Возвращение к жизни

И когда пала звезда в том молчании,
Я понял, что наступает пора
Для расставания с былым и возвращения к жизни.
И я направил свой взор… на ясное Солнце
(Pink Floyd "Coming back to life")

Старик проснулся рано, спустил ноги с захрустевшего продавленного дивана и огляделся. Из проема окна между шторами струился серый рассвет, ветер свистел и теребил отошедший скотч, прикрывающий щели в дереве рамы. Как-то страшно и утробно храпела толстая жена, неуклюже раскинувшись на кровати. Невозможно было теперь представить, что когда-то она была красивой тоненькой девушкой, пылкой и нежной любовницей. Рядом на сетчатой койке, стоящей вплотную к дивану, спал его восемнадцатилетний отпрыск-инвалид. Укрытый грязным одеялом, он надсадно сопел, выпустив на подушку пузыристые слюни.
Старик бесшумно встал с дивана, придавив его руками, чтоб тот не громко хрустнул, и вышел в коридор. Истертые и засаленные гамаши, надетые на нём, оттопыривались на коленях. Его тело было невероятно худым. Старик уже не ел два дня, и испытывал сильный голод, отзывавшийся в животе противным бурчанием. Жена давно запретила ему заходить на кухню, объясняя это тем, что не намерена кормить "алкаша безработного", но он не мог больше терпеть желудочных спазмов и головокружительной слабости. Вот уже пятнадцать лет, как старик находился в постоянном алкогольном забытьи. Он ненавидел свою несчастную и бессмысленную жизнь, и лишь алкоголь помогал ему продолжать тянуть лямку унылого существования. Некогда прелестный юноша смотрелся в свои сорок пять дряхлым морщинистым скелетом с преждевременной сединой и рыжими от сигаретного дыма усами. Как-то во время очередного запоя он неловко упал, сломав ногу, не обратился в больницу, кость срослась неправильно, и теперь он хромал, неуклюже шаркая ногой. Голова его постоянно тряслась, как будто всё время желала сказать «нет». Но сегодня старик не хотел напиваться: что-то давнее и почти забытое тревожило его. Письмо, найденное вчера вечером в почтовом ящике, всю ночь не давало ему покоя, заставив тяжело работать память, ослабевшую от преждевременной старости. И то, что ночью всплыло в нем, поднявшись из темных глубин мозга, сегодня почти целиком поглотило его. Теперь он весь был в прошлом, оставив здесь лишь старый полуживой труп. Старик зашел на кухню, открыл маленький ржавый холодильник. Внутри стояла кастрюля борща, лежал десяток грязных яиц и три луковицы. Дрожащими руками он налил в глубокую тарелку борщ и с жадностью стал хлебать холодную красную жижу с кусками замерзшего жира. Времени, да и терпения греть борщ не было. Старик прикусывал луковицу и смотрел в серое окно, где безмятежно падали хлопья снега на безлюдный двор, по которому бродили мокрые озябшие куры. Поев, он вытер губы рукавом старой рубахи и пошел одеваться. Надо было куда-нибудь идти: хоть и на улице было холодно, но дома его что-то томило и угнетало, требуя простора. Поверх гамаш он одел двое брюк, безнадежно растянутый свитер, заношенную фуфайку, белые рабочие рукавицы, куда сам вшил мех, и старую «лыжную» шапку, торчащую гребешком.
Грязь, перемешанная со снегом, жалобно чавкала под ногами. Мрачное, ещё незамерзшее озеро за домом было покрыто слоем ряски. Шёл мокрый снег. Ветер слабо покачивал голыми деревьями. Вдали по вспаханному полю бродили тощие вороны. Серая башня злобно глядела в небо, оскалившись зубчатой вершиной. Приволакивая левую ногу, старик дошёл до берега и сел на влажный пень. Из внутреннего кармана фуфайки достал трубчатый свёрток, развернул его и стал читать, близоруко приблизив к носу. Снежинки падали на бумагу и тут же таяли, размывая слова. Он перечитывал письмо уже дважды и всякий раз неизменно плакал. И теперь ему не удалось сдержать слёз: блестящие капли ползли по щекам и, срываясь, падали, подобно снежинкам, расплываясь влажными пятнами на листах. Адресант отчаянно просил его что-то вспомнить. Вспомнить что-то юное, невозвратимо ушедшее и родное. Всю ночь неутомимо извлекая из сумеречной памяти полузабытые фрагменты минувшего, будто лоскуты большого полотна, сейчас старику удалось наконец-то смонтировать их в единую сюжетную канву, стройно соединив все обрывки жизненной киноленты. И он всецело отдался этому потоку, который перенёс его на тридцать лет назад в «баснословные годы» (как выражалось письмо).

Старая, дребезжащая «Копейка» мчалась по дороге. Под её колесами струился зернистый асфальт. Полуденное солнце обжигало лобовое стекло, которое ослепительно блестело, отражая бегущее небо с редкими перистыми облаками. В салоне гулял ветер, проникавший через окно и сквозь щели в обшивке старой машины. Парень с копной осветлённых волос, развалившись на заднем сиденье и вывалив ноги в окно, пил пиво. Джинсы его были потёрты и изорваны, а шнурки на кедах трепетали на ветру. «Друг, а неплохая дурь, не хочешь заценить?» - спросил Эрл, бородатый парень в солнцезащитных очках и бейсболке, сидящий за рулём. «Давай!» - улыбнулся Алекс, посмотрев на друга в зеркало заднего вида. Одной рукой управляя, через плечо Эрл передал сжатую двумя пальцами самокрутку. Через пару минут повернулся и подмигнул: «Ну как, вставляет?» - «Отлично! - блаженная улыбка растянула губы Алекса, - ты за дорогой-то следи. Гонишь, поди, километров сто пятьдесят!» - «А почему бы нет? Эта колымага способна на всё», - и Эрл заботливо хлопнул по потолку машины.
Им было по 25 лет, они познакомились ещё в университете, где сколотили рок-группу, играющую шугейз и психоделический рок. Эрл исполнял сольные партии на гитаре, а Алекс был одновременно и вокалистом, и ритм-гитаристом группы. Несколько лет они играли в родном городе, но скоро приобрели популярность и за его пределами. Поэтому решили поездить по городам с концертами. Для путешествия парни купили старую «Копейку» и отреставрировали её. Басист и барабанщик предпочитали передвигаться на  поезде. Теперь ближайшей целью группы было выступление на известном в неформальной среде рок-фестивале, который должен был пройти прямо на поляне среди леса.
Гладкая безлюдная трасса змеилась у подножия крымских гор, грозно нависших над шоссе каменными громадами. Разряженный горный воздух бил в лицо, развевая волосы. Перебивая шум мотора и ветра, из динамиков звучала заслушанная до дыр кассета «Pink Floyd». Покурив, Алекс достал из чехла гитару и подыгрывал, копируя Дэвида Гилмора. При этом смеялся каждые полминуты непонятно с чего. Эрл поглядывал на друга в зеркало и ласково улыбался, будто умиляясь забавным ребёнком.
Они вели по очереди: пока один отдыхал на заднем сиденье, другой сидел за рулём. Когда спина и ноги невыносимо затекали от согнутого положения, они останавливались у обочины и отдыхали в жаркой зелени трав. Алекс откидывался на спину и закрывал глаза. Эрл, подперевшись локтём, наблюдал за жизнью насекомых. Потом они доставали бутерброды и жадно ели, улыбаясь друг другу. Что бы они ни ели, Эрл всегда выбирал Алексу самые большие и аппетитные кусочки. Если еды было немного, то Эрл отдавал свою порцию Алексу. Ему доставляло удовольствие смотреть, как его друг ест. Он был счастлив, если появлялась возможность угодить Алексу.
К полудню горы расступились, являя необъятный простор Чёрного моря. Оно раскинулось сверкающим зеркалом и волшебно переливалось под лучами солнца. Небо причудливо сливалось с морем и казалось, что корабли на горизонте парили в воздухе или висели на облаках. Ребята свернули по направлению к берегу, чтобы искупаться. Море приближалось – и разряженный горный воздух сменился морским, влажным, густым и тягучим. Над головой закружились чайки и уже сквозь рёв двигателя стали слышны их крики. Вздыхая, море подтягивало к себе пенистые волны, выдыхая – мягко выкатывало их на песчаный берег. Оставив машину, парни побежали наперегонки, скидывая одежду и оставляя следы на мокром песке, усеянном водорослями и мелкими ракушками. Набегающие порывы ветра трепали клетчатую рубашку Эрла, которую тот всё не мог расстегнуть, и она струилась по телу, подобно волнам, в которые первый залетел Алекс. Солёная вода приятной свежестью обдала молодые тела. Алекс ринулся вперёд, сильными размахами рук разгребая толщу воды. Эрл попытался последовать за ним, но как только под ногами исчезло дно, тут же повернул назад: он не умел плавать и сожалел об этом. Ему так хотелось плыть рядом с Алексом, глядя не его красивый профиль с прилипшей к лицу прядью. «Эй, не заплывай далеко! Ты мне ещё нужен», - крикнул Эрл, щурясь и заслоняя рукой глаза. «Не дрейфь, лучше следуй за мной», - отозвался Алекс, энергично двигая руками и уплывая всё дальше к солнцу. Стало скучно. Эрл потоптался и начал погружаться глубже. Уже стоя на носочках на максимальной для себя глубине, где вода доходила ему до подбородка, он резко двинулся вперёд. И тут же провалился, панически бултыхась. Изрядно наглотавшись воды, он обиженно вышел на берег и забрался на капот машины. Отсюда была видна маленькая фигурка Алекса, плывущая обратно в сверкании тысяч чешуек. Как он любил Алекса в этот момент. «Милый, он плывёт ко мне», - думал Эрл, любуясь другом. Длиннокрылые чайки таяли в туманной дымке безбрежного эфира. Волны шипели и разбивались о берег. Море было похоже на живое дышащее существо. Отметив такое сравнение, Эрл даже немного заревновал Алекса. Кто-то живой сейчас обнимает его друга вместо него. «Ну что я себе такое сочиняю», - усмехнулся он. Стройное мускулистое тело Алекса, выходящего из воды, казалось настоящим шедевром природного зодчества. Выпуклые, гармонично развитые мышцы, усеянные капельками влаги, сотрясались от каждого шага. «Мой Давид. Вот оно настоящее произведение искусства», -  восхищенно подумал Эрл.
Обсохнув, они прыгнули в машину и поехали дальше. Нельзя было задерживаться: завтра планировалось выступление на фестивале. «Копейка» неслась по просёлочной дороге, подскакивая на ухабах и буксуя по грязи. Тихая украинская деревушка утопала в зелени. По правую сторону дороги расстилалось поле подсолнухов, над которым вились  прожорливые воробьи. Солнце, заходящее впереди, разукрасило края облаков малиновой окантовкой. Ветхие избы слева трогательно напоминали что-то неизбывное и старинное, как отзвук древней патриархальной Руси. На лавочках сидели вековые старушки с клюкой. Куры с кудахтаньем разбегались в разные стороны от машины. Две собачонки погнались вслед, заливисто визжа. Развалившись на заднем сиденье, потягивая пиво жестяной банке и глядя в окно, Алекс устало и мечтательно сказал: «Вот так бросить бы всё и остаться в глухой деревушке. Жить, молиться, любить». «Со мной?» - спросил Эрл, поднял глаза на зеркало и, встретившись с взглядом друга, игриво облизнулся. Но, не дождавшись ответа, широко улыбнулся и подмигнул: «Ну, если с тобой, то я согласен. С тобой хоть на край света».
Приближающаяся ночь заставила их искать ночлег. Парни не останавливались в гостиницах, предпочитая ночевать на природе. В этот раз они расположились на плоском травянистом берегу реки. Усталое солнце медленно опускалось за горизонт, расплываясь на воде золотыми бликом. Небо розовело причудливыми пятнами, как щёки смущённого юноши. Продолжая нежиться в последних теплых лучах заходящего солнца, над зеркальной гладью реки клубилась мошкара. Из распахнутых дверей фургона тихо струились психоделические блюзы «Pink Floyd». Прохлада реки покрывала руки гусиной кожей. Алекс с Эрлом ловили на ужин рыбу ореховыми удочками, тут же наскоро изготовленными. Ароматная уха уже булькала в котелке над костром. Искры от костра летели в потемневшее небо. Парни сидели на разостланном перед огнём пледе, смотрели на извивающиеся языки пламени, помешивали варево в котелке и поочередно прикладывались к бутылке со спиртным. Алкоголь стягивала рот терпкой крепостью. Незаметно спустившаяся июльская ночь была прозрачной и таинственной, наполненной  шорохами и звуками. Шелестели камыши, в зарослях деревьев стрекотали большие кузнечики, квакали лягушки, трещали горящие поленья, и над огнём плясали ночные гости – крылатые насекомые. Алекс обнял Эрла и расстегнул его вельветовую рубашку. Их робкие губы встретились, и они больше не слышали никаких звуков, кроме стука собственных сердец и музыки из машины. Мускулистые руки теснее придвинули и стиснули объятия. Язык Алекса глубоко вторгался в рот Эрла, и эта схватка челюстями приносила им возбуждающую боль от невольных прикусываний губ. Плед скомкался и выбился из-под ворочающихся тел, бутылка опрокинулась. Сильные загорелые тела, соприкасаясь и разъединяясь, дрожали под звёздным летним небом от непреодолимой страсти и пронзительного наслаждения.
Они лежали, обнявшись, вспотевшие и усталые, закрыв глаза и отдаваясь приливу блаженного умиротворения. Не поднимая головы, Эрл тихо спросил: "Тебе хорошо?" – "Да, так спокойно и тепло на душе". Они замолчали, отдавшись волнам приятной усталости. Далеко в лесу тоскливо завыл волк. «Я хочу быть всегда с тобой…, - прошептал Эрл. - А ты хочешь?». Алекс не отвечал. «Почему ты молчишь? Ты меня не любишь?» – Эрл приподнялся на локте. «Глупый, откуда такие мысли?» – «Скажи, мы всегда будем вместе?» – «Да что с тобой сегодня?» – «Ну, скажи, ведь будем?» – "Успокойся. Будем. Куда ж я от тебя денусь!» – усмехнулся Алекс. «Просто я боюсь потерять тебя», – как-то жалобно промолвил Эрл, прижимаясь всем телом к Алексу.
Из колонок машины звучала песня «Coming back to life», разливая вокруг фантастическую магию звуков, которые не способна создать природа, но которые способен исторгнуть человек, дитя её, подражая матери в созидании прекрасного. Алекс и Эрл безмятежно засыпали, а их музыка, их песня разносилась по воздуху изящной струнной гармонией, пробуждая к жизни новый день вместе с далёким солнцем, прикорнувшем на ночлег за росистым полем.
Это отдохнувшее и свежее утром осторожно разбудило зачарованных спящих, играя по их лицам тёплыми лучами, и вторгаясь оранжевого цветом в цветные сны.
Стоянка концерта была запружена как припаркованными машинами, среди которых выделялись разукрашенные граффити фургончики. Фестиваль был в самом разгаре. Музыка грохотала, разносясь ветром на километры вокруг. Сотни молодых людей как муравьи сновали по огромному полю, заставленному палатками. Невозможно было одним взглядом охватить весь этот причудливый и шумно-весёлый беспорядок. Любовь к музыке и свободе привела сюда и объединила всех этих разных людей с различными взглядами на мир; они съехались отовсюду, чтобы почувствовать вкус жизни без общественных норм, правил и запретов. Музыка помогала им раскрепоститься и почувствовать себя независимыми и полновластными владетелями своей неповторимой жизни.
На сцене одна группа сменяла другую, порой задерживаясь на бис под дружные скандирования толпы. Алекс с Эрлом уже волновались и готовились к выходу, проверяя оборудование. Впервые они должны были выступить перед столь большим количеством народа. Дух захватило, когда они поднялись на сцену и окинули взором живой муравейник торчащих голов. Будто бы огромное живое существо раскинулось у них под ногами и смотрело тысячью глаз, требуя хлеба и зрелищ. И группа начала играть. Руки Эрла скользили по струнам гитары, издавая неземные звуки, преображённые педалями аудиоэффектов. Играя, он извивался всем телом, визуализируя звучание гитары, которое, вырываясь из колонок, взлетало вверх и разносилось волнообразным строем по обширному полю, усеянному ликующими людьми. Голос Алекса звучал то нежно и мелодично, то пронзительно и надрывно. В тихих моментах песен Алекс трагически замирал, извиваясь всем телом и лаская микрофонную стойку, соприкасаясь губами с микрофоном, как бы целуя его. А в энергичных припевах под аккомпанемент гитарных рифов Эрла Алекс кружился по сцене, танцуя и выплевывая нечленораздельные слова. Такой была современная музыка, приводящая в экзальтированный восторг молодых меломанов, которые, воздев руки к небу, качались в такт.
Три дня длилось бешеное буйство. Люди оттягивались так, будто это были их последние дни в жизни перед всемирным апокалипсисом. Сколько случайных знакомств, обрывочных разговоров и забавных случаев, перемешавшихся в сознании похмельным винегретом!
И снова «Копейка» тряслась по разбитой дороге, круто изгибающейся на поворотах. Дождь яростно молотил по крыше, заливая мутными потоками стекла. Дворники размазывали воду по лобовому стеклу, свет фар выхватывал пузырящийся асфальт. Рассекая ветер и мглу, сквозь дождь и непогоду они держали путь на концерт в небольшом клубе поблизости. Сначала никто не обратил внимание на глухое покашливание внутри машины, но после пяти километров «Копейка» вдруг стала замедлять ход, и что-то гулко запыхтело и зафыркало в её железном корпусе. Выругавшись, Алекс остановился, недовольно накинул ветровку с капюшоном и вышел. Холодный ветер ворвался в духоту салона, косой дождь обдал брызгами сиденье. Эрл, задремавший на заднем сиденье, проснулся и  поднял голову. Согнувшись, Алекс побежал по лужам, поднял капот, посмотрел, что-то потрогал, повертел и возвратился в машину. «С компрессором проблемы! Движок не тянет!» – «Будем чиниться?» – «Да, но нам нужны инструменты». Алекс замолчал, всматриваясь сквозь мокрые стёкла во тьму. «Машин нет. Видимо, никто кроме нас тут не ездит по ночам» - «Может у местных спросить инструменты?» - «Если здесь вообще кто-нибудь живёт». Алекс стал собираться. «Давай уберём колымагу с дороги  и поищем людей». Лило как из ведра. Парни вытолкнули машину с дороги на обочину и огляделись. Сквозь завесу дождя и темноту видны были только деревья вдоль трассы. Место казалось безлюдным. Небо извергало потоки воды, от которой одежда уже насквозь промокла, отяжелела и прилипла к телу. Холод пробирал от ветра, деревья гнулись и скрипели. Они пошли, не зная куда, пока вдруг, вдалеке, за мутной завесой дождя не увидели два мерцающих жёлтых прямоугольника. «Это дом какой-то», - закричал Алекс сквозь шум дождя. Парни побежали, разбрызгивая лужи и стуча зубами от холода. Вдруг небо прорезала ветвистая молния, озарив вспышкой черную зубчатую башню. Вслед за молнией где-то далеко оглушительно прогремел раскат грома.
Дверь открыла молодая девушка лет двадцати. Это удивило парней, которые ждали всего, чего угодно: от согнутой старушки до мужика в маске и с бензопилой. Но не приятную молодую особу, которая радушно пригласит их в дом и предложит остаться до завтра. Из дождливого ненастья они внезапно попали в тёплое и чистое помещение. Мария сразу поставила на огонь чайник и принесла сухую одежду для ребят, оставшуюся от отца. Её звали Мария. Родители девушки построили здесь в живописном уголке около озера загородный дом, но несколько лет назад погибли в автокатастрофе и дом достался ей. Она жила на помощь родственников, каждый день ездила на автобусе в колледж, возделывала небольшой огород. Мария искренне рада была оказать помощь заблудшим путникам, попавшим в беду, которые взамен были не прочь скрасить её одиночество своим общительным присутствием. Девушка приготовила ужин, усадила гостей за стол и через час они втроём уже живо беседовали, кушая горячую пищу. Алекс с Эрлом по очереди рассказывали ей истории из жизни, анекдоты, забавные случаи, были и небылицы. И её глаза расширялись от удивления, лицо приобретало детски-глупенькое выражение, а вилка с нанизанной едой то и дело останавливалась на полпути ко рту. Она вдруг вспомнила, что у нее в подвале было припасено пару бутылок игристого вина. Шампанское создало в праздничное настроение. Заводилой рассказов стал Алекс. Обладая изощрённой фантазией, он искусно приправлял реальное происшествие порцией выдумки, нескромно преувеличивая свои достоинства. Эрл с неудовольствием заметил, что Алекс почему-то старался понравиться девушке: он поминутно обращался к Маше, дотрагиваясь при этом к руке девушки. Она, казалось, искренне верила его басням и наклонялась в порыве смеха так близко, что её волосы касались раскрасневшегося лица Алекса. Эрл с досадой чувствовал странные флюиды, электрическими разрядами соединявшие Машу и Алекса. Молча скучая, он безуспешно старался уловить взгляд друга. Но Алекс, увлекшись, не замечал ревнивых взоров. Это не могло долго продолжаться. Допив из бокала остаток вина, сдерживая свои чувства, Эрл сказал, что идет спать, и спросил Алекса, идет ли он с ним. Не отрываясь от какого-то приключенческого повествования и даже не повернув лица, тот сказал, что скоро придёт.
  В комнате Эрл лежал на кровати, дожидаясь Алекса и, напрягая слух, старался понять, о чём беседуют Алекс и Мария. Через час он вышел, спустился по лестнице и позвал Алекса спать, но тот, уже изрядно пьяный, вяло отмахнулся: «Можешь засыпать без меня. Разрешаю!», - и противно засмеялся. Это отношение и смех укололи Эрла. Стиснув зубы, он поднялся обратно в комнату. В груди всё кипело от злобы и ревности. Он бросился на кровать и закрыл глаза. Эрл проснулся в поту. Подушка неприятно жгла, одеяло противно кололось. Алекса рядом не оказалось. Эрл уловил какие-то звуки за стеной. Напрягая слух, он различил, как в соседней комнате ворочались тела, скрипела кровать, и отчётливо доносился женский стон. Он накрылся с головой худым одеялом, крепко заткнул уши и заплакал. Слёзы обиды и бессильной ревности неудержимо побежали по щекам.
Спустя час после второго ухода Эрла захмелевшая Мари, качаясь в стороны и касаясь по привычке в порыве смеха своими волосами лица Алекса, в этот раз вольно или невольно наклонилась сильнее, так что носы их столкнулись. И неожиданный поцелуй обжег обоих. Это стало сигналом к действию: Алекс усиленно притянул ближе к себе девушку, жадно впившись в губы; её рука скользнула вниз под стол и нащупывала ремень его джинсов. Через несколько минут они уже лежали в душной комнатке на узкой кровати. Она страстно извивалась под ним, впиваясь ногтями в спину. Её волосы растеклись ореолом по подушке. Груди сотрясались в такт сильным толчкам Алекса. Он тяжело дышал, дико возбуждаясь оттого, как горячо у нее внутри; но алкоголь продлил развязку. Наконец Алекс откинулся на бок и тяжело выдохнул. Мари обняла его и стала медленно осыпать его грудь поцелуями. Минут пять они молчали, глядя в потолок и припоминая подробности только что совершившейся близости. Её голова покоилась на его груди. «Мне очень хорошо с тобой!» – мечтательно сказала она. «Такого удовольствия я ещё не испытывал ни с одной девушкой. Ты прелестна! Меня сводит с ума твоё тело» – горячо зашептал Алекс. «Хочешь, оно будет всегда твоим?» Он усмехнулся. – «Да!» – «Тогда оставайся со мной. Не уезжай никуда!» Улыбка медленно сошла с лица Алекса, будто он вспомнил что-то неприятное. Он закурил и откинулся на подушку. «Мы с Эрлом должны ехать, я не знаю, что делать». – «Ну и что? Оставайся. Зачем мотаться по свету? Здесь так красиво: весной цветёт сад, а озеро синее-синее, а в лесу есть такие славные местечки, - умилённо проговорила она. - Я буду тебе во всём подчиняться» – «Знаешь, мне самому наскучила это кочевая жизнь. Но мне тяжело будет объяснить это Эрлу. Он ко мне нежно привязан» – «Да что он тебе? Пусть едет дальше. Он поймёт». – «Нет, не поймёт!» – «Давай завтра поговорим с ним?» – «Нет, не надо». Она обняла его, провела рукой по волосам и поцеловала. «Давай я завтра сама поговорю с Эрлом» – «Нет, это моя забота. Я попытаюсь всё уладить».
  Едва проснувшись, Эрл, по привычке нащупывать рукой горячее тело своего друга, в этот раз не нашёл его рядом. Вспомнив вчерашний вечер и ночные звуки, Эрл затрясся от злобы. День был погожий: тени деревьев качались на солнечном полу комнаты. Где-то заливисто чирикали воробьи, трижды прокричал петух. «Поскорей бы отсюда убраться!» – подумал Эрл, одеваясь. Спустившись вниз, он застал девушку и Алекса за завтраком. Увидев его, они уткнулись в тарелки. За столом царила напряжённая атмосфера. Эрл, не поднимая головы, угрюмо ел. Алекс с Машей многозначительно переглядывались. Эрл смотрел только в тарелку, и лицо его выражало печальную задумчивость. Съев яичницу с мясом и выпив чашку кофе, он впервые за утро поднял глаза на девушку, избежав сострадательного взора друга, и строго спросил, где инструменты. Мария ответила, что у отца когда-то была машина, и кое-какие запчасти к ней лежат в гараже вместе с инструментами. «Хорошо, тогда я пойду чинить фургон», – сказал он ради Алекса, намекая на скорый отъезд и надеясь, что тот придёт в гараж для разговора наедине.  Как только Эрл вышел, Мария повернулась к Алексу. «Почему ты ему ничего не сказал?» – «Это непросто. Ты видела его лицо? Никогда ещё не замечал его в таком подавленном состоянии. Кажется, он что-то подозревает» – «Я не понимаю. Дружба – дружбой. Но ты ему не жена, чтобы заботиться о нём и вести себя так, как ему угодно». Повисло минутное молчание. «Что я, в самом деле», - подумал Алекс и сказал: «Ты права, посиди здесь, я пойду, поговорю с ним».
В голове Алекса не было слов, которые следовало бы сказать в подобном положении дел. Да и что тут скажешь? Ему было жаль Эрла, который так привык к нему. Перед дверью сарая он набрал в лёгкие свежего воздуха и посмотрел вдаль. Голубое неподвижное зеркало озера отражало молочные облака, распластавшиеся по небу закрученными формами. Башня, совсем не такая страшная, как вчера ночью, величественно возвышалась, упираясь зубцами в небо. Алекс оглянулся. "Домик староват, надо бы починить", - подумал он.
Нерешительно приоткрыв дверь в гараж, загромождённый пыльным хламом, он увидел Эрла, который сидел и разгребал инструменты в ящике. «Послушай, Эрл…», – неловко начал Алекс. «Сочинил оправдание? – грозно сквозь зубы процедил Эрл, - говори, зачем ты это сделал?» – «Что?» - «Не придуривайся. Ты сам знаешь что. Я ночью всё слышал». Алекс смутился и покраснел. «Если сказать, что я был пьян, и попросить прощения, то всё ещё можно будет уладить», – пронеслось в голове Алекса. И, как бы в противовес этой мысли он выпалил: «Прости, я влюбился в неё!» Эрл горько усмехнулся, качая головой. «Что, секс уже называется любовью?» – «Послушай, может это прозвучит наивно и глупо, но когда я увидел её, то понял, что это то, что мне так не хватало в скитальческой жизни, что я давно искал. Я уже давно не верю в рок-н-ролл и всё, что связано с этим образом жизни. Я устал от дорог и тусовок, мне хочется семьи, тишины, стабильной работы, детей и домашнего уюта, понимаешь. – «Алекс, дружище, к чему ты клонишь?» – Эрл вскочил, побледнев, и глаза его заблестели. «Я хочу остаться, Эрл. Прости меня», – опустив глаза, как провинившийся мальчишка, выдохнул Алекс. Повисшая тишина была невыносима. «Друг, а как же мы? – вспыхнул Эрл, отчаянно качая головой. – Мы проехали сотни километров, сотни ночей провели вдвоём. Алекс, прости, что не говорил тебе этого … я стеснительный, боялся обидеть тебя девчачьими признаниями и всё такое, но я люблю тебя, Алекс, и всегда любил с тех пор, как впервые встретил, и мне кажется, что буду любить всегда. – На глазах Эрла выступили слёзы. Алекс закрыл рукой лицо и отвернулся к пыльному окну. - Знаешь, мне никогда не доводилось ничего подобного испытывать. Ты для меня всё. До недавнего дня я был такой счастливый. Это любовь, Алекс, неужели ты не замечал, как я люблю тебя? Никакая девка не сможет тебе дать это». Сзади послышался скрип, Алекс обернулся – на пороге стояла ошеломленная и растерянная Мария. Она нерешительно попятилась назад, мотнула головой и побежала, сильно захлопнув дверь. «Зачем, зачем ты мне всё это говоришь сейчас? – крикнул покрасневший Алекс, и вены от напряжения вздулись на его шее. - Я не гей! ты слышишь: не гей! То, что между нами было, ничего не значит. Это просто молодость, юношеский бунт, жажда всё попробовать, испытать. Вся эта жизнь в стиле «секс, наркотики, рок-н-ролл» ненастоящая. Ею нужно переболеть, как ветрянкой. Но знаешь, уже поздно выяснять отношения и разбираться. Я остаюсь там, где хочу, и не указывай мне, пожалуйста, как поступать! Я нашёл то, что мне нужно, и, прошу тебя, если ты так любишь меня и хочешь мне счастья, то не порти всё!» – он выскочил из гаража.
«Ну и катись к чёрту!» - злобно крикнул Эрл вслед. «Ну почему так? По-че-му?» – с расстановкой шептал Эрл, шагая из угла в угол и ломая руки. Внутри звенела щемящая пустота. Отчаяние овладевало им. Он схватил молоток и начал крушить им всё в гараже, повторяя один и тот же вопрос «почему?»
В конце концов, Эрл взял нужные инструменты и вышел. Опустошённый и разбитый, сгорбившись, шёл он той же дорогой, которая привела его сюда с Алексом ненастной ночью. Но шёл один. Закурив, парень глубоко затянулся и выпустил струю дыма. Посмотрел на небо: облака, похожие на манную кашу, спокойно и безмятежно плыли куда-то, им были неведомы людские печали и страдания. Жизнь не кончалась. Он знал, что впереди ожидает ещё много всего. «Ситуация банальней некуда, - заставил себя усмехнуться Эрл, - маленькой девочке разбили сердце».
За несколько часов он починил машину; ещё раз посмотрел вдаль, на совсем маленький отсюда домик на берегу озера, на облако и башню, и, мысленно простившись с Алексом, пожелал ему счастья; потом сел за руль, включил кассету "Пинков", завёл двигатель и вдавил педаль газа.

Старик всё вспомнил, и сердце его тягостно заныло по невозвратимо ушедшим дням. Бесполезно упрекать себя в ошибках молодости, потому что прошлого не вернуть. Но иногда одна ошибка становится роковой. Как могла повернуться его жизнь, если бы он тогда уехал с Эрлом, он не знал, да и не мог знать. Тогда бы точно не было ни толстой сварливой жены, ни ребёнка-инвалида, ни бедности, ни запоев, ни бессмысленно прогоревшей жизни. Налетевший ветер вырвал из письма первый лист, мокрый от слёз и снега, и унёс его в холодные волны озера. Руки старика тряслись, изо рта шел пар, слезы замерзали и жгли щёки. Он стал читать то, что у него осталось от письма:
  «Приятно и одновременно мучительно больно вспоминать те баснословные года. Иногда я задумываюсь: а было ли мне 20 лет? был ли ты? Или просто это плод моего расстроенного наркотиками воображения? Может это красивая жизнеподобная галлюцинация, промелькнувшая в моём воспалённом сознании в состоянии «прихода»? А теперь я воспринимаю это как реальное прошлое? Даже если это и призрачная галлюцинация, то самая прекрасная, которую мне довелось увидеть в жизни.
Я никогда бы не решился написать тебе, если бы не знал, что скоро умру. Когда чувствуешь, что скоро исчезнешь, то невольно прокручиваешь в голове все яркие события жизни, всех людей, которых знал, подсчитываешь грехи, подводишь итоги. И неизбежно встаёт вопрос о смысле твоего бытия. Самый примитивный способ – родить детей и видеть в них цель и смысл, - я не выполнил. Заниматься искусством или наукой и оставить после себя бессмертные творения? Я выпустил пару музыкальных пластинок, которые, увы, не настолько талантливы, чтобы им пережить меня.
Тебе интересно узнать, чем занимался я после нашей разлуки? Целый год я путешествовал один на том же дряхлом фургончике, много пил, страдал и скучал по тебе, порывался много раз вернуться и украсть тебя из цепких лап этой девчонки. Безумный, я напивался и гнал на всей скорости по ночным трассам, в надежде попасть в аварию и погибнуть. Так бы и случилось, если бы меня не оштрафовали за превышение скорости и не отобрали права вместе с фургончиком. Тёмные, мрачные годы. Страшно вспоминать. Пешком, оборванный, голодный, слонялся я по дорогам, перебиваясь случайными заработками. Периодически воровал, занимался проституцией. Пил, водился со всяким сбродом, дрался. Ночевал то на улице, то в участке.  Но молодость оказалась сильнее, и я сумел выбраться из этой грязи, правда, ненадолго. На улице я познакомился с молодыми музыкантами, которые играли за мелочь в переходе, и влился в их группу гитаристом. Мы много и часто выступали: сначала играли в метро и электричках, потом – на разогреве у местных групп. Нас заметил один продюсер и начал раскручивать. Через пару лет мы  приобрели некоторую популярность столице. У нас появилась своя армия поклонников. Дважды мы давали концерт в городе, который находится рядом с тобой. И каждый раз я мечтал, что ты придёшь посмотреть на меня. Но к сожалению этого не случилось. Группа встала на ноги, завелись деньги, а вместе с ними роскошь и разного рода излишества. Это нас и сгубило: группа постепенно увлеклась наркотиками. Сначала мы баловались дорогим кокаином, потом, в погоне за более сильными ощущениями – серьёзной дрянью, которую когда-то воспел Лу Рид. На сцене мы всё чаще стали появляться под кайфом: солист забывал слова, вёл себя неадекватно; я шатался, не мог держать гитару, забывал аккорды, иногда вырубался прямо на концерте. Мы стали срывать выступления, и звкозаписывающая компания расторгла с нами контракт. После этого ни одна студия не хотела брать нас. Все хотели видеть крутых рокеров, а не беспомощных и убитых нариков. Мы пытались взять себя в руки, но ничего не вышло. Солист умер от передозировки, группа распалась. Одно время мы ещё кололись вместе, думали заново собрать группу, но как только вмазывались - никому уже ничего не хотелось. Нам нужна была не группа, а доза. И вновь я вернулся к своей нищей, голодной, безобразной жизни, только постаревший и отягчённый наркотической зависимостью. В грязной ночлежке я встретил бездомного мальчика и проникся нежностью к нему. Взял его под свою опеку. Мы вместе жили под мостом, слонялись по улицам, воровали и грабили. Не знаю зачем, но я подсадил его на героин. Мы мечтали «слезть», устроиться на нормальную работу, купить дом и жить вместе, как нормальные люди, но однажды не смогли поделить дозу, стали ругаться, я взбесился, выхватил пистолет, найденный в одной из украденных сумок, и прострелил парню руку. Меня посадили за решётку на 2 года. В тюрьме было ещё легче достать наркоту, и мы кололись одним шприцем всей камерой. Вскоре обнаружилось, что все мы больны СПИДом. Вот такая печальная история, достойная быть скорее сюжетом авантюрного романа, чем чьей-то жизнью.
Вот в конце письма я добрался до того, с чего нужно было начинать его. Пишу тебе, друг мой, из склепоподобной палаты инфекционной больницы. Всё помещение усеяно потенциальными смертниками. Мне осталось жить не долго, совсем чуть-чуть. Всё это очень грустно, но я не отчаиваюсь. Как бы я рад был увидеть тебя сейчас, но я слеп, черт возьми, и не могу ходить. Лежу и диктую это послание. Тело моё, истыканное капельницами и присосками, гниёт болезненными язвами. А ты наверно тот ещё красавец! Когда я писал о смысле жизни, то не сказал, в чём он для меня состоит. Приберёг напоследок. Теперь скажу: смысл моей жизни в любви к тебе. Помнишь нашу песню «Coming back to life»? Это невероятно, но ты, любовь к тебе, вновь возвратили меня к жизни только теперь, когда я уже физически не могу жить. Любовь живёт в сердце, а оно, хоть и замедляет ход, но бьётся жизнью, осмысленной божественным чувством к тебе. Проклятый вихрь безумных лет трепал меня по своей прихоти, и я не в силах был ему противостоять. И только теперь, на смертном одре, обездвиженный, живу. Пусть воспоминанием, но оно помогает мне дышать. Я не лукавил тогда, в день нашего расставания, когда говорил, что любил тебя, и сейчас не вру, когда пишу, что подсознательно любил тебя всю безрассудную жизнь, и теперь клянусь, что люблю тебя так же сильно, как тогда, в 25 лет. Дыхание смерти обостряет чувства. Пусть моя любовь оказалась безответной, но всё же я не зря жил. И умирать мне будет не страшно и не больно: там, на небесах, мы встретимся вновь молодые, чистые и счастливые, не изуродованные жизнью мертвецы, и никто не помешает нам быть вместе. Я благодарен небу за то, что встретил тебя на жизненном пути!»
Дочитав, старик уронил голову в мозолистые ладони и зарыдал. Раньше он и представить себе не мог, что есть на свете что-то, что смогло бы заставить его так бессильно плакать. Что есть на свете человек, который бы так его любил. Алекс разжал руки, державшие письмо, и ветер тут же унёс шелестящие листы в волны. Старик поднял глаза вверх. По кусочку рассветного неба на востоке мелькнула звезда и, пролетев сияющий путь, погасла. «Эрл», - прошептал дрожащими губами Алекс, соскользнул с пня руками в грязь и, со скрежетом плотно стиснув зубы, энергично замотал головой. Былая жизнь вдруг представилась ему такой мерзкой и отвратительной по сравнению с тем высоким чувством, объектом которого он невольно оказался, что старик гневно затрясся от мучительной брезгливости к самому себе. Теперь он не будет живым трупом, теперь пришло время жить. Алекс вытер рукавом слёзы, уверенно встал и зашагал к дому. Жена, выставив из-под одеяла толстую ляжку, надсадно храпела. Сын ворочался, откашливаясь и сглатывая. Он спешно набил вещами и провизией походный рюкзак и вышел. Отойдя метров сто от дома, он посмотрел на небо: свинцовая завеса рассеивалась, уступая течению молочным облакам, похожим на манную кашу, спокойным и безмятежным, которым были неведомы людские печали и страдания. Поглядел, улыбнулся и двинулся в путь на восток, направляя свой взор на ясное восходящее солнце.