Мерцание кинескопа

Послевкусие того, что растянуто во времени, приходит после. Но оно не есть что-то вторичное. Это ощущение – основа, которая не видна при разглядывании в упор. Разбор и анализ ничего не даёт в приближении к её постижению, к её восприятию. Когда время удаляет нас от того, что длилось до этого, мы обретаем способность не просто смотреть на это со стороны, но воспринимать одновременно.
Моменты жизни, складывающиеся в цепь или полотно, наблюдаемые изнутри себя не имеют никакого отдельного «смысла». Весь их смысл кроется в них самих и переживание событий сосредоточено на их конкретной сути. Ощущение того, что же мы пережили, появляется позже – когда всё конкретное уляжется осадком опыта. Тогда в зеркале воспоминаний мимолётная дымка ощущения, пульсируя, сгущаясь и распыляясь, почти исчезая, показывает истинное дно.
Подлинное глубокое искусство способно воспроизводить такие сверхощущения, ощущения глобальные, ощущения уровня, превзошедшего все частности. Два важных влияния определяют наблюдение таких ощущений – протяжённость во времени и выраженность в словах. Искусство, текущее во времени через слова – крупная художественная проза – ведёт себя так же, как переживание жизненных событий, проживание жизни. Проходящие частности, переплетения событий, характеров, эмоциональных состояний, пейзажей постепенно со временем создают фоновую атмосферу, послевкусие произведения. Искусство, текущее во времени через звук – музыка – воздействует непосредственно, погружая в собственную атмосферу. Эта атмосфера зрима, её плоть соткана из ритмов, которые, задевая пласты личного и коллективного опыта, создают уникальное эмоциональное бытие. Эта атмосфера своеобразна тем, что описана языком чистых эмоций без налёта смыслов действий, идей или пространств. Искусство, застывшее в изображении – живопись и скульптура – создаёт атмосферу статики. Ощущение, рождаемое глубокой картиной, погружает в уникальное состояние, просвечивает до дна то направление восприятия, которое задаётся формой произведения. За чертами лица или чертами пейзажа, за техникой и авторским стилем возникает общая атмосфера картины. Искусство, застывшее в словах – поэзия – фиксирует эмоции и смыслы. Создаваемые на стыке слова, музыки и изображения, поэтические произведения – как застывшее, сконцентрированное кино. Кино, сжатое во временном измерении, но вытянутое в измерении ассоциаций, форм.
Когда мы попадаем в незнакомое место, очень часто можно почувствовать специфическую атмосферу этого места. Те места, которые день ото дня повторяются, связываются с мыслями, которые были передуманы в процессе попадания в эти места, с людьми и событиями. Новые пространства, новые формы свободны от привязанных ассоциаций, и поэтому иногда можно наблюдать их натуральный «фон», подложку, самое дно. Кажется, будто места обладают этим дном, но оно – внутри нас. Не каждое место открывается так. Открывшиеся, кажутся произведениями искусства, потому что рождают не только сильные эстетические переживания, но и дают стойкое послевкусие. География ощущений, увязывающая пространство и время, приобщает к неуловимому, мимолётному целостному восприятию, к собственной глубине, пульсирующей и уникальной. Эта глубина не может быть выражена словами. Конечно, не в пошлом смысле чего-то огромного, а в смысле невозможности передать субъективное ощущение от её переживания. Единственный и далеко не гарантированный способ поделиться этим ощущением – вложить своё видение мира в произведение искусства. Разные произведения могут нравиться всем или определённым людям, могут не нравиться кому-то или никому. Но глубокое искусство отличается от поверхностного тем, что в нём выражается индивидуальность автора. Не та внешняя «индивидуальность», которая заставляет сознательно соблюдать собой же установленные каноны, а внутренняя, неконтролируемая индивидуальность уникального ощущения мира. Мастерство режиссёра, скульптура, актёра в способности выразить это ощущение.
Попадая на жёлтую пыльную весеннюю улицу, которая не связана ни с чем кроме ощущения, слегка погружаешься в ту своеобразную кожу мира, которая изредка прикасается к тебе искусством, неизвестностью и временем. Ты идёшь по улице, но она – не часть этого города, она уже самостоятельное место, а твоя прогулка – не начало какого-либо дела, а самостоятельный процесс и самобытное время.
Порой кажется, что выбить искру ощущения чудовищно сложно, что, возможно, нет уже никакого синтетического чувства, что почувствовать подоплёку происходящего в твоём или любом вымышленном мире искусства невозможно. Окостеневшие ассоциации, передающие удары эмоций по замкнутой цепи, не позволяют взглянуть со стороны. И туманные дымки намёков на постижение твоего ощущения мира остаются иллюзорным ожиданием. Но потом картина, фильм или повесть сдвигают плиту дозволенного и за верхними смыслами открываются глубокие слои внутренних атмосфер автора и зрителя. Проникновение в чужой субъективный опыт уникально. Ещё уникальнее проникновение в собственный обобщённый субъективный опыт, который не открывается на каждом шагу.
Возможен ли взгляд со стороны на собственное мироощущение целиком? Кажется, будто то, как мы повседневно воспринимаем мир с его достоинствами и недостатками – это и есть наше мироощущение, но это далеко не так. Подлинное мироощущение – фон, который нельзя наблюдать в упор, как амёбу под микроскопом. Оно – мерцание кинескопа, когда отводишь в сторону глаза. Как факт давно забытого прошлого, оно может вернуться к нам. А посмотреть на него сегодняшнее – можно ли? Неизвестно.