Знакомство

 

      Вдоль дома номер семь, что на углу  Патриаршего переулка, лежал пустой шланг. Он попал сюда специально для полива тротуара, да некстати прохудился посредине и теперь без движения скорчился на мокром асфальте, поджидая помощи дворника Равиля. Из лопнувшего места, словно из раны живого существа, капала вода, образуя тонкую струйку бесцветной крови. Было без пяти минут восемь.
      
      Из-за угла дома не спеша вышел Равиль. В одной руке он нес кусок резины, отрезанной, по-видимому, от старой автомобильной камеры, в другой держал моток медной проволоки, подобранный им после приезжих  электромонтеров, восстанавливавших на прошлой недели сорванную внезапным ураганом осветительную линию. Он подошел к шлангу, как к попавшему в беду другу, поднял его в месте разрыва и принялся латать дыру. Рука привычно наматывала проволоку, закрепляя наложенную заплату. Глаза Равиля освободились от однообразной работы, и взгляд их побежал по телу шланга, нащупывая старые раны. Не раз он обращался в ЖЭК с просьбой сменить старый шланг на новый и столько же раз по забывчивости управляющего, возможно из-за общей экономии средств на ремонт, получал отказ. Перед жильцами дома, перед служащими из близлежащих контор, перед уличными прохожими ему было стыдно за свой рабочий инвентарь, который, случалось, подводил его в самый неподходящий момент труда, когда приближался утренний час пик. В это время из дома начинали выходить первые, торопящиеся на работу жильцы, среди которых был ученый по фамилии Кребетс. Равиль сам не понимал имеющуюся у него симпатию к профессору, но, наблюдая за ним, замечал, что вечно озабоченное лицо, постоянная торопливость не мешали ученому приветливо здороваться и  бросать внимательный взгляд на работу дворника. В такие мгновения Равиль внутренне как-то подтягивался и с особым старанием направлял струю на сухую кожу тротуара, от чего пыльный асфальт темнел и покрывался прозрачными лужами: можно было, вспоминая юность, пробежаться по ним  босиком, вызывая салют брызг.
         
      В дверях парадного появилась знакомая фигура ученого. Он энергично спускался по ступеням крыльца, взглядами бегло интересуясь утренними новостями на улице. Глаза  его остановились на дворнике, который, словно взрослый растяпа, сконфуженно стоял на мокром месте и пытался устранить неполадок.
      -Доброе утро! – первым поздоровался Кребетс.
      Утро было и впрямь доброе. Звезды, словно воздушные пузырьки в незапачканном еще небе, тускло искрились в приветливых лучах разгорающегося солнца. Утро в сговоре с ним держало город в резких контрастах  тепла и холода, слепо скопировав разбросанные по улицам свет и тени. Деревья, троллейбусные провода, сидящая на скамейке кошка лениво отходили от ночного застоя, и только башенный кран, как играющий в кубики малыш, энергично крутился из стороны в сторону, перекладывая лежащие на земле  строительные материалы.
    
      -Здравствуйте! – ответил Равиль, чуть замедлив ремонт.
      -Авария случилась? – остановился Кребетс и внимательно стал рассматривать шланг. Их знакомство носило вполне шапочный характер. Они здоровались, Кребетс на ходу задавал ничего не значащие вопросы, получая односложные ответы. На этом разговор завершался, профессор мягко кивал головой и направлялся на троллейбусную остановку.
      
      Равиль никак не мог привыкнуть равнодушно отвечать на обращения Кребетса, который всякий раз замечал что-нибудь такое, что даже обычным глазом  не сразу можно было разглядеть. Поэтому чтобы скрыть свою неловкость языка, он давал рукам работу, а сам в это время, будто невзначай следил за ним. Больше всего дворнику нравились вопросы по части его рабочей смекалки. Здесь можно было сказать такое, о чем профессор имел смутное представление. Иногда, правда, казалось, что ученый вот- вот вместо вопроса сделает какое-нибудь критическое замечание по уборке улицы или пожурит за какой-либо непорядок. Но опасения были напрасны, и их знакомство превратилось со временем в устойчивое взаимное расположение.
      
      - Шланг разорвался, - с обидой в голосе на недостатки дворового хозяйства ответил Равиль. – Сырую резину склеить нельзя. Приходиться все время выкручиваться.
      – Сочувствую вам. По множеству заплат вижу, что много забот доставляет старое имущество. Давно пришла пора переходить на машинную уборку улицы.
      Сам дворник не был готов к такой мысли. Он вдруг представил себя на другом месте, таким же, как все - прохожим, без своей улицы, без собственного раннего утра, не  замечаемый местными жителями. Ему стало не по себе, и он решил промолчать.
      Кребетс  уловил перемену в настроении дворника.
       –  Это произойдет еще не скоро, поэтому на вашу жизнь забот  хватит.  Желаю успеха! – кивнул профессор.
      
      В душе Равиль уважал профессора не только за интерес к хлопотным дворничьим делам, но и ко всему стихийному, что попадало в поле его зрения – к резкой перемене погоды, к бесконечным земляным работам на близлежащих улицах, к судьбам бездомных животных или птиц. В самой внешности профессора было много человечности, какой-то притягательной силы, заставлявшей жителей подъезда при встречи с ним на улице невольно замедлять шаги в надежде на приятное общение.
               
      Лето пугает своей скоротечностью. В утреннем свежем воздухе, словно спеша жить до дневной жары, в поисках пропитания  носятся  уличные комары, домашние мухи, случайные букашки. Связанные единым немеркнущим небом дни исподволь размывают границы недели, от чего она становится неосязаемой, как приведение. Солнце так начинает пригревать отдыхающих на пляже, что они готовы лежать под ним до зловещей красноты, до озноба, до появления в глазах черных блошек, пока не спохватятся о завтрашнем дне. Расцветает природа, а дневное время пошло уже на убыль. Равиль тоже торопился. К воскресенью он успел отремонтировать шланг, почистить неказистый медный брандспойт, доставшийся от пожарных, одеть свежую после стирки спецодежду и теперь, нарядный, стоял посредине тротуара, с достоинством  без лишних движений покатой трескучей струей поливал зеленый газон, не расходуя понапрасну воду на беспризорную мостовую.
      
      В выходные дни у него возникало романтическое настроение. Ранним утром на безлюдной улице он чувствовал себя владыкой обширного пространства, которое мог просматривать без обычных для глаза помех, издали, по - хозяйски замечая недавно появившиеся на тротуаре трещины, намалеванную проходящими шалунами свежую раскраску на скамейке, неожиданно выросший  у стены дома пучок безродных веток с вылезшим  из-под обсыпанной штукатурки  раскрошившимся кирпичом. Обычно эти кажущиеся пустяковые изменения открывают для себя ветераны труда и простые жители дома, будто обнаруживая их на лице близкого человека, и считая это признаками наступающей старости, а в межусобных разговорах -  бесхозяйственностью.
      
      Сейчас он убирал у дома, в котором жил Кребетс. Дверь парадного была плотно, словно сжатые от обиды губы, закрыта. Окна первого этажа – задернуты шторами. Люди еще отдыхали.
      
      От толчка изнутри дверь неожиданно издала руладу скрипов, и на крыльце появился профессор. Он был одет в синий спортивный костюм и в такого же цвета кеды. Голову прикрывала легкая кепка с силуэтом Москвы.
      
      Равиль оторопел, словно заметил, что на вычищенный тротуар прибыла бригада дорожных рабочих с лопатами и отбойным молотком.
      - Доброе утро! Для поддержки здоровья решил с сегодняшнего дня заняться бегом, - трусцой сбегая вниз по ступенькам, произнес Кребетс. – Извините, ежедневно здороваемся, но до сих пор не знаю вашего имени.
       - Равиль!  - совсем растерявшись, ответил дворник.
       - Так что, Равиль, в течение недели приходится мало ходить, поэтому хочу размяться, пока люди спят.
       - Полезное дело,- нашелся, что сказать он. – Теперь по утрам в выходные дни многие  бегают семейными парами.
      
       Профессор согнул в локтях руки, как это делают бегуны или дирижер, приготовившийся к выступлению с оркестром, пересек мостовую и затрусил вдоль Патриарших прудов, оставляя на политой земляной дорожке следы в клеточку от мокрых подошв.
      
       Заняться бегом Кребетс решил давно. Несколько популярных статей о пользе бега, личные примеры коллег, наконец, пробудившаяся после пятидесяти лет забота о долгожительстве – все это способствовало принятию такого шага. Сегодня, в солнечное утро он проснулся неожиданно рано, будто на работу, и вдруг, поняв ошибку, решил воспользоваться случаем и выйти на улицу.
      
       После нескольких минут бега тело, как в финской бане, распарилось. Дыхание заметно участилось. Он весь как-то отяжелел, шаг стал короче. В кедах комками сбились носки. Профессор, не останавливаясь, взглянул на часы. Прошло всего лишь четверть часа. На первый раз достаточно, решил он и повернул обратно.
      
      Равиль издали увидел знакомого спортсмена, который шел усталым шагом, прихрамывая на обе ноги. Натер с непривычки, подумал он и принялся от сострадания к приятному человеку расправлять на шланге упрямые петли. Профессор издали смотрел на его работу, как в будние дни, с нескрываемым интересом, лишь чуть проницательней. Интуитивно Равиль почувствовал, что состоится разговор и, чтобы не искушать судьбу, принялся тщательно вымывать пыль из угла дома. Свирепый грязный поток энергично разливался по сухому тротуару, норовя побыстрее спрятаться в решетки водостока. Появляющиеся безликие одноглазые пузыри успевали тупо, без ехидства блеснуть и, подгоняемые прозрачной струей, тут же лопались. От неравной борьбы шершавый асфальт шипел.
      - Равиль, дай, пожалуйста, попробовать полить, - спросил подошедший к нему Кребетс. 
      
      Была когда-то в детстве у Кребетса мечта стать дворником и из пожарного шланга поливать улицы. С тех пор незаметно для себя он прошел все стадии мужского долголетия под именем “молодой человек”, пока не защитил докторскую диссертацию и не стал старшим научным сотрудником. Но давнее желание при виде работающего дворника напомнило о юношеской мечте. Конечно, он ясно понимал, что детские мечты – это следствие впечатлительности ребенка от окружающей среды. Теперь, в зрелом возрасте, где-то в глубине души, он как-то мистически стал верить любому кличу возникшего сиюминутного стремления, не откладывая на потом,  и поэтому бывало довольно часто возвращался к отвергнутым в молодости мыслям. Не раз по утрам, проходя мимо работающего дворника, он обдумывал способ, как попросить брандспойт, но сознавал, что житейские комплексы крепко удерживают здравых людей от легкомысленных шагов.
    
      -Игрушки все это, глядишь, сами забрызгаются, а потом недовольными останутся, - успел про себя заметить Равиль, передавая работающий шланг.
      
      Он встал поблизости, чуть позади профессора, чтобы в любую минуту придти к нему на помощь. Струя закапризничала, отдалась резкими хлопками, словно почувствовала неуверенную руку, и вдруг рванулась во всю свою недюжинную силу, разметая образовавшиеся подтеки.
      
      Дело казалось простым. Профессор продвигался вперед. Он сразу же обратил внимание, как полоса вымытого тротуара начала преследовать его, будто позади него кто – то раскатывал мокрую резиновую дорожку, норовя подсунуть ее под пятки. Кребетс, как врукопашную, наступал на пыльный тротуар. Работа спорилась. Граница пыли быстро отступала. Неожиданно для себя он почувствовал состояние разудалой вольности, пусть небольшой, но действительно свободы труда – без чьих либо подсказок, дилетантских советов, без предостерегающего тона, красноречивых жестов, - которой нам так часто не хватает для развития в себе духа творчества, укрепления характера, для того, наконец, чтобы уверовать в свое “я”.
      
      Науки с молодости глубоко интересовали будущего профессора. Он мог часами просиживать над листом бумаги, стараясь развить появившуюся идею. В библиотеке, как прилежный студент, набирал стопку научных книг с замысловатыми заглавиями, что бы по ночам можно было отвлечься от институтской тематики.
    
      Еще в ту пору зародилась в нем ненависть к рабству бездумного труда. И часто в юные годы, засиживаясь допоздна, когда навязчивая мысль твердила, что в половине седьмого утра ему нужно вставать на работу, он откладывал книги и ложился спать, с не раз бесшабашной идеей, что лучше уйти работать дворником, чем продолжать подчиняться такому диктату.
      
      Но он не обманывал себя и прекрасно понимал все трудности, стоявшие на его пути. Чтобы победить диктат, нужно было у этого диктата урывать время. А власть состоял именно в том, что на времени Кребетса всегда лежала железная рука обязательного указания исследования. И он чувствовал, как эта рука по каким-то случайным обстоятельствам отпускает его на какое-то короткий промежуток времени, чтобы потом сжать еще сильнее. И Кребетс с необыкновенной болью ощущал это убийство своего времени и, по возможности, боролся, отстаивая каждый час.
      
      Но на вид он был веселый, бодрый и преуспевающий ученый. Только он не хотел, да и не мог не мыслить, и это отличало его от многих коллег.
      
      Первые годы жизни в институте он сознавал тяжесть своего положения не так остро, потому что  сильно верил в себя, в свои силы и в свои будущие открытия. Потом он стал замечать, что невольно во многом начинает поддаваться институтской жизни, что эта жизнь и окружающие люди уже оставляют на нем свои следы. И с этого времени у него кроме отвращения и ненависти к институтской власти возник ужас перед ней.               
    
      Сейчас, поливая тротуар, не требовалось ломать голову на то, сколько времени потребуется для завершения необычной работы, переживать за неправильность выбранного направления, волноваться по поводу  оценки труда, доказывать свою правоту. Все решалось само собой. Пустячная свобода буквально раскрепостила Кребетса. Сейчас он испытывал другое чувство – истинное удовлетворение от сиюминутных результатов своей работы, которыми, при таком же успехе на службе, можно было гордиться, и которые в его повседневном труде так долго приходиться ожидать. А удовлетворенность собственным трудом – моральная поддержка для будущего почина.
      
      Профессор увлеченно трудился, стараясь по эффективней использовать удар струи. Грязные брызги разлетались в стороны, оставляя на стенах домов, на скамейках, на листьях кустарников темные подтеки, незаметно для восторженного взгляда ученого. И только следовавший по пятам Равиль разочарованно смотрел на работу профессора, который незаметно для себя в глазах дворника смывал, казалось, свой непоколебимый авторитет.