Недоразумение

Милее недооцененного поэта, только уцененный прозаик.

-  Вот полюбуйтесь, наш новый жилец, - котяра  ткнул пальцем в направлении ушастого недоразумения, - не правда ли, кого-то напоминает?
В углу, среди вороха бумаг, притулилось нечто похожее на собаку-призывника.
-  Штрафбат перед наступлением, - выдохнул опешивший Серега и глубокомысленно закурил, - А Сам-то где?
-  В магАзине,  мешки тягает – этому на прокорм.
-  Н-да, дела… - Серега окинул взглядом пустынную до неприличия комнату.
Под запыленным бра отсвечивало полировкой место, где раньше красовался старенький Ундервуд.
Гость достал из пакета … и колечко Краковской.
Васисуалий с достоинством прошествовал к столу.
Собак сглотнул и покачнулся.

-  У наших предков отняли веру, оставили поклонение царю-батюшке и любовь к родине-матушке. Проблема в том, что маман на все про все одна, а мужей у нее предостаточно. Не успеваешь полюбить одного, бац! его за порог, и в кресле уже новый щи хлебает из папиной миски. Что детям говорить, ума не приложу, - котяра развел руками.
-  А у тебя их много?
Василий скривился:
-  Ты, Серега, прям, как баба, ей-Богу. Мы о серьезном толкуем, а тебя на бытовые мелочи сносит.
-  Ну, извини – сорвалось.
-  Сорвалось у него. Петрович никогда бы не ляпнул эдакое. Он в каждой козявке зрит масштабы Вселенной. Вона и Нинка ему на прошлой неделе: купи, говорит, веник, у старого три волосинки остались – не гребет. И знаешь, что ей ответил?
-  Послал?
-  Как можно-с? Еретик! Он -  человек интеллигентный, глубоко верующий… в Нинкины возможности, н-да, возможности.
И Василий отчетливо представил «ейную» вездесущую ступню размером с детский скейтборд. Ох, уж, эта ступня: изменчивая, как мартовская погода, неподвластная годам и колебаниям мировых валют, растоптавшая не одно мужское сердце, но сохранившая ребячливую страсть к игре в мяч и умение «констралить» пальцами фигу.   Боялся ли ее Васисуалий? Если честно, то – да. Вся его самовлюбленная натура замирала, когда в подъезде раздавалось уверенное цоканье высоких каблуков; и этот звук гвоздил и гвоздил мозг, ритмично вбивая  комплекс неполноценности все глубже и глубже, вплоть до самого сталинского паркета.
-   Высокопочтенная Нинон, отвечает Хозяин, мне будет искренне жаль  расставаться с моим веником.  Да и веник ли он? Присмотрись хорошенько. (Нинка щурилась, щурилась: «Ну, на вилку похож. На старую, трехзубую».) А по мне так на полководца, растерявшего в кровопролитных боях свое войско. Видишь, грустный какой? Саднят его раны, но еще больше щемит его сердце по безвременно ушедшим солдатам, доверившим отцу-командиру нецелованную молодость.
Васисуалий захлебнулся слезой, отчаянно замахал руками, протестую против намерения Сереги постучать по хребту,  и указал на стакан. Опустошив одним глотком содержимое, фыркнул в усы и продолжил:
-  Жизнь, братишка, дама с характером. Кого-то обойдет, лишь рукавом коснувшись, а перед иным и подол задерет. Но еще никому не удавалось приручить ее, обиходить.
Знавал я одного жизнелюба. До пенсии так накуролесил, что сел как-то раз вечером перед телевизором, долго щелкал программы и понял, что ежели и оставалось в жизни нечто неиспробованное, то лишь потому, что аппетита к сему не испытывал. И стало ему смертельно скучно. Докурил он сигарету, вымыл пепельницу и помер. Кстати, реинкарнировался в глубокого старика. Не спи, наливай! За упокой его души грешной. Пусть не праведник, но братьев меньших не обижал. Бывало, подкрадется сзади, схватит за ухо и ласково так: Не Вы ли, рожа эфиопская, коньяк в столовой ополовинили? Дыхните, силь ву пле! Мил человек, вечная ему память.
Котяра, не дожидаясь Серегу, маханул – не поморщился.

Ночь воровкой прокралась в комнату и примостилась в дальнем углу. Кольцо Краковской  устало потеть от страха и, неразменным миллионом, откровенно заснуло. Оно изредка бесстыдно вытягивалось и, шепелявя «Проше, проше», томно переваливалось с боку на бок. 

Подперев кулаками небритые подбородки, друзья тянули осипшими от дыма голосами «Черный ворон». Который раз никто не помнил. Да и так ли это важно, когда душа песню просит? Васисуалий выводил первым, а Серега – вторым. Текст полностью никто из них не знал, но получалось душевно, можно, даже, сказать – проникновенно.
-  Ему бы понравилось, - кот неопределенно вертел лапой над головой и мочил усы в луже портвейна.
Кого он имел в виду: птицу или Хозяина, Василий и сам не ведал («не до того»).

Петрович уже с полчаса стоял в дверях, переминаясь с ноги на ногу, и душил в руках лоснящуюся шапку- пирожок. Ему мучительно хотелось присоединиться к застолью, но он не решался. Неудачи последних дней сковали волю, повисли гирями на шее и вынуждали разглядывать носки промокших ботинок.

Наконец котяра оторвал глаза:
-  Гляди-ка! Кормилец пожаловал. Милости просим, заждались.
Он придвинул ногой табурет и плеснул в стакан.
-  Смотришься неважно. Как авто без колес. Как щенок ентот. Однако ж мы все равно тебя любим. Правда, Серега?