Никогда не кончится июнь Главы 7-8

                начало здесь - http://www.proza.ru/2013/12/06/2300



Глава седьмая



«Дарьюшка.
Я умираю.
К сожалению, выполнить то, для чего я жил последние годы, мне самому невозможно.
Сделать это за меня придется тебе.
Если вспомнишь, чему я учил тебя двенадцать лет из тех девятнадцати, когда жил той, другой жизнью.
ОНИ не отпустят меня и там, за гранью, пока не исполнится то оставшееся, единственное из двух, что еще может сбыться.
Первая жизнь загублена раньше твоего рождения, и этого тебе уже не исправить.
Я прошу лишь вырвать из их сетей наши души… и её воспоминания.
Помоги мне, и я помогу тебе выйти из круга.
Не препятствуй ничему, что покажется невероятным.
Торопись.
И помни – у НИХ в плену остаётся
одна юная жизнь.

Залевский Б.Т.»


Почерк письма был мелким и витиеватым.

Но я с легкостью разобрала его, словно мне случалось делать это не в первый раз, и почему-то не было никаких сомнений в том, что письмо написано покойным антикваром и предназначается именно мне.

Из его содержания я ничего не поняла… и, в то же время, какое-то смутное воспоминание шевельнулось где-то глубоко-глубоко. <Словно я знаю, о чем идет речь.>

Но знаю не здесь, а в какой-то другой жизни…

И это обращение – <Дарьюшка> – как к хорошо знакомому, даже близкому человеку, отчего-то тоже не показалось мне странным…

Тупо глядя на лист в руке, я вдруг заметила, как он похож на тот, на котором была написана моя фальшивая контрольная по музлитературе.

Точь-в-точь такие же мелкие клетки, тот же нестандартный размер…

В груди глухо застучало сердце.

<Всё не случайно.>

Это недоразумение с контрольной, и то, что в результате ее подмены я осталась в городе…

Не случайность, а закономерность.

Так было нужно.

<Ему.>

Зачем?

Что это за таинственное поручение, которое я должна выполнить? О сути его в письме не было сказано ни слова. Как же я могу сделать то, не знаю, что?..

Я медленно перечитала короткий текст и уцепила в нем одну фразу, которая указывала на мой первый шаг к его выполнению.

<Если вспомнишь то, чему я учил тебя двенадцать лет, когда жил той, другой жизнью…>

…Казалось бы, чего проще – разорвать упавшее будто с неба послание, пустить его клочки по ветру с высоты одиннадцатого этажа и, смеясь, включить компьютер и начать стрелять пиратов… Однако я все еще продолжала держать в руках надорванный темно-серый конверт.

Потому что между мелких строк выплывали какие-то ускользающие кадры той, другой жизни, о которой упоминал Борис Тимофеевич.

<И я почему-то отчетливо знала, что обычной памятью вспомнить этого  невозможно.>

Вернее, может быть, возможно <при каких-то определенных условиях.> Каких?..

Я решилась на эксперимент, и память, перелистывая пласты моей недолгой жизни, уже залезла так глубоко, что погрузилась в самое раннее детство, и я с трудом вытащила ее оттуда, обессиленную от поиска хоть каких-то соприкосновений с антикваром…

Она не нашла там ничего, связанного с умершим соседом, кроме того, единственного эпизода, когда семилетней девочкой я пришла к нему с тарелкой блинов…

<Значит, файлы находятся не здесь…

Но они есть. Это я почему-то точно знала.

Как то, что днем светит солнце, а ночью – луна.>

И, скрестив от внезапного холода на груди руки, я понимала, что обязательно и всенепременно должна сделать то, чего он ждет от меня.

Иначе…

<…И помни – у НИХ в плену остаётся…
( Интересно, у кого это – у НИХ?..)

Одна юная жизнь.>

<Иначе> – я была уверена – быть беде.

Я прошла в свою комнату и, медленно шевеля рукой, положила письмо в верхний ящик комода.
Потом, загибая пальцы, посчитала дни. Получилось, что со дня смерти Бориса Тимофеевича прошло шесть дней.

<Торопись…>

Оглядела свою тихую комнату и снова почувствовала легкий укол в солнечное сплетение от мысли, что прямо над ней находится его предсмертное пристанище.

<Внезапно меня захватило необычное ощущение…>

Словно на какой-то миг моя душа расцепилась с телом.

И это мне тоже что-то смутно напомнило…

В память вновь пролезла строка упавшего под ноги послания.

<Если вспомнишь…>

И я поняла, что если и смогу что-то вспомнить, то только там, наверху, в точно такой же комнате, как эта, посреди которой я сейчас стою в полном замешательстве.

И, не теряя времени, я вышла из квартиры и по широким ступеням уже привычно поднялась на двенадцатый этаж, взяла в руку холодную медную голову льва и нажала на кнопку звонка в квартиру 96.



Глава восьмая



Степа принял меня, как мне показалось, отстраненно – казалось, его всерьез заботило какое-то новое обстоятельство. Хмуро произнеся «Привет…», он удалился вглубь квартиры и пропал из виду.

Разувшись, я разыскала его в комнате дяди.

Он молча стоял перед письменным столом. На столе не было ни ручки, ни тетради.

Урна тоже была пуста.

Внезапно племянник обернулся ко мне и возбужденно сообщил:

- Знаешь, что он писал?!

- Что? – спросила я, присаживаясь в плетеное кресло-качалку, стоящее у стены.

- Ноты! – выпалил парень и резким движением отбросил со лба длинную светлую челку.

<«Ноты…»> - повторила я медленным шепотом, словно это могло что-то прояснить в моей ситуации.

Но, кажется, ничего не прояснило.

- Какие ноты? – уточнила я.

- Не знаю… Я не разбираюсь в музыке, - ответил Степа, - но это точно ноты.

- Покажи, - попросила я.

Степа приподнялся на цыпочки и достал с верхней полки длинную нотную тетрадь в красивом переплете.

- Вот. Это она каждую ночь сама собой появляется на столе. А к утру в ней добавляется несколько новых строк… Я заметил… Слушай! – он вдруг с безумными глазами вцепился в меня, как клещ. – Давай сегодня у тебя переночуем?! Я больше не могу. Я с ума сойду!

Я взглянула на протянутую тетрадь. Действительно, ноты. <Написаны черными чернилами, как и письмо, свалившееся с неба прямо мне под ноги.>

Я пристально всмотрелась в замысловатые строки.

И поняла, что произведение предназначается для исполнения на гитаре.

<А что если сыграть то, что здесь написано?..>

- Сыграть тебе на гитаре? – предложила я.

В ответ на Степину мольбу переночевать у меня эта фраза совершенно случайно прозвучала издевательски. Он посмотрел на меня, как на врага.

Я вспомнила, что парень не в курсе, что я гитаристка.

- Если бы у меня были деньги… - задумчиво произнес он, проигнорировав предложение, - я бы снял гостиницу на эти сорок… тридцать пять… нет, тридцать четыре дня.

 <Вот влип, бедняга…> - подумала я, глядя на его несчастное лицо, и в мозг вдруг снова впились последние строчки письма.

<…И помни – у НИХ в плену остаётся
Одна юная жизнь.>

Тело внезапно стало тяжелым. Руки и ноги будто налились свинцом.

Я поняла, что и Степа оказался здесь не случайно.

<Он и есть эта юная жизнь!>

И никуда ему отсюда не деться – он связан со мной и собственным покойным дядей незримой нитью. Он тоже звено всей этой безумной цепи.

- Нет, - я положила свинцовую руку на спинку кресла. – Будем ночевать здесь. Вместе. Скоро этот кошмар закончится…

Степа посмотрел на меня с нескрываемой надеждой.

И, помолчав немного, застенчиво произнес:

- Я картошку пожарил с грибами. Пойдем?..

Я вспомнила неудавшийся завтрак и улыбнулась.

Может, хоть совместный обед состоится?..

- Пойдем.

Совместный обед состоялся, и, пожалуй, утром я была неправа в нелестных высказываниях о кулинарном таланте парня. Картошка с грибами явно удалась!

Шеф-повар категорически не разрешил мне мыть посуду.

- Я сам помою, а ты посиди, - заявил он.

Я согласилась, окидывая взглядом узкий подоконник.

- Интересно, а где у него губки с железками?.. – тихо, словно самому себе, задал вопрос парень.

- В столе, на средней полке, - быстро сказала я.

Степа повернулся и странно взглянул на меня. Потом медленно вытащил губку из глубины полки, на которую я указала.

Возникла напряженная тишина.

И мне почему-то тоже стало не по себе.

Чувствуя легкий приступ удушья, я перевела взгляд на окно и снова увидела стоящий в углу, за горшком с алоэ, эфедрин.

Сама не зная почему, я обратила на него долгий и пристальный взгляд.

          И вдруг под побеленным потолком пролетела темная бабочка.

Она слегка покружилась вокруг маленькой люстры и вылетела в открытую форточку.

И в тот же миг где-то высоко прозвучал, отдаляясь, тихий-тихий голос.

Я успела поймать окончание улетающей на шумную улицу фразы.

<«…Болею я, Дарьюшка. Сегодня ты пришла в последний раз…»>

Я невольно вцепилась в стул.

<Из памяти восстали эти слова, будто я совсем недавно их слышала  – точь-в-точь в таком порядке…>

- Ты что, бывала у него, что ли? – подозрительно спросил Степан, и, не услышав ответа, повернулся, и я увидела, как расширяются его глаза.

- Ты что такая белая?! Может, лекарства какого-нибудь накапать?

И он кинулся к эфедрину.

- Это не подойдет?..

- Нет! – взвизгнула я не своим голосом.

- Тут еще валерьянка есть… - деловито сказал парень, перебирая пузырьки.

Я вскочила.

- Мне ничего не надо… - и голос резко сорвался, будто рухнул с обрыва.

- Ладно, ладно, - махнул рукой племянник, - как хочешь… Тогда на вот, водички попей.

<«Бабочки… - подумала я, - бабочки приносят голос Бориса Тимофеевича…»>

И почувствовала, что схожу с ума.

- А ты что, действительно умеешь играть на гитаре? – неожиданно спросил  Степа, держа у моего рта стакан с теплой водой.

Я медленно, по глотку, выпила всю воду, прежде чем ответить:

- Ну да, я музыкальное училище заканчиваю по классу гитары.

<И почему-то никак не могу закончить…>

- Ничё себе! – Степа отбросил со лба челку и восхищенно посмотрел на меня. Я увидела россыпь веснушек на его круглом лице. – А может, тогда правда поиграешь те дядь Борины ноты? Давай, тащи гитару!

Парень заметно воодушевился, предвкушая вечер классической музыки.

Но настроение у меня резко упало, надо мной все еще витал обрывок улетевшего голоса, опускаясь на дно памяти тяжелым осадком, и я почувствовала, что все больше запутываюсь в какой-то невидимой паутине.

А тут еще эти ноты, которые сами собой пишутся по ночам, <как какой-то чертов «Реквием»…>

- Не буду я их играть, - грубо сказала я, ставя на стол пустой стакан. И твердо добавила.

– Ни за что!

Степа помолчал, потом убрал стакан на полку и расстроенно промолвил:

- Ну ладно…

Незаметно на город опустился теплый летний вечер, и неумолимое приближение ночи почему-то вызвало болезненную, щемящую тоску.

Видя, как сгущается за окном темнота, я внезапно испытала острый прилив отчаянья и, сама того не осознавая, вдруг вцепилась в Степин локоть, безумно боясь его отпустить. <Словно в это мгновение только его рука держала меня на земле, а выпустив ее, я, как шар, наполненный гелием, взлечу в темное небо, и назад мне уже не вернуться…>

В полумраке комнаты я повернулась к рыжему мальчишке и уставила на него умоляющие глаза.

- Будь рядом! Всегда! Понял?

И сама поразилась своей интонации.

Он, кажется, ничего не понял, но ухмыльнулся и сказал:

- Понял, принцесса!

Я, по-прежнему не отпуская, держала его руку в своей.

<Что ж, мне достаточно и этого обещания.>

                продолжение http://www.proza.ru/2013/12/08/2064