздухе.
Отдав честь, Николай попросил разрешения обратиться к офицеру. Переводчик, суетившийся здесь же, перевёл его просьбу. Тот, выслушав, милостиво кивнул головой.
-Нуждается ли господин офицер в чём-нибудь? Что нужно господину офицеру?
-Я пока ни в чём не нуждаюсь. Всё своё вожу с собой. Присоединяйтесь, гросполицай.
Он жестом руки пригласил к маленькому журнальному столику. Суетливый переводчик уже ставил на него коньяк и нехитрую походную закуску. Запахло тушенкой, копченым шпиком. Три походные стопки тот час были наполнены. Переводчик перевёл слова офицера, что тот очень доволен знакомством со столь уважаемом в городе человеком. После двух стопок эсесовец заметно расслабился. На его лице блуждала незамысловатая улыбка человека, получившего в жизни всё. Бывает такая категория людей, которая довольствуется тем, что есть сегодня и сейчас. Живут одним днём, одним мигом. Особа же переводчика была интересна по-своему. По-немецки он изъяснялся абсолютно свободно, а по-русски говорил с каким-то, еле уловимым акцентом. Позже Николай узнал, что он прибалтийский немец. Есть такой тип людей, которые в своих природных, физических и внешних недостатках обвиняют весь мир. В человеческом, как и в животном мире, таких особей обижают, оттесняют, а в некоторых случаях – истребляют. Такое отношение к ним вырабатывает в этих особей злобу, жестокость, а зачастую – садизм. Вот таким, как позже убедился Николай, и был этот невзрачный, второсортный немец, несостоявшийся ариец. Второсортными их считали свои же единокровцы.
Он суетился, подобострастно заглядывал эсесовцу в глаза. На Николая смотрел как на досадную неизбежность, стараясь общаться с ним только в случае необходимости. За время службы в полиции он привык к такому отношению. Пообщавшись ещё немного с теперешними хозяевами кабинета, он попросил извинения и собрался уходить, объясняя это необходимостью проверить посты. К тому времени эсесовец, как говорят в народе, «лыка не вязал». Переводчик был в немного лучшем, чем его патрон, виде. Но у него тоже иногда язык заплетался.
Николай, щёлкнув каблуками, вышел из кабинета. Возле входа зевал постовой-полицай.
-А второй где? Почему не на посту?
Господин начальник, нет мочи, как устали. Решили разделить время пополам. Он поспит, потом я отдохну.
Николай хотел было немедленно наказать часовых, но потом, поразмыслив, решил: «Пусть будет так. За одну ночь черт этого эсесовца не возьмёт, а если и так, то не велика потеря. Но отвечать-то, всё равно, мне? Ладно, Бог не выдаст, свинья не съест», - повторил он про себя ещё раз известную поговорку.
Неопределённо махнул рукой и пошел дальше по своим делам. Он остался недоволен своим общением с эсесовцем. Главное, он не узнал, что хотел – какие планы на завтра. Его беспокоил ещё один момент. Прочитав содержимое пакета, офицер как-то странно посмотрел на него. «С чего бы это? Что в пакете было такого, что вызвало у эсесовца такой интерес к моей особе? А-а! Утро вечера мудренее».
Утро началось с канонады, которая гремела уже совсем близко. Николай в эту ночь спал совсем мало. В отделении полиции, где он устроил себе ночлег, кроватей не было. Оставшиеся диваны были все раритетные, а некоторые были старше возрастом, чем он. Не выспавшийся, злой, он не свет, не заря, был уже возле комендатуры. На посту стоял уже другой часовой. При приближении Николая, втянул голову в плечи, словно ожидая удара по шее. Но тот не стал с ним общаться, а сразу зашел во внутрь. Постовой с облегчением перевёл дыхание.
К удивлению Николая, оба немца уже были на ногах. Один брился, заглядывая в походное зеркальце, другой суетливо готовил завтрак. «Интересный тандем – чистокровный ариец и фолькс-дойче. И переводчик, и денщик в одном флаконе. Что-то их, всё-таки, объединяет», - размышлял Николай. Он отдал честь и теперь, стоя на вытяжку, ожидал, когда на него обратят внимание. Офицер сделал небрежный жест, приглашая вошедшего присесть. Сам же продолжал бриться. Потом, умывшись под простым рукомойником, освежил лицо одеколоном. Крепкий аромат мужского одеколона наполнил кабинет. К этому моменту завтрак уже был готов. Переводчик-денщик был, как всегда, на высоте. «И откуда у этого прибалтийского немца такие лакейские замашки? Да-а-а! Сколько бы он не угождал арийцу, для того он останется второсортным плебеем», - с удовольствием отметил для себя Николай. Теперешний хозяин кабинета широким жестом пригласил его к столу. К большому неудовольствию переводчика, Николай не отказался. Он это сделал и в отместку плюгавому «пресмыкающемуся», и ещё решил, что подкрепиться не мешает. Неизвестно, как дальше сложатся события, и где ещё придётся пообедать, и придётся ли вообще?
Завтрак прошел почти молча, не считая нескольких фраз, которыми перекинулись немец с эрзац-немцем. Позавтракав, немец довольно улыбнулся. Посмотрев на Николая внимательным взглядом, дал приказ на построение. Немецкая педантичность и здесь проявилась. Зондеркоманда  была давно уже на ногах, и, так же, накормлена. Николай пожалел, что вчера не узнал точного времени отправки. «Чёрт, а как же мои? Успели принять пищу?» - мелькнуло в голове. Но всё было в порядке. Его заместитель предусмотрел и этот вариант. Его люди так же были накормлены и находились здесь, возле комендатуры в полном вчерашнем составе. Он мысленно упрекнул себя, что последнее время расслабился и стал упускать некоторые простые мелочи из виду. Окинув взглядом свою группу, с удивлением отметил, что ни один человек за ночь не дезертировал, но никто больше и не прибавился.
Вся команда была построена. Николай со своими стоял на левом фланге. И вот прозвучала команда по машинам. Немцы, чётко, без суеты, заняли свой транспорт. Полицейским выделили две машины. Здесь произошла заминка – этот разношерстный сброд не очень был обучен муштре и чёткому выполнению команд. Только единицы знали армейскую службу. Наконец и здесь всё утряслось. Прозвучала команда и колона двинулась. С тоской смотрел Николай на проплывающие мимо дома. Вот остался позади дворец культуры. Дальше – круто в гору. Машины выли на пределе. Дорога на Сергеевку. Сколько раз он проезжал по ней? И тот, первый раз, когда их выселяли, запомнился навсегда. Придётся ли ещё вернуться? Придётся ли проехаться по ней ещё раз? Вряд ли. Последний раз он созерцает этот ландшафт. В груди, как будто, что-то оборвалось. Вот и закончилась целая эпоха в его жизни. Это же надо! Как жили хорошо, какая дружная, трудолюбивая семья была. Впереди открывались такие горизонты! Сёстры вышли  бы замуж, а они с папашкой горы бы своротили. Подрос бы и Санька. Папашка был мужик со светлой головой. Подкупили бы землицы ещё. Он завел бы своё хозяйство. Санька, как «мизинчик», остался бы с родителями. Живи и радуйся. И вот тебе на, как гром среди ясного неба – коллективизация. Как обухом по голове. Все планы, все мечты побоку. Но, как говорится, история сослагательного наклонения не имеет. И что имеем в результате? Папашка сгинул неизвестно где, семья распалась. И для полного счастья – война. Да, появилась надежда вернуть прежнюю жизнь. Но этот призрак благополучия исчез, как утренний туман в солнечный день. Первые же недели оккупации показали, что всё это блеф – германская, освободительная миссия. Но жребий был брошен. Пути назад были отрезаны. Права мать – отщепенец, он и есть отщепенец. Это – изгой. А изгоя, обычно, изолируют от общества. В лучшем случае – судят, и на трудовое перевоспитание, в худшем – судят, и к стенке. И ещё неизвестно, какой вариант лучше. А что так оно и будет, он больше не сомневался.
С такими не радужными мыслями ехал Николай в чужой машине, в чужой колоне, подчиняясь чужой воле, чужим приказам. Ехал в неизвестность. А сзади всё громче и громче слышалась канонада.