Божественное горло лингвистики

Ссылку в интернете на данный текст мне дала автор с Прозы ру. Галия Байкан.
Как я понял… на то время Галию Байкан,
 в данном произведении пленила изящная упаковка в различных словах и в символах…
 исторических "человека тайн", в том числе грядущих в перспективе. 
Я же в первую очередь,
 обратил внимание на «детальное совпадение» некоторых
распакованных – изложенных в произведении образов….
 с возможными... физическими вылазками...
 икосаэдра лингвистической матрицы которая в пластилиновом варианте
представлена на иллюстрации.

С физических про-явлений  данной  матрицы,
 по моему мнению, и  были сняты и в лингвистику упакованы…
 изначальные  вылазки  мироустройства.

Информацией об данной, поистине образной, с мироустройства снятой лингвистики…
по моему мнению, обладали лишь некоторые избранные - посвящённые.
Менее посвящённые (к примеру простые члены различных «тайных» обществ),
знали - обладали лишь информацией о информации.

 При этом они, как маленькие дети,
 узнавшие от старших детей нечто о "взрослой тайне",
 начинают обмениваться  "просвещёнными" тайными знаками.

Некоторые  тайные фразы и тайные знаки из данного произведения,
даже с позиции того времени,
 воспринимаются как очень банальные.

Но если предположить, что "недопосвящённые", сами о том не подозревая,
очень важно обменивались  детальными  знаниями о физике мироустройства?

Тогда и у данных детских таинственных манипуляций,
  и у некоторых тайных сообществ…
появляется устойчивая физическая,
и логическая «смысловая подоплёка».
А это обстоятельство даёт хоть и косвенное,
 но  образное  подтверждение – улику…
в пользу лингвистической икосаэдра матрицы (ЛИМ).
 
Ещё более образное смысловое артефактное подтверждение в пользу наличия ЛИМ,
я обнаружил в ПраВедах впервые представленных мне автором с Прозы ру.
 Юрием Ульяновым

С год назад "образ ЛИМ" в виде символа - колеса со скрученной осью (КСО),
 я мельком увидел по ТВ.
В интернете информацию о данном  «КСО» до настоящего времени пока не обнаружил.
 
Что бы добиться надёжных результатов при рассмотрении
физики мироустройства...
 через увеличительное стекло мировой лингвистики и наоборот,
требуется как минимум,  "системное время",
время для погружения и осмысления.
За отсутствием оного, можно просто периодически делится с читателями появляющейся  информацией «в тему».
 В том числе такой вот  многослойной … от языка птиц.
Как говорится, устами ребёнка глаголит истина.
Правда ребёнок об этом  обычно не проинформирован.
 Возможно пришло время снять и внять скрытые истинны.
На этом «детскую интригу» прикручиваю.


Информацию в пользу теории ЛИМ   я снял в уже в первой главе о «гульярдах».

Наиболее информационно ЛИМ выпуклые  абзацы в сплошном тексте….
 выделил такими шалашиками /////\\\\\  и ******,
там же оставил свои примечания от автора.

Если читатель воспримет мои смысловые помыслы...
 за  занудные домыслы,
в накладе от прочитанного всё равно не окажется,
так узнает много действительно интересного…
 от «просто прочтения»…
данного много - много -  слойного произведения.
Правда, при этом... потребуется талант въедливости.

А при появлении интереса (по прочтении)
 к эхо - лингвистике от « Божественного горла»,
советую сперва прочитать мою  статью «Упакованное Про странство лингвистики».
http://www.proza.ru/2012/01/23/271 

Ну а далее двигаться  уже...
 по зову вашего читатель,
распакованного,
 или припаркованного  внимания - сознания - понимания.


ПРОИЗВЕДЕНИЕ:

Язык птиц Грасе д'Орсе

(Введение для лучшей читабельности опущено)



  1)  Гульярды



В истории современной Европы ни одна организация не играла такой значительной роли, как тайное общество, известное с XI по XVIII столетие под именем гульярдов, или сыновей Гуля. Эта организация распалась лишь в начале нашего века, после того, как была полностью достигнута цель, к которой она стремилась почти тысячу лет и которая состояла в том, чтобы заменить власть церкви и аристократии властью народа. Уничтожение монархии вообще не входило первоначально в программу этого общества; можно даже утверждать, что в течение нескольких столетий сыновья Гуля тверже, чем кто-либо, поддерживали монархию. Но реставрация античных учений в XVII столетии привела к новому расцвету республиканского идолопоклонства, которое весьма диковинным образом соединилось с уравнительным и демократическим радикализмом гульярдов, и они подошли к мысли о необходимости уничтожения трона вместе с алтарем. Не обошлось, однако, без серьезного сопротивления значительной части членов общества, и, насколько можно судить, основываясь на очень небольшом количестве дошедших до нас сведений относительно внутренних дебатов в организации, все анналы которой представляют собой зашифрованные записи, именно это расхождение во мнениях вынудило гульярдов принять решение, что они больше не будут пополнять свои ряды новыми адептами и их общество перестанет существовать тогда, когда естественной смертью умрет последний из его членов, который и унесет с собой в могилу все тайны своих предшественников.

Все вплоть до самого их названия было бы похоронено во мраке забвения, если бы они не оставили несколько поэтических сборников на латыни, одинаково странных как по своей форме, так и по содержанию, которые привлекли к ним внимание специалистов. Возник вопрос, кто такие гульярды, откуда они появились, в чем заключалась цель деятельности этой секты или ордена и когда они исчезли со сцены истории. Итальянский исследователь Альфредо Страккали в серии статей, опубликованных в журнале «Ривиста Европа», собрал и представил вниманию читателей все, что было известно о гульярдах в средние века.

Нет никаких сомнений, что гульярды были связаны с вагантами, традиция которых сохраняется и в наши дни в Германии и Испании, а один из ее образцов, весьма приукрашенный и значительно исправленный, представляет собой университетское мадридское сообщество, привлекавшее к себе внимание широкой публики. Это рафинированное студенчество сохранило на своей шляпе совсем не аристократический герб своих предшественников: вилка и ложка из слоновой кости, лежащие крест-накрест. На арго этот герб может быть прочитан следующим образом: «Sauter hyver forche escolier» (L'hiver force les ecoliers a sauter — «Зима заставила школяров попрыгать»).

Действительно, в те далекие времена, когда ремесло печников было еще на младенческой стадии развития и когда высшая знать с трудом могла сделать свои дома пригодными для жизни при помощи огромных каминов, которые, кажется, были созданы для того, чтобы обогревать небо, а не несчастных людей, — в те времена лишенные какого бы то ни было источника тепла университетские помещения были в суровые зимы совершенно непригодными для занятий. Тогда в этих зданиях не могли оставаться ни профессора, ни студенты, и последние старались с выгодой для себя использовать вынужденный отдых: те из них, что побогаче, с любопытством осматривали окрестности, а бедные, которых, разумеется, было большинство, стучались в каждую дверь и просили милостыню, главным образом для того, чтобы собрать хоть какие-то средства для продолжения обучения. Однако горожане и аристократы тех времен не сильно отличались от современных, они были так же равнодушны к несчастью ближнего. Честные студенты, просящие подаяние для того, чтобы продолжить учиться, часто оставались без гроша, тогда как наглые странствующие актеры, ненадолго прерывавшие монотонное существование горожан, получали приличное вознаграждение, сумев развеселить их своими непристойными, а иногда даже безбожными шутками.

Таким образом, эти бродячие студенты, большая часть которых в недалеком будущем намеревалась получить духовный сан, не видели большого греха в том, чтобы приспособиться к обстоятельствам, и организовывали группы жонглеров, фокусников и шутов, не признававших ни божеских, ни человеческих законов; в этих шутовских караванах они вели радостную и беззаботную жизнь, и самый несчастный из них забывал о своем горе. Множество молодых людей из самых благородных семей присоединялись к неистовым сатурналиям, которые повторялись ежегодно на каждом карнавале; но никто не мог быть принят в эти общества, не дав обязательств, которые связывали новичка на всю оставшуюся жизнь. Нарушение их каралось самым жестоким образом. И самое первое из налагаемых на новичка обязательств заключалось в том, чтобы всеми имеющимися возможностями при всяком случае помогать любому другому члену ордена гульярдов.

Итак, должно быть уже ясно, что этот орден был создан по модели фратрий, древних союзов, обществ, где в то же время празднества и танцы играли весьма важную роль. Вход в эти общества был открыт только для тех, кто мог показать «тессеру», особый геральдический жетон, значение которого он должен был быть способен расшифровать.

Первые христианские общины были организованы точно так же, что подтверждают «абраксасы», тессеры сторонников Василида, которые обнаруживаются в достаточно большом количестве, а также отрывок из «Откровения Иоанна Богослова», содержащий вполне определенные намеки относительно устройства ранних христианских союзов. Здесь берет свое начало современный герб, а все гульярды приписывали именно автору этой таинственной книги изобретение особой тайнописи, которой они сами пользовались вплоть до наших дней. Святой Иоанн почитается и масонами, которые унаследовали значительную часть традиций гульярдов, хотя и не были посвящены ни в секреты их письменности, ни в их тайную философию.

Дальше в этом очерке мы еще покажем, что хотя римской церкви и были известны все без исключения тайны гульярдов, она все же всегда оставалась терпимой к ним, и эта терпимость совершенно необъяснима, потому что вся деятельность этого общества была нацелена на то, чтобы пробить брешь в политических и религиозных догматах церкви, и гульярды упорно отрицали десять заповедей и божественность Иисуса Христа. Я также полагаю, что их никогда не тревожила испанская инквизиция, и Рим постоянно предоставлял им полную свободу думать, писать, говорить все, что им заблагорассудиться, лишь бы только они пользовались исключительно их иероглифической письменностью, которую мы теперь называем геральдикой, и их основанным на том же принципе языком, который Рабле называл иногда «болтовней пьяниц», но которым начали пользоваться задолго до появления на свет автора «Гаргантюа и Пантагрюэля», да и после его смерти он продолжал находиться в употреблении.

Светские власти были далеко не всегда так терпимы, и помимо казни тамплиеров, бывших гульярдами до мозга костей, можно назвать немало других случаев целенаправленного преследования тайных студенческих союзов; однако гульярды всегда находили в себе силы отомстить за эти преследования с большой жестокостью, поскольку все их действующие корпорации представляли собой единый союз посвященных, во главе которого с неизвестно какого, но все же весьма давнего времени находилась Верховная Ложа, включавшая в свой состав наиболее влиятельных сеньоров и дам, таких, например, как Диана Пуатье или госпожа Помпадур, занимавших, каждая в свое время, пост гроссмейстера Верховной Ложи ордена Сыновей Гуля. Эта ложа, объединявшая также всех руководителей отдельных корпораций организации, включая даже духовенство, представляла собой нечто вроде тайного парламента, почти всегда находившегося под покровительством самого короля, который консультировался с ней по всем важнейшим вопросам. Все обсуждавшиеся в этом парламенте вопросы предполагали знание тайного языка иероглифов. Если же король и не выносил ничего на обсуждение, то Верховная Ложа гульярдов и в этом случае доводила до него свое мнение все в той же зашифрованной форме. Ее советы и рекомендации почти всегда принимались к исполнению, и даже Людовик XIV, претендовавший, как известно, на абсолютную власть, тем не менее консультировался с этой ложей точно так же, как и его предшественники.

В этой самой Верховной Ложе проходило голосование по поводу Варфоломеевской ночи; если бы кто-нибудь потрудился поискать, то, вероятно, обнаружил бы результаты голосования по поводу отмены Нантского эдикта. Точно так же эта ложа позднее голосовала за смерть Людовика XVI. Все вопросы, выносившиеся на голосование, могут на первый взгляд показаться не имеющими ничего общего друг с другом, и тем не менее общество гульярдов никогда не отклонялось от своей главной цели, уничтожения аристократии. Это была одна из причин, в силу которой во Франции протестантизм оказался последним прибежищем аристократических традиций и устоев.

Так можно в самых общих чертах охарактеризовать орден гульярдов. Он всегда был тесно связан с организациями масонов и, на первый взгляд, ничем от них не отличался. Однако для того, чтобы стать гульярдом, необходимо было иметь степень магистра в одной из профессиональных корпораций, и, например, госпожа Помпадур, гроссмейстер Верховной Ложи, входила в орден только в качестве магистра корпорации граверов. Диана Пуатье, вероятно, была членом корпорации архитекторов, а Карл IX, как известно, принадлежал к корпорации оружейников. Инициация в ордене гульярдов заметно отличалась от аналогичных ритуалов в других обществах, и пройти ее было гораздо труднее, чем церемонию посвящения в масоны, где от нового адепта требовался только простой денежный взнос. Не всякий желающий становился членом ордена гульярдов, которые были подлинной элитой нации, как бы офицерами во главе войск, сформированных из масонских организаций.

Гульярды не были исключительно французами; их было немало и в Германии, в обществах розенкрейцеров и иллюминатов. Их организации существовали также в Англии, в Италии и в Испании; повсюду они пользовались одним и тем же языком и одной и той же письменностью, искусством шифровать и расшифровывать непонятные для посторонних иероглифы, и это искусство называли они «стихоплетством».

В некоторых профессиях, и в частности тех, которые предполагают владение искусством рисунка или чертежа, можно обнаружить основания для посвящения в орден гульярдов: именно эти искусства частично составляли тайну их мастерства. Но далее мы еще встретимся с многочисленными примерами, показывающими, что и представители профессий, не требующих умения рисовать, тем не менее были посвящены в тайны геральдики, или в искусство пиктографического письма (искусство составлять и разгадывать загадки и ребусы). Созданные мельниками или парикмахерами шарады или сатирические эпиграммы были ничуть не менее острыми и язвительными, чем все остальные. Следует заметить, что никогда и никто за это шутовство не был наказан, хотя намеки, содержащиеся в таких эпиграммах, были настолько же смелыми, насколько и прозрачными. Сегодняшняя республика была бы, разумеется, уже не так терпелива и не так снисходительна, как власть короля и папы в старые добрые времена.

Верно, что в некоторых решениях церковных соборов, или в некоторых ордонансах короля можно обнаружить попытки борьбы с гульярдами, или вагантами; но никогда — с корпорациями, о которых я писал выше. Можно предположить, что и папа и король просто не знали о их существовании или же корпорации пользовались привилегиями, которые предоставлялись, а чаще, начиная с двенадцатого столетия, продавались их синдикатам.

II

Откуда появилась семья Гуля и какие возможны предположения относительно личности главы этой семьи? Известны многие его исторические и литературные прототипы, и при желании один из них можно увидеть в англичанине Мэпе, друге короля Генриха II, отношения которого с римской церковью были не всегда хорошими; но этот человек жил в двенадцатом столетии, тогда как семья Гуля уже, бесспорно, существовала в одиннадцатом веке. Если сообщения о церковном соборе десятого столетия, осудившем гульярдов, господин Страккали рассматривает как апокриф, то бесчисленные головы попугаев, украшающие капители романских церквей одиннадцатого столетия, апокрифом никак не назовешь.

Так, например, известно, что на старофранцузском слово «попугай» произносилось как «папа гай» (раре guay) и «папа гуль» (раре gault), другими словами, «папа гульярд». Орден гульярдов действительно обладал внутренней иерархией, которая пародировала иерархию римской церкви, и самое полное перечисление ее ступенек мы можем обнаружить у Рабле в замечательной главе его романа об острове Звонком. Под попугаем имелось ввиду некое высокопоставленное лицо в этой иерархии, которая была столь же древней, как и само имя «папа гуль» (подлинная этимология этого имени восходит к арабскому языку; оно появилось во Франции в девятом столетии, вместе с вторжением мусульман).

Но здесь не обошлось и без вмешательства немецких филологов, добавивших имя гиганта Голиафа в этимологию названия ордена гульярдов; такой, по крайней мере, является разделяемая господином Страккали точка зрения Гезебрехта, предполагающего, что этот библейский персонаж мог стать покровителем гульярдов после мистерий, разыгрываемых ими в церквях. Я считаю бесполезным останавливаться для изучения этого мнения. Гримм связывает этимологию этого названия с провансальским языком, на котором слова galiar, gualiar означают «обманывать», и именно от них он производит слово gualiarder, а от него — Gouliard; но было бы гораздо проще обратиться к парижскому gouailleur — «насмешник», «зубоскал», синониму хорошо известного слова blagueur «хвастун», «враль», «балагур», а также к слову goualeur, которое на арго обозначает певца, если бы все это не было попыткой поставить телегу впереди лошади. Действительно, гульярды были и насмешниками и певцами; но эти два простонародных выражения происходят от названия ордена, а не наоборот.

Другое не менее популярное выражение, «луженая глотка» (porte sur sa gueule), как нельзя лучше передает характер «гульярдов». Этот недостаток всегда был свойственен ученым и монахам всех стран и времен; именно поэтому начиная с IX столетия церковные соборы проводились в присутствии короля. Людовик Благочестивый был уполномочен высокопоставленными представителями церкви не допускать в высшее общество, в присутственные места этих ученых, которые отныне, заточенные в своих монастырях, становились «vagi et lascivi, gulae et ebrietati et caeteris voluptatibus dediti, quidquid sibi libitum licitum faciant».

Таким образом, начиная с IX столетия, то есть сразу же после школьной реформы Карла Великого, на дорогах Франции появились толпы бродячих ученых, которые позже стали известны под именем гульярдов; но далеко не все эти бродяги обязательно являлись членами семьи или ордена Гуля, да и те, которые входили в этот орден, не всегда были бродягами, хотя именно эти последние составляли в нем большинство. Исследуя доктрины гульярдов мы намерены показать, что их союзы произошли от древних языческих фратрий и что они объединяли два различных течения, представленные, с одной стороны, учеными, а с другой — ремесленниками. Сущность последнего течения лучше всего может быть передана старым французским словом — artisan, которое является весьма точным.

Карл Великий, сконцентрировав в монастырях все, что оставалось от научных, литературных и ремесленных традиций древности, сумел в то же самое время изолировать эти традиции от еще сохранявшихся очагов язычества, и начиная со времени его правления до появления больших университетов только в монастырях и нигде больше можно было обучиться архитектуре и всем другим искусствам, с нею связанным, то есть скульптуре, живописи и прочим.

Поэтому христианство не перестало использовать тот мистический язык, которым владели все художники античности; катакомбы заполнены как христианскими, так и более ранними ребусами, вынудившими ученых наших дней обратить самое серьезное внимание на символическую природу древнего искусства: так, например, имя святого Петра передается здесь изображением человека, раскалывающего камень. Нет необходимости объяснять, причем здесь камень (pierre — камень), однако все же следует заметить, что слова sanctus на латыни, aghios на греческом, kadesh на еврейском в равной степени предполагали идею разделения, или раскалывания чего-либо. Поэтому расколотый камень обозначает имя святого Петра сразу на трех языках. Христианские художники, с их особым почитанием святого Иоанна, сохранили мистическую письменность язычества, да и в Апокалипсисе можно обнаружить множество гностических тем и персонажей. Эта вереница сюжетов, которые мы условно назовем классическими, не проникла, однако, в христианское искусство, и никаких следов формулы вечной жизни, служившей для греков неизменной темой искусства, в нем не обнаружилось. Современное искусство, насколько мы способны в нем разобраться, полностью лишено религиозного мистицизма и встревожено только триумфом богатых над бедными.

Цель, преследуемая гульярдами с неиссякаемой настойчивостью и полностью достигнутая в результате Французской революции, была достаточно ясно обозначена уже в Апокалипсисе. К этой цели с одинаковой энергией и страстью стремились два мощных течения, истоки которых могут быть найдены в монастырях, превращенных Карлом Великим в убежища искусств и интеллектуальной свободы. Здесь берут начало два больших течения ордена гульярдов: масоны и эскрибули (последнее слово, завезенное во Францию, вероятно, из Германии, встречается у писателей прошлого столетия в форме «скрибулер» — «бумагомарака», или памфлетист). Масоны были архитекторами и строителями; что же касается эскрибулей, то они в начале ограничивались изготовлением копий и составлением булл, грамот, которые были, как известно, украшены миниатюрами; но позже оказалось, что эскрибули объединяют в своем союзе всех, кто занимается искусством рисования и черчения, то есть художников, граверов и даже мастеров, изготавливавших рамки. Кажется, от этой профессии был получен титул pourple или pourpre (пурпурный), который был самой высокой ступенью в иерархии эскрибулей, а исключительной привилегией обладателей этого титула было право пользоваться пурпурной краской и оформлять свои композиции каймой этого цвета.

Та же самая привилегия существовала у византийских каллиграфов. Однако преследования иконоборцев привели к уничтожению там греческой традиции пиктографического письма, следы которой уже невозможно обнаружить в наши дни, несмотря на то, что это искусство, бесспорно, присутствовало в составлении древних религиозных орнаментов.

Я не могу сказать, как долго существовала латинская пиктография (любопытный образец которой находится в Лувре, в галерее христианских погребений; это ребенок с птицей и виноградом в руках, что может быть прочитано как: PUERIUVA MANIBUS AVE (О дитя, будь счастливо в мире теней), образцы которой во множестве обнаруживают в первых погребениях христиан; но со всей определенностью можно утверждать, что если семья Гуля и оставила нам поэмы и стихи на латыни, то для составления своих иероглифов она пользовалась исключительно французским языком. Я не знаю, когда именно этот язык начал использоваться в их искусстве, поскольку все, что я сумел расшифровать в галльской нумизматике и галльско-римских памятниках, было составлено на греческом языке. Тем не менее в музее Эпиналя есть несколько галльских древних памятников, которые доказывают, что галлы задолго до средневековья использовали для составления иероглифов свой язык. Среди среди этих памятников — божество, известное под именем Розмер (Rosmert), которого изображали как сирену, кусающую лошадь. «Росс» — одно из галльских слов, которое применялось специально для обозначения каурой лошади, и это слово осталось в нашем языке, изменив свое значение.

В таком случае Розмер будет означать «того, кто кусает лошадь» (rosse mord).

Другой памятник в том же самом музее посвящен легенде этрусков, переведенной галлами на язык иероглифов, и среди этих иероглифов нам следует обратить внимание на имя греко-этрусской богини Сибарин, или Сибарис, олицетворявшей лень и изнеженность. Эта богиня изображается в сопровождении дельфина (на языке галлов се) и ворона (на галльском brun), что читается как «себрун», то есть очень близко к Сибарин.

Можно еще упомянуть парижский алтарь мореплавателей, на котором изображен бык с тремя журавлями, а подпись под изображением является в данном случае прямым и очевидным переводом: TAVROS TRIGARANVS; на изображении человека с топором в руках стоит иероглиф ESVS; на изображении человека с шестом — иероглиф LOVIS, который на современный французский можно перевести как «рейка», или «планка» (latte); четвертое изображение представляет собой бога с большими клещами в руках, со следующей подписью: VOLCANVS. Клещи на галльском языке писались как volk, что произносилось fork, на латыни furca, откуда происходит «кузница» (forge) и «кузнец» (forgeron). Клещи также фигурируют на некоторых старых медальонах белгов, обозначая имя этого народа. Слово Volcan (вулкан) на языке белгов и галлов обозначало кузнеца, использовавшего в своей работе среди прочих инструментов и клещи. Можно предположить, что латинский бог Вулкан имеет галльское происхождение.

Из всех этих примеров следует вывод, что хотя галльский язык в условиях римского господства и вытеснялся греческим, но как артистический язык пиктографии он все же не исчез совсем, и его вновь начали использовать в этом качестве тогда, когда греческий язык перестал быть языком римских и галльских художников вследствие пренебрежительного отношения к наследству классической античности.

Самый древний образец использования французского языка в искусстве иероглифов, который мне известен, в то же самое время является первым известным образцом современной карикатуры. Это капитель собора в Вогезах эпохи каролингов, на которой находится изображение Карла Лысого, рыдающего от страха заразиться чумой. У этого шаржа двойной смысл, и если при первом взгляде видна только голова плачущего человека с густой шевелюрой и бородой, то присмотревшись более внимательно можно разглядеть, что эта голова в то же время является изображением епископа между двух лилий. Борода, усы и нос головы — это стихарь, плащ и голова епископа; лилии на его митре изогнуты таким образом, что образуют плачущие глаза, а руки оказываются льющимися слезами. Итальянцы и в наши дни охотно прибегают к подобным гротескам.

Но хотя в этой области Франции, по моим сведениям, и сосредоточены самые многочисленные и самые интересные образцы древнего искусства галлов, а также искусства романской, или каролингской, эпохи, по всей вероятности, колыбель семьи Гуля, или средневекового масонства, следует искать все же не в Лотарингии. Далее мы намерены также доказать, что гульярды и масоны представляли собой одно и то же общество, основным культом которого было поклонение святому Галлу, святому Гулю, или же святому Гели, что на диалекте жителей Лимузена означает святого Петуха.

Действительно, Рабле, перемешавший в своем «Пантагрюэле» все догматы гульярдов, бывший одним из их самых высокопоставленных лиц, а также и шутником и острословом при дворе Франциска I, говорит в предисловии к своей четвертой книге, что «согласно пословице жителей Лимузена, для того, чтобы сложить печную трубу, нужно всего три камня», два опорных и один замыкающий. Эти три камня являются троицей масонов, или дольменом, и этот закон строительного искусства был общим как для греческих, так и для галльских архитекторов, поскольку на большей части надгробий эпохи эллинизма, на заднем плане барельефов, можно увидеть дверь, образуемую тремя вышеупомянутыми камнями, которые наши археологи называют порталом; но у греков эта дверь называлась pyle, а и у масонов «pile» — французское слово, которое может относится у нас к предметам любого рода (груда, куча: груда ядер, монет и т. д.).

Эта дверь олицетворяет римского Януса, являясь самым простым сооружением из тех, что связаны с его культом. Она всегда была сориентирована либо на Восток, либо на Запад. Причиной тому было обожествление создателями этих сооружений восходящего либо заходящего солнца; однако в любом случае две ее опоры соответствовали северу и югу. Северный пилон представлял собой влажное и женское начало, символом которого была собака, Купеа; южный пилон соответствовал сухому и мужскому началу, символизируемому лисой, Keletes. Keletes точно соответствовал богу филистимлян Голиафу, который, как известно, был греческого, или критского происхождения; его имя на греческом языке означает «обманщик», и мы увидим, что он пользовался особым почитанием у масонов в то время, когда римская церковь поклонялась главным образом Деве Марии, изображения которой всегда находились рядом с северной дверью церквей, считающихся готическими, в частности Собора Парижской Богоматери.

Следует ли из этого, что Гезебрехт все же был прав, возводя название ордена гульярдов к имени Голиафа? На этот вопрос можно с уверенностью ответить отрицательно, так как гульярды отвергали все еврейские традиции, и в особенности десять заповедей. Их доктрины были еще более радикальными, чем пользовавшийся популярностью практический рационализм. Пилон Собаки, или влажное начало греков, они превратили в прозаическую жидкость, символизирующую потребность человека в воде, а пилон Лисы, или твердое начало, стало у них пищей, которая, по их мнению, была еще более необходима, чем вода. Таково точное значение колонн J и В в современном масонстве.

Первая статья «символа веры» гульярдов сводилась к следующему: Пурпурная влага поглощает врата желаний.

Вторая была: Ближний, который помогает тебе, ей подобен.

И третья: Тайна будет открыта тому, кто имеет.

Тайна не будет открыта тому, кто не имеет, — в этом заключалась основа греческого масонства в целом, и в частности учения, изложенного Платоном в его знаменитом «Пире». Если же говорить точнее, это и есть основа настоящего, прошлого и будущего масонства.

III
//////\\\\\\
Питье и еда, или жидкое и твердое, соединенные вместе, давали то, что гульярды называли «внутренностями», или «потрохами», которые для них были символом повелителя вселенной, пантократора. Поэтому главный знак, по которому они узнавали друг друга, состоял в том, чтобы показать ладонь левой руки или ладонь с тыльной стороны, что переводилось так: он любит потроха.

«Потроха» у гульярдов являлись прекрасным символом, обозначающим самого лучшего архитектора, который, не пошевелив и пальцем, создает всю вселенную; то, что делали «пурпурные», то есть посвященные, работавшие не руками, а головой, рассматривалось как «внутренности», или «потроха» произведений искусства и ремесла. Это эзотерическое учение о «потрохах» было передано им от масонов древности, что подтверждается, в частности, замечательной апологией конечностей и желудка Менениуса Агриппы.

На первый взгляд, в этом учении следует видеть только грубый набросок красочной картины христианского обряда евхаристии. Месса — очищенное от всего лишнего воспоминание о пирах, объединявших древние античные братства тем же самым способом, каким были связаны друг с другом средневековые ложи, и именно поэтому Платон, излагая секретные доктрины своего времени, считал себя обязанным представить дело так, чтобы читатель хотя бы в воображении попал в окружение участников пира. Знаменитая «ананке» древних греков имела то же самое значение, что и «потроха» гульярдов; поэтому книга Платона, одновременно и загадочная и понятная, никем не была истолкована лучше, чем гульярдом Рабле в его замечательной главе о мессире Гастере, излагающем философское учение своих единоверцев со всей просвещенной точки зрения.
**************

Действительно, ни один человек нашего времени не понял Платона лучше, чем Рабле, и ни один человек нашего времени не был готов понять его. Оба, и Платон, и Рабле, занимаются разоблачением тайн. Оба прекрасно осознают все опасности, неизбежно следующие за подобными разоблачениями, и оба используют при этом один и тот же метод. Они начинают с того, что заводят читателя в лабиринт, в котором тот полностью теряет ориентацию; на этом пути они рассказывают ему различные увлекательные истории, волшебные сказки, притупляющие его внимание; затем, когда, как предполагается, читатель уже окончательно оглушен и ослеплен в силу того, что его глаза длительное время смотрели на множество сверкающих ярким светом предметов, они ставят его перед поразительным фактом, но глаза его уже настолько устали, что он не в состоянии что-либо узнать и поэтому проходит мимо увиденного.

Так, например, именно такой способ избирает Рабле, чтобы напрямик рассказать всему миру тайну рождения короля Франциска И. Эта тайна уже была известна многим из его современников, и Рабле не был первым гульярдом, который раскрыл ее для самой широкой публики. Один савойский хронист, Франсуа Бонивар, рассказывает об одном маскараде парижского судейского сословия, бывшем настолько же смелым, настолько же грубым и настолько же непристойным, как и произведения Рабле, и не оставлявшем никаких сомнений в виновности короля, и виновности Екатерины Медичи и Филибера Делорме, служившего им посредником и удостоенного за то звания королевского архитектора. Этот рассказ о маскараде может быть существенно дополнен, если заглянуть в «Историю карикатуры в эпоху Реформации» Шамфлёри, где на одной из страниц можно увидеть рисунок под названием: «Чудеса города Женевы», который принадлежит Фромену, секретарю самого Бонивара, и является переводом рассказа этого хрониста на язык иероглифов.

Следует заметить, что судьи не особенно стеснялись в выражениях, непочтительно осмеивая королевское величие, что вполне объяснимо той безнаказанностью, которой пользовался и сам Рабле, выражавшийся в данном случае далеко не столь прямо и смело. Что же касается Екатерины Медичи, то она собрала целую коллекцию выпущенных против нее эпиграмм, и это любопытное собрание, бывшее, кажется, в основном делом рук Филибера Делорме, сохранилось под ошибочным названием: «Пословицы, поговорки и аллегории пятнадцатого столетия». Господин Шамфлёри в своей «Истории карикатуры» опубликовал две из них: «Свеча» и «Не всяк монах, на ком клобук», обе — Филибера Делорме; но он ссылается также и на третью, которая является на самом деле рисунком Дианы Пуатье и представляет собой не что иное, как тайное послание, посредством которого она сообщала Генриху II о своем несчастном замужестве, сообщала настолько ясными и понятными иероглифами, что их было трудно не прочитать. Фрагмент, воспроизводимый Шамфлёри, представляет собой три следующих стиха:



Сир, дама не опасалась епископа Санса,

Не желала невестка ласок отца,

И Орме не желал его помощи.

Епископ Санса был будущим кардиналом Лотарингии, а имя Орме (l'Orme) является достаточно прозрачным намеком на Делорме. Рассказывая об обращении Панурга к оракулу панзейской сивиллы, Рабле, после того, как предсказанное уже произошло, говорит, что хотя все и было написано в ответе оракула, но не полностью; вероятно, он совсем не знал, что это послание было отправлено, и ему было непонятно, каким образом Генрих II мог о нем узнать. Он ознакомил с ним Екатерину Медичи, которая, возможно, приказала сделать копии, чтобы на него ответить. Что касается эффекта, который могли произвести подобного рода разоблачения, то вряд ли он был бы значительным. Все политические деятели высшего уровня во все времена подвергаются этим булавочным уколам; поэтому в конце концов они на них просто перестают обращать внимание, и если бы Генрих II, ко всему прочему, и сам был гульярдом, то подобное разоблачение, допускавшееся регламентом ордена, не смогло бы его рассердить. Каким бы высоким не было положение гульярда, против него разрешались любые высказывания, если они произносились среди посвященных.

Гораздо большую опасность представляло собой раскрытие посторонним тайн самого ордена, и прежде всего его тайных доктрин, за исключением тех случаев, когда они излагались в зашифрованной форме. В таких случаях художники гульярды, не имевшие под рукой иных сюжетов, излагали по правилам каллиграфического искусства доктрины гульярдов, и господин Шамфлёри в своей книге приводит их образец, принадлежащий некоему Теодору де Бри; но обычно их шифрованные композиции были настоящими тайными газетами, сообщавшими посвященным все новости королевского двора, а также военные слухи, которые особенно интересовали тех, кто занимался торговлей. При Людовике XIV была обнаружена коллекция, известная под названием «Конфузы Парижа», которая оказалась настоящей шифрованной газетой, регулярно выходившей в свет, и для того, чтобы было легче расшифровать ее иероглифы, там, рядом с рисунками, размещалось большое количество подписей, из которых можно было узнать то, что нельзя было передать при помощи рисунка. Так, например, Вильгельма Оранского (d'Orange) в одной из таких подписей можно найти под именем хозяина отеля, покупающего сельдь (hareng). Такими же были изображения и на тарелках времен революции, и на голландских карикатурах, где подписи занимали почти полностью всю площадь рисунка, что делало памфлеты не столь интересными, как у Рабле, хотя замысел, в конечном счете, был тем же самым, и состоял в том, чтобы утопить какую-либо ключевую фразу или даже одно-единственное ключевое слово в потоке бессмыслицы, оставив, тем не менее, для посвященного невидимую нить Ариадны, направлявшую его туда, куда автор был намерен его привести.
///////\\\\\\\
Поэтому, прежде чем добраться до LVII главы четвертой книги «Гаргантюа и Пантагрюэля», которая является самой важной во всем произведении, да и вообще самым важным из всего, что было написано после «Пира» Платона, Рабле начиная с главы LVI настойчиво направляет внимание посвященного, рассказывая, как между оттаявшими предложениями Пантагрюэль нашел «слова окровавленные», или, как у самого Рабле, «слова, которые… иной раз

///////\\\\\\\\\

возвращаются туда, откуда исходят, то есть !!!!!!!в перерезанное горло»!!!!!
(данное перерезанное горло имеется и в икосаэдра структуре)
 (mots de gueule). «—Держите, держите! — сказал Пантагрюэль. — Вот вам еще не оттаявшие. И тут он бросил на палубу полные пригоршни замерзших слов, похожих на разноцветное драже. Слова эти, красные, зеленые, голубые, черные и золотистые, отогревались у нас на ладонях и таяли, как снег, и мы их подлинно слышали, но не понимали, оттого, что это был язык тарабарский…».
(красные, зеленые, голубые… золотистые слова это разложенный цветной спектр космического
излучения. Примечание Ермак М.А)

********

Однако, если объединить названия всех перечисленных выше цветов: красный (gueule), зеленый (sinople), голубой (azur), черный (sable) и, наконец, золотой (or), то перед нами окажется стих гульярдов, указывающий на социальную причину объединения общества Гуля: Goule, се n'est plaisir se bailler (что читается как: gueule, sinople, azur, sable, or).

Golia, c'est s'adonner au plaisir ou se olonner du bon temps (Быть гулем — значит предаваться удовольствиям, или веселиться). Однако эта эпикурейская маска скрывала за собой более высокие цели, без которых папа Григорий XIII едва ли отважился бы водрузить под свою тиару понтифика знаки ордена Гуля, одним из которых в семнадцатом столетии был экю, называемый «сердце», увенчанный головой ангела, или ангелочка, и этот знак читался как «знак креста на красном», то есть знак розенкрейцеров. Действительно, в ту эпоху, когда жил папа Григорий XIII, гульярды разделились на две фракции, одна из которых относилась весьма враждебно к протестантизму, не без основания связывая с ним возвращение власти аристократии, и делом именно ее рук была Варфоломеевская ночь.

Но продолжим изучение оттаявших слов, рассыпанных на палубе Пантагрюэлем: «Как бы то ни было, Пантагрюэль бросил на палубу еще три-четыре пригоршни. И тут я увидел слова колкие, слова окровавленные, которые, как пояснил лоцман, иной раз возвращаются туда, откуда исходят, то есть в перерезанное горло, слова, наводившие ужас, и другие, не весьма приятные с виду…»

Из этого отрывка следует, что не все гульярды соблюдали регламент своего ордена, запрещавший им отвечать иначе, чем иероглифами. Гульярд Карл IX отомстил выстрелом из аркебузы за слова, сказанные гульярдом Жаном Гужоном на тайном языке его матери, а Генрих II должен был из рук капитана Монтгомери принять возмездие за незначительное нарушение законов ордена. Далее в этом очерке мы еще расскажем о некоторых масонских судах, на которых гульярды наказывали провинившихся в разглашении секретов их ордена, касающихся в первую очередь мотивов их деятельности.

Обратившись к столь любопытным деталям, Рабле ради развлечения дает далее образцы «слов, возвращающихся в перерезанное горло»: «…как же скоро все они оттаяли, то мы услыхали: гин-гин-гин-гин, гистик-торше» и так далее.

Вряд ли уже есть необходимость говорить здесь, что это тайный язык гульярдов, или, если сказать еще точнее, арго судей, согласно правилам которого любая рифма на секретном Языке Птиц должна была оканчиваться буквой L; но в данном случае рифмы на букву L представлены запятыми, и этот маленький отрывок стиха начинается так:


4 hin, his, ticque, torche,

Это можно расшифровать как: Croix signe ouvre gueule, sache est vrai Gault, etc. (Крест означает работу в красном).

Остальное в этом предложении слишком галльское, чтобы его цитировать, однако первый стих представляет интерес, так как в нем присутствует намек на знак креста гульярдов, который был у них паролем. У Рабле об этом написано подробно в третьей книге, в главе XX: «О том, как Козлонос отвечает Панургу знаками»: «…он довольно долго зевал и, зевая, водил у самого рта большим пальцем правой руки, изображая греческую букву „тау“, каковой знак он повторил несколько раз. Засим, подняв глаза к небу, стал вращать ими, словно коза во время выкидыша, и между тем кашлял и глубоко вздыхал».

Эта пантомима переводится следующим образом:


Крест означает работу в красном, а вовсе не штамповку, не ту пару ничего не стоящих жестянок, которую каждый может увидеть своими глазами.

То есть: «Я осеняю знаком креста открытый рот; не отталкивай того, кто, возможно, окажется равным тебе. От гульярдов к нам пришло выражение свобода, равенство, братство», которое всего лишь один из вариантов платоновской божественной триады

Роман «Гаргантюа и Пантагрюэль», который может рассматриваться как Евангелие гульярдов, сохранил для нас и ответ того, к кому обращаются при помощи таких знаков. Достаточно лишь заглянуть в диалог продавца баранов и Панурга.

«— Ну так продайте мне одного барана, — сказал Панург. — Я заплачу вам по-царски, клянусь честью бродяги. Сколько?

— Дружочек, соседушка! — молвил купец. — Да ведь мои бараны происходят от того, который перенес Фрикса и Геллу через море, именуемое Геллеспонт.

— Дьявольщина! — воскликнул Панург. — Да вы кто такой: clericus vel addiscens (клирик или школяр)?

— Ita — это капуста, vere — порей, — отвечал купец. — Нет, лучше так: кть, кть, кть, кть! Робен, Робен, кть, кть, кть. Ну да вы этого языка не понимаете».

Но эта странная речь сравнительно легко переводится с «птичьего языка»; это — одна из основ веры судей, или, если говорить более точно, символ, служащий ответом на тот знак, который передают, когда крестят открытый рот.

«Ответный крест открывает Иисуса Христа, царя, славу Рима, но не его повелителя, ни по одеянию, ни по долгу».

Эти «птичьи предложения» можно интерпретировать и по другому, если в первую очередь обратить внимание на их значение в геральдике, и в этом есть зерно истины; однако бесполезно долго задерживаться на этих мелочах, не представляющих уже исторического интереса.

То есть: ответный крест не открывает никакой славы — ни славы Христа, ни славы короля, ни славы Рима, ни славы тайного покровителя, одним словом, ничего того, что он должен был бы открывать.

Как мы видим, это положение было чисто негативным, поскольку отрицание является основой существования всех тайных обществ: разные гильдии опирались на одни и те же принципы и создали религию, имя которой — «честь».

Христианство требует отвечать на зло добром. Учение гульярдов не отличается таким великодушием и требует вернуть то, что должен. Поэтому триумф религий отрицания всегда является кратковременным, и победа остается за теми, кто проповедует преданность и самоотверженность, потому что именно эти качества делают из человека самого лучшего солдата. Мы намерены еще не раз показать, что Рабле, бывший стопроцентным гульярдом, не обманывался насчет недостатков своих братьев по ордену и бичевал их без малейшей жалости. Поэтому у него были большие трудности с публикацией четвертой книги «Гаргантюа и Пантагрюэля», так или иначе задевавшей все политические силы того времени, и он в конце концов был вынужден искать убежища внутри римской церкви. Он умер под покровительством кардинала Лотарингии, и если бы он прожил еще некоторое время, то оказался бы, хоть и не всей душой, вместе со вдохновителями и исполнителями Варфоломеевской ночи.


///////\\\\\\\
Но вернемся к «словам, исходящим из перерезанного горла». В конце LVI главы Панург, поссорившись с братом Жаном, решается предпринять настолько же долгое, насколько и опасное путешествие, и восклицает: «— Эх, если бы дал мне Господь прямо здесь, никуда дальше не двигаясь, услыхать слово божественной бутылки!»

(Божественная бутылка… из которой происходят «разноцветные слова»,
по моему мнению и есть икосаэдра лингвистическая матрица.
К  «вечной Божественной кухне производящей из пространства материю» относиться,
по моему мнению, и вечно наполненная Чаша Грааля.)
 

Читатель мог и не увидеть, как исполнится желание Панурга, поскольку в намерения Рабле входило закончить IV книгой свою странную поэму. Аутентичность V и VI книг никогда не была неопровержимо установлена, и, хотя я отношу себя к тем, кто верит, что эти книги были написаны рукой Рабле, я все же признаю, что они уступают любой главе из первых четырех книг. Эти четыре книги, задолго до того, как слово будет предоставлено божественной бутылке, заканчиваются описанием инициации гульярдов и сопровождающими ее остротами; в них также отсутствуют подробные объяснения загадочных рисунков на мозаиках храма.

*************************

Все это, вместе взятое, не идет ни в какое сравнение с LVII главой IV книги. В ней на самом деле слово предоставляется божественной бутылке, и читатель обнаруживает здесь квинтэссенцию всех тайн философов всего мира, а также истинный комментарий к «Пиру» Платона. Поэтому я не могу не процитировать ее всю целиком:

IV

«В тот же день Пантагрюэль высадился на острове, наиболее любопытном из всех, славившемся как необычайным своим местоположением, так и необычайным своим правителем. Прибрежная его часть была со всех сторон скалиста, камениста, гориста, бесплодна, неприглядна, крайне тяжела для подъема и почти так же неприступна, как Неприступная гора в Дофине, имевшая форму тыквы и названная так потому, что испокон веков никто не мог на нее взобраться, за исключением Дуайака, начальника артиллерии при короле Карле VIII, который с помощью каких-то необыкновенных приспособлений ухитрился на нее подняться и на вершине ее увидел старого барана. Как этот баран туда попал, остается загадкой. Говорили, что его еще молодым ягненком занес туда то ли орел, то ли сова, но что ему удалось скрыться от них в кустах.

Преодолев трудности крутого подъема и попотев изрядно, мы нашли, что вершина горы живописна, очаровательна, плодородна и целебна, — меня даже было такое чувство, словно я в том самом земном раю, местонахождение коего — предмет жарких споров — все еще старательно ищут добрые богословы. Пантагрюэль, однако ж, высказал мнение, что это — обиталище Аретэ (то есть Добродетели), описанное Гесиодом, но с мнением его едва ли можно согласиться.

Правителем острова был мессер Гастер, первый в мире магистр наук и искусств. Бели вы полагаете, что величайшим магистром наук и искусств был огонь, как о том сказано у Цицерона, то вы ошибаетесь и заблуждаетесь, ибо и сам Цицерон в это не верил. Если же вы полагаете, что первым изобретателем наук и искусств был Меркурий, как некогда полагали древние наши друиды, то вы ошибаетесь жестоко. Прав был сатирик, считавший, что магистром всех наук и искусств был мессер Гастер.

Именно с ним мирно уживалась добрая госпожа Нужда, иначе называемая Бедностью, мать девяти муз, у которой от бога изобилия Пора родился благородный отпрыск Амур, посредник между землей и небом, за какового его признает Платон в своем „Пире“.

У доблестного владыки Гастера мы должны находиться в совершенном повиновении, должны ублажать и почитать его, ибо он властен, суров, строг, жесток, неумолим, непреклонен. Его ни в чем не уверишь, ничего ему не втолкуешь, ничего ему не внушишь. Он ничего не желает слушать. И если египтяне свидетельствуют, что Гарпократ, бог молчания, по-гречески Сигалион, был безуст, то есть не имел рта, так же точно Гастер родился безухим, подобно безухой статуе Юпитера на Крите. Изъясняется он только знаками. Но знакам его все повинуются скорее, нежели преторским эдиктам и королевским указам. В исполнении требований своих он никаких отсрочек и промедлений не допускает. Вам, уж верно, известно, что львиный рык приводит в трепет всех зверей, до которых он долетает. Об этом написано в книгах. Это справедливо Я сам был тому свидетелем. И все же я вам ручаюсь, что от повелений Гастера колеблется небо и трясется земля. Как скоро он изрек свою волю, ее надлежит в тот же миг исполнить или умереть.

Лоцман нам рассказал, что однажды, по примеру описанного у Эзопа восстания разных частей тела против желудка, целое государство соматов на Гастера поднялось и поклялось больше ему не подчиняться. Вскоре, однако ж, они в том раскаялись, бунтовать закаялись и всепокорнейше под его скипетр возвратились. А иначе они все до одного перемерли бы от голода.

В каком бы обществе он ни находился, никаких споров из-за мест при нем не полагается, — он неукоснительно проходит вперед, кто бы тут ни был: короли, императоры или даже сам папа. И на Базельском соборе он тоже шел первым, хотя собор этот был весьма бурный: на нем все не утихали споры и раздоры из-за того, кому с кем сидеть невместно, что, впрочем, вам хорошо известно. Все только и думают, как бы Гастеру угодить, все на него трудятся. Но и он в долгу у нас не остается, он облагодетельствовал нас тем, что изобрел все науки и искусства, все ремесла, все орудия, все хитроумные приспособления. Даже диких зверей он обучает искусствам, в коих им отказала природа. Воронов, попугаев, скворцов он превращает в поэтов, кукш и сорок — в поэтесс, учит их говорить и петь на языке человеческом. И все это ради утробы!

Орлов, кречетов, соколов, балабанов, сапсанов, ястребов, коршунов, дербников, птиц не из гнезда взятых, неприрученных, вольных, хищных, диких он одомашнивает и приручает, и если даже он, когда ему вздумается, насколько ему заблагорассудится и так высоко, как ему желается, отпустит их полетать на вольном воздухе в поднебесье, и там он повелевает ими: по его манию, они ширяют, летают, парят и даже за облаками ублаготворяют и ублажают его, а затем он внезапно опускает их с небес на землю. И все это ради утробы!

Слонов, львов, носорогов, медведей, лошадей, собак он заставляет плясать, играть в мяч, ходить по канату, бороться, плавать, прятаться, приносить ему, что он прикажет, и брать, что он прикажет. И все это ради утробы!

Рыб, как морских, так равно и пресноводных, китов и разных других чудищ он поднимает со дна морского, волков выгоняет из леса, медведей — из расселин скал, лисиц — из нор, полчища змей — из впадин. И все это ради утробы!

Словом, он ненасытим и в гневе своем пожирает всех, и людей и животных, такая именно участь постигла васконов, когда во время серторианских войн их осадил Квинт.

Метелл, сагунтинцев, когда их осадил Ганнибал, иудеев, когда их осадили римляне, и еще шестьсот различных народов. И все это ради утробы.

Когда его наместница Нужда отправляется в путь, то, где только она ни пройдет, закрываются все суды, все эдикты идут насмарку, все распоряжения отдаются зря. Она не признает никаких законов, она им не подчиняется. Все бегут от нее без оглядки и предпочитают пройти сквозь огонь, сквозь горы и пропасти, только бы не попасться ей в лапы».

Какие ужасные парафразы можно обнаружить в этой грандиозной главе! Лет тридцать тому назад среди множества вариантов «Марсельезы» появилась и «Марсельеза голодных» с характерным мрачным рефреном:



Не успокаивай народ,

Когда от голода он ропщет,

Ведь это крик самой природы;

Им нужен хлеб! Им нужен хлеб!

Не этот ли крик, не услышанный десять лет тому назад, заставил Париж капитулировать?

Поэтому тайна божественной бутылки — это тайна двух пилонов масонов, В и J, то есть тайна питья и еды. (Этот иероглиф, для обозначения которого у масонов не было слова, состоит из латинской прописной буквы В и буквы J, расположенных на одном уровне с двух сторон горизонтальной плоскости, и буквальный перевод этого иероглифа дает следующее: «пить, есть, колонна, желание»). Здесь мы имеем уже ключ ко всему философскому содержанию поэмы Рабле, равно как и ключ ко всем древним философским учениям; однако современная наука странным образом преувеличивает его значение, когда доказывает, что основой существования всего живого является клетка, иначе говоря, канал пищеварения, ничтожный слуга мессира Гастера, такой же, как он, глухой и такой же властный, признающий над собой власть единственного закона — закона «борьбы за выживание», ставшего знаменитым благодаря Дарвину. Мессир Гастер не является теперь магистром одних только искусств, он теперь властелин всего мироздания; борьба клетки за выживание произвела на свет все, что только можно обнаружить в окружающем мире, и мы все еще наблюдаем созидание континентов лиллипута мессиром Гастером, труд которого ничем не уступает работе гиганта.

Живот — это истинный архитектор вселенной, добрый труженик, изображения которого так часто встречаются на отшлифованных этрусками камнях в виде человеческого туловища без ног и без рук, а иногда и без головы; кроме того, и наши музеи также переполнены такими же божествами Ламсака, без рук и без ног, точно соответствующими тому, что Платон понимал под Эросом, который у него олицетворял не современную любовь, а желание или, проще говоря, жизнь.

Таким образом, существовало полное соответствие между учением Платона и доктринами гульярдов, и это соответствие ускользнуло от Рабле, который цитирует по этому поводу Еврипида, вложившего в уста циклопа или кабира Полифема следующие слова: «Я приношу жертвы только самому себе (богам никогда) и своему чреву, величайшему из всех богов».

На самом деле Полифем, самый большой из циклопов или кабиров, демиургов без рук и без ног, был не кто иной, как лично мессир Гастер. Это имя словно бы указывает на человека, который много ест, и на лионском карнавале городской судья выносил свое собственное изображение, подписанное именем «Машекру», которое было французским эквивалентом греческого «Полифем».

Шестая книга «Гаргантюа и Пантагрюэля» воспроизводит в иероглифах слова божественной бутылки и в то же самое время объясняет, чем является эта бутылка и в чем заключался смысл слов, сказанных на Языке Птиц. Но, как легко можно заметить, ясность не относилась к основным свойствам этого замечательного языка, и я ограничусь извлечением поэтической квинтэссенции из низменной прозы.


Живот человека — это его светильник;

Именно он — та причина, которая каждого заставляет работать;

Он подчиняет всех людей королевской власти, какой бы безумной она ни была,

Но он же из числа тех насмешников, которые всегда напомнят, что именно живот приводит одних к процветанию, а других — к бедности.

Без труда они объяснят вам, что самым лучшим архитектором и самым добрым тружеником является мессир живот, создавший и крест и трон.

Безумен тот, кто отвергает божественную бутылку, бога, управляющего Римом, охраняющего Францию.

Кому доступна тайна и кто может читать Язык Птиц, знает, что эликсир жизни находится в бутылке.

Кто служит ей, если и захочет пить, то найдет ее сухой.

Весь свой век никто не сможет без вина продержаться;

И если радости нет в жизни, а неприятности не оставляют в покое, в мадере ты всегда найдешь свое счастье.

Так выглядит этот вакхический катехизис, который нельзя рассматривать как подрывающий основы; он без существенных изменений передавался по традиции от поколения к поколению и дошел до человека по имени Беранже, бывшего одним из последних гульярдов. А вот условия, предъявляемые неофиту, желавшему быть принятым в орден, и они предполагают, что тот, помимо всего прочего, должен был владеть искусством рисования:


Следует сначала изготовить изделие и доказать, что никто не в состоянии сделать нечто подобное.

Нельзя описать на французском все, что видишь вокруг.

Но можно изобразить, и это изображение должно рифмоваться со словом «peule» (курица).

Эта рифма используется для того, чтобы масон мог прочесть то, что находиться в этом изображении.

Цель «масона» состоит в том, чтобы разрушить Рим, и к этой цели он стремится по приказу королей «гульярдов».

Когда говорят «масон», тем самым подтверждают свой знак.

Поэтому он должен уметь рисовать, или же все должны чувствовать, что он умеет.

Если его рисунок стоит того, то им закрепляют любую сделку или же используют как печать.

Всякая сделка должна быть украшена таким рисунком.

Если у него имеется повод для жалобы, он подает ее в феврале.

Его цель — стремиться к невозможному.

Все это вместе взятое свидетельствует о столь глубоком знакомстве с искусством рисунка, что я спрашиваю себя, не был ли это сам Рабле? Почему этот регламент не мог быть составлен именно им? Все его великое произведение свидетельствует, что он глубоко изучил искусства своего времени, а использованный им метод был не чем иным, как стремлением самого автора к невозможному и фантастическому. Он обращается к фантастическим композициям собора в Страсбурге, а также «Сна Полифила» как человек, для которого открыты все тайны готического искусства. Вообще же, что касается готического искусства, то этимологический контекст этого термина скорее можно обнаружить у «гулей», или гульярдов, чем у готов Испании, исчезнувших из истории задолго до появления того стиля, который носит их имя. Во времена Рабле слово «гуль» (Gault) писалось как gaut и произносилось как «гот». Как бы то ни было, можно со всей уверенностью утверждать, что готическое искусство и было искусством гулей, а также что самым точным и справедливым будет сравнение произведения Рабле с собором. Нельзя сказать, что эта книга была единственной и уникальной; как в то время, так и после публиковалось множество геральдических поэм, где рисунки были заменены описаниями. В качестве примера можно привести не так давно переизданные нравственные наставления, размещенные на одном гобелене.

Вот одно из них:


(подпись к рисунку, на котором человек смотрит на деревья, между которыми натянута паутина)

Дворянин: Добрый человек, скажи мне, на что смотришь ты в этом лесу?

Человек: Я думаю о паутине, которая так похожа на наши законы. Большие мухи разорвут ее в любом месте, а маленькие попадутся.

Шут: Маленькие люди подчиняются закону, а великие переделывают законы по своей прихоти (a leur guise).

Карл де Гиз (Guise), кардинал Лотарингии, был в то время возлюбленным Екатерины Медичи, что служило поводом для тысячи злобных карикатур и аллегорий, и некоторые из них господин Шамфлёри опубликовал в своей «Истории карикатуры». Итак, последняя строка этого стихотворения и послужила сюжетом самого гобелена, чье значение переводится так: «Следует сжечь подлую королеву, которая любит такого мерзавца» (де Гиза). Этот перевод может быть получен после того, как на Языке Птиц будут прочитаны все детали рисунка гобелена, и тогда, например, паук (araigne) превращается в королеву (reine) и т. д.

Таким был почти весь репертуар сатиры «гульярдов», и мы еще увидим, что в восемнадцатом столетии дело дошло до необычайных злоупотреблений. Эти маленькие композиции достаточно остры и озлоблены, но какая пропасть между ними и произведением Рабле, у которого ни одна запятая не поставлена случайно! Разумеется, его произведение покажется еще более грандиозным и необычным, когда мы узнаем, что титанические конструкции вроде тех, что можно найти в LVII главе IV книги, были, как коралловый риф, основаны на принципах, которые не разглядеть без микроскопа; но все эти тонкости и уловки гульярдов мало кого интересовали, и прошедшие четыре столетия прочитывали лишь явную сторону книги, не озаботившись тем, что скрывает ее теневая сторона.

Однако эта теневая сторона переполнена сведениями не только о тайной истории своего времени, но и об истории гульярдов, которая, конечно же, достойна самого кропотливого изучения. В этом отношении особого внимания заслуживают две главы, в которых рассказывается об «энгастримифах» и «гастролатрах».

На первый взгляд в энгастримифах можно было бы увидеть римское духовенство; но Рабле был слишком умен, чтобы искренне перейти в протестантизм, на сторону Лютера и Кальвина. Реформация никогда не могла взять верх в тех странах, в которых гульярды были достаточно могущественной силой. Во-первых, потому что Реформация вела к подъему аристократии, которую гульярды стремились уничтожить. Во-вторых, потому что для них было легче подчиняться, по крайней мере лишь видимо, сумме рациональных догм католицизма, чем абсурдной эклектике протестантов. Это частично объясняет, почему Рим всегда предпочитал вольнодумцев еретикам. С другой стороны, гульярды, как и платоники, от которых они произошли, стремились хранить свет своего учения в тайне, поскольку чувствовали, и последующие события доказали это, что упрямо отвергая римскую церковь, они в тоже время являются ее неразрывной частью, и в тот день, когда они ее разрушат, они, как библейский Самсон, погибнут вместе с ней, под развалинами здания, чьи символические опоры они подорвут. Поэтому тайную, скрытую от посторонних взглядов часть своей книги Рабле посвятил исключительно политике, или фактам из жизни ордена гульярдов, его современников, которых он подвергает гораздо более суровой критике, чем римскую церковь.

Действительно, гульярды в «Гаргантюа и Пантагрюэле» изображены как клика астрологов, предсказателей, «…колдунов и лгунов, обманывавших простой народ, делавших вид, что они говорят и отвечают на вопросы не ртом, а животом». Именно этих энгастримифов и возненавидел Пантагрюэль.

Но не больше он полюбил и гастролатров, в которых нетрудно узнать аристократическое масонство, составлявшее свиту Дианы Пуатье.

Как эта знатная дама стала гроссмейстершей масонов? Это мне неизвестно; однако для меня ясно, что она весьма ценила этот титул, поскольку вместо фамильного дворянского герба ее могила украшена крестом розенкрейцеров, и этот же крест можно увидеть на чудесной языческой часовне в замке в Ане.

На ее собственном гербе было изображено сердце, лежащее на двух коротких, или же обрезанных пальмах, а вверху находилась голова ангела, или angle на старофранцузском.

Читается этот герб на Языке Птиц так: Пурпурный крест — знак гроссмейстера масонов (Pourple maistresse). (Эта формула может интерпретироваться и следующим образом: Тот, кто поклоняется святому Галу, или святому Гулю. Она применяется к пурпурному кресту, а также к кресту розенкрейцеров.)

Однако в изображении сердца находится полумесяц с энфибулами HD, указывающими на короля Генриха II, и это полностью изменяет или даже разрушает первоначальный смысл герба. Теперь он приобретает следующее значение: «Короли не прощают преступления слабых».

В этих словах, по-видимому, содержится намек на осуждение ее отца.

Диана серьезно относилась к своим обязанностям гульярда, поскольку в одном из уголков ее парка в замке Ане построила госпиталь для бедных, и сама она была весьма милосердной женщиной. Но следует полагать, что под ее руководством деятельность ордена приобрела отчетливо выраженное аристократическое направление, с чем был не согласен Рабле, оказавшийся в конце концов под покровительством кардинала Лотарингии, который, в свою очередь, представлял демократическое течение среди сыновей Гуля. Поэтому Рабле насмехается над гастролатрами, носившими нелепые одежды в виде морских раковин. Этот сравнение гастролатров с улитками указывает на масонов, которые были людьми действия, в то время как эскрибули, или энгастримифы, были скорее учеными-клириками, людьми пера, дававшими советы. Улитка была специальным иероглифом масонства, от которого пошло их особое прозвище «кокильон», или человек из раковины; при Людовике XIII их называли «какероли», что было названием улитки на бургундском диалекте.

Диана, кажется, была изысканным гурманом и ревностно служила мессиру Гастеру; именно благодаря этому ее пристрастию Рабле превращает Дерьмоедку лионских карнавалов в Жрунью. На этих карнавалах грубо изготовленную и плохо выкрашенную статую Дерьмоедки обычно выносили на позолоченном посохе и во все горло выкрикивали ее девиз: «Кто поклоняется Дерьмоедке, тот дорого платит за ее прожорливость».

Превратив Дерьмоедку (Maschecroute) в Жрунью (Manduce), Рабле тем самым говорил: «Qui honore Manduce ne doit ecoule que sa guele». Это звучало как: «Qui (ho)nor(e)mande sene-schale coute gueule» — За прожорливость жены нормандского сенешаля (первого министра) мы платим дорого!

И, как бы в поддержку этого утверждения, он приводит меню жены сенешаля, представляющее собой список яств, который занимает в романе несколько страниц. За все это, разумеется, должны платить бедняки. Именно потому, что Рабле показал читателю оба течения в ордене гульярдов со столь неприглядной стороны, у него и возникли серьезные трудности с публикацией четвертой книги «Гаргантюа и Пантагрюэля». Но он утешился своим пантагрюэлионом, формулой стоиков, которую мы с огромным удивлением обнаруживаем в этой веселой апологии обжорства. Смысл этой формулы был в следующем: «Нет такой трудности, которая могла бы тебя обременить».

V

Такой была философия «сыновей Гуля», которые выводили ее принципы прямо из античности, а не из современных им форм материализма; поэтому сделав своего мессира Гастера первым министром Судьбы, или Ананке греков, они не считали его божеством.

«Они, — говорит Рабле о гастролатрах, — только и думают, как бы им дорогими и обильными жертвами ублажить своего бога Гастера, и вы можете мне поверить, что идола Элагабала, да что там — даже идола Ваала в Вавилоне при царе Валтасаре так не умилостивляли, как его. А между тем сам-то Гастер почитает себя отнюдь не за бога, а за гнусную, жалкую тварь, и как некогда царь Антигон Первый ответил некоему Гермодоту, который величал его в своих стихах богом и сыном солнца: „Мой лазанофор иного мнения“ (лазаном назывался сосуд или же горшок для испражнений), так же точно Гастер отсылал этих прихвостней к своему суду, дабы они поглядели, пораскинули умом и поразмыслили, какое такое божество находится в кишечных его извержениях».

Рабле таким образом насмехался над теми, кто верил, что нет ничего выше философии гульярдов и кто стремился поставить человека превыше всего во вселенной. Сами же гульярды, между прочим, неукоснительно следовали учению Платона, который говорил абсолютно то же самое об Эросе. Все, что гульярды говорили о мессире Гастере, было, в сущности, переводом Платона на язык готики. Платон — это Парфенон со всем его благородством и со всеми более поздними добавлениями и исправлениями; Рабле — это Собор Парижской Богоматери со всей его глубиной и с сатурналиями его портала. Но кто из них прекраснее? Я не побоюсь утверждать, что Собор Парижской Богоматери, так как современное искусство стало более жизненным, компенсировав тем самым то, что утратило в ясности.

Наряду с философией, унаследованной от предшественников, гульярды использовали также и весьма интересную мифологию, которая была абсолютно автохтонной, то есть галльской, и в конце концов затерялась в глубине веков.

Кажется, эта мифология брала свое начало скорее в Лимузене, чем в Пикардии, как можно было бы подумать исходя из названия «плутовской»(picaresque), которое получил их язык гульярдов. Но само слово «пикард» не обозначало ни происхождение от какого-то определенного народа, ни какую-то особую область и являлось синонимом слова «pouhier», которым называли обыкновенного простолюдина. Гули разговаривали первоначально на галльском языке, и, кажется, именно такой и была наиболее вероятная этимология названия этого ордена. Слово «Гуль» обозначало петуха, который обязательно должен был быть красным; поэтому в более свободном переводе гульярдов называли также «пурпурными». Но самым древним иероглифом, связанным с названием ордена, была бабочка (papillon), которую на диалекте Лимузена называли «parpaille», и уже от него произошло слово «parpaillot», используемое как название протестантов, которых сначала несправедливо путали с гульярдами. Кроме того, этот иероглиф много раз менялся, и на уже упомянутых нами тарелках эпохи революции вместо него ставится красный зонтик (parapluie).

Особым почитанием у гульярдов, по крайней мере по видимости, пользовалась Гробница.

На одной из карикатур, воспроизведенной господином Шамфлёри в его книге, изображен трактирщик Гогелю, в котором современники могли угадать канцлера Летельера. Но в основе этого шаржа нет ничего комического, потому что на самом деле в нем присутствует угроза смерти, высказанная на Языке Птиц как нельзя более ясно. Подпись под шаржем состоит из четырех стихов, которые со старофранцузского можно перевести следующим образом: «Гульярду, которого Летелье обвинил в преступлении против себя, предписывается остерегаться предавать мучениям тех братьев по ордену, которые сохранили веру в предков и благоговение к Гробнице, иначе будут убиты его жена, сын и дочь».

Это грозное предупреждение в последней строке стиха записано так: одна корзина, одна кошка, одна собака, одна жена, один сын, одна дочь. На Языке Птиц это перечисление преобразуется во фразу «…или убьют жену, дочь, сына» (un hotte, un chat, un chien, un femme, un fils, un fille = ou t'assasinent un femme, un fils, un fille). Известно, что на Верховную Ложу возлагалась обязанность контролировать деятельность всех членов ордена и наблюдать за тем, чтобы составленные ими ребусы было не слишком легко разгадывать, и чтобы таким образом тайны ордена не были бы раскрыты и обнародованы. Однако в данном случае необходимо было сделать это предупреждение как можно более понятным, и Летельер обязан был считаться с этим уведомлением. Но что это была за гробница, которую так часто упоминали в своих произведениях гульярды и которая была затем передана ими современным масонам? Ее наиболее часто употребляемым иероглифом был пилон с четурехугольной вершиной, и самым главным занятием гульярдов было строительство этой Гробницы. Они называли ее «гробницей Гофре» (Gaufre), и, кажется, здесь имелось в виду имя принца Вефре (Vaifre), или Гефре (Gaifre) Аквитанского, который во многих рыцарских романах фигурировал как выходец из народных классов; затем это имя превратилось в Жофрен (Jeoffrin), который в конце концов, уже ближе к нашему времени стал вечным Жидом (Juif errant). Однако в самой глубине догматики гульярдов всегда можно было обнаружить немало чисто галльского юмора, и неофита, в соответствии со степенью его посвящения, либо заставляли поклоняться дьяволу, имя которого было Греспелу, либо сообщали ему, что Христос никогда не существовал и что апостол Павел и был Христом (c'est Paul Christ). Но тайна подлинной Гробницы (Sepulcre) открывалась только на последней ступени посвящения тому, кто получал степень магистра «пурпурных» и узнавал, что Гробница — это и есть то, о чем кричит петух (се que la crie poule). Крик петуха называют «кукареканьем» (glou), которое, как я полагаю, еще пользуется особым почитанием и у современных масонов. Это возвращает нас к названию ордена гульярдов и к знаку их креста. Они поклонялись горлу (gueule), служившему могилой, то есть гробницей для вафель (gaufres): так первоначально назывался ритуальный хлеб, или просфора, которая пеклась так же, как «маца» евреев. Они все рифмовали с буквой L в честь петуха (poule), который, между прочим, играл большую роль в мифологии кельтов, называвших его «коридвен». Но поскольку наиболее часто употребляемым иероглифом для предмета их поклонения была «сковорода» (poele), то я полагаю, что этот простой предмет из домашней утвари пользовался особым почитанием еще задолго до галлов.

Помимо всего прочего, и у народов Палестины встречается почти тот же самый культ, хотя объектом поклонения у них служит не наша сковорода, которая им была неизвестна, а плоский камень, на котором пекли лепешки. Такой же камень имели в своем домашнем хозяйстве жители Лимузена, называвшие его «толем» (tole), и лишь вместе с прогрессом цивилизации он сменился стальной плитой, которая получила созвучное название (tuile).

Наши предки каменного века так же, как и арабы современной Палестины, ставили эту плиту, или плоский камень, на два других камня, служившими ему опорами. Таким образом они строили миниатюрный дольмен, под которым разжигался огонь. Когда камень сверху становился теплым, он смазывался маслом (graisser), отчего и получил название «христ» (christ), и на нем пекли лепешки. Палестинцы и сегодня готовят себе еду точно так же, как и раньше, и прежде, чем отправиться на пастбище, они вешают этот камень на гвоздь. Это и есть распятие «того, кто раздавал хлеб», о чем повествуют две или три легенды из Библии. Кроме того, этому же посвящен один известный праздник на Кипре, во время которого на крышу забрасывают сковороду, на которой до этого жарили блины.

Бели закрыть описанное мной примитивное кулинарное сооружение сзади, то получится обычная печь. Так, проезжая по железной дороге мимо дольмена в Ольнье, каждый может увидеть своими глазами и убедиться, что этот памятник, построенный по образцу печей каменного века, служил не только гробницей. Трупы, которые размещались здесь, кремировались после того, как печь заполнялась сухим деревом и разводился огонь. Иначе говоря, эти сооружения использовались не только как обычная печь, но и для обработки трупов — либо для их обезвоживания, либо для сжигания.

Таким образом, люди, построившие долмен в Ольнье, поклонялись огню и были каменщиками (франкмасонами), или, скорее, печниками (fourmacons); так и гульярды в дошедших до нас исторических документах именуются «фурмасонами», или «фримасонами», но никогда «франк-масонами». Именно в такой форме это слово сохранилось в восточных языках, и если англичане говорят «вольные каменщики» (free mason), то это уже не более, чем исковерканное первоначальное название. По примеру англичан современные масоны, которые весьма сильно отличаются от своих предшественников, несмотря на достаточно большое количество общих с ними обрядов и ритуалов, перевели «free» как «franc», что совершенно неверно: в средние века масоны были строителями сводов, которые на латыни назывались «fornix», а на французском «four»: сначала слово «four», или «фриз» (frise), применялось для обозначения того плоского камня, который мы сейчас называем архитравом и который соединяет два пилона или две колонны, напоминая тот камень, на котором поджаривались (frire) лепешки. Лишь за несколько столетий до начала нашей эры, по крайней мере на Западе, научились строить свод с завершенной окружностью, который сначала применялся при кладке печей, а затем для самых широких лестниц в публичных гражданских зданиях. Однако сначала эти своды не разрешалось возводить в языческих храмах, которые и сохранили плоские перекрытия. Напротив, можно заметить, что западную часть всех без исключения христианских соборов, являющихся произведениями франк-масонов, или, точнее, «фурмасонов», венчают один или три полусвода, перекрывающие «абсид». Это слово на греческом языке обозначает абсолютно ту же самую вещь. Короче говоря, план самой древней церкви, у которой еще не было трансепта, был идентичен плану самой обычной печи той же самой эпохи, тогда как восточный тип храма почти всегда представлял собой ротонду. Архитекторы средних веков, бывшие все без исключения гульярдами, таким образом строили все христианские сооружения по планам, которые христианскими назвать было нельзя, и этим не ограничивались, поскольку их тайные письмена не несли уважения ни к кому, даже к папам. В самом Риме папы довольствовались тем, что охотно использовали сигнатуру гульярдов, отвергая в то же самое время их архитектурные формы, и, не имея возможности проверить это, я все же полагаю, что стиль гульярдов был всегда неприемлем для базилик понтифика, и что Римская церковь сохраняла греческий стиль, переданный ей еще первыми апостолами.

Известно, что самые первые церкви по своему назначению были скорее тем, что мы назвали бы сейчас общественными зданиями, чем храмами, и в определенной степени они сохранили этот свой характер в Италии, потому что в церкви Форли, в резиденции понтифика, я собственными глазами видел концерт в честь одной святой, имя которой совершенно точно не упоминается ни в одном календаре. То же самое и на Востоке, где для церкви в узком смысле этого слова, то есть для места богослужения, или для алтаря, выделяется особое место, отгороженное от пришедшего в храм народа стеной, именуемой иконостасом. Но даже учитывая все эти различия, Римская церковь, которую мы обычно представляем организацией, отличавшейся крайней нетерпимостью в средние века, предоставляла гульярдам такие свободы и привилегии, которые превышали все допустимые границы.

Это не церковные, а светские власти запретили мистерии, с самого начала разыгрываемые гульярдами в церквях, и запретили не столько из-за непристойных шуток, сколько из-за язвительной сатиры, для которой используемый ими Язык Птиц был очень удобен; и мы еще увидим, что сатиры были увековечены в комедиях театра герцога Бургундского. Нетрудно представить себе, что справиться с этим языком можно было только заткнув рот тем, кто на нем разговаривал; однако, во-первых, совсем неважно, каким способом они будут между собой общаться, потому что на Востоке султаны изобрели для немых язык знаков, хорошо известный еще за четыреста или пятьсот лет до крестоносцев, а во-вторых, для непосвященных этот язык был и так совершенно непонятен. Но их сатиры не имели ничего общего и с мессой осла, шутовской буффонадой, которая предназначалась для самых невежественных зрителей; наконец, латинский язык был в ту эпоху достаточно распространенным, чтобы кому-то показалось бы странным услышать в церкви песню вроде следующей:



Honor Jovi cum Neptuno.

Pallas, Venus, Vesta, Juno,

Mirae sunt clementiae.

Mars, Apollo, Pluto, Phoebus

Dant salutem laesis rebus

Insitae potentiae.

Существует предположение, что десятое столетие, называемое англичанами «темным веком», было столетием ужаса, которое, согласно народным представлениям, должно было закончиться концом света. Однако сегодня уже доказано, что эта легенда выдумана нашими современниками, и десятое столетие, напротив, было периодом величайшей художественной и интеллектуальной активности. Кроме того, это был век реорганизации большей части ремесленных и торговых корпораций, и, помимо всего прочего, именно на это столетие пришлось если не рождение, то по меньшей мере появление на свет гульярдов, которые стали его квинтэссенцией и, разумеется, не служили увеличению печали. Таким образом, наши предки не отличались какой-то особой мрачностью, и совсем не были, как нередко думают, порабощены властью церкви.

Общество сыновей Гуля было открыто для всех: для знати и для простолюдинов, для богатых и для бедных, для французов и для чужеземцев, для мужчин и для женщин, для священников и мирян. И церковные власти терпели его в качестве необходимой отдушины, и никогда не преследовали уже упомянутых нами бродячих клириков, которые, казалось бы, бесчестили свой сан распутным образом жизни. Единственным их наказанием было лишение обычных для духовного сословия привилегий.

Я не могу закончить обзор столь обширной и мало исследованной темы, не сказав ни слова о принятой сыновьями Гуля иерархии. Они пользовались пилоном так же, как мы сегодня нашивками, с тем различием, что число пилонов убывало по мере возрастания степени.

Иерархия гульярдов выражалась числами от пяти до одного: IIIII, IIII, III, II, I.

Пять пилонов, — cinq piles — произносились как simple, «простой», а на диалекте жителей Лимузена это слово имело также еще и значение «слабоумный» — непосвященный; четыре пилона — quatre piles — произносились как «carpal», или «жаба». У масонов это имя еще дают дают ученикам. Три пилона — trois piles — произносились как trepelu и соответствовали рангу магистра. Два пилона, или пара пилонов — ime paire de piles — звучала как «pourples», то есть «пурпурный», и соответствовала кардиналам Римской церкви; и, наконец, один пилон оставался для Великого Архитектора, или Божества; если один пилон завершался прямоугольной капителью, то он обозначал гробницу. «Пурпурные» являлись членами верховной ложи ордена, которая была единственной и, кажется, всегда находилась в Париже. Эта жесткая централизация ордена гульярдов объясняет, каким образом оказалось возможным в уже упомянутый нами момент истории сразу же распустить все его рядовые организации.

VI

Теперь осталось только отметить влияние гульярдов на события европейской истории начиная с XI столетия и вплоть до времен французской Революции, по меньшей мере там, где оно явно дает о себе знать.

Тогда, когда они оставались заточенными в монастырях каролингов, и тогда, когда они могли нанести удар по обществу только песнями на латыни или ребусами, нарисованными на капителях и порталах церквей, их влияние на ход истории можно считать совсем ничтожным. Но когда они рассредоточились по университетам, которые пришли на смену исключительно религиозным школам Карла Великого и которые уже были хотя бы отчасти светскими, это влияние возросло в значительной степени. Абеляр был гульярдом. Святой Бернар донес на него папе Иннокентию II, и наказание, наложенное на него его дядей, каноником Фулбертом, представляло собой одну из тех кар, которые предусматривались для членов ордена, соблазнивших дочь магистра или покровителя.

С большими трудностями пришлось столкнуться Филиппу-Августу при основании Парижского университета, и его открытие также можно рассматривать как заслугу гульярдов. В 1229 году, при регентстве Бланки Кастилльской, матери Людовика Святого, возникла ссора между клириками, или студентами Университета (в то время эти два слова были синонимами), и трактирщиками из предместья Сен-Марсель. Избитые в первый день, клирики вернулись на следующий вооруженные мечами и кольями и расправились с сен-марсельцами. Их сеньор, приор Сен-Марселя, подал жалобу легату и архиепископу, которые передали ее регентше. «Она, — сообщает латинская хроника Матвея Парижского, — побуждаемая естественной пылкостью женщин и силой своего характера, тотчас же приказала судьям и своей охране немедленно вооружиться, выйти за город и безжалостно покарать виновников этого насилия». Орден был наказан с небывалой жестокостью. Клирики, которые, ничего не подозревая, спокойно отдыхали возле городских стен, а большая их часть не имела никакого отношения к беспорядкам, были убиты и ограблены, а выжившие спаслись, спрятавшись в виноградниках и карьерах. Среди раненых нашлись два студента весьма высокого происхождения, один из которых был фламандцем, а другой — нормандцем. Высшие должностные лица университета обратились к королеве с требованием справедливого суда; но принцесса, подстрекаемая архиепископом и легатом, отказала им. Тогда университет начал бастовать, студенты и профессора разъехались, проклиная гордость королевы и легата, которых обвиняли в преступной связи.

«По этому случаю, — сообщает Матвей Парижский, — те, кого мы привыкли называть гульярдами, составили сатирические стихи на латыни».

Я пропущу первое двустишие, цитируемое хронистом, как чрезмерно грубое, даже на латыни. Скорее всего, оно было написано каким-то университетским слугой и грубияном. Вот второе:



Clere tremisco metu, quia vis contemnere me tu,

Perfundor fletu, mea damna fleo, tua fle tu.

Рабле не будет признавать эту забавную поэзию, которая на латыни не представляла собой ничего выдающегося; поэтому это стихотворение следует читать на французском и переводить с Языка Птиц, тогда оно становится настолько непристойным, что я осмелюсь процитировать только первый стих:



Clair est Rome est qui me tue.


Ясно, что это Рим убил меня.

Смысл остального заключался в том, что королева и легат убили своего ребенка, и следовательно они убийцы. Этот пример убедительно доказывает, что Рабле не является ни изобретателем Языка Птиц, ни первым, кто его применял.

Семья Гуля развивалась особенно быстро и успешно в эпоху крестовых походов, выступая, однако, против излишней их жестокости, так как по своей природе она была не более воинственной, чем Панург второй книги «Гаргантюа и Пантагрюэля», являвшийся удивительно точным изображением типичного студента средневекового университета. Несмотря на сдержанное отношение к крестовым походам, многие гульярды отправлялись за море, но не как воины, а как архитекторы и ремесленники. Они оставили на Востоке немало памятников в своем стиле, который изменился после того, как они переняли стрельчатую арку, использовавшуюся на Кипре уже с седьмого столетия. Они обнаружили там другие братства масонов, основанные почти на тех же самых принципах, что и их орден, в частности друзов, которые существуют и сейчас. В результате этого контакта и возник смешанный орден тамплиеров, который был настоящим государством в государстве со всеми его тремя сословиями воинов, священников и ремесленников. Современные масоны нередко стремятся вести свою родословную от тамплиеров. Но последние были истинными гульярдами, не просто чуждыми, но и враждебными по отношению к любой библейской традиции. Они так же, как и гульярды, были жестко разделены по профессиональному признаку. Смешение людей различных профессий, которое и образует пропасть между современным масонством и гульярдами, не могло возникнуть ранее Кромвеля.

Библейская легенда о Хираме также является протестантской по своему происхождению, поскольку, как и все гульярды, тамплиеры отвергали Ветхий Завет и были настоящими язычниками. То, что сохранилось от их символики, не оставляет никаких сомнений по этому поводу, в то время, как, например, масоны шотландского обряда всего-навсего протестанты, лишь немного более радикальные, чем официальная церковь. (Гульярды сохранили старую греческую легенду о том, как богатый докучал бедняку петушиным пением, в результате чего он должен был при новом рождении оказаться нищим, тогда как бедняк занимал его место; но постепенно они забыли о солярном характере этой легенды, и в их распоряжении осталась лишь политическая и социальная ее интерпретация, которая и оказалась реализованной в 1793 году.)

Известно, что тамплиеры пользовались огромным влиянием как на Востоке, так и на Западе, и что их орден был уничтожен Филиппом Красивым несмотря на отчаянное сопротивление папы Климента V. Понтифику было хорошо известно, что тамплиеры являлись язычниками; однако Рим никогда не пытался своими собственными руками ни упразднить орден гульярдов, ни препятствовать его деятельности, предпочитая тайную оппозицию в его лице оппозиции далеко не столь радикальной, но открытой. Политика гульярдов была такой же, как и политика друзов; внешне они подчинялись принятой в обществе религии, и Рим не требовал от них ничего больше.

Прошло немногим более столетия между упразднением ордена тамплиеров и открытием книгопечатания, и в течение этого времени гульярды никак не напоминали о себе. Однако вполне вероятно, что они не оставались в стороне от того брожения народного духа, которым была обусловлена миссия Жанны д'Арк; как бы то ни было, но Карл VII сам был гульярдом, поскольку известно, что он своими собственными руками составил герб Девственницы, что было бы невозможно сделать, не будучи посвященным. Король Рене Провансальский также был гульярдом, вполне мог быть им и Людовик XI, если судить по его политике, направленной против феодального строя, этого пугала семьи Гуля. Начиная со времени его царствования деятельность гульярдов проявляется с возрастающей интенсивностью. Этот орден становится одной из наиболее мощных сил в государстве, и обнаружить его следы весьма несложно благодаря многочисленным эстампам и книгам, в которых сохранились его странные документы.

К великому счастью, эти эксцентричные анналы ордена обладают не только исторической, но и художественной ценностью, и поэтому всегда привлекали к себе внимание коллекционеров, в том числе и полных профанов. Уже в XVII столетии гротески, которые тогда называли «кротесками», или «кротестами», занимали почетное место в любой серьезной библиотеке; и, как справедливо заметил покойный господин Виолет-ле-Дюк, не следует путать гротеск с карикатурой. Эта последняя всегда оказывается более или менее искаженным портретом, тогда как гротеск всегда представляет собой некое сообщение, которое, под более или менее фантастической видимостью, касается темы, не имеющий ничего общего с сюжетом, избранным, как может показаться, художником для своей композиции. Большинство тех рисунков, которые собрал господин Шамфлёри в своей «Истории карикатуры» с XVII столетия до времен Людовика XVI, — это гротески, а не карикатуры; но, поскольку он преподносит их читателю в хронологическом порядке, то само собой получается, что в его книге собраны все материалы, необходимые в настоящее время для изучения история семьи Гуля.

Почти все эти документы являются политическими, начиная с самого старого гротеска, который датируется 1496 годом и направлен против Александра Борджиа. На нем изображен монстр, или химера, — наполовину осел, наполовину женщина, и на первый взгляд здесь нет никакого выпада против отца знаменитой Лукреции. Здесь можно увидеть намек только на один любопытный факт, а именно, что этот папа был «пурпурным», или гульярдом: такой лгун, лицемер и безбожник был, тем не менее, гульярдом. Позднее Лютер еще переиздаст этот гротеск, но со значительными изменениями, которые сделают его анонимным и существенно изменят его смысл.

Другая химера, составленная из предметов домашней утвари, изображает папу Павла III, имя которого записано при помощи кувшина с молоком (Paul = pot au lait), блюда (le plat) и покрывала (la pale), составляющих его лицо. Вместо тиары (tiare) на голове его находится колокол (cloche), что образует «клистир» (clochetiare = clystere), и означает, что он заслужил похвалу, получив клистир от протестантов. Этот документ, изданный в Германии, отличался исключительной язвительностью, и достоин пера Рабле, который опубликовал в то же самое время четвертую книгу «Гаргантюа и Пантагрюэля». Если это и не его рук дело, то конечно же одного из его самых лучших учеников.

Я уже говорил, что как «Гаргантюа и Пантагрюэль», так и многие рисунки той же самой эпохи могут развернуть перед внимательным читателем историю одного из наиболее важных событий последних столетий, отказа парижских гульярдов присоединиться к лютеранам; они строго придерживались этой позиции на протяжении всего XVII столетия, и знаменитая миниатюра Тристибуса Галлия является на самом деле не чем иным, как прямым подстрекательством к массовому истреблению гугенотов, которые изображаются на ней с головами собак, а собака, как мы выше уже видели, была у гульярдов иероглифом убийства.

Целая серия эстампов 1394 года была, наоборот, направлена против Лиги и против папы Климента VIII, имя которого (Clement) записывается суммой слов «воротник» и «манто» (collet и mante, и colmante); они относятся к обращению Генриха IV и раскрывают один весьма любопытный факт, а именно: это обращение предварительно обсуждалось папой и протестантским ректором, вероятно, капелланом Берне, которые договорились друг с другом обо всех деталях.

Но что встречается гораздо реже, чем эстампы «гульярдов», так это нечто вроде сценариев, или шарад, которые публикуются вместо рисунков. Господин Шамфлёри приводит в своей книге несколько примеров, и, в частности, сохранившееся в Эстуале воспоминание о представлении в театре герцога Бургундского.

Это было 26 января 1607 года; Генрих IV присутствовал со всем своим двором, а комедианты разыгрывали фарс по поводу очередного налога. Одна простая женщина разыскивала своего мужа в кабаке, говоря ему при этом, что тот истратил сумму, которую надо было заплатить королю. «Я думаю, что неплохо сэкономил здесь, — отвечал мужлан, — я предпочитаю пить, когда у меня жажда, по крайней мере, из этого вина король не заберет уже не капли». Тогда к ним прибыли три офицера юстиции, которые, не получив денег, принялись налагать арест на имущество бедняков, в том числе и ящик, на котором сидела жена крестьянина. Она упрямо не хотела вставать с него. Приказ короля предусматривал возможность отбирать имущество силой. Наконец, крышка ящика оказалась открытой, и офицеры могли проверить его содержимое; однако оттуда выскочили три беса и унесли с собой блюстителей закона.

Судьи арестовали и посадили в тюрьму актеров, смелых настолько, чтобы разыгрывать такой фарс на глазах у короля; но тот освободил их из тюремного заключения, сказав, что он охотно их простил, тем более, что они рассмешили его до слез.

Этот ответ короля был в одно и то же время следствием как его благородства, так и меланхолии; вместе с тем и комедианты могли рассчитывать на снисходительность короля, поскольку эта импровизация, не входившая в обычную программу театра Бургундии и потому так всех удивившая, являлась не чем иным, как уведомлением верховной ложи гульярдов, речь в котором шла вовсе не о налогах, а о герцогине д'Энтрагю.

Эта шарада, которую, кстати, госпожа Меттерних попыталась недавно, хоть и не столь красочно, вновь разыграть, читалась следующим образом:

Таверна, старая, грязная — три охранника (офицеры юстиции), жилище — требуют уплаты налога — открывают старый ящик, проверяют его содержимое — уносят три беса.

Taverne, vieille, vilain, — trois guets (gens de justice), lo-gis, taille, demande, — boite vieille guet ouvre, inventorie, — emporte diable trois.

В результате возникало следующее трехстишие:



Te voir ne veult, vile Entragues, loge,

Telle demande boute se veuille,

Gouverne vint, tromper l'aide belitre.


Ложа не изволит видеть тебя, подлая Энтрагю.

Это требование доводится до тебя,

Желающей управлять при помощи мошенника и обманщика.

Таким образом ложа в самых повелительных выражениях приказывала Генриху IV передать свое требование герцогине Энтрагю, которая хотела назначить управляющим Парижа мошенника, вместе с которым она обманывала храброго капеллана Берне.

Генрих IV должен был понимать этот язык, поскольку он сам, как и его отец, был гульярдом. Его замечательная шутка о курице в горшке была не чем иным, как проделкой в духе гульярдов; курица в кувшине (poule au pot) представляет собой анаграмму слова, обозначающего простой народ, толпу (pot-poule = populo), иероглифом которой чаще всего служила куриная нога.

Его мать не менее, чем он сам, пристрастилась к составлению девизов, то есть мании писать загадками, едва ли не всеобщей в ту эпоху, поскольку она была таким же противником католической церкви, как и ее сын, она вырезала из переданного ей королевой Маргаритой гобелена кусок с изображением мессы и своими собственными руками заменила его изображением лисы, которая обращалась к народу и, корча ужасные гримасы, произносила следующие слова: Dominus vobiscum. На языке гульярдов это значило: «Это письмо, в котором она отвергает Рим».

Один из наиболее важных исторических фактов, объяснение которым можно найти в карикатурах, или, точнее сказать, в гротесках, — истинная причина убийства Кончини 24 апреля 1617 года капитаном гвардейцев Людовика XIII Витри. Это на самом деле было замаскированное под убийство исполнение приговора, и после него на улицах Парижа циркулировали целые серии анонимных картинок с названием «Мифология символов». На каждой из них можно обнаружить белку, которая, как считали, олицетворяла собой Кончини; однако это был иероглиф масонов, которых в то время называли «какеролями» (слово «caquerolles» оканчивается так же, как и слово «ecureuils» — «белки», которые столетием раньше встречаются на многих фресках Рафаэля), а во времена Дианы Пуатье «кокильонами». Эти рисунки объясняют посвященным, что Витри занимал высокое положение в ордене лилий Спасителя (то есть в ордене короля), что Кончини был убит за то, что сообщил папе, что король снабжал деньгами «какеролей» и что верховная ложа не хочет, чтобы Рим совал нос в дела масонов.

Имя Витри (Vitry) написано здесь как «витраж» (vitrage), а имя короля как «лилия и вода, льющаяся на землю» (целительная лилия — lis salutaire = lis, chet l'eau terre); перед нами не что иное, как описание герба Франции: на лазурном фоне три золотых лилии. Из этого королевского цветка изготавливают бальзам против ожогов, в эффективности которого я имел возможность убедиться; но я готов признать, что трактовка имени Витри для меня оказалась весьма неожиданной, и я сам никогда бы не перевел это имя как «экю Франции».

Людовик XIII также был гульярдом, им был даже Ришелье, который являлся ставленником Кончини, а также и Мазарини, бывший, в свою очередь, ставленником Ришелье; по этому поводу господин Шамфлёри замечает, что эти три персонажа французской истории, позже воспетые дворянством, остались совершенно незадетыми изготовителями карикатур по той совершенно простой причине, что все они были на одной стороне.

Между прочим, всех принцев и министров, принадлежавших к гульярдам, легко можно узнать по той твердости, с которой они удерживали равновесие между католиками и протестантами, или, точнее сказать, между Римом и Реформацией, не отдавая предпочтения ни тому, ни другой, и особенно по настойчивости в своем стремлении уничтожить аристократию. В начале царствования Людовика XIV важнейшие позиции в политических битвах оставались за гульярдами, однако к концу перевес оказался на стороне иезуитов, и Король-Солнце, как и многие его приближенные, весьма грубо высмеивался карикатуристами. Этот жанр бурно развивался в то время не только во Франции, но и в Голландии, но не столько в сатирических целях, сколько для передачи новостей двора. Тем не менее, верховная ложа гульярдов продолжала консультировать королевскую власть, а когда с ней не советовались, выпускала шифрованные уведомления и декларации по поводу тех или иных событий.

То же самое происходило и во времена Людовика XV. Гульярды продолжали оказывать влияние через госпожу Помпадур, которая была гроссмейстером верховной ложи, и ее положение было столь же высоким, как и у Дианы Пуатье. Это влияние выразилось в публикации Энциклопедии и в ослаблении иезуитов. В эту эпоху гульярды должны были быть особенно многочисленными, а их язык — весьма распространенным, поскольку, например, в памфлете, направленном против госпожи дю Барри, обнаруживается проект рыцарского ордена, к которому она принадлежала и опознавательные знаки которого выглядели следующим образом: вышитый на груди огурец с двумя бросающимися в глаза отростками. (Я не счел возможным привести перевод этой шутки, составляющей пару с гербом отца госпожи Помпадур: «На красном фоне два плывущих навстречу друг другу золотых окуня».)

Подобные шутки служили развлечением для весьма разнообразной и многочисленной публики как во времена Рабле, так и в XVIII столетии; вряд ли кто из получивших более-менее сносное образование жителей столицы упускал возможность поломать немного голову над очередной карикатурой. Как анатомическая энциклопедия, так и таблицы модных причесок, изданные в Париже в 1763 году, а также многие другие гравюры и рисунки представляли собой на самом деле памфлеты, которые можно было бы вместе с соответствующими нравственными наставлениями размещать на гобеленах.

В этих таблицах господин Шамфлёри обнаружил принадлежавшую герцогине Шартрской, матери Луи-Филиппа прическу, являвшуюся настоящим свидетельством позора, которое она должна была носить в полном неведении. Парикмахеры тогда были не только художниками, но и поэтами-сатириками, часто весьма язвительными, и они нередко оставляли на головах своих доверчивых клиентов сообщения для посвященных, служащие разоблачением тайн их частной жизни, причем хотелось бы думать, что это были самые гнусные секреты.

Потребовалось бы еще немало страниц, чтобы хотя бы пунктиром обозначить роль гульярдов в Революции, во время которой они и погибли вместе со старой аристократией, словно ястребы, которые на лету впиваются в холку цапли и, падая, разбиваются вместе с ней. Впрочем, все, что мне на настоящий момент известно о конце гульярдов, сводится к тому, что это общество, существовавшее более десяти веков, добровольно закончило свое существование и что выжившие были счастливы освободиться от обязательства, предписывающего им изображать девизы в каждой из их композиций.

В мои намерения не входит сейчас рассмотрение вопроса, сколько потеряло от этого искусство, я ограничусь лишь самыми последними проявлениями деятельности этого общества в области политики.

Король Людовик XVIII был гульярдом, что подтверждается не только его правлением, но и названием написанной им оперы— «Панург на острове Звонком». За три дня до убийства герцога Беррийского, он получил загадочное послание, в котором ему приказывали взять кусок восточного алебастра с могилы кардинала на кладбище Святой Женевьевы, затем взять в королевской библиотеке сочинения Святого Августина, 1669 года издания, открыть седьмой том на страницах 404–405. Между этими страницами был обнаружен листок бумаги, разрезанный так, что он образовывал собой сетку, и когда ее наложили на те страницы, между которыми он находился, то были получены следующие слова:


Король, тебя обманывают; тебя предал твой министр и РР его S, я единственный, кто спасет тебя.

Мариани.

На тот случай, если король захочет быть лучше информированным, ему предлагалось приклеить к витражу дверей своего рабочего кабинета три печати в форме треугольника.

Что до этого опознавательного знака, то он указывает на гульярда и означает: Быстро отвечай с запечатанными устами.

Печать (pain a cacheter), о которой шла речь, являлась священным хлебом гульярдов (pain gaufre). Первая часть этого послания гульярдов весьма туманна, и, как доказывают дальнейшие события, Людовик XVIII, кажется, не сумел ее расшифровать. Поскольку самую лучшую интерпретацию можно найти тогда, когда события уже произошли и остается только извлечь из них выгоду, то я полагаю, что это послание можно интерпретировать следующим образом: «Среди тех, кто поклоняется Гробнице, есть такие бездельники (vauriens = oriental, восточный), которые думают (songent = Saint-Gen(evieve)) уничтожить (abattre = albatre — алебастр) твоего племянника (neveu = (Ge)nevie(ve)). Послание в библиотеке, в котором написано, что беременная королева (enceinte auguste = Saint Augustin) не позволяет отлучиться твоему племяннику; прикажи схватить человека, который следит за его каретой, чтобы не свершилось преступление».

Самое начало этих туманных изречений оракула позволяет предположить, что именно герцог Беррийский и имел намерение приказать уничтожить культ Гробницы. Но это могло иметь какой-то смысл только для масонства восточного обряда, учрежденного Наполеоном, чтобы ослабить масонов шотландского обряда, у которых он сам был лишь простым мастером. Сам он был убежден, что масонство шотландского обряда, гроссмейстер которого находился в Англии, прилагало усилия лишь для расширения протестантского влияния, и перед Великим Востоком Франции была поставлена цель усилить влияние католической церкви. Учреждение Великого Востока, кажется, совпало по времени с роспуском ордена гульярдов, большая часть которого присоединилась к новому обществу, отказавшись впредь использовать тайную письменность. Учреждение Великого Востока, кажется, совпадало с прекращением деятельности гульярдов, большая часть которых вынуждена была примкнуть к новой организации, но отказаться от своего тайного языка. Великий Восток, будучи по происхождению имперской организацией, мог быть заинтересован в устранении герцога де Берри, и наоборот, разрушает эту гипотезу. Эта часть написана сравнительно ясным языком и должна быть прочитана следующим образом:


Король, тебя обманывают; тебя предали

Твой министр и любовник его Термины;

Я единственный могу спасти тебя от итальянских убийц.

Эти два последних слова являются единственной трудностью, которую необходимо разгадать. Слово «Мариани» ни о чем здесь не говорит, кроме того, что оно является подписью какого-то итальянца.

Из этого следует, что те, кто отдал приказ убить герцога Беррийского, были гульярдами, избранными из числа карбонариев, и что они должны были быть пожилыми людьми, поскольку в то столетие тайна Гробницы никому не открывалась, и поэтому сравнительно молодых прозелитов ее культа просто не могло быть. Таким образом, оказывается, что объяснение можно найти в «Похвале Лювеля», написанной старым карбонарием, в те дни министром иностранных дел, и гульярдом, которого, возможно, звали Карлом Берне, — так как слово, которое я прочитал как vaurien (бездельник) может быть прочитано и как Vernet. (Это предположение вполне вероятно, поскольку «кусок алебастра» мог быть прямоугольным, то есть carre (car-rele), что дает нам имя Карл, и, следовательно, слово carre необходимо добавить к стихам послания. Что до могилы кардинала Капрара, то мне неизвестно, чтобы она была на кладбище Святой Женевьевы.)

Он завершил дело сыновей Гуля, закончив разрушение старого порядка, ибо рассчитывали, что герцог Беррийский умрет, не оставив потомства. С ним завершились и зашифрованные записи французской истории, но они не менее интересны, чем иероглифы Египта или Центральной Америки, и еще ожидают своего Шампольона.


 Орден Христа в Португалии

I

Португальский Орден Христа сегодня является одной из наиболее щедро раздаваемых наград и, как следствие, одной из наименее ценимых из-за легкости получения. В этом есть немалая вина португальского правительства, которое, потеряв алмазные шахты в Бразилии, не посчитало возможным пренебречь самой ничтожной прибылью, пренебречь даже теми небольшими доходами, какие приносит выдача орденских дипломов.

Надо надеяться, что в будущем ограничат столь щедрую раздачу ордена, который, бесспорно, сегодня является одним из самых древних и благородных, уступая только Мальтийскому. Но что действительно странно, так это то, что будучи одним из самых распространенных во Франции иностранных орденов, он в то же самое время остается наименее изученным с исторической точки зрения, хотя его история, безусловно, достойна самого тщательного исследования. Несмотря на то, что орден Христа не является французским по своему происхождению, он сделал немало для славы французского народа, в особенности для славы династии капетингов, к которым восходит и бургундская династия, представленная сегодня Брагансским домом. Правда, если мы говорим «представленная» то только потому, что отход от салического закона перевернул все правила порождения новых династий, и теперь принадлежность к династии определяется также по материнской линии. Действительно, сегодня королем Португалии является представитель дома Браганса, так же, как принц Уэльский — это представитель ганноверского дома. Фактически же оба они — Кобурги. Вместе с императором Бразилии угасла подлинная мужская линия рода капетингов Португалии, причем две последних ее ветви были внебрачными.

Орден Христа был только продолжением восстановленного в Португалии ордена Тамплиеров, и нельзя вести его историю, не упомянув ни слова об ордене, наследником которого он и является. В 1118 году девять рыцарей, отправившихся на поиски приключений в Святую землю, пришли к выводу о необходимости сопровождения больших торговых караванов, формировавшихся ради использования Суэцкого перешейка в коммерческих целях, поскольку после освобождения Святого Гроба Господня, а может быть еще и раньше, торговля стала главной целью грандиозных заморских экспедиций. Для аристократов XII столетия сопровождение торговых караванов было проявлением плебейских наклонностей, так как рыцари больше грабили торговцев, чем охраняли. Все эти рыцари были французами, говорят историки из Франции; но историки из Португалии настаивают, что один из них был некто Амальдо да Роха. Самым выдающимся по своему происхождению был Гуго де Пайен, из рода шампанских графов.

Эти девять рыцарей предстали перед Жермоном, патриархом Иерусалима, и все вместе связали себя клятвой посвятить свою жизнь богоугодным делам, дав обеты целомудрия и нищеты.

Так был образован орден одновременно и монашеский и военный, что было само по себе достаточно необычно, поскольку ничего подобного Запад ранее не знал; но в ту эпоху византийская империя была переполнена вооруженными монахами, которые, после мусульманских завоеваний, отстаивали каждый клочок земли. Другими словами, вторжения мусульман превратили большинство живших на границе греческих монахов в солдат, а их монастыри в крепости. Таким образом, именно грекам принадлежит честь основания этого ордена, и именно греческий патриарх дал ему устав, поскольку в Иерусалиме не было других патриархов, кроме избранного греками. Дело не только в том, что лишь спустя несколько лет папа Пий V основал в Иерусалиме латинский патриархат, имевший чисто символическое значение. Патриаршая кафедра, созданная первыми христианами, всегда была греческой, и иерусалимский патриархат — единственным прямым наследником апостолов. Хотя православная церковь и считается в Риме схизматической, однако признается одной из законно существующих христианских церквей.

Повсюду, где крестоносцам приходилось обустраиваться, они делали все возможное, чтобы найти общий язык и избежать недоразумений с греческим духовенством. Поэтому, например, на Кипре, где крестоносцы проживали уже с давних пор, латинские епископы не получили земельных владений, поскольку не распространяли свою юрисдикцию на местных жителей. Они обслуживали только латинские общины и получали жалование деньгами. Таким образом, присягая греческому патриарху, тамплиеры находились под его юрисдикцией, и принятый ими устав мог быть только греческим, и никаким другим, поскольку он должен был быть таким же, как у других византийских монахов-воинов.

Поэтому тамплиерский устав был своеобразным синтезом всех предшествующих традиций. По этой же причине именно в архивах Иерусалимской патриархии следует искать подлинные уставы исторического масонства, то есть того братства, которое строило здесь крепости и церкви, обороняя их затем от сарацин.

Орден тамплиеров, как и все другие ордена подобного типа, был создан, чтобы сражаться с сарацинами, сопровождать караваны и бороться с разбойниками.

Нередко случалось так, что монахи-воины из греков, не проходившие такого жесткого отбора, как тамплиеры, превращались в бандитов, вселявших ужас в жителей Византии. Похоже, тамплиерам нельзя предъявить подобного упрека, ибо они не только внушали ужас врагам, но весьма почитались своими вассалами, в частности, масонами, которые занимались строительством в различных военных и торговых центрах. Они покрыли всю Палестину своими сооружениями, грандиозные останки которых поражают взор путешественника и сегодня. Эти товарищества рабочих имели внутри ордена свое строго определенное место, как и капелланы; орден Храма был устроен подобно настоящему государству со всеми его тремя сословиями: духовенством, дворянством и третьим сословием. Все они сосуществовали в полном взаимопонимании и оказывали друг другу твердую поддержку вместо того, чтобы соперничать. Отсюда — умелое распределение богатств, которые поступали к тамплиерам отовсюду; это доказывает, что они пользовались большой популярностью.

К сожалению, именно эта популярность и привела орден к краху.

Название ордена происходит от дворца святой Елены, расположенного рядом с храмом Соломона, перестроенным халифом Омаром. Место, выделенное для дворца, принадлежало в прежние времена Иерусалимской патриархии, которая преподнесла его в подарок императору Фридриху, отцу императора Вильгельма, по поводу присоединения рыцарей тевтонского ордена к ордену тамплиеров.

Греческое происхождение ордена не было помехой для признания со стороны папы Гонория II, и его учреждение было признано законным в 1128 году собором в Труа. Во всех странах, где обустраивались крестоносцы, не могло быть и речи о схизме и расколе церквей; обе они относились друг к другу холодно, однако ни с той, ни с другой стороны не доходило до провозглашения анафемы. Только святой Бернар пересмотрел устав тамплиеров и снабдил их девизом и указав, какую одежду которую они должны носить. В ту эпоху это был весьма чувствительный вопрос, так как девиз всегда содержал в себе символ веры. Их одеянием было манто, или плащ из белой шерсти с греческим ярко-красным крестом на левом плече.

Они должны были являться на мессу три раза в неделю, исповедоваться три раза в год, покидать родину без мысли о возвращении, бороться без передышки с неверными, никогда не уклоняться от боя, каким бы ни было число противников, и никогда не требовать постоя и не предоставлять его.

Знамя было наполовину белым, наполовину черным, с ярко-красным крестом в центре. Их девиз был: NON NOBIS, DOMINE, SED NOMINI TUO DA GLORIAM (Не нам, не нам, но имени Твоему). Что касается их боевого клича, то он был таким же, как у французов простолюдинов — «Босеан»; от них же тамплиеры взяли и свое разделенное на две половины знамя, цвета которого — черный и белый — были ранее цветами галлов. «Босеан» — это был военный клич последователей Митры. Он происходит от древнегреческого bou kaine, что значит «убей быка».

Этот клич еще остается в употреблении во времена Рабле, который дал своему Гаргантюа также и цвета «босеана». С самого начала тамплиеры хотя и рекрутировались исключительно из знати, но посвящали себя освобождению низших.

Несмотря на единичные поражения, слава об их воинской доблести распространялась по всем городам Европы, и Филипп Август, уезжая в Палестину, поручил им охрану своих сокровищ и архивов королевства. В монастыре тамплиеров в Лондоне короли Англии обычно хранили свою казну.

К сожалению, такая превосходная дисциплина внутри ордена не смогла долго продержаться. Через тридцать лет после создания ордена тамплиеров тот же самый Святой Бернар уже осуждал их роскошь, честолюбие, жадность и гордость. Они воевали с королем Кипра и с герцогом Антиохии, они свергали с Иерусалимского трона Генриха II и опустошали Фракию и Грецию.

Наконец, их ссора с орденом Святого Иоанна зашла так далеко, что стены охраняемой этим последним церкви Святого Гроба Господня были усеяны стрелами. Все, что можно сказать в оправдание, так это то, что воины-монахи Византийской империи нередко поступали еще хуже.

Но в целом это были только преступления отдельных властолюбивых руководителей ордена, которые всегда случаются в любых человеческих объединениях, являются ли эти последние монашескими, военными или тайными сообществами, или одновременно теми, другими и третьими. Очевидно, что в средние века военно-монашеский, имевший повсюду богатые владения, куда входили представители элиты общества, непременно поддерживал обширную переписку и становился тем самым обладателем множества политических и иных секретов. Благодаря этому орден тамплиеров стал быстро превращаться в секретное общество, поскольку любая организация, имеющая разветвленную сеть филиалов и отделений, всегда заканчивает тем, что становится хранительницей секрета. Говорят о государственных секретах; но такие же секреты имелись и у тамплиеров, доминиканцев, иезуитов. Ватикан является хранилищем всех секретов человечества. Масонство также обладает вышедшими из употребления научными тайнами, которые перешли к нему по наследству от дохристианских орденов и движений. К ним следует добавить и все исторические секреты, накопившиеся в течение веков. Те из них, которые передаются устно, остаются неизвестны посторонним; там же, где имеются какие-либо документы, остается полагаться на скромность и умение хранить тайну тех, кто способен их разгадать.

Тамплиеры оставили после себя большое количество зашифрованных документов, из числа которых папы и короли уничтожили столько, сколько смогли.

Однако этих документов все же остается достаточно, чтобы понять, что их религиозные секреты не имели большого значения; что касается их политических секретов, то они фигурируют на знамени тамплиеров; они были поборниками «босеана», то есть продолжателями дела друидов, которые после крушения римской империи обратились к кельто-ионийской знати, часто возглавлявшей племена франков, готов и бургундцев, чтобы справиться с наступившим хаосом. Но эта знать состояла в союзе с галльскими рыцарями с целью угнетения населения галло-римских городов, состоявшего из «детей дуба» и квиритов, их младшей ветви.

Речь идет о более чем двадцативековой войне между дорийцами, последователями Митры, и поклонниками богини, которую римляне называли Ино или Белона. То, что известно об инициации тамплиеров, не оставляет сомнений насчет ее связи с культом Митры; не стоит останавливаться на всех трюках, содержавшихся в ней, чтобы еще больше в нем запутаться, или для того, чтобы, как говорят сегодня, эпатировать публику. Только один из всех ритуалов тамплиеров обладал подлинной исторической ценностью: это был удар мечом, который рыцарь, посвящавший в орден, наносил по плечу проходящего инициацию; этот ритуал, как будет показано, был заимствован из церемоний культа Митры. «Cum initiatur in spelaeo in castris, vero tenebrarum interposito gladio, sibi oblatam coronam quasi mimum martyrii de hinc capiti suo accommodatam, monetur obvia manu a capite depellere, et in humerum si forte transferre gladium, dicens Mithram esse coronam suam» (Тертуллиан, De corona). «Посвящение в их вооруженные отряды проходит в мрачной пещере, словно для того, чтобы подражать страданиям их божества; один из них, водрузив корону на свою голову, приказывает всем остальным падать по его крику и подставлять плечо для удара мечом, говоря при этом, что явился Митра, увенчанный короной».

Кандидаты получали возможность выбора между короной и мечом и отклоняли корону, подставляя голову мечу, то есть отказывались от всех земных вожделений для того, чтобы посвятить себя исключительно борьбе и сражениям. Вот клятва, которую приносили в прошлом столетии иллюминаты, и можно утверждать, что эта клятва была одинаковой как для военных, так и для любых других орденов христианского происхождения: «Именем сыновей Креста, клянись разорвать все плотские связи, еще привязывающие тебя к отцу, матери, сестре, супруге, родителям, друзьям, к возлюбленной, к королям, к покровителям и благодетелям, к любому существу, которому ты обещал веру, послушание, благодарность и служение.

Назови место, где ты родился, чтобы возродиться в других сферах после того, как отречешься от этой зараженной земли, грязных отбросов неба.

С этого мгновения ты освобождаешься от клятв, принесенных ранее твоей родине и ее законам; клянись открывать новому повелителю, которого ты признал, все то, что увидишь или сделаешь, все, что узнаешь, прочитаешь, услышишь или разгадаешь, все, что найдешь, все, что тайно разведаешь, все, что не попадается прямо на глаза.

Избегай желания открыть кому-то другому все, что ты постигнешь, ибо гром небесный есть ничто иное, как кинжал, который настигнет тебя в любом месте, где бы ты ни был.

Именем Отца, и Сына и Святого Духа».

Такой была клятва всех христианских орденов. От клятв в современных религиозных течениях и сектах она отличались тем, что преданность, требующаяся от вновь обращенного, была основана на вере в существование иного и лучшего мира. Пантомима меча и короны переводилась поклонниками Митры греческой формулой AKAR АКЕ, «возвышаю низших». Меч, висящий на шее, «akh rach», сам по себе выражал идею обращения за помощью к игре слов, которую рыцарь, посвящавший в орден, переводил на язык простого народа, заставляя неофита дать клятву защищать вдов и сирот.

Иллюминаты, разумеется, сохранили эту традицию, потому что в залах, где проходили их церемонии инициации, всегда можно было обнаружить четыре таинственных буквы: ACRC. Таким образом, с нашей точки зрения, бессмысленно настаивать на мнимом идолопоклонстве тамплиеров; вряд ли кто-нибудь способен в это еще верить.

Они всего лишь унаследовали традицию культа Митры, перенесенного из Арля в Константинополь императором Константином без всякого протеста со стороны римских пап; поэтому этот культ спокойно просуществовал до XI столетия и пережил даже те времена, когда сжигали манихеев. Их мнимый идол Бафомет был просто серебряным истуканом в виде косматой и бородатой головы, которая наполнялась вином, потому что само слово «Бафомет» на древнегреческом означало «омовение мудростью». Тамплиеры были известны не только своей мудростью, но и своими обильными возлияниями, хотя и не обожествляли вино.

Они были христианами, настолько ортодоксальными, насколько это возможно, и особым почитанием у них пользовался младенец Иисус, олицетворявший собой тот же самый сакральный принцип, что и Митра, или Восток.

Аристократия кельто-ионийцев поклонялась Голубю, или Ио, что соответствует третьему лицу Троицы, или Святому Духу, который изображается в виде голубя во всех наших церквях. Поэтому они единственные обладали привилегией иметь на своих домах голубятни и флюгера, как знак своего происхождения, так как Святой Дух это и есть ветер. Известно, до какой степени кровожадным и жестоким был культ Митры, так как тавроболия, или принесение в жертву быка, предполагало убийство не менее тысячи этих животных; и в то же самое время божество этой секты мясников изображалось в виде совсем маленькой девочки или мальчика, символа слабости. Этот ребенок убивал гигантского быка, символ аристократии.

Когда же его изображали в виде животного, то это был агнец, который в Откровении святого Иоанна соответствует второму лицу Троицы; этот символ так же, как и голубь, встречается во всех наших церквях.

Итак, те, кто судил тамплиеров, знали, что нет никаких оснований упрекать их в идолопоклонстве, и они были таким же верными христианами, как и их преемники иезуиты, преданность которых христианскому вероучению никогда не ставилась под сомнение.

Кажется, их можно было бы скорее упрекнуть в обращении иноверцев в христианство, но поскольку их противники гибеллины не считали это ошибкой, то эти поступки не фигурировали среди выдвинутых против них обвинений.

Действительно, можно с определенностью утверждать, что султан Саладин был принят в орден тамплиеров, но следует при этом признать, что этот султан находился в совершенно особом положении, поскольку вел свое происхождение от рода царя Давида и Иосифа, супруга девы Марии, и его семья много веков владела в верховьях Тигра княжеством, древность которого была недавно подтверждена. Этот княжеский род восходил к некоему Карелу, имя которого означало «агнец божий». Их потомки известны на Востоке под именем евреев-караимов; они отвергают Талмуд и сегодня вообще не принадлежат к числу иудеев. Во времена крестовых походов они массами пополняли ряды западноевропейского дворянства; они же сыграли огромную роль в истории ислама под именем «Абенсеррахов». Саладин, при помощи тамплиеров, напрасно пытался примирить крест и полумесяц; может быть, в этом и заключается подлинная причина отказа от этих символов? Иезуиты не могли прямо принимать еретиков в члены своего ордена; но, чтобы объединить их под своим руководством, они сами присоединились к одному светскому ордену, где обеспечили преобладание своим подопечным. Англичане сегодня проводят ту же самую политику, принимая массами индийцев в свои масонские организации.

Повторим, что эти методы не привели к осуждению ни тамплиеров, ни иезуитов со стороны римской церкви. Руки последней к тому же были связаны двумя королями Франции, принадлежащими к партии гибеллинов, одинаково жадными до абсолютной власти, одинаково стремящимися низвести церковь до положения своего вассала. Ордена тамплиеров и иезуитов были упразднены по одной и той же причине; и тот и другой орден был основан, чтобы освободить плебс от гнета и притеснений со стороны военного сословия.

Авиньонские папы начали с упразднения ордена тамплиеров и закончили осуждением Жанны д'Арк, то был длительный период упадка папства, который увенчался бы окончательной дискредитацией католицизма, если бы папам не вернули Рим.

Такую же цель продолжает и сегодня преследовать гибеллинское масонство, отказывающееся предоставить верховному понтифику виллу в Леонине, не приводя в качестве довода ни одного патриотического аргумента из числа тех, которые выдвигаются с целью сохранить существование республики Сан-Марино.

II

В наши задачи, ограниченные рамками этого очерка, не входит намерение дать пространный рассказ об ордене тамплиеров; достаточно будет сказать, что его история тесно связана с созданием и развитием королевства Португалии.

Это королевство было основано Генрихом Бургундским, племянником Гуго Капета, искавшим приключений в Испании. Он появился на свет приблизительно в 1035 году и был внуком Роберта II. В 1072 он вступил с брак с дочерью Альфонса VI, короля Кастилии, который создал графство Порту на территории будущей Португалии, основав его на землях, отвоеванных им у мавров; это графство и стало колыбелью португальского королевства. Оно и в наши дни состоит из двух различных частей: собственно Португалии, заселенной галисийцами, происходящими от кельтов, и альгарвами древней Лузитании, население которой всегда было мавританским или пуническим; по этой причине они приняли ислам с энтузиазмом, и христиане Галисии отвоевали Лузитанию клочок за клочком. Эта война велась в первую очередь силами ордена тамплиеров, объединившегося с бургундской династией.

Орден Храма обосновался в Португалии с самого начала ее существования, и первым великим португальским магистром был Гибом Рикардо, выполнявший эти функции уже в 1126 году, то есть за два года до церковного собора в Труа, на котором был одобрен устав тамплиеров. Под руководством магистра Гуго Мартордо, в 1147 году, тамплиеры отличились при взятии Сантарена, который после этого был подарен им Афонсу Энрикешем. Они же сыграли не менее значительную роль при завоевании Лиссабона, уже в следующем году.

Наивысшего расцвета в Португалии орден достиг под руководством магистра Гуалдина Паиша. Этот рыцарь долгое время воевал в Палестине. В 1159 году король Альфонсо Энрике в качестве награды за победы в рыцарских турнирах подарил ордену замок Сера и земли около города Оливы, основанного на месте старого города, называвшегося Набанс. Церковь Святой Марии Ирийской в этом городе стала главной для всех тамплиеров Португалии.

На небольшом расстоянии от нее Гуалдин Паиш построил знаменитую крепость Томар, или Пальмиру. Закладная доска ее сохранилась и сегодня, со следующей надписью: «E.M.CLXVIII. Regnante Alphonso illustrissimo rege Portugalis, magister Gualdinus portugalensium militum Templi cum fratribus suis, primo die Marsii, coepit aedificare hoc castellum, nomine Thomar, Cfuod prefactus rex obtulit Deo et militibus Templi». «1198 год. В царствование прославленного короля Альфонса Португальского Гуалдин, магистр португальских рыцарей Ордена Храма, в марте месяце начал строить вместе со своими братьями этот замок, названный Томар, дарованный королем Богу и воинам Храма».

Эта надпись замечательна тем, что она датируется не от начала христианской эры, а от начала эры Цезаря, и такая датировка использовалась династией капетингов Португалии, которые были гибеллинами. Год 1198 эры Цезаря соответствовал году 1160 от рождения Иисуса Христа.

Это летоисчисление было не менее неприятным для пап, чем «тамплиерская ересь», хотя та наносила больше ущерба; гибеллины и альбигойцы — это одно и то же (gibelins = albigeois), а альбигойцы были непримиримыми врагами папства.

Альбигойцы были потомками Гебалов, пришедших из Гебела, или Библоса в Сирии. Вполне достоверным является тот факт, что катары и их ересь, вероятно, имеющая связь с ересью альбигойцев, на самом деле появились сначала на Среднем Востоке. Они поклонялись голубке, изображение которой еще носили на шее их потомки, вместо креста, как героини пьес Скриба. Император Константин, поклонник Митры, перенесший его культ в Константинополь, обратил их в христианство не воспринятое ими в полной мере. Благосклонные к любой власти, они приветствовали и вторжение мусульман, фаталистические доктрины которых были близки их собственным учениям, а позже они точно так же приветствовали кальвинизм, в котором нет ничего христианского, кроме названия.

Все военные сословия средневековой Европы были гибеллинскими. Капетинги также не были исключением, и именно поэтому бургундская династия привезла с собой в Португалию вместо христианского имперское летоисчисление, начинавшееся с правления Цезаря. Если тамплиеры его использовали, то все дело в том, что у них просто не было выбора.

Часовня Томарского замка, которая существует, весьма неплохо сохранившись, и в наши дни, несмотря на позднейшие пристройки, остается, как мы полагаем, единственным образцом религиозной архитектуры тамплиеров. По форме это восьмиугольная ротонда, скопированная с храма Омара в Иерусалиме, который служил эталоном для всех строений такого рода. В этой ротонде был один-единственный вход, с запада. Ее центр был занят внутренней колоннадой; не было ни алтаря, ни даже места, где бы его можно было расположить. Каждая из семи остальных граней восьмиугольника была посвящена одной из семи планет. Дверь находилась напротив Меркурия, или Гермеса, олицетворяющего мужское начало. Тамплиеры были заклятыми врагами ионийцев. Религиозные сооружения ионийцев, достаточно редкие на севере Франции, были сориентированы на восток как храм Омара в Иерусалиме; но чаще всего они были посвящены особому культу черных дев, фигурки которых, изготовленные из вишневого дерева, находят во многих гробницах романских церквей.

Они заменили изображение Венеры. На знамени босеана, которое принадлежало еще древней конфедерации галлов, белый цвет соответствовал расе коренных жителей, называвших себя сыновьями дуба, темный же цвет (синий, пурпурный или зеленый) обозначал расу ионийцев, прибывших из Азии. Первые жили в предместьях, вторые — в замках.

Папы, представлявшие города Римской империи, одевались в белое, за исключением нескольких случаев, когда они носили пурпурные одежды как символ вселенского понтификата. Отличительным цветом капетингов как представителей ионийской расы был фиолетовый.

Противников гибеллинов называли гвельфами, от немецкого слова wolf, волк. Называли их так потому, что они принадлежали к партии, символом которой была римская волчица.

Обычай отличать противоборствующие стороны по избранному ими цвету был широко распространенным в средние века; он существовал у мусульман, у Аббасидов и Омейядов, или черных и белых; он существовал в ту же самую эпоху и у французов, среди бургиньонов и арманьяков, соответственно, белых и красных; наконец, согласно этому принципу белая роза Йорка противопоставлялась красной розе Ланкастеров.

Как гвельфы не были ортодоксальными христианами, так и гибеллины не были еретиками, поскольку сам институт папства, оставшегося в Авиньоне, был учрежден гибеллинами, да и сам Людовик Святой также был гибеллин. Но следует признать, что число канонизированных гвельфов значительно превосходило число канонизированных гибеллинов, и что во Франции короли гибеллины были настоящим бедствием для своего королевства. Таким был Людовик XV, который, глубоко презирая свой титул короля Франции, доставшийся ему в соответствии с договором в Реймсе, в 1756 году выпустил в обращение золотые луидоры со следующей странной надписью: CHRIST REGN VINC IMPERATOR (Император победит царство Христа). Это была угроза нарушить договор о помазании, связывавший его с католической церковью. Папство вынуждено было уступить и согласиться с упразднением ордена иезуитов.

Филиппу Красивому была самой историей предоставлена возможность иметь дело с папой, тщеславным до безумия, папские злоупотребления оправдывали его собственные. Не менее, чем папа, тщеславный, король был однако еще более алчным, и согласился сесть на одну ступень ниже папы в Вьенском соборе, при условии, что папа согласится на роспуск ордена тамплиеров, после чего они вместе разделят доставшуюся им добычу. Так же они поступили и с золотом Тулузы. Филипп Красивый умер в возрасте сорока шести лет, вскоре в могилу сошел и его сообщник папа Климент V. Что касается Ангеррана де Мариньи, канцлера, прославившегося своим рвением в преследовании тамплиеров, то известно, что его повесили в Монфоконе на следующий год (1315).

По всей Европе тамплиеров отдавали под суд по приказу папы; но, вообще говоря, обвинения, выдвинутые против них, были признаны безосновательными.

Король Португалии Диниш I заявил, что тамплиеры, напротив, своей службой немало сделали для того, чтобы его королевство расширило свои границы и укрепилось. Однако, выполняя распоряжения понтифика, он приказал начать расследование, итоги которого оказались чрезвычайно благоприятны для португальских тамплиеров. Никаких доказательств нравственного разложения, ереси или идолопоклонства не было найдено. Следует признать, что их положение не было одинаковым во Франции и в других странах Европы, особенно там, где они без передышки воевали с маврами и у них не оставалось времени для того, чтобы предаваться роскоши и праздности, за что их осуждали в других местах. Это были суровые солдаты, всегда сражавшиеся, которых не интересовали ни ереси, ни идолопоклонство. Поэтому король Диниш не стал дожидаться, когда их перестанут преследовать, и после того, как орден был распущен решением Собора во Вьенне, в 1312 году, он удовлетворил их просьбу оставить им их одеяние и их резиденции, которые временно находились в его владении. Это вызвало раздражение папы, стремившегося распоряжаться имуществом ордена по своему усмотрению, отдавая то, что осталось, рыцарям Святого Иоанна Иерусалимского, как это было предусмотрено решением Собора.

Но король Диниш возражал против такой узурпации, основываясь на том, что в Португалии основная часть имущества тамплиеров была дарована им королем, при обязательном условии, что рыцари Храма будут защищать от мавров те земли, которые были завоеваны их руками. Теперь же, когда орден упразднен, это имущество по праву должно принадлежать короне.

Папа был намерен отдать замок и город Томар своему любимцу кардиналу Бертрану, но король наложил арест на несколько лет на все доходы от имущества тамплиеров, и предложил компромисс, который в конце концов и был принят. Таким образом, вместо уничтоженного ордена был создан другой, целью которого было продолжение дела тамплиеров в Португалии, то есть продолжение войны с маврами и расширение за счет этого границ королевства.

Этот новый орден должен был получить все наследство предыдущего и называться теперь «войско рыцарей Иисуса Христа». Это предложение было одобрено папой Иоанном XXII 14 марта 1319 года.

Новый орден, после его торжественного основания в мае 1320 года, возглавил его первый магистр — дон Жил Мартини. Для его резиденции была отведена крепость Кастро-Марин, которая находилась напротив берега Африки. Большая часть выживших тамплиеров перешла в новый орден, включая последнего тамплиерского магистра, дона Васко Фернандеса, которому был предоставлен пост командора Монтальвао. Те рыцари, которые по самым разным причинам не вступили в орден Христа, были удостоены почетных пенсий. Таким образом, не произошло никакого разрыва традиции, и орден Христа унаследовал все публичные обряды и все секреты своего знаменитого предшественника. Между прочим, вся Португалия была пропитана этими традициями; таким же способом позже они были полностью переданы ордену иезуитов, а также тем же самым рыцарям Христа, которые в конце прошлого XVIII столетия внезапно появились в Лионе.

Они были осуждены Людовиком XVI и оказались в тюрьме Тампль, в той же самой башне, из которой Жак Молэ был отправлен на костер. Эта месть готовилась в течение пяти столетий. Тем не менее, знаки отличия, которые король Диниш дал новому ордену, свидетельствуют о том, что он пытался сделать из него поборника доктрин гибеллинов, так как белый и черный плащ тамплиеров теперь уступил место полностью белому плащу рыцарей Христа, а белый цвет был любимым цветом партии лунопоклонников, и позднее кальвинисты также избрали этот цвет. Известный белый султан Генриха V, который Генрих V придавал такое значение, не был ни эмблемой капетингов, которые отдавали предпочтение фиолетовому цвету, ни эмблемой Франции, которая должна была бы быть цвета лазури; это была простая повязка гугенотов. Таким же образом Диниш упразднил «Босеан» тамплиеров и заменил их крест гвельфов на крест графов-альбигойцев из Тулузы, с полумесяцами на концах. Папа нисколько не протестовал против этих изменений. Суды же не занимались подобными делами, если в них не было открытой атаки на догмы христианства. Что же касается самого ордена, то он не придавал никакого особого значения тем эмблемам, которые навязал ему король, и мы увидим далее, что он так же, как и орден Храма, всегда оставался на стороне гвельфов.

Третья французская династия была то на стороне гвельфов, то на стороне гибеллинов, в зависимости от того, как складывалась ситуация в тот или иной момент. Чаще она оказывалась все же на стороне гвельфов, так как ее представителям приходилось опираться на жителей городов в своей борьбе против владельцев замков. Вместе с тем она склонялась в своих симпатиях к гибеллинам, или, другими словами, к абсолютной власти, и к тому моменту, когда эта династия пала перед лицом всей объединившейся против нее Европы, это были уже короли-гибеллины, открыто противостоящие партии гвельфов.

Людовик XV, пренебрегая древним Реймским договором, заменил на своих монетах старую надпись «REX Prancorum» надписью «Император». Бели бы Людовик XVI следовал советам Тюрго, то он бы вообще отменил коронацию с ее ограничениями абсолютной власти, чтобы установить авторитарный режим византийского типа.

Социальный и политический кризис, который неизбежно приводит любую монархию к выбору между властью абсолютной и властью ограниченной, разразился в Португалии гораздо быстрее, чем во Франции, потому что там бургундской династии досталась еще и завоеванная маврами часть территории Иберийского полуострова. Не являясь достаточно сильной, чтобы листик за листиком грызть иберийский артишок, и еще не открыв новый путь к Индии, эта династия не знала, как использовать в своих интересах военные ордена, которые ранее помогли создать само королевство Португалии; поэтому она считала их подобными и мечтала упразднить, вместе с народными свободами, ограничивавшими ее полномочия.

Поэтому, к середине XIV столетия история иберийского полуострова насчитывала уже трех принцев-гибеллинов, и третьего из них называли Педру Жестокий, или Педру Справедливый.

Этот последний португальский принц был сыном Афонсу IV, который приказал убить его знаменитую любовницу Инеш де Кастро. 6 лет спустя, когда тот поднялся на трон, он выкопал ее останки и заставлял своих придворных целовать ее руку.

Ее убийцы были пойманы и наказаны без всякого снисхождения. Она стала жертвой заговора гвельфов, на стороне которых оказался и орден Христа. Это был тот самый случай, благодаря которому образовалось тайное общество, взявшее себе девиз «Смерть Инеш» (Ines = Ino = Ione). Заметим, что общество с точно таким же названием было учреждено в XVIII столетии на юге Франции Мартинесом Паскуалли, о котором ниже мы еще скажем несколько слов.

Педру I, король Португалии, несмотря на свой прозвище Жестокий, был, тем не менее, выдающимся правителем, управлявшим своим королевством железной рукой, но умевшим быть справедливым.

Его преемник Фернанду был всего лишь злополучным задирой, бездумно ввязавшимся в войну против королей Кастилии, его соседей. Разбитый ими, он был вынужден отдать свою дочь Беатрису за Хуана I, короля Кастилии, и в брачном договоре было записано условие, что если у Фернанду не будет другого ребенка мужского пола, законного наследника, то корона Португалии будет передана Беатрисе.

Так после смерти Фернанду бургундская династия осталась представленной только двумя сыновьями Педру Жестокого и Инеш де Кастро, которые были объявлены отцом после смерти их матери законными наследниками, а также незаконнорожденным сыном по имени Жуан магистром Ависского военного ордена.

Первые двое, преследуемые регентшей Леонорой Телеш, имели неосторожность укрываться недалеко от владений короля Кастилии, который задержал их и бросил в тюрьму; магистр Жуан Ависский вообще не имел никакого права на трон. Но народ Португалии чувствовал, что если корона окажется на голове Беатрисы, жены короля Кастилии, то его независимости придет конец. Он восстал против регентши и водрузил корону на голову внебрачного сына Педру Жестокого.

Опираясь на мнение одного известного богослова, Хуана да Реграса, поставившего право народа на спасение выше всех доводов о справедливости и законности, объединенные Кортесы в Коимбре провозгласили Жуана Ависского королем Португалии. Таким образом был провозглашен суверенитет народа, который отныне становился фундаментом португальской монархии, и следует отметить особую роль в этих событиях людей, прошедших посвящение в ордене Христа, ордене, который спустя столетие появился во Франции благодаря Мартинесу Паскуалли и провозгласил народной суверенитет в нашей стране. Во всех церемониях, неразрывно связанных с коронацией, орден Христа, действительно, сыграл главную роль. Хотя его гроссмейстер был братом того же самого регента, орден все же встал на сторону Жуана Ависского.

Ситуация складывалась весьма критическая, так как король Кастилии вторгся в Португалию вместе с армией из тридцати шести тысяч воинов включая шесть тысяч рыцарей. Жуан смог выставить против него только шесть тысяч пехотинцев и полторы тысячи лошадей, три четверти из которых ему предоставил орден Христа.

В таких условиях, от которых можно было прийти в отчаяние, он начал сражение под Алжубаротте. Оно длилось едва ли полчаса. Кастильцы сразу же повернулись спиной и отправились прочь с поля сражения, оставив присоединившееся к ним португальское дворянство один на один с войсками Жуана, которые расправились с ним без капли сострадания. К тому времени кастильцы занимали почти все города королевства, включая Лиссабон. Они оставили их без боя, ведомые королем Кастилии.

Жуан де Авис приписал честь этой победы богине Виктории, которую он умолял о помощи до сражения, обещая на его месте построить великолепный монастырь, если она освободит Португалию от кастильцев.

Монастырь был построен. Это одно из чудес Португалии, которое в наши дни называется Баталоя; но иногда с удивлением замечают, что богине Виктории здесь было отведено скорее второстепенное место, и в монастыре нет даже ее статуи. Названная ее именем часовня, ничем не отличающаяся от других, оказалась в дальнем северном углу трансепта.

Но это еще не единственная странность этого великолепного памятника старины. План этой часовни представляет собой квадрат, прислоненный к постройкам в форме ключа, которые образуют церковь. Этот ключ складывается из двух букв — L и О — наложенных друг на друга. Собственно сама церковь обладает странной формой буквы L. Что же касается буквы О, которая оказывается как бы кольцом ключа, то на ее месте поднимается ротонда, отделенная от церкви вестибюлем и больше с ней никак не связанная. Ее план представляет собой точно такой же восьмиугольник, что и ротонда тамплиеров в Томаре.

Одним словом, это уменьшенная копия знаменитой мечети Омара, построенной на месте храма в Иерусалиме. План этой мечети, как и план синагог, представляет собой кольцо Соломона, образующее своими гранями семь дней недели, самое почетное место среди которых находится напротив входа и посвящено Меркурию, мужскому начала, соответствующему Элохим и самому Соломону.

Место, предоставленное под это необычайно роскошное и красивое сооружение, достаточно ясно говорит о том, что ротонда была посвящена не богине Виктории, а Гермесу Элохиму Соломону, который и оказывается триумфатором в битве под Алжубаротте. Действительно, ключ (cle) символизирует собой Португалию, древнее название которой было Кале (Cale). Две буквы OL означают на еврейском «одержать победу». Остальное угадывается без труда и переводится следующим образом: «Португалия завоевала победу благодаря соглашению с обладателями кольца Соломона».

Итак, обладатели кольца Соломона имели в своем распоряжении непобедимую кавалерию и в тот момент были не только хозяевами Испании и Португалии, но и самой могущественной силой в распоряжении папы Урбана VI.

Таким образом, именно евреи договорились с папами о сохранении королевства Португалии, уже почти уничтоженного Кастилией; но это было сделано при обязательном условии, что новая династия откажется от вальденских и гиббелинских традиции. Поэтому в своей эпитафии, являющейся подлинным завещанием, король Хуан заявил, что в будущем короли Португалии не будут больше пользоваться юлианским календарем, начинающим летоисчисление от первых лет правления Цезаря, и вместо него перейдут на христианское летоисчисление.

Это единственное известное публичное условие тайного договора; однако существовало и другое условие, гораздо более важное и оказывающее большую честь как евреям, так и папе Урбану.

Существование королевства Португалии разрушало единство Иберийского полуострова, и это разделение было бы совершенно невыгодно христианству, если бы здесь не было особого замысла. Маврам в Испании принадлежало лишь несколько городов, которые они были не в состоянии долго удерживать. Португалии, то есть ордену Христа, завершившему дело тамплиеров, уже было нечего здесь делать, но лавки евреев были разбросаны по всей Азии, вплоть до Китая, где они обосновались еще с 136 года нашей эры, после гонений императора Адриана. Они должны были предоставить ордену Христа все необходимые сведения для того, чтобы тот смог обогнуть Африку и нанести удар по мусульманскому миру с другой стороны, через Красное море и Индийский океан.

Таким образом, миссия португальцев заключалась не в том, чтобы закрепиться в Испании. Согласно замыслу папы им должны были бы принадлежать все победы над иноверцами в Африке и Азии.

III

Этот грандиозный план, исполнение которого принесло славу небольшой, но в то же время героической нации, не мог быть реализовал без денежных кредитов со стороны евреев. Таким образом, именно благодаря евреям христианство одержало окончательную победу над исламом, поскольку, обогнув мыс Доброй Надежды, португальцы разрушили монополию торгового пути через Суэцкий перешеек, а вместе с тем и подорвали позиции исламского мира в целом. Португальцы начали вытеснять мусульман в Индии; французы и англичане завершили этот процесс. Кроме того, были открыты новые земли в Австралии и Америке, и через столетие численность латинской и англо-норманской рас удвоилось. Сегодня христианский мир настолько обогнал исламскую цивилизацию, что та вряд ли когда уже сможет его догнать.

Таковы были прямые, почти непосредственные результаты сражения под Алжубаротте, которое не в меньшей степени было великой победой гвельфов над гибеллинами, тайными союзниками ислама.

Что же касается Жуана де Ависа, который сменил свое прозвище Бастарда (внебрачного сына) и стал Жуаном Великим, то он вполне успешно справился с возложенной на него миссией, так как не только заменил юлианское летоисчисление на христианское, но и ограничил чрезмерные привилегии дворянства, а также способствовал расцвету торговли через посредничество евреев. Их доля в этой торговле, оказавшаяся весьма умеренной, не увеличивается и в наши дни.

Хотя в ту эпоху в Португалии финансовые возможности евреев были весьма велики, прямо об этих деньгах не упоминается ни в хронике короля Жуана, ни в хрониках двух его сыновей, Эдуардо и Альфонсо. На союз, заключенный между королем и евреями, указывают лишь тайные легенды, но он был продолжен его преемниками, которые поставили ротонду Соломона в монастыре богини Виктории.

Жуан Великий имел прекрасную возможность встать у истоков новой королевской династии, и все его наследники были такими же умными и храбрыми, как и он сам. Несколько лет спустя они захватили земли Сеуты в Африке, которые мусульмане уже так и не смогли отвоевать. Этими завоеваниями прославился знаменитый инфант дон Энрике, гроссмейстер ордена Христа, деятельности которого он должен был придать совершенно новое направление.

После того, как орден Святого Иоанна, созданный, как и орден тамплиеров, для сопровождения и охраны сухопутных торговых караванов, был изгнан из Палестины турками, он был вынужден искать прибежища на островах Кипра и Родоса и вести непрекращающуюся борьбу уже теперь не на земле, а на море. Судьба ордена Христа складывалась более счастливо, поскольку ему удалось изгнать мавров из Португалии; однако и он должен был также теперь перейти на море, чтобы сражаться с маврами уже здесь.

Дон Энрике был избран королем Кипра, и королевская символика осталась на его могиле, которую и сегодня еще можно увидеть в церкви монастыря Виктории. Здесь же можно прочитать и его девиз, записанный на французском: «Талант к добрым делам»; однако королевской короне он предпочел руководство орденом Христа, в котором он создал первую школу навигации, настолько знаменитую, что в ней проходили обучение мореплаватели со всех стран Европы. Он не желал, однако, давать обеты, которые ложились бы тяжким грузом на плечи всего ордена, и поэтому выполнял функции гроссмейстера, не нося сам этот титул; но хотя он и был свободен от любых уз, он жил, тем не менее, в бедности и целомудрии, добровольно соблюдая клятву рыцарей, в своем пристанище, расположенном на высоком мысе Сагреш, где он занимался математикой, космографией и навигацией. Рядом находились судостроительные верфи и астрономическая обсерватория, в которых он собрал вместе всех выдающихся ученых своего времени, специалистов в самых разных областях знания. Это была та знаменитая школа, из которой вышли все великие мореплаватели, прославившиеся в конце XV столетия своими открытиями сразу в двух океанах — Индийском и Атлантическом. Все эти грандиозные предприятия, вместе взятые, представляют собой героическую эпопею, только часть которой нашла свое художественное отражение в произведениях португальского поэта Камоэнса. В пределах этого небольшого очерка нет возможности их даже просто перечислить. Достаточно будет сказать, что большая часть смелых мореплавателей, вставших во главе бороздивших океаны судов, принадлежала к рыцарям ордена Христа, и именно его знамена развевались на мачтах этих кораблей.

Инфанту дону Энрике приписывают также изобретение планисферы. Что не менее удивительно, так это то, что он к ротонде в Томаре сделал пристройку в форме ключа, точно такую же, как и в монастыре Виктории. Это странное повторение убедительно показывает, что он, как и его отец, обращался за помощью к поданным царя Соломона, и без этой помощи были бы, вероятно, просто невозможны те открытия и заморские завоевания, в которых дону Энрике досталась роль не столько автора, сколько вдохновителя и организатора. В те времена евреи были единственным народом, который располагал точными географическими знаниями о дальневосточной Азии и о далеких землях Африки.

Ко всему прочему дон Энрике имел такого сотрудника, как его брат дон Педру, о самых первых научных исследованиях которого рассказывается в хронике их отца.

Уже тогда дон Педру начал часто бывать в Великой турецкой империи, а также у султана Вавилона и в Египте, посещая, конечно же, и Гроб Господень. Иными словами, он досконально исследовал соседние с Суэцким перешейком области и собрал для своего брата все карты и другие документы, которые он смог достать при помощи еврейских банкиров благодаря тому, что был предусмотрительно снабжен многочисленными доверительными письмами в адрес этих последних. Хроника сообщает, что он получил блестящий прием и у тех мусульманских князей, против которых готовился заговор. С этой целью он отправился к папе Мартину V, чтобы заручиться поддержкой в выполнении одной чрезвычайно важной миссии. Он попросил у него буллу, на основании которой короли Португалии должны были короноваться точно так же, как и короли Франции и Арагона. Этим чрезвычайно важным для Рима актом бургундская династия отказывалась от доктрин гибеллинов с тем, чтобы стать одним из самых энергичных сообщников партии гвельфов. Такой была цена победы под Алжубаротте.

Из Италии он поехал в Германию и Венгрию, затем в Дакию, князья которой вели свое происхождение от Капетингов Португалии. Он помог императору Сигизмунду в его борьбе против турок и венецианцев, и тот подарил ему отвоеванные области возле самой границы с турецкой империей. Но дон Педру предпочел отправиться в Англию, которую он очень хотел увидеть, потому что его мать была принцессой Ланкастера; поэтому он говорил на английском как будто родился в Лондоне.

Предполагал ли он увидеть и Францию, из которой некогда вышли его предки? В любом случае у него не было на это времени, так как он был срочно вызван своим отцом, который вел тогда войну с Арагоном и испытывал острую потребность в его помощи.

Только его племянник, король Афонсу, сумел через несколько лет навестить короля Людовика XI и герцога Бургундии Карла Смелого. Что касается этой поездки, не стоит усматривать в ней попытку сделать какой-либо намек на происхождение от капетингов короля Португалии, который к тому же был весьма неприятно удивлен мещанской неряшливостью и распущенностью короля Людовика XI. Он приехал предложить королю Франции одно соглашение, от которого тот отказался, чтобы развязать руки герцогу Бургундии; но было и еще одно соглашение, которое они заключили: это был тайный союз с людьми Соломона и Ватиканом. Известно, что после папы Мартина V евреям в такой же степени покровительствовал и Сикст IV.

Среди вопросов, которые дон Педру обсуждал во время всех этих длительных странствий, был, вероятно, и вопрос о книгопечатании, так как сегодня уже доказано, что первые типографские опыты проводились в Тулузе, а среди первых печатников был и португалец. Евреи, проживавшие в Китае, должны были сообщить своим соплеменникам на Западе об этом давно уже там известном изобретении, но использовать его, избежав обвинения в колдовстве, было для них невозможно.

Вернемся к ордену Христа, который к тому времени приобрел такое важное значение, что его гроссмейстеры после смерти инфанта дона Энрике назначались помощниками короля. Под руководством Мануэля Великолепного орден поднялся на еще более высокую ступень славы и могущества. Сумел ли он сохранить свое влияние на преемника короля Афонсу Жуана III? Как бы то ни было, Жуан III ввел в Португалии ужасную испанскую инквизицию, самое гнусное орудие лицемерия и тирании гибеллинов, которые под предлогом борьбы за веру отдали весь мир под власть тайной камарильи. Существование инквизиции было несовместимо с таким мощным военным братством, каким был орден Христа. Сразу же после ее учреждения отважные рыцари ордена, меч которых завоевал для Португалии территорию, в тридцать или сорок раз превышающую изначальные размеры страны, были вызваны со всех концов света, чтобы договориться впредь проводить посвящение только на службе у алтаря, в стенах монастыря Томара.

Это позорное нововведение последовало сразу же за окончательным выше присоединением гроссмейстеров ордена к аппарату королевской власти, присоединением, право на которое предоставлялось королю Жуану III буллой папы Юлия III, объявлявшей и короля, и всех его наследников, включая женщин, гроссмейстерами сразу трех военных орденов Португалии. Кроме того, кресты ордена Христа теперь могли носить и миряне, которые таким образом становились просто почетными его членами, не связывавшими себя ни клятвой, ни какими-либо иными обязательствами. Самые обыкновенные жестяные кресты, предназначенные для мирян, сегодня не представляют никакой ценности даже для коллекционеров.

За этой кастрацией ордена Христа почти сразу же последовал настолько глубокий упадок самого португальского народа, что из него он уже никогда впоследствии не смог выбраться. Военные неудачи дона Себастьяна могут быть также связаны с ослаблением ордена Христа; он был разоружен, когда Филипп II захватил Португалию, уже после того, как в лице кардинала дона Энрике угасла вторая ветвь бургундской династии. Испанцы с пренебрежением отнеслись к ордену Христа и ни разу за все время своего господства не вмешивались в его дела, предоставив ему возможность самому деградировать все дальше и дальше. Поэтому при освобождении Португалии он не был ни на чьей стороне, хотя Жуан IV Браганский, происходивший от незаконнорожденных детей незаконнорожденного Жуана де Ависа, на своей коронации был одет как гроссмейстер ордена Христа. После этого об ордене Христа вообще не упоминается.

Как союзник гвельфской демократии он был заменен новым орденом, который взял его символику и его имя, а один из корифеев этого нового ордена, Молина, был выходцем из университета Коимбры.

В 1523 году Игнатий Лойола, после посещения святой земли в одеяниях нищенствующего монаха, вернулся в Европу и слушал лекции в колледжах Санта-Барбары и Монтегю, двух очагах демократии того времени. В 1540 году папа Павел III утвердил учреждение ордена, который возник под именем Общества Иисуса.

Этот орден унаследовал все традиции короля Диниша, включая пелагианство тамплиеров. Именно в этом ордене возобладала идея обращаться за помощью к мирянам как при исполнении службы, так и по всем религиозным вопросам вообще. Эта идея использовалась секретным обществом адонхирамитов, которое было основано в Испании в 1484 году и о развитии которого в более поздние времена почти ничего неизвестно. Согласно свидетельствам многих историков, это общество давно уже находилось под покровительством церкви, и вместе с иезуитами и евреями оно сыграло огромную роль в революции, которая возвела на трон Португалии герцога Браганского чуть ли не против его собственной воли. Это подтверждается хотя бы тем фактом, что девиз именно этого общества, а не ордена Христа, находился во главе списка обязательств, принятых на себя принцем, когда он поднимался на трон. На хрониках Жуана I, Эдуардо и Афонсу, опубликованных в 1647 году возглавлявшимися ими орденами, можно увидеть сияющее солнце и три гвоздя Лойолы.

Всего за одно столетие существования своего ордена иезуиты добились господствующего положения в религиозной жизни Португалии, которое затем будет в полной мере использоваться их знаменитыми миссиями в Китае. Благодаря своим широким взглядам они были готовы обратить в христианство кого угодно, а их община в Парагвае была размером с само это государство, которое, между прочим, не принадлежало их королю. Повсюду они находились в самом центре сопротивления третьего сословия все более и более разорительным капризам европейских монархов, и в результате настоящего заговора правителей они были изгнаны из Португалии маркизом Помбалом в 1760 году. Все правители Европы присоединились к этой проскрипции, за исключением России. Лишенные своих богатств, осужденных Римом, они не стали менее могущественными, особенно в Австрии, поскольку могущественная политическая партия, за спиной которой находился орден иезуитов, не могла быть уничтожена вместе с ним.

Именно тогда эта партия привлекла в ряды шотландского масонства более двадцати миллионов адептов, о которых говорят все хронисты конца прошлого столетия.

Его эмиссары появлялись везде, где только можно. Наиболее известными из них были Калиостро, Сен-Жермен и Мартинес Паскуалли. Этот последний остался самой загадочной личностью из всех, поскольку его настоящее имя так и не было раскрыто. Судя по языку, на котором он говорил, он был, вероятно, португальцем, или, что не менее вероятно, евреем, поскольку маркиз Помбал изгоняет евреев из Португалии вместе с иезуитами, защищавшими их так же, как до них это делали рыцари Христа.

Как бы то ни было, его имя не совпадало с его португальским девизом, и все, что известно о нем, сводится к тому, что он ввел в 1754 году новый ритуал в ложах Марселя, Тулузы и Бордо. В 1778 году он сел на судно, плывшее в Санто-Доминго, и умер в Порт-о-Пренс в 1799 году.

Его учеником был маркиз Сен-Мартен, личность которого совершенно лишена загадочности. Он воплотил идеи своего магистра, основав в 1782 году в Лионе в орден рыцарей Христа, Гроба Господня и храма Соломона, который, по всей видимости, был не чем иным, как филиалом Томара, еще продолжавшего существовать в ту эпоху.

Этому ордену и было присвоено название мартинистов, или французских иллюминатов. Было бы бесполезно изучать их доктрины, основанные в той или иной степени на Каббале, поскольку они были одинаковыми во всех тайных обществах в средние века. То, что действительно интересно, относится к его политической деятельности.

Так, например, точно известно, что иллюминаты Франции, гроссмейстером которых был герцог Брауншвейгский, родственник короля Англии, заключили союз с немецкими иллюминатами, колыбель которых, кажется, была в Мюнхене. На Генеральном конгрессе, проходившем в Вильмсбаде в 1782 году под председательством Фердинанда Брауншвейгского, было выдвинуто обвинение Людовику XVI и Густаву III.

В этом конгрессе Фердинанд участвовал в качестве гроссмейстера ордена Христа в Лионе. Это было, полагаем мы, последнее упоминание об этом ордене. Все, что от него осталось сегодня, — это монастырь Томар с его красивой ротондой Гуалдина Паиша, бывшей уже заброшенной к тому времени, когда ее варварски разрушили французы в 1811 году. Монашеский орден Христа был официально упразднен вместе со всеми другими орденами в 1832 году, и мы не верим, что среди всех существующих масонских сект найдется хотя бы одна, которая охраняла бы христианскую традицию так же решительно и смело, как это делал орден рыцарей Иисуса Христа. Сегодня ветер дует совсем в другом направлении. Тем не менее и профанам полезно знать, что все было далеко не всегда так, как сегодня. Именно в этом заключалась главная цель данного очерка.

Мы полагаем, что читатель позволит нам добавить некоторые сведения об окончании сотрудничества португальских евреев с орденом Христа с целью завоевания центральной Азии.

В 1560 году все завершилось ссорой португальских евреев, но не с орденом Христа, который отличался тогда слишком большой подозрительностью для того, чтобы с ним вообще можно было о чем-либо договариваться, а с орденом иезуитов, которые его к тому времени уже вытеснили. В это же время, помимо всего прочего, короли Португалии перестали что-либо изменять и достраивать в том самом странном соборе монастыря Виктории, который был в действительности храмом Соломона.

Позволим себе также предположить, что Рим, управляемый в то время иезуитами, обвинил португальских и испанских евреев в восстановлении варварского пиратства, которое, в той мере, в какой оно сохранилось, продолжало действительно оставаться в их руках; но он обвинял их главным образом в том, что они мешали деятельности иезуитских миссий в Азии и благоприятно относились к восстанию Лютера и Кальвина.

Разрыв произошел без лишнего шума; последствия его были не менее печальными и для католических миссий, так как в ту весьма отдаленную эпоху еврейским миссионерам удавалось проникать в мир буддизма и брахманизма и легко соединять с индийскими религиозными учениями догмы еврейской Каббалы. В основе этих учений находится одно и то же исходное представление, и все эти доктрины могут быть выражены одним словом — «нирвана», или «нигилизм», так как оба эти слова являются синонимами и переводятся на еврейский как «Айн», ничто.


 Людовик XVII в Канаде

В 1782 году два короля были приговорены к смерти высшим советом ордена Тамплиеров, более известного в наши дни под именем Ордена Христа в Португалии. Под таким названием этот орден с разрешения папы Иоанна XXII был восстановлен португальским королем Динишем для того, чтобы освободить от преследований выживших в этой стране рыцарей Храма.

После того, как этот военный и религиозный орден был упразднен в начале XVI столетия и его рыцари присоединились к иезуитам и к шотландскому ордену Геродом, он все же продолжал существовать как тайное оккультное или масонское общество. Во Франции находился целый ряд могущественных филиалов его материнской ложи, в частности, в Лионе в 1782 году существовала великая ложа Фердинанда Брауншвейгского, связанного родственными узами с династиями Стюартов и Ганноверов.

Именно в качестве главы этой ложи он подписывал документы высшего совета ордена тамплиеров, именуя себя президентом.

Что касается двух осужденных на смерть королей, то один из них, король Швеции Густав III, должен был быть убит на маскараде; другим был Людовик XVI, король Франции.

Тот, кто не изучал историю тайных обществ наших дней, даже и не подозревает, что якобинцы сначала были якобитами. Те, кто с таким ожесточением преследовали королевскую семью, были членами тайного общества Бретани, руководимого Робеспьером, который сам был только послушным исполнителем приказов кардинала Олбани, брата Чарлза-Эдуарда, претендента на английский трон.

Достаточно сказать, что этот принц хотя и не участвовал в собрании в Вильмсбаде, имел там, тем не менее, своего почти официального представителя в лице своего родственника и друга герцога Брауншвейгского с тем, чтобы позднее получить голову Людовика XVI. Хотя конец его жизни был насыщен заговорами против Бурбонов при участии иллюминатов Верхнего Рейна, он так и не дождался удовольствия увидеть, как голова короля падает с эшафота, так как умер в 1788, то есть перед самым взятием Бастилии.

Обратимся теперь к юному принцу, чьим палачом Максимилиан Робеспьер стал невольно, ибо совсем не был кровожадным чудовищем от природы; имя его говорит о том, что он был потомком одного из многочисленных незаконнорожденных детей короля Шотландии, и это единственный способ объяснить его самоотверженность причиной, против которой трудно что-либо возразить.

Именно в разгар этой тайной борьбы и родился герцог Нормандии, ставший Дофином после смерти его единственного брата. Эта смерть, возможно, не была естественной, поскольку Людовик XVI был приговорен к смерти за деградацию, распространявшуюся и на все его потомство мужского пола.

Людовик XVI не был безропотным бараном, каким его представили публике историки-роялисты эпохи Реставрации; он обладал мужеством негра и стойкостью крестьянина, умел вызывать к себе доверие благодаря своей твердости и силе. Большой обжора, страстный охотник, в сущности, весьма ограниченный и не очень вежливый, он посмеялся над смертным приговором тамплиеров, сказав тому, кто хотел его предупредить: «Здесь нет ничего страшного; все это просто смешно».

Известно, что на эшафоте он оказал палачу Сансону отчаянное сопротивление; его смогли привязать к гильотине только благодаря добровольным помощникам палача, понятно, что это были за люди. Только грохот пятидесяти барабанов сумел заглушить предсмертные крики короля, хотя если бы он захотел, то ему бы сохранили жизнь при условии, что он оставит Дофина в качестве заложника и откажется от не менее ценной в его глазах казны. Но ни король, ни королева не пошли на эту сделку.

Однако, могут спросить, зачем им понадобился Дофин? Разве он не находился в тюрьме Тампль, во власти кардинала Олбани?

О, нет, ни в коей мере, поскольку тогда якобинцы не предложили бы, почти публично, обмен сына на отца.

В таком случае кем был тот ребенок, который находился в заключении вместе с королевской семьей, по крайней мере, после возвращения из Версаля? Ведь в течение всего этого времени он ни на минуту не исчезал из-под присмотра.

Мы увидим далее, что это был двойник, иначе говоря, первый из ложных Дофинов. Теперь же мы собираемся обнаружить настоящего. Его могли знать в лицо весьма немногие, поскольку всю свою жизнь он только и делал, что путешествовал из Эльзаса в Канаду и обратно, что и позволило ему избежать ужасной трагедии, постигшей всю его семью.

Его двойник, которого только и могли видеть французы живым, носил псевдоним Лярош. Он умер в маленьком городе Савенье, дожив до глубокой старости благодаря покровительству герцогини Ангулемской. Это был, кажется, трусливый и малодушный человек, боявшийся борьбы и склонявшийся к тому, чтобы скорее жить и умереть в безвестности, чем заявить о своих правах, даже если бы они у него были; однако у него было единственное право — невольно сыграть опасную роль. Последним событием его политической жизни было объявление о его смерти 8 июня 1795, потому что к тому времени никакой необходимости в его существовании уже не было, а также потому, что две обсуждавшие данный вопрос партии пришли к соглашению о том, чтобы с этого момента считать настоящего Людовика XVII мертвым. И, действительно, с этого времени никто не предпринимал никаких усилий, чтобы попытаться его воскресить.

Поскольку не имело никакого значения, кем был его двойник на самом деле, то теперь не имела никакого значения и та роль, которую он играл, вводя в заблуждение общественное мнение. Руководители якобинцев прекрасно знали о том, что он не был Дофином, но где же они скрывали его?

Здесь нумизматика повторяет ошибку других, на первый взгляд, более точных сообщений, способствуя распространенной ошибке историографов. Медальонов, которые признаются действительно принадлежащими Людовику XVII, его двойникам или наследникам, насчитывается не более десяти штук, и реальная стоимость каждого сейчас составляет не менее пяти-шести тысяч франков. Ни один из них не приписывается Наундорфу и другим претендентам, которые просто не имели денежных средств на такого рода расходы.

Если бы Наундорф был Людовиком XVII, он нашел бы и деньги и влиятельных друзей. Чтобы доказать бесполезность всех предположений, основанных на услугах нумизматики, я, учитывая, что искусство гравировки медальонов известно немного меньше искусства словесности, позаимствую у покойного графа Эриссо следующие замечания: «Гравировка медальонов является совершенно особым искусством, которое требует для выбора сюжета почти столько же забот и предосторожностей, сколько сама работа с материалом; художник должен вдохновляться этим сюжетом, создать нечто совершенно новое, оставаясь при этом в рамках традиций». «Большое число медальонов имеет двойное значение: то, которое открыто обычному взгляду, и то, которое доступно лишь посвященным. Некоторые из них представляют собой настоящие ребусы, для расшифровки которых надо быть подлинным специалистом по гримуарам». «Между прочем, очень важно, чтобы исследование было направлено не на один какой-либо определенный медальон, а на целую их серию, соответствующую какой-либо эпохе, царствованию какого-либо короля или какому-то определенному человеку, что позволит увидеть все взаимосвязи внутри этой серии и установить ясное и четкое влияние традиции, о которой у нас уже шла речь». «Короче говоря, нумизматика является одной из отраслей науки геральдики, и в тот день, когда появится возможность точной расшифровки ее иероглифов, историография получит в свое распоряжение информацию не менее интересную, чем та, которую предоставили ей памятники Египта или Вавилона».

Именно такого рода требования мы и предъявляем к нумизматике в вопросе о дате и мотивах изгнания Людовика XVII, поскольку, так же как и его отец, он жил и умер вне закона. Как мы уже говорили, вначале король не придавал этому значения, взятие Бастилии обеспокоило его сильнее, а убийство Густава III в 1792 году заставило королевскую семью оцепенеть от ужаса. Но окончательно раскрыла королю глаза на истинное положение вещей одна особенность празднований на Марсовом поле, о которой можно узнать только из нумизматики Людовика XVII.

Известно, что праздник Федерации стал настоящей революционной коронацией, заменившей собой коронацию в соборе Святого Реми. Сын был коронован вместе с отцом, но ни он сам, ни кто либо не придавали этому помпезному языческому обряду никакого значения. Поэтому король, кажется, захотел, чтобы еще до этой коронации молодой принц был коронован в соответствии с канонами христианства, как прежде короновали дофинов при жизни короля. Бели он добился бы этого, то Дофину были бы возвращены все его права. Однако партия томитов, весьма влиятельная в английском масонстве, с ожесточением сопротивлялась его намерениям.

С этого времени Дофин оказался заложником, так же, как несколько позже и его двойник. При таких обстоятельствах, даже если бы двойника не было под рукой, его во что бы то ни стало следовало бы найти.

Один медальон показывает нам, что тогда он уже был найден. За несколько лет до этого один тулузский священник купил ребенка, который должен был стать шутом Дофина. Ребенок этот был просто вылитый наследник. Его звали Луи Але, и ему было предназначено выполнять совершенно особые функции в окружении Дофина, поскольку многие уже тогда стремились заслужить доброе отношение принца, которому предстояло унаследовать трон.

Тогда еще в Трианон не вваливались, как в трактир, и поэтому было весьма легко вывезти ребенка, не возбуждая подозрений со стороны врагов короля. После же, начиная с бегства Бурбонов в Варенн и до конца их заключения в Тампле, было невозможно ни войти туда, ни выйти оттуда неузнанными. Мы не знаем, когда именно был вывезен Дофин, но ему было не более 5 лет, и его двойник был не старше. Последнему, таким образом, потребовалось немного времени, чтобы утратить всякое воспоминание о своем происхождении, и если он был действительно Лярош, то этим легко объясняется, как он сумел сохранить привязанность герцогини Ангулемской, у которой не было ни малейшего повода сомневаться в том, что перед ней настоящий Дофин.

Как бы то ни было, настоящего Дофина король доверил шотландскому адвокату по фамилии Оук, и тот сначала отвез наследника в маленький эльзасский городок Агено, который был частью королевских владений.

Людовик XVI, в той мере, в какой ему сохранили свободу передвижения, пользовался ею так, чтобы как можно чаще менять место нахождения настоящего Дофина; и поскольку последний в совершенстве владел английским, его можно было принять за жителя Британии, путешествующего вместе со своим гувернером. Именно в это время состоялась его первая поездка в Канаду. Оук был обязан за счет короля основать Study, или юридическую фирму, которая своей мнимой деятельностью должна была прикрыть чрезвычайно важные дела совсем другого рода.

Совсем незадолго до пленения короля, когда он еще пользовался свободой передвижения и, в частности, имел возможность охотиться, он вернул в Агено шотландца Оука и его юного воспитанника.

Они вдвоем жили на постоялом дворе при богадельне Агено, которую, как всегда было в то время, арендовал один еврей. Его имя было Соломон Шефер, и он являлся одним из доверенных лиц короля.

Он был тем человеком, который должен был помочь замуровать в большом зале или в какой-либо потайной комнате железную бочку, более известную как бочка с золотом Стюартов. В ней находилось, как говорили, пятнадцать миллионов франков либо слитками золота, либо ценными бумагами.

Эта злополучная бочка сыграла слишком плачевную роль в истории второй половины XVIII века, чтобы не посвятить ей несколько строк.

Известно, что Чарльз-Эдуард Стюарт рисковал деньгами и кораблями французского флота, высадившись на берега Великобритании. Начавшись с победы у Престона, эта кампания завершилась поражением при Куллодине. Людовик XV понес серьезные убытки.

Ничуть не отчаявшись, претендент предпринял вторую экспедицию, которая была точно такой же расточительной, как и первая, хотя и имела другую цель — поддержать переговоры, ведущиеся для передачи со стороны претендента всех прав на английский трон, при условии вознаграждения, которое должно было быть выплачено через посредника королю Франции.

Поскольку договор между королем Англии и претендентом не был подписан, то вознаграждение, которое составляло, как говорят, 15 миллионов золотом и государственными бумагами, было отправлено в железной бочке, переданной на хранение аббату Терри, достойному преемнику кардинала Дюбуа, то есть самому подлому негодяю тех времен.

Он сумел убедить короля, что претендент не имеет никаких прав и что он обойдется слишком дорого для Франции, поэтому Людовик XV должен конфисковать эти 15 миллионов, что и было сделано. Претендент тщетно протестовал, обвиняя короля в том, что тот довел его до самой черной нищеты; ничто не помогало — ни просьбы, ни угрозы. Напрасно королю давали понять, что такая несправедливость бросает тень на всю его династию, именно по этому поводу он произнес свои знаменитые слова: «После меня хоть потоп»; претендент же разнес историю своей мифической нищеты по всем королевским дворам Европы.

Его претензии оказались тщетными и при Людовике XVI. Именно в это время Людовик XVI был осужден на конгрессе в Вильмсбаде и заочно приговорен к смерти, как и вся мужская линия его потомства.

Этот истинно трагический бочонок сыграл, таким образом, главную роль в подготовке великой революционной катастрофы. Она закончилась подлым убийством Людовика XVII его кузеном, причем вся вина первого состояла в желании восстановить свою казну, желании, ничуть не большем, чем у его предшественников.

Что касается Людовика XVI, то он все сохранил и передал своему сыну. Оук, опекун Дофина, был, кажется, очень честным человеком, и он не поддавался никаким соблазнам, возникавшим, вероятно, по причине чрезвычайной вежливости к нему со стороны двух принцев по крови.

Когда в первый раз он привез своего воспитанника в Канаду, то они жили в городе Квинстаун, недалеко от Ниагарского водопада, на вилле, которая принадлежала мадам де Сталь, близкой подруге королевы. Место было избрано с учетом того, чтобы не вызвать любопытства якобинцев. Юный Людовик оставался вне исторических событий тех лет, так как жил в районе Великих озер. Почему же он вернулся во Францию? Нумизматика нам об этом совсем ничего не сообщает, но можно предположить, что он вернулся для того, чтобы забрать и перевезти бочку с золотом, которая была замурована в толстых стенах постоялого двора, в том месте, где играли в мяч в богадельне Агено.

Замечательный медальон с изображением гения предоставляет нам тщательный эскиз этой богадельни для солдат, которая на первый взгляд напоминает башню Тампль; однако оконные проемы, отмененные зубчатым орнаментом, говорят о том, что это все же постоялый двор, поскольку ясно видно, что эти проемы сделаны для того, чтобы помешать игрокам в мяч разбить стекла. Текст на медальоне сообщает нам, что казна была замурована в стене северной башни. Бочка должна была быть очень тяжелой, и на свое место в стене она могла быть помещена только при помощи артиллерии, то есть это могло произойти только в то время, когда король еще пользовался неограниченной властью.

Известно, что у молодого принца был псевдоним Рион (Rion), который можно перевести как Roine, то есть «сын короля». Этот псевдоним был созвучен ирландскому Райен (Ryen), английский язык был ему ближе, чем французский. К постоялому двору примыкал трактир, который всегда хорошо снабжался, так как принадлежал королю. Его арендатор Соломон Шефер так же, как и юный принц, должны были быть весьма осторожны; любому из них излишняя разговорчивость могла стоить жизни.

Тревожное время от возвращения из Версаля до осуждения короля, королевы и Марии-Елизаветы не оставило заметных следов в памяти молодого принца; все переживания достались его двойнику.

Робеспьер и другие вожди якобинцев знали, что Дофин из Тампл был только двойником настоящего, но они не стремились предать это огласке, надеясь рано или поздно обменять подлинного Дофина на сокровище якобинцев. Они обратились к его отцу с посланием, отчеканив медальон за несколько дней до смерти короля. Одна необыкновенно странная надпись на нем может рассматриваться как особый ключ к подобным шифрованным сообщениям.

На его лицевой стороне был изображен бюст Дофина. На обороте — следующий стих: «Sitot que паu ип roi, doiton cesser de I'etre». 1793. Виньетка (neuron) («Как только родится король, он должен быть лишен жизни». 1793).

Бувальный перевод: Rachat Dauphin, verse Estut, cele tonne or detenu, cause sera Odd, allie tuera, jak Ease, fils Rion. Выкуп Дофин, выплачивает Эстют, этот спрятанный бочонок золота, будет дело Одда, связанный убийца Жак Ас, сын короля.

Теперь прольем немного света на эти загадочные слова, насколько это возможно: «Si tu veux racheter le dauphin, verse a Estut Tor cele dans la tonne detenue, oil elle sera la cause qu'alliee avec Odd, Jak Hase tuera le fils de la Reine» («Если ты хочешь выкупить Дофина, заплати Эстюту (д'Эстюту де Траси) золото, спрятанное в бочонке, или же состоится процесс над Оддами (тайное общество последователей Одда) и Жак Ас (Яков — имя всех представителей мужской линии династии Стюартов) убьет сына королевы»).

Все подобные эпиграфы, даже менее замысловатые, должны быть почти непостижимы для обыденного разума, однако все же не настолько, чтобы их было вообще невозможно понять. В таком случае предполагаемая эпиграфами цель не была бы достигнута; цель же эта почти всегда состоит в том, чтобы передать некоторое высказывание, избавив себя от ответственности за его содержание.

Людовик XVI прекрасно понял то, что требовал от него кардинал Олбани: он предлагал ему жизнь в обмен на ребенка и бочонок с золотом якобитов. Однако, хотя деньги, заработанные королем на торговле зерном, сделали его, как об этом на каждом углу кричали торговки в Версале, фантастически богатым, он предпочел умереть на гильотине, а не вернуть украденное.

И что еще более странно, также поступила и августейшая булочница. Она отказалась выдать принца и проклятую бочку.

Известно, что поднявшись на эшафот, она с такой силой наступила на ногу палачу Сансону, что тот даже невольно вскрикнул от боли.

Это был вполне ясный знак, предназначенный для ее доверенных лиц, смешавшихся с толпой: «Королева наступила на ногу Сансону» («Reine a marche, pie San-son»), «Принц в Америке, в сопровождении Аниссо» (Rion Amerique a passe Anisson).

Аниссо Дюпейрон был известен как друг королевы, достаточно преданный, чтобы перевезти принца в Америку. Таким образом, в этот момент наследника не было в Агено; не было его также и в башне Тампль, поскольку он находился в Америке. Этого было бы достаточно, чтобы доказать, что пленник в башне был только его двойником, что и речи не было о том, чтобы применить к нему то же наказание, что и к королю, поскольку якобинцы прекрасно понимали, что перед ними всего лишь сын хозяина гостиницы.

К нему тем не менее проявили милосердие, и заменили его на семнадцатилетнего умирающего, для того, чтобы можно было объявить о его смерти, с этого момента молодой принц считался мертвым. С этого времени роль тулузского двойника можно было считать сыгранной, и он прожил до старости в Савенье, ничем не выделяясь и регулярно получая пенсию, которую ему выплачивала его мнимая сестра, высокомерная герцогиня Ангулемская. Первые изображения Людовика XVII на медальонах должны были быть срисованы с него. Надо полагать, что он был весьма красив и любезен, потому что дочь Людовика XVI сохранила приятные воспоминания о вынужденном совместном пребывании в Темпле.

Что же касается самого принца, то мы, благодаря высокомерной выходке королевы на эшафоте, знаем только, что он вернулся в Канаду в 1793 году.

В июне 1795 он оказывается во Франции, чтобы умереть в лице второго двойника, найденного на этот раз без особого труда. Правительству нужен был труп; его предоставили, не задумываясь о том, что эксгумация, проведенная столетием позже, раскроет обман. Кардинал Олбани сделал вид, что поверил в смерть принца. Он был стар, болен и чувствовал себя отмщенным: теперь он должен был выкупить сына Людовика XVI и его бочонок с золотом на свои собственные деньги, и начиная с этого времени якобиты больше уже не вмешиваются в эту историю. Из некоторых источников известно, что Австрия вела переговоры о соглашении по этому вопросу, что нашло отражение в одном замечательном медальоне, с надписью по диаметру его лицевой стороны.

Вот свободный перевод: «Обученный в школе Оука король с помощью освобожденной Вены покинул постоялый двор в Агено, чтобы вернуться в Канаду, в город Квинстаун, на виллу Буа к Мадам де Сталь, которая была подругой королевы. Питту не следует больше позволять предателю разыскивать принца, воспитанника Шотландца, настоящего Людовика, вместо его двойника Луи Але, которого аббат Тулузы купил для Антуанетты у хозяина гостиницы в Бель Эр. В школе Оука, в Канаде, Людовика обучала сестра Тилли».

В это время принцу должно было быть уже не менее 10 лет. Существует, насколько нам известно, последний медальон, посвященный Людовику XVII, где о нем говорится как еще о живом человеке. Медальоны сменились составленными на Языке Птиц гравюрами, которые стоят не очень дорого. К таким гравюрам относится изображение Эпиналя с надписью: «Кредит — это смерть». Эта гравюра адресована королем Англии Людовику XVII, о котором мы узнаем, что он к 1802 году оставил Квинстаун и поступил на службу офицером в английский полк, где вел веселую и беззаботную жизнь в ожидании своего совершеннолетия, которое позволило бы ему предъявить свои права на знаменитую бочку якобитов, остававшуюся замурованной в северной башне богадельни Агено. Георг III был обо всем осведомлен и рекомендовал принцу быть осторожным в обращении со своим официальным опекуном, графом Артуа, а также со свои кузеном, герцогом Берри, которые, зная о существовании бочки, обременяли его просьбами о кредитах.

Питту было приказано следить за тем, чтобы молодой \принц не испытывал недостатка в деньгах. Вместе с тем он не имел права раскрывать место убежища принца еврею Моисею Когену, который вертелся вокруг него, пытаясь раскрыть его секреты и передать их в Россию при помощи аллегорических рисунков.

«Неужели Эмма не видит, говорит король, что молодой принц флиртует с Софи?» — «Принц, берегитесь, — продолжает надпись над рисунком, — Берри угрожает своей шпагой королю, если тот перестанет давать ему в долг». Питт, кстати, не считает необходимым, чтобы Том Бек, опекун принца, покинул Париж, и поэтому отказывается отпустить Людовика в Агено.

Его мрачный опекун (граф д'Артуа) клянется, что не допустит, чтобы с его воспитанником случилось несчастье.

Для того, чтобы пересказать это послание открытым слогом, потребовалась бы целая книга, а я вынужден быть краток.

Это письмо появилось немногим ранее признания совершеннолетия короля членами его семьи, что теперь позволяло ему выкопать клад якобитов. Граф д'Артуа, остававшийся все еще без средств к существованию, только и ждал возможности устроить резню из-за казны своего воспитанника. Что касается герцога де Берри, это был отчаянный дуэлянт и завсегдатай балов и приемных. Таким образом, король Англии предупреждал взятого под свое покровительство принца о том, что следует опасаться окружения Людовика XVIII, который в то время, кажется, совершенно не обращал внимания на все эти интриги.

Принца также предупреждали о том, чтобы Эмма не застала его врасплох флиртующим с Софи. Эмма происходила из знатной семьи лордов, вероятнее всего из семьи Лэйрд-Хантеров, и, должно быть, являлась матерью молодого принца Чарльза Якоба, который служил полковником в армии Соединенных Штатов.

Питт не хотел обращаться к французскому правительству за разрешением для своего воспитанника вместе с его дядей и его кузеном отправиться в Агено. Английский государственный деятель слишком хорошо знал всю подноготную этого зловещего дела; однако, несмотря на все усилия Питта, 8 июня 1805 года три принца находились в этом городке.

Праздник, он был один для всех, как и всегда, начался с обильного обеда, так как прежде чем приступить к раскопкам ужасного клада, необходимо было дождаться ночи, которая избавила бы от ненужных свидетелей.

Руководил операцией еврей Соломон. Принцы били киркой по стене, но им не хватало профессиональной сноровки, а поскольку ночи в июне слишком коротки, то только к рассвету они услышали адский скрежет металла.

Молодой принц вышиб дно у бочки и — о горькая насмешка судьбы! — золото исчезло, в бочке не было ничего, кроме трактата по философии.

Резкие обвинения со стороны молодого короля и привели, вероятнее всего, к драке с герцогом де Берри.

Два молодых человека, одетых по последней моде лондонских денди, не имели при себе шпаг, однако граф и еврей располагали и порохом, и рапирами.

Молодой король знал о ловкости своего противника, поэтому для того, чтобы спастись, ему не оставалось, ничего другого, как атаковать в безумном отчаянии. Герцог де Берри ограничился тем, что отпрыгнул назад, высоко держа шпагу, и она на три или четыре дюйма вонзилась в правый глаз короля.

Тот упал навзничь.

Несколько лет тому назад на набережной продавалась гравюра английской работы, на которой можно было увидеть эту мрачную сцену, без каких-либо надписей и пояснений. Д'Артуа и его сын были изображены со спины, так, чтобы было невозможно разглядеть их лица; но что касается короля и Соломона, то их современники легко могли бы их узнать.

Одна особенность этой анонимной гравюры заставляет застыть от ужаса. Самое страшное заключалось в том, что им надо было во что бы то ни стало избавиться от трупа.

Д'Артуа пришла в голову адская идея заменить им тяжелую энциклопедию и замуровать в бочке в стене северной башни.

Они полагали, что драма закончена, однако правосудие, как бы оно ни хромало, все же должно было настигнуть виновных.

Вдова молодого принца вернулась в Канаду, где она родила принца Чарльза, портрет которого можно видеть на медальонах, выпущенных после 1805 года. Самый красивый и самый интересный из них появился в 1815 году; на нем можно обнаружить очень подробный эскиз постоялого двора богадельни Агено, а также гения, представляющего Людовика XVII, который выходит из кенотафа.

Композиция этой гравюры слишком сложна для того, чтобы здесь дать ей полное объяснение, и мы поэтому ограничимся простым пересказом надписи на ней, пересказом того, что поддается прочтению и вполне определенной интерпретации, и это не что иное, как краткое описание жизни Людовика XVII. «Людовик XVII, доверенный королем, вместе с его бочонком, шотландцу Оуку, убит в Агено, на постоялом дворе богадельни, в свои двадцать лет, в пятом году столетия». «Принц должен унаследовать бочонок с золотом, доверенный королем еврею Соломону из Агено, который помог Артуа убить Людовика, в споре по поводу того, что было обнаружено в бочке, когда король увидел, что вместо завещанного золота ему достался только Кодекс Философии».

Как видим, все здесь изложено хотя и короче, но гораздо яснее.

Необходимо отметить, что все требования сыновей Людовика XVII всегда ограничивались этой бочкой, и никогда не распространялись на вопрос о наследовании короны, из чего можно заключить, что Людовик XVII был женат морганатическим браком. Что касается состояния, то его опекуны надеялись вернуть хотя бы его часть, вынуждая трех злоумышленников вернуть награбленное. Шотландец Оук был заменен на Тома Бека, который происходил из одной аристократической австрийской семьи и который перевез к себе молодую вдову для того, чтобы самому ее защищать. Кажется, ей действительно угрожала смерть от рук профессионального убийцы по имени Шово. Именно в связи с этим король Людовик XVIII лично получил послание следующего содержания: «На кладбище Святой Женевьевы следует взять кусок алебастра с могилы кардинала Капрара.

На улице Ришелье, в Королевской Библиотеке, следует спросить V том сочинений Святого Августина, 1653 года издания, и открыть на странице 129. Найдешь там лист, разрезанный в виде сетки, которую нужно наложить на страницу 235.

Если желаешь узнать больше, приклей три печати к витражу дверей королевского кабинета».

Людовик XVIII был высочайшим специалистом в вопросах расшифровки подобного рода гримуаров и мог легко перевести это дьявольское послание, однако он настолько совершенно владел Языком Птиц, что в то же самое время поставил в театре Оперы балет своего собственного сочинения, под названием «Остров Звонкий». Будет интересно обнаружить его сценарий, который должен быть датирован 11 февраля 1820 года.

Плитка алебастра была найдена на могиле кардинала, и в V томе сочинений Святого Августина была обнаружена сетка, которая при ее наложении на 235 страницу дала следующие слова: «Король, тебя предали, твои министры тебя обманывают».

Король не пожелал узнать больше. На следующий день в дверях того же самого театра Оперы, который располагался тогда на улице Ришелье, герцог де Берри был убит и больше уже ничего не мог рассказать о золоте якобитов.

Что касается этого таинственного послания, то вот пересказ того, что сохранилось от этого текста: «Если убийца Шово убьет молодую вдову принца Чарльза, которая живет на Итальянской улице, то Том Бек распорядится, чтобы трус Карл умер, сраженный верным псом из Лиги ужаса, дабы это убийство смыло оскорбления д'Артуа, который отказывается оплачивать предъявленные ему векселя. Друг принца убьет избежавшего наказания опекуна».

Что касается того человека, который собирался сообщить королю больше в том случае, если бы тот захотел этого, то это, вероятно, была подруга Марии-Антуанетты и мадам де Сталь, мадам Виже Лебрун, художница и мастер масонской ложи.

Из этого важного документа, несмотря на его неизбежную темноту, выясняется, что Карлу Беррийскому и его отцу Шарлю Артуа было предназначено погибнуть вместе. Последнего, хотя он и был еще более виновен, пощадили, возможно, потому, что не нашлось «собаки», готовой свершить правосудие, подобное тому, что свершилось над Людовиком XVI. Тем не менее династия не погибла, поскольку граф Шамбор не пожелал принять это кровавое наследие. Он сам был уже давно мертв и забыт, когда в 1887 году газета «Курьер Соединенных Штатов» сообщила, что полковник Джеймс Райен (Rion), умерший недавно в близлежащей деревне Уинсбург, был единственным настоящим и законным внуком Людовика XVII. По меньшей мере, именно этот полковник Райен, к тому же адвокат и один из самых образованных людей Южной Каролины, кажется, заявил собравшимся у изголовья его постели членам своего семейства следующее: «После того, как Людовик XVII избежал смерти, он тайно был отправлен в Канаду, где ему было дано имя Райена (Rion). Он поступил на службу в английскую армию и женился на молодой девушке из семейства Хантеров. От этого брака и родился полковник Райен. Но мнимый Дофин умер почти сразу же после рождения своего сына, который, как и его мать, оказались, благодаря посредничеству посланника Австрии, в Соединенных Штатах, на содержании в семье Калауна, в то время занимавшего пост государственного секретаря и жившего в Вашингтоне. Калаун фактически и стал отцом ребенку. Было решено, что молодой Райен никогда не появится в Европе, кроме как под зашитой австрийских властей и на военном австрийском судне. Он не должен был также принимать гражданство Соединенных Штатов.

Эти условия неукоснительно соблюдались и Райен, то есть так называемый внук Людовика XVI, единственный законный подлинный наследник королевского трона Франции (если он не был рожден в морганатическом браке) стал одним из первых адвокатов Южной Каролины». (Курьер Соединенных Штатов, 17 марта 1887.)

Так объясняется надпись на медальоне, сделанная по окружности: REDEVENU LIBRE (СНОВА СВОБОДЕН).

Эта надпись принесла так много неприятностей ее переводчикам, потому что она представляет собой аллегорию и должна выразить совершенно обратное тому, что она по-видимости стремится сообщить.

Roi devenu libre (Король, ставший свободным) следует читать как «Roi aide Vienne libre» («Король помогает свободной Вене»), и из этого мы узнаем, что Вена, либо через мадам де Сталь, либо через графа Ламарка, никогда не переставала вести переговоры об отмене приговора к изгнанию Людовика XVII.

Если бы его преследовали и схватили, если бы он находился в заключении, то нельзя было бы сказать, что он свободен.

Смерть герцога де Берри положила конец легендам о бочонке с золотом. Маловероятно, что он вообще был когда-то замурован в стенах богадельни Агено. Ставший королем Франции бывший граф Артуа сравнял с землей как постоялый двор, так и саму богадельню, но, как самые важные и последние свидетели, оставались еще Бурбоны из Америки, которых ему следовало бы для большей безопасности сделать Бурбонами из Индии.


 Соратники Жанны д'Арк

I

В книге нашего национального единства, которую начал писать еще Версингеторикс, Жанне д'Арк принадлежат самые последние строки; и если Франция будет стремиться к тому, чтобы хоть немного больше заботиться о памяти своих благодетелей, она не сможет не присоединить к воспоминаниям об арвернском патриции воспоминания о пастушке из Лотарингии.

Несмотря на такую разницу в социальном положении, они удивительно похожи друг на друга своей чрезвычайной молодостью, обаянием и врожденным военным талантом. Однако следует все же признать, что эти таланты гораздо естественнее встретить у беленида, который прошел основательную военную подготовку в школе самого Цезаря. Художники, пытающиеся создать его портрет, совершенно неправы, изображая его с огромными усами, в каске с крыльями и наряде дикаря. В нашем распоряжении находятся весьма похожие друг на друга портреты всех его соратников, которые представлены на медальонах так же, как и он; никто из них не носил бороды, и все их вооружение и обмундирование было греческим.

Что касается самого Версингеторикса, претендовавшего на то, чтобы вести свой род от богини Белены и от фригийцев, как и римляне, то это был, согласно многим из дошедших до нас его изображений на медальонах, очень красивый молодой человек, без бороды, с чертами лица абсолютно греческими, с вьющимися волосами, который должен был точно следовать римской моде. На самом деле он жил не в какую-то варварскую эпоху, но во времена упадка и разложения, которые позже не раз повторялись в истории нашей страны. Древние галлы были удивительно богаты за счет добычи полезных ископаемых, и это богатство было главной причиной ослабления их боевого духа, прежде всего в нижних классах их общества, и поэтому белениды, или галльские рыцари, единственные из всего общества выступили тогда против римского господства.

То же происходило и в начале XV столетия; только на сей раз силу духа и авторитет утратило дворянство, разбитое в сражениях под Креси, Пуатье и Азенкуром и готовое подчиниться тому претенденту на королевский трон, которого выдвигали англичане. На самом деле, вопреки мнению многих историков, национальное достоинство Франции в это время никто не ставил на карту. Претендент со стороны англичан выступал не как захватчик, а как более прямой, чем претендент от рода Валуа, наследник первой ветви династии Капетингов. Это был вопрос исключительно из области феодального права. Когда англичане все же добьются успеха, и их претензии будут почти полностью удовлетворены, это все же не повлечет за собой подчинения Франции англичанам; скорее даже будет наоборот.

Франция тогда разделялась на два лагеря: сторонников и противников салического права. Сторонники английского претендента имели возможность благоустраивать замки и города; поэтому в их распоряжении находился и Париж. В эту эпоху Париж со своими сильными торговыми корпорациями был достаточно влиятельным центром, чтобы привлечь на свою сторону всю остальную страну, если бы только сторонники английского претендента оказывали больше внимания нуждам сельского класса; однако простолюдины на равнинах Франции оказались подверженными всем ужасам войны, поскольку не обладали никакими укрепленными убежищами, в которых можно было бы укрыться от наемников из самых различных стран, продолжавших пользоваться покровительством королей Англии. Сначала довольно безразличные ко всему тому, что происходило над их головами, не рассчитывавшие на помощь ни от знати, ни от горожан, жители сел и деревень в конце концов устали от этих непрекращающихся грабежей и, поскольку самыми беспощадными грабителями были сторонники английского претендента, встали на сторону их противников.

Итак, они хотя и не могли иметь в своем распоряжении крепостей, замков и признанных королевской короной корпораций, тем не менее без денег и без убежищ не остались. Независимо от большого религиозного братства, которое было известно всем как братство «пенитенов», то есть «кающихся», и в которое они имели право входить, большинство жителей деревень присоединялось к многочисленному союзу, ведущему свое происхождение от друидов, обществу карбонариев, или угольщиков. Организации этого союза были рассыпаны по лесам всей Франции и имели самые различные имена; однако в случае войны любой из этих лесов становился естественной неприступной крепостью. Эти братства, очень хорошо организованные, мы сегодня назвали бы отделами одного-единственного учреждения; они могли, опираясь на прекрасно разработанную систему взносов, в одно мгновение собрать весьма значительные денежные суммы. В то же самое время они могли предоставить, используя что-то вроде рекрутского набора, вооруженных воинов-карбонариев, в совершенстве владевших искусством стрельбы из лука, откуда, вероятно, и происходило их прозвище «белистров» или «балестьеров».

Это и были настоящие соратники Жанны д'Арк. Она не была, как многие утверждали, простой скромной крестьянкой. Ее мать принадлежала к весьма знатному роду, а ее отца сегодня мы назвали бы богатым фермером. Ее два брата отличились на службе у короля и стали дворянами. Ее миссия была возложена на нее не Богом, а дамами, возглавлявшими благородный капитул Ремирмона, которому принадлежала большая часть округа Вогезы, и карбонариями Лотарингии, находившимися под их защитой и покровительством. К этим двум объединениям следует добавить еще два: корпорацию торговцев под покровительством Святого Мишеля и корпорацию «корнаров» (мастеров колокольного дела) под покровительством Святого Марселя, которые принадлежали к числу братств «пенитенов» Франции и Италии.

На нее возлагалась миссия скорее дипломатическая, чем военная, так как все рассчитывали прежде всего на проницательность ее ума, и сначала и не подозревали о ее военных талантах. Ее посредничеством воспользовались для того, чтобы предложить деньги сыновьям Карла VI в обмен на предоставление равных избирательных прав провинциям Шампани, и с этими деньгами Карл VII должен был получить возможность вербовать наемников, которые могли бы прогнать англичан. На тот случай, если это предложение было бы принято, у Жанны имелся особый план предоставления денежного кредита, который проследовал бы по маршруту от Бурже до Реймса, так, чтобы не пересекать, насколько это возможно, те области, жители которых прямо или косвенно поддерживали другие братства и союзы.

Успех Жанны д'Арк был, таким образом, тщательно подготовлен ее тайными покровителями и союзниками, среди которых должны были находиться и знатоки военного искусства, и тонкие политики; но заслуга исполнения плана полностью принадлежит ей самой. Она была из той же породы людей, что и Магомет, Кромвель, Гарибальди и другие исторические герои, истинные верующие, полагающиеся целиком на божественное вдохновение и не доверяющие никому заботу о своих делах. «Теперь, господа, — говорил Кромвель своим солдатам, — встанем на колени и помолимся нашему Всевышнему, но главное, чтобы наш порох был сухим».

Итак, по свидетельству дворян, бывших ее товарищами по оружию, Жанна д'Арк была рыцарем, тактиком и первоклассным офицером артиллерии.

Как научилась она всему этому? Человек, наделенный некоторой наблюдательностью, найдет самое лучшее объяснение этому, когда возьмет на себя труд совершить паломничество в Домреми. Ни герои, ни героини, ни чудеса не возникают внезапно сами по себе; они всегда представляют собой результат длительной и кропотливой тайной работы, которая чаще всего делается не одно столетие. Должен лишь появиться некто избранный, кто соберет в себе и в своей судьбе все плоды этой длительной подготовки и сообщит им силу и энергию непреодолимого импульса. Таким избранником и была Жанна д'Арк.

Чтобы понять ее, не следует, как это делала большая часть историков, отрывать ее судьбу от обстоятельств ее собственной жизни; скорее наоборот, необходимо мысленно перенестись в ту среду, где она родилась, туда, где она выросла; именно туда я и приглашаю читателя за мной последовать.

II

Не так-то легко отправиться прямо из Парижа в Домреми, потому что самый прямой путь не окажется самым коротким по времени. Одна дорога ведет из Парижа в Нанси, затем можно повернуть либо в долину Мец, либо в Мозельскую долину. Как это делают почти все, я начал с Мозельской долины и прибыл в Эпиналь.

До того, как стать стратегической границей нашей искалеченной Франции, Мозельская долина многие столетия была естественной этническую границей кельтов и галлов; распространение кельто-латинского языка остановилось на линии, образуемой горной цепью Вогез, на эльзасском склоне этих гор всегда говорили на немецком. Что касается франкоязычной расы, занимавшей склон со стороны Лотарингии, то она естественным образом разделяется на две ветви, разграничиваемые водоразделом между бассейнами германского и Средиземного морей.

Действительно, река Мозель берет свой исток в водных хранилищах Эльзаса, а река Сона берет свое начало в озере, расположенном в окрестностях Монтюро; это озеро немного претенциозно называют Центром Мира, потому что его воды выливаются наполовину в бассейн реки Соны, наполовину — в бассейн Мозеля. Все древние народы, и прежде всего друиды, относились с особым почтением к водоразделам; поэтому округ Вогезы был одним из наиболее богатых в древней Франции времен друидов.

Именно здесь находилось знаменитое святилище Донон, или Фрамон, разделяющее Лотарингию и Эльзас и в то же самое время расположенное на границе округов Мерт и Вогезы с древними провинциями Верхнего и Нижнего Рейна. Оно размещалось далеко не самой большой горе, высота которой едва превышала тысячу метров. Поскольку оно находилось как раз над дорогой, соединяющей Эльзас и Лотарингию, то можно предположить, что оно было не только святилищем, но одновременно и таможней.

Платформа, на которой находилось святилище, оказывается доступной только благодаря очень крутой дороге, извивающейся между огромными скалами, некоторые из них имеют форму четырехугольных башен; но это, вероятно, не более, чем каприз природы, поскольку произведенные в этих местах раскопки не привели к открытию следов каких-либо строительных работ.

На этой платформе можно обнаружить остатки мегалитических памятников. Их обломки перевезли в Эпиналь, чтобы спасти от вандализма молодых пастухов Лотарингии, оборудовавших здесь в свое время что-то вроде каменоломни. Самый значительный из этих памятников представляет собой павильон из вогезской красной глины, 44 метра в длину и 7,68 метров в ширину, со стенами в 0,8 метра толщиной. Двери его выходят на западную сторону, что свидетельствует о том, что он был посвящен богине востока, которую германцы называли Фрейя, или Фрико, а греки Ферония, Фриниция, Береника, Фрикс и т. п. Эта богиня была самой популярной у галлов задолго до того, как получила имя Франции (France), ибо она была богиней свободы.

Согласно мнению некоторых историков, эмблемой, которую древние франки носили вместо лилий каролингов, была жаба, а «жаба» на греческом произносится как Фриниция (Phrynyce). Жаба была с незапамятных времен символом богини Феронии, а также символом воскресения, или освобождения, у всех народов, включая египтян. Кажется, что именно по причине сходства этой символики жрецы галлов и избрали франков для того, чтобы передать им наследие римлян; франки, как и многие другие племена германцев, в своих богослужениях придерживались ритуалов друидов.

Однако богиня свободы и возрождения изображалась чаще в гораздо более привлекательном и грациозном виде, чем тот, который имело почитаемое этими загадочными садовниками земноводное. Из животных это были горностай и белая кошка, а также кобылица, именуемая на языке галлов «Рос». Среди растений — шиповник, земляника, малина и боярышник; иными словами, все весенние цветы, которые, можно сказать, пробиваются сквозь снег. Наконец, галлы называли эту богиню также «Жьен» (Gien), на греческом «Кион», что значило «снег»; именно с этим названием связано более позднее появление зимнего Святого Иоанна, покровителя масонов.

Культ этой богини свободы был весьма распространен в Вогезах, если судить по названиям многих здешних мест, которые сохранили ее имя. Просто не сосчитать, сколько названий деревень и сел здесь называются Фрез, Фризон, Фресс, не говоря уже о вариантах Вруш, или Брок, а также о немецком Више, которое означает щетку (brosse). Все эти названия имеют одно общее значение, соответствующее на греческом слову frux, которое имеет значение «колючий», «ощетинившийся», «дрожащий», и все эти эпитеты безусловно подходят богине зимнего холода. На многих барельефах, оставшихся после греков и друидов, она изображается совсем молодой обнаженной девушкой с распущенными волосами, танцующей в лучах солнца на дне большой чаши; эти изображения обычно аранжированы таким образом, что ее танец оказывается причиной обновления звезды, утомленной своим ежегодным движением по кругу. Неблагодарное светило испепеляет ее своими лучами, однако это характерно только для самого примитивного варианта легенды о ней. В других легендах богиня Жьен, скрываясь под внешностью молодой крестьянки, приходит на помощь Цельсфибиану (всаднику-пророку в мифологии кельтов), королю Запада, низвергнутому со своей колесницы и плененному разбойниками; она возвращает его на трон и, вместо благодарности, он сжигает ее на костре. Это в точности совпадает с историей Жанны д'Арк, и если бы кто-нибудь обнаружил рассказ о ней на греческом или на латыни без указания даты событий, то он не смог бы увидеть в нем ничего другого, кроме детального изложения легенды о богине свободы греков и друидов. Именно на ее счет нужно отнести многочисленные пророчества, которые предвещали появление крестьянки из Лотарингии, которая освободит короля Франции. Уже отмечалось, что Жанна д'Арк не оставила легенды. Это можно объяснить тем, что народная фантазия просто ничего не сумела добавить к ее реальной истории, а также что сама эта история была не чем иным, как завершением длившегося к тому времени уже двадцать пять веков цикла пророческих легенд, предсказывавших освобождение короля выходцем из простого народа.

Таким образом, уже существовал вполне определенный мифологический и литературный сюжет, которому история реальной Жанны соответствовала самым естественным образом. Сама Жанна просто была создана для того, чтобы взять на себя исполнение предназначенной для нее роли. Но, несмотря на ее набожность, этот сюжет не был ни христианским, ни тем более католическим, и никогда Рим не сделает Жанну святой, потому что тот рыцарский и народный идеал, который она воплотила, всегда останется за пределами христианства. Из всех соратников Жанны наибольшую помощь ей оказала древняя богиня свободы, давшая имя Франции. Эту богиню друиды и белениды принесли с собой с гор своей изначальной родины — Фригии.

Следует также обратить внимание на то, что культ розы продержался во всей Лотарингии до наших дней, и все мадонны в Вогезах украшены розой в раковине, современной эмблемой. Точная транскрипция имени богини галлов Розмер (Rosmert), означает «смерть розы». Под именами Бланшефлер (Белый Цветок), Эглантин (шиповник), Флер-д-эпин (цветок с шипами) она известна в рыцарских хрониках, а суд над ней и осуждение на костер являются одним из обязательных эпизодов этих хроник. Однако, более счастливая, чем Жанна, она всегда оказывается спасенной подоспевшим вовремя каким-либо мужественным рыцарем.

III

Если от легенды мы теперь вернемся к реальности, спустившись от святилища Донон в Мозельскую долину, то обнаружим там наименее склонный к поэзии и рыцарству народ Франции. Жители Вогез, как правило, обладают высоким ростом, но черты лица их словно вырублены топором, да и вообще они лишены какой-либо изящности и элегантности. Женщины здесь такие же сильные и рослые, как мужчины, с угловатой фигурой и мужеподобной походкой. Они занимаются мужской работой, и на улицах Эпиналя нередко можно увидеть, как они не хуже мужчин рубят и пилят деревья.

Разумеется, та легкость, с которой они управляются с тяжелым топором дровосека, наводит на мысль, что топор войны им также привычен, и в последней войне он принес им не только страдания, но и славу героев. Однако они только защищали свое логово и своих детей; никогда ни одной из этих грубых и суровых жительниц гор не приходила в голову идея пожертвовать собой ради спасения всех. Природа жителей Вогез так же неуступчива, как и почва, которую они возделывают. Здешние долины из красной глины непригодны ни для какой другой культуры, кроме картофеля, и известно, что этот в целом полезный корнеплод не способствует развитию утонченной чувственности.

Жители Вогез — это померанцы Франции; они сходны меж собой как в плохом, так и в хорошем. Жители Вогез также остаются твердыми и невозмутимыми и в горе и в радости, и именно о них была сложена поговорка: «Продаст и Бога и своих родных за шесть грошей или за ложку супа».

Несмотря на свой бесспорный талант, господа Фремье и Шапю, таким образом, совершили ошибку, попытавшись воплотить Девственницу в мужеподобное тело жительницы Вогез. Мы увидим далее, что она принадлежала к совершенно другому народу, а не к этим горцам, которые всего лишь потомки белгов.

Жители Вогез не только не могли произвести на свет такое дитя, как Жанна д'Арк, но они к тому же никогда ее не понимали, да и сейчас не понимают. Воспоминания о ней никогда не были распространены в Вогезах. В 1848 году масоны Вогез разбили ее статую, а один из ее самых явных противников, Жан Масе, глава Образовательной лиги, тоже родом из Лотарингии. В то время как Гамбетта, обладающий достаточной долей здравого смысла для того, чтобы защищать ее от имени демократии, и господин Фавр, желающий сделать ее национальной покровительницей, ведут свой род от более изысканных и более искушенных в рыцарских подвигах народов центральной Франции.

Однако вогезцы никогда не селились дальше Мозельской долины, и верховья реки Соны заняты бургундцами, в гораздо большей степени предрасположенными к изысканным чувствам. К сожалению, именно бургундцы выдали Жанну англичанам после ожесточенного сражения. Во все времена существовала весьма ясно выраженная антипатия между жителями Бургундии и Лотарингии, причем последние часто подвергались нападениям на своей территории, и это стало причиной направленного против бургундцев их союза с жителями Эльзаса, с которыми они всегда были друзьями, несмотря даже на различие языков. Никогда жители двух разных склонов Вогез не забывали, что до того, как они стали христианами, у них было одно общее святилище, Донон.

Из всего вышесказанного следует, что нельзя ни вогезцев Мозельской долины, ни бургундцев считать союзниками Жанны д'Арк, хотя языческие традиции поклонения фригийской богине в святилище Донон, в полном объеме воспроизводимые в рыцарских романах, играли главную роль в той миссии, которая была ей доверена. Но ее союзниками не могли не быть главы знатных родов Ремирмона и Эпиналя, которым в ту эпоху принадлежало более двух третей округа Вогезы.

Благодаря капризу институтов феодального права, населением этого округа, столь мало женственным по своей природе, до Революции, тем не менее, управляли женщины. Дамы Ремиромона и Эпиналя были прямыми наследницами женских коллегий друидов древней Галлии, которые обладали, как известно, высшим знанием, и эти дамы пользовались весьма странными привилегиями, в частности, в определенных обстоятельствах, правом назначать кюре на освободившееся место. Поскольку в те времена было необходимо предоставить весьма строгие доказательства своего знатного происхождения, а других знатных родов на этих землях не было, то можно сделать вывод, что все эти женщины были там чужестранками. Впрочем, местные жители, кажется, легко переносили вассальную зависимость от этих женщин, поскольку вместо нее у них могла установиться лишь грабительская тирания, уже свирепствовавшая на других территориях Франции. Поэтому в этой части Лотарингии бросается в глаза отсутствие замков, которые в те времена возвышались над дорогами, как гнезда хищных птиц, ожидавших добычи.

Дамы Ремримона унаследовали от своих предшественников-друидов множество странных обычаев и ритуалов, среди которых далеко не самым эксцентричным был танец Горея. В день праздника приходской церкви этого селения аббатиса имела право на танец, который, однако, танцевала не сама, а заставляла танцевать мэра, обязанного известить всех о предстоящем празднестве.

К тому же и само название деревни — Горей — является точным галльским произношением греческого слова Khore, которое означает «танец». На оставшихся от друидов памятниках Эпиналя местная богиня всегда изображается танцующей, так же, как и на погребальных вазах греков и этрусков.

Дамы Ремримона должны стоять во главе союзников Жанны д'Арк. Их резиденция-сеньорат находилась достаточно далеко от Домреми; но повсюду были их небольшие владения, да и Жанна, между прочим, богатая крестьянка и отважная всадница, не должна была отступать перед расстоянием, отделявшим от нее знаменитое аббатство. Паломничество в ту эпоху было одним из тех немногих удовольствий, какие могли себе позволить жители деревень. Без сомнения, именно в этом христианском святилище, пропитанном духом традиций друидов, она и была ознакомлена с деталями предстоящей ей миссии. Здесь же состоялось ее тайное свидание с неким высокопоставленным лицом, врагом англичан и бургундцев, который, кроме того, должен был быть из Шампани, а также состоять в особых отношениях с корнарами Святого Марселя.

IV

Известно, что святой Марсель был парижским епископом IV столетия и что он основал церковь Сен-Марсо, от которой пошло название одного из пригородов старого Парижа. Этот человек был не в меньшей степени историческим лицом, чем Карл Великий; но в его биографию, подобно жизнеописанию великого императора, вплелись легенды гораздо более древнего происхождения. Традиции было угодно, чтобы именно он освободил страну от поселившегося в ней дракона, что ранее приписывалось его предшественнику из друидов Маркулусу или Маркелусу, молот которого изображается на всех римско-галльских гробницах Лиона и Марселя начала нашей эры. Маркула или Макелла, от которого происходит название города Марселя, — это просто латинские и греческие имена инструмента, который мы сегодня называем теслом, или стамеской.

Убил или не убил святой Марсель дракона своим пастушеским посохом, как это изображается на южном портале Собора Парижской богоматери, для нас не очень важно. На Празднике Полей, который был учрежден святым Мамером в V столетии, сооружалась большая змея из ивовых прутьев, которую затем с большой торжественностью сжигали. Этот языческий ритуал сохранился в Тарасконе, в народных гуляньях в честь укрощения чудовища христианской святой Мартой, предшественницей которой была богиня галлов и друидов, женская ипостась Марселя. В средние века не было более популярного праздника во всем христианском мире, чем представление, устраиваемое корнарами, которые должны были изображать дракона, сооруженного из ивовых прутьев. Такие праздники доставляли немало радости семьям, а маленькие дети были просто счастливы. Радость детей и взрослых была вполне достойной целью для корнаров Святого Марселя, а само название братства было связано с рогом, в который они дули на подобных праздниках, сопровождая все движения ивового дракона.

Символами братства были младенец Христос и кормящая его Мария, с особым знаком на левом плече и белой вуалью на голове. В Лувре имеется великолепный образец этой символики, картина кисти Солари. Христос, которого кормит Мария, означает корнара, подобно тому, как благословляющий Христос и агнец со знаменем являются знаками карбонариев, а Христос, протягивающий руку к матери, — знаком братства Святого Кристофа. Эти иероглифы открывали для посвященных дверь в особый мир символов и тайных знаков.

Другим укротителем драконов был святой Михаил (Мишель), который благодаря христианству пришел на Запад из иудаистской традиции; но народ, кажется, был больше привязан к дракону, чем к его победителю, и следует предположить, что братства Святого Мишеля и Святого Марселя были на самом деле единым братством. По крайней мере, эти братства были образованы из одних и тех же элементов — городских и сельских ремесленников.

Корнары Святого Марселя должны были иметь ответвления во всей Франции, поскольку в XVI и в XVII столетиях они сыграли определяющую роль в истории Франции; после того, как благодаря Жанне д'Арк был заложен фундамент для будущей демократии, они в XVI столетии поддерживали в борьбе с соперничавшим с ними братством угольщиков Морвана — Бурбонов, а позже — протестантизм. Кроме профессиональных союзов угольщиков, сапожников и корзинщиков братство Морван объединяло также все сельское дворянство.

Все эти городские и лесные братства возникли в V столетии нашей эры, или же, по крайней мере, были реорганизованы в ту эпоху, после перехода от богослужения друидов, использовавшего греческий язык, к богослужениям на вульгарной простонародной латыни, называемой «языком Таис», или современным французским. Великие епископы Рима и Галлии, святой Жермен, святой Марсель и святой Лу (Loup), кажется, сыграли в этой реорганизации прямо или косвенно, очень важную роль, через языческие традиции, связав их со старыми именами местных богов. В оккультных обществах, предшествовавших современному масонству, имя «Жермен» эквивалентно титулу магистра, а знамя святого Марселя не один раз собирало под своим развивающимся полотнищем выходцев из народа. Угольщики брали себе имя «волки» (loup) или «люпины» (lupin), и во всех отделениях братства сыновья адептов брали имя детенышей волков, которое современные масоны заменили на волчонка.

Таковы были самые могущественные из тайных соратников Жанны д'Арк, — святой Марсель и святой Мишель, к которым присоединились угольщики Ремримона, вассалы знатного капитула этого богатого братства. Не служили ли дамы из Ремримона посредниками Жанны в ее контактах с братствами корнаров и карбонариев? Это возможно и само по себе вполне вероятно, но в этом не было никакой необходимости. Мы убедимся в этом, если переместимся из Мозельской долины в долину Мец.

Сообщение между этими двумя долинами никогда не было легким, в том числе и в наши дни, потому что они отделены друг от друга обширными лесами, которые во время последней войны служили убежищем отважных вольных стрелков. Есть дорога, которая идет от Эпиналя к Мирекуру, а от Мирекура к Невшатель, но гораздо быстрее и не так утомительно просто спуститься из Эпиналя в Нанси, чтобы подняться затем в долину Мец. Здесь, между прочим, открывается один из самых красивых пейзажей Шампани, к которой в действительности относится Верхний Мец. Страна, которая произвела на свет Жанну д'Арк, была образована поселениями галлов, о чьих следах уже упоминалось выше, и эта страна была одной из самых богатых в древности, в эпоху друидов. Она образует собой сравнительно правильный параллелограмм, четыре угла которого совпадают с ее четырьмя важнейшими географическими точками, называющимися, начиная с севера: Мази, Русо, Лиффоль и Гран; все это были названия стоянок друидов и происходят они поэтому исключительно от греческих слов, за исключением Русо, воспроизводящего латинскую форму имени богини Рос, на латыни Роса, а на греческом Рея и Эрцея, «роса». Но какое бы имя эта богиня не носила, ее символом был всегда весенний цветок, шиповник.

Эти старые поселения галлов на севере ограничены строениями Вокулера, на юге — княжеским замком Бурлемон, который принадлежал к одной из ветвей древнего рода Лотарингии; я уже говорил, что замки были весьма редки в стране, управляемой дамами из Эпиналя и Ремримона, и замок Бурлемон был чуть ли не единственным исключением. Он возвышается сразу же над деревней Домреми, и именно там Жанна познакомилась с артиллерией и рыцарским искусством. На самом деле Жанна ездила верхом на лошади не так, как любая крестьянка ее времени, которой приходилось целыми днями пасти жеребцов где-нибудь на лужайке, а вечером на одном из них возвращаться домой. Она великолепно владела копьем и могла поразить мишень так же успешно, как и самый умелый воин-мужчина. Вот что по этому поводу сообщается в одном любопытном, но малоизвестном отрывке из хроники Лотарингии.

Когда Бодрикур вместе с девушкой прибыл в Нанси к герцогу Карлу, капитан представил ее герцогу, сказав, что она желает скакать к королю Карлу, чтобы вернуть в его руки Францию и прогнать англичан прочь. Герцог спросил, есть ли у нее что-то еще, кроме доброй воли. Она отвечала: «Да, господин, я Вам обещаю, что все это произойдет без промедления».

«Как ты это все сделаешь? — спросил герцог, — у тебя нет ни оружия, ни лошади». Девушка ответила, что тогда у нее уже будет и лошадь, и снаряжение: «Стоит мне сесть верхом, и вы увидите, смогу ли я управлять лошадью». Герцог по такому случаю дал ей снаряжение и лошадь, а также оружие, но не настоящее. Она оставалась налегке. Привели лошадь, одну из самых лучших, с седлом и уздечкой, полностью снаряженную. Не поставив ногу в стремя, она сразу запрыгнула в седло. Герцог дал ей копье; она проехала по площади замка, затем бросила копье. Ни один человек никогда не делал это лучше, чем она. Вся знать в замке была в изумлении.

В ее доблести не было никаких сомнений; сир Робер де Бодрикур услышал слова герцога: «Отправляйтесь немедленно. Богу угодно, чтобы ее желания исполнились».

Отметим, что в этой хронике Жанна не говорит, что она никогда раньше не ездила верхом на лошади; она ограничивается ответом: дайте мне коня, и вы увидите, смогу ли я им управлять. Для тех, кто вообще не допускает ничего сверхъестественного, объяснить тот факт, что она в совершенстве владела наукой езды верхом на лошади, можно только следующим образом. Ее два брата, которые так же, как и она, были храбрыми воинами и жили в богатой деревенской семье, должны были иметь друзей среди оруженосцев замка Бурлемон. Эти друзья могли давать им на время и лошадей и военное снаряжение, а Жанна, которая уже после тринадцати лет начала готовиться к своей знаменитой миссии, могла вместе со своими братьями упражняться во всех тех искусствах, что должны были ей принести успех. Поэтому вся эта семья встала под знамена, обладая полным объемом знаний в области военного ремесла той эпохи, включая и использование артиллерии. Это последнее искусство Жанна должна была изучать в замке на ее родине, в котором ее отца принимали как богатого вассала.

V

Дом, в котором национальный гений страны в удивительном сочетании красоты и силы воплотился в эту девушку, сегодня принадлежит округу Вогезы, охраняющему его с большой заботой. Над дверью возвышается герб племянника Жанны — на лазурном поле герба три золотых лемеха, на которых держится золотая звезда. Рядом находится герб, дарованный его тете самим Карлом VII: на лазурном поле серебряный меч вместе с золотой короной, тремя лилиями, крестом и яблоней.

Девиз: Vive labeur, avec millesime 1481.

Фасад дома украшен по приказу Людовика XI нишей, сделанной довольно элегантно в стиле своего времени, с гербом Франции в глубине. Прежде в нише находилась статуя Жанны в военном снаряжении, молящейся на коленях, с соединенными ладонями. Оригинал был разрушен гугенотами в конце XVI века. Во времена Людовика XIII на его месте была установлена другая статуя, искалеченная и уничтоженная масонами Лотарингии в 1848 году. Сегодня в нише находится одна копия этой последней статуи; другая же располагается в главной комнате дома, преобразованного в музей. Доспехи на этой последней отличаются по стилю исполнения от всего остального и поэтому должны принадлежать статуе, сделанной по приказу Людовика XI, а голова, также слегка несоответствующая фигуре в целом, должна быть точной копией с головы статуи времен Людовика XIII. Что касается доспехов, то они, как ни странно, представляют собой образец снаряжения соратника Генриха IV, а не Карла VII. Тем не менее, эта статуя является лучшей из всех существующих, потому что она более точно соответствует образу Девственницы, поразившей всех своей храбростью. Ее лицо — это лицо девушки из долины Мец, и она нисколько не похожа на мужеподобных дев из Мозельской долины: первые не столь высоки ростом, более изящны, с тонкой талией, с обычной улыбкой на лице и удивительно женственной походкой.

Такой и была Жанна, прекрасно сложенная, среднего роста, но без всяких признаков мужского начала, с выражением лица в высшей степени приветливым и одухотворенным. Анонимный портретист изобразил немного полное и округлое лицо, сохранившее в своих чертах что-то детское и потому контрастирующее с энергией глаз и лба; все это настолько живо и правдоподобно, что невольно приходит мысль, что этот портрет является воспроизведением другого, сделанного с натуры, который, как известно, действительно существовал.

Тип лица настолько подлинный и настолько прописанный в мельчайших деталях невозможно придумать, руководствуясь лишь воображением, и он мог появиться только благодаря вдохновению, рожденному созерцанием оригинала. Жанна была француженкой со всеми подобающими чертами характера — одухотворенностью, живостью ума, насмешливостью, с той увлеченностью своим делом, которую сегодня на театральном жаргоне называют «изюминкой». Что прежде всего притягивало к ней ее соратников, так это ее чистосердечность и добрый юмор, качества ее характера, соединявшиеся с острой проницательностью опытного воина.

«Я говорила им, что надо идти туда, и сама шла туда», — отвечала она наивно тем, кто спрашивал о тайне ее побед.

Все это легко читается на статуе в Домреми; ничего подобного нельзя прочитать ни на мрачной статуе работы Фремье в Париже, ни в лице крестьянки на медальоне работы Шапю. Если бы Жанне д'Арк работы Ингре добавить немного больше энергии, то она была бы очень близка к тому типу, который можно видеть в Домреми.

Когда я посетил дом Жанны д'Арк, то меня встретила молодая и весьма любезная монахиня, управляющая школой для девочек, которая была здесь размещена. Главный зал освещается благодаря окну, выложенному из граненого камня; здесь же находится каменный и весьма элегантный камин, однако без герба, что указывает, что он украшал жилища богатого деревенского жителя, каким и был отец Жанны. На крупной балке, поддерживающей потолок, можно увидеть следы от ударов сабли; в 1814 году офицеры армии союзников совершили этот акт религиозного вандализма, религиозного постольку, поскольку они хотели унести эти реликвии из дома Жанны как знак почтения к героине, уважаемой всеми.

Уважаемой всеми! Увы, это неправда! В 1848 году жители Лотарингии, крестьяне, изуродовали статую, которую в 1814 году захватчики оставили нетронутой. Признаюсь, что мне трудно хоть как-то объяснить такое кощунство; если героизм Жанны делает честь какому-то отдельному классу из всей нации, то это именно тот класс, из которого она вышла. Вполне объяснимо, если память об освободительнице Франции остается смешанной с чувством ужаса у английских масонов, как объяснимо и то, что Вольтер, получивший инициацию в Лондоне, совершил свое недостойное озорство над Девственницей, прислуживая англичанам. Последнее вообще характерно для ума не столько французского, сколько парижского. Но гораздо большее удивление у меня вызывает то, что понадобился пример Гамбетты, чтобы уничтожить эти дикие традиции французского масонства, впрочем, кажется, они еще не полностью уничтожены.

С той стороны дома, где находилась комната братьев Жанны, видна и та комната, в которой жила она сама, с нишей в толще стены, служившей ей, как говорят, платяным шкафом. В этом маленьком музее находится множество вещей, ни один из которых не является подлинным, следовательно, не заслуживает внимания. Исключение составляет книга, в которой посетителям предлагается оставить запись. Поставив свою подпись, я узнал количество посетителей; оно не превышает четырех тысяч человек в год, из которых более половины — англичане и американцы. За несколько дней до меня здесь побывал герцог д'Омаль, о это не избавило меня от унижения, связанного с такой упорной неблагодарностью французов всех классов по отношению к самому блистательному и к самому чистому проявлению их национальной славы.

Следует заметить, что Жанна родилась в комнате, которую можно назвать роскошной для того времени, что у нее была своя собственная комната, в то время как и в наши дни крестьянки, в том числе и из богатых семей, живут в одной комнате с остальными членами семьи. Действительно, та якобы хижина, в которой она появилась на свет, оказывается просторным деревенским домом с огромной крышей и может сегодня вместить в себя целую школу, не считая музея. В центре этого дома находится помещение для жилья, с двух сторон от которого размещаются широкие пристройки, конюшни, чердаки и хлев. Крыша покрыта черепицей, а не соломой. Людовик XI сделал некоторые добавления в постройках; но первоначальный план дома не изменился, и племянник Жанны д'Арк, богатый дворянин, все сохранил полностью, потому что никто из дворян его времени не имел дома более удобного и более роскошного; даже в наши дни этот дом вполне пригоден для жилья. Таким образом, Жанна родилась не в семье бедных родителей, в скромной хижине. Это важное обстоятельство следует не упускать из виду, если мы хотим понять ту роль, которую она сыграла в истории, понять, не прибегая к прямому вмешательству небес.

Церковь в Домреми была раньше сориентирована особым образом; ее фасад был обращен на восток, что определенно указывает на то, что первоначально она была посвящена или святому Марселю, или святому Мишелю, победителю дракона. Но этот фасад позже был перенесен на другую сторону, и теперь на его прежнее место указывает лишь два надгробия с гербом племянника Жанны д'Арк.

Разрушенная часовня, которая носила имя «руины Жанны», была затем восстановлена, а знаменитый вековой бук, известный как дерево дам (или фей), рос несколько столетий, а потом на его месте был посажен другой. Все места, в которых предпочитала бывать Жанна, свидетельствуют о ее в высшей степени поэтической и романтической натуре, и ей, безусловно, доставляли удовольствие старые легенды, особенно те, в которых предсказывалось, что Франция будет спасена молодой девушкой из Домреми. Не стоит и разыскивать в нашей стране следы тех традиций, в которых ее любимое дерево было бы объектом особого почитания; эти традиции давно уже бесследно исчезли. Дровосеки утверждают, что недалеко от этого места, в роще Войю, еще можно увидеть гигантскую белую кошку, с первыми лучами рассвета исчезающую в кустах, а в первый день мая молодые девушки, напевая старую песню, всегда ходят к алтарю Девы. Это все, что сегодня осталось от культа Фрейи.

VI

Немного севернее Домреми, в красивом селении Грё, можно увидеть замечательную церковь эпохи Ренессанса, ориентированную так же необычно, как и церкви в Домреми. На двери находится изображение святого Мишеля, поражающего дракона, изображение, обладающее поразительным сходством с портретом Жанны, написанным, как полагают, по распоряжению Людовика XI, ее большого поклонника. Еще при жизни Карла VII он, будучи наследником трона и к тому же убежденным демократом, основал орден святого Мишеля, в который могли вступать не только дворяне, и можно предположить, что это было сделано в память о героине Девственнице.

В этом месте Мец огибает своим течением просторный луг, окаймленный прекрасными известняковыми холмами, на которых созревает первый в рейнской Шампани виноград, и это совсем не похоже ни на красную глину Вогез, ни на мрачные пески низовий, где растут лишь хилые сосны. Характер местных жителей весьма сходен с характером этого пейзажа.

Перед этой красивой часовней корнары святого Марселя раньше водили своего игрушечного дракона из ивовых прутьев, изгибая его по всей длине туловища. Следует предположить, что отец Жанны, который, если судить по размерам и относительному удобству его жилища, не меньше других деревенских жителей любил местные праздники, должен был быть членом этого шумного братства, его отделения в Латре. Таким образом, миссия Жанны д'Арк объясняется вполне естественными причинами. Дева, подарившая ей ее озарения, скорее всего была не скромная мать Христа, которую церковь представляла как пример для подражания женщинам-христианкам, но лотарингская Дева с розой, вдохновительница всех рыцарских романов; одним словом, это была воительница Розмер, оставившая свое имя аббатству Ремирмон.

Слышали ли Жанна на самом деле голоса, управлявшие всеми ее поступками? Этот вопрос хотелось бы оставить за рамками данного исследования. Те союзники Жанны, о которых я здесь хочу рассказать, не обладали никакими сверхъестественными способностями; здесь я имею ввиду нечто совсем иное. И потому я хочу обратиться к историческим документам, собранных из чистого любопытства и без какого-либо намерения использовать их в чьих-то интересах.

Самым ценным из них является украшавшее одну из церквей Лотарингии эксвото, на котором изображена покровительница корнаров святого Марселя между святым Мишелем с правой стороны и Жанной с левой. Этот медальон повторяет герб, подаренный ей Карлом VII; она изображена здесь именно в том костюме, в котором предстала перед королем и который для него оказался знаком ее славной миссии. Она в полном военном снаряжении, но поверх доспехов на ней красный плащ, отделанный крупинками серебра, или «крупинками луны» (lunegrain), напоминающими о городе Лангре (Langres). Ее шлем покрыт капюшоном с голубой бахромой (frange de bleu), которая указывает на принадлежность к братству «свободных Иакова Псалмопевца» (francs Jacques Pseaulmes), королевских угольщиков из Лангре. Красный цвет плаща был цветом дам из аббатства Ремримон. Важнейшая деталь этого первого документа — знамя, которое несет Жанна и которое заметно отличается от всех известных нам описаний. Именно на этом знамени есть слова, свидетельствующие о той особой миссии, которую была возложена на нее корнарами Шампани. Вот перевод этих слов на язык наших дней: «Гаргантюа (король) знает подпись матери (аббатиссы) Ремримон.

Жанне доверяется подтвердить Криспину (королю) подпись карбонариев Лангре. Если король заставит (духовенство и дворянство) заключить свободный договор о предоставлении равных правах Парламенту Шампани, Карл будет иметь деньги на войну от братства свободных Иакова Псалмопевца, карбонариев Лангре».

Теперь несколько слов о том свободном договоре, который здесь имеется в виду.

Начиная с эпохи каролингов нация была разделена на два класса, каждый из которых имел свой флаг и своего герольда.

У знати и духовенства была красная орифламма; их герольд звался «Монжуа» (придорожный камень), их девиз звучал как «Montjoie Saint-Denys» (придорожный камень святого Дионисия), а их закон именовался договором (baillie), словом, происходившим от имени беленидов (Веlonides), которые ранее и представляли этот двойственный класс священников и рыцарей. Это слово сохраняется затем в итальянском языке: balia, власть.

Народ составлял класс бедняков, «пуиров», или людей с земли (крестьян). Его знамя было белым и черным, или белым и голубым, и называлось «Босеан» (Beaucean), также как и их герольд. Их девиз также звучал как «Босеан». Этимология этого слова неизвестна. Белый цвет был особым цветом деревенских жителей, а черный или голубой — цветами горожан или буржуа, не принадлежащих к благородным семьям. Именно это последнее сословие стало доминирующей силой в Революции, и черный фрак наших дней, вытеснивший пурпурные одеяния знати, является на самом деле не чем иным, как символом черных тел корнаров Святого Марселя; ансамбль этих трех цветов — белого, голубого и черного, — взятых в равных пропорциях, представлен на современном трехцветном флаге Франции.

Миссия Жанны д'Арк заключалась в том, чтобы добиться от короля, оказав ему финансовую поддержку, предоставления третьему сословию права голоса в парламенте. Не было ничего важнее этой миссии.

Карл мог бы предоставить такие права, если бы его, сына немецкой Мессалины, легитимность не была бы спорной. Это мешало ему не меньше, чем его английский конкурент. Деревни и села поддерживали сына Карла VI. Он принял помощь, которую они ему предложили, а его ответом был тот герб, который он сам составил для Девственницы.

«По воле народа Жанна возведет на трон короля, с безраздельным правом, оплачивая коронацию грошами». «Грош» (la maille) — это был налог, какой обычно брали с неблагородных сословий.

В следующем столетии при коронации Карла IX, сына теперь уже итальянской Мессалины, корнары Святого Марселя опять сумели склонить чашу колеблющихся весов в его сторону. На монетах, выпущенных по этому случаю, есть надпись, которая подводит итог миссии Жанны д'Арк: «На коронации были жители Лангре, лучники, риболы, карбонарии, корнары Святого Марселя, пославшие деву для того, чтобы англичане были повержены.

Шампань послала Девственницу дать сражение, чтобы освятить и короновать Карла в Реймсе». Местные власти не играли никакой роли в правовом порядке Франции, и Жанне было поручено потребовать от Карла изменить этот порядок, предложив взамен собрать по грошу на коронацию.

Кроме таких немного туманных резюме на монетах, выпущенных в честь разных известных людей из Лангре, по случаю коронации Карла IX была опубликована книга, в которой мне было крайне любопытно сделать точный перевод одной гравюры. Это геральдическое послание, которое можно перевести следующим образом: «Лангре извещает, что новая Дева прибудет на коронацию и передаст тайну добрых людей Шампани, риболов, корнаров Святого Марселя.

Для того, чтобы Карл понял тайну Девственницы, человек из Лангре, с помощью которого корнар переводит со своего языка колоколов письмена галлов, сообщит, что добрые люди должны оплатить сыну силы (войска), которые ему требуются, и передать ему велень (пергамент) как свидетельство того, что ему уплатили грош».

Из этого документа, и целого ряда документов, к которому он принадлежит, нам становится известно, что каждая народная корпорация, признающая короля как своего главу, передает ему свою тайну, а у корнаров Святого Мишеля такой тайной был язык колоколов. На самом деле не было ничего легче, чем применить к звукам колокола правила ирландского алфавита друидов, известного под названием «Огхам», или правила телеграфной азбуки Морзе. Жанна д'Арк, обладавшая этой тайной, поскольку ей было доверено передать ее Карлу VII, должна была узнать много важного с чисто военной точки зрения, в особенности то, что касалось связей с осажденным городом Орлеаном.

Для того, чтобы собрать деньги для короля, Жанна изготовила замечательное знамя, точное описание которого дошло до нас; конечно же, многие историки изменили бы свое мнение о ней, если бы смогли расшифровать его значение.

Оно было белым, с изображением Христа, держащего шар между двумя ангелами, правый из которых держал в кулаке лилию. Девиз JESUS MARIA, набранный готическим шрифтом, разделял знамя на две равные части. Там, где хоругвь раздваивалась, располагались три золотых лилии, две с одной стороны и одна с другой.

Буквально это означало: «Серебро, договор коронации, Карл, удерживающий англичан; мужество, смелость, Марсель, сдерживающий слово; серебро и сила для войны и больше ни для чего».

На современном французском: «Дайте серебро для коронации, чтобы Карл мог сражаться с англичанами; смелее, Марсель сдержит свое слово; только серебро даст силы для сражений».

Невозможно поверить, чтобы Жанна д'Арк сама составила это воззвание, настолько оно являлось важным. Ее совершенное знание лошадей и артиллерии не помогло бы составить ей эту криптограмму, для которой требовалось владение специальными знаниями и особая подготовка. Но она, конечно же, не могла не понимать всей значимости этого послания, поскольку и в наши дни деньги являются главной движущей силой любой войны.

Ее личным знаком, который она всегда носила с собой в военных битвах (чего обычно она не делала с гербом, подаренным ей Карлом VII), был кулак с зажатым мечом и латинским девизом «Consilio firmata Dei», подлинный смысл которого заключался в следующем: «Я утверждаю, что Богу угодно, чтобы народ поддержал короля (crispin) Карла».

Это название Crispin, или sacripan, было заимствовано у парижской корпорации булочников, самой старой из всех корпораций. Оно означало священный хлеб (pain sacre) или «азим», который мы называем еще лепешками (crepes). Поскольку для этого хлеба использовались отборные сорта муки, то таким же было и имя, которое булочники давали королю; по этой же причине перчаточники (gantiers) называли короля Гаргантюа. Это обозначение, гораздо более древнее, чем первое, восходит еще к временам греков.

Все это говорит о том, что союзники Жанны находились вовсе не на небесах, а были реально существовавшими людьми. Ее военные и дипломатические успехи долго и тщательно готовились, подобно тому, как в наши дни успехи Гарибальди были подготовлены современным масонством. От тщательно проложенного маршрута она отклонилась только один-единственный раз, когда попыталась захватить врасплох Ла-Шаритэ. Это место оборонялось Перрином Грассе, капитаном-бургундцем, весьма энергичным и широко известным в те времена благодаря жестоким насмешкам, которыми он осыпал придворных своего сеньора, таких же изнеженных, как придворные Карла VII. Когда Жанна появилась перед Ла-Шаритэ, офицеры-бургундцы не желали начинать сражение с ней под тем предлогом, что она колдунья. «Эй! Довольно! — ответил им Перрин Грассе с высочайшим презрением, — у нее нет никакой колдовской силы, кроме вашей трусости!»

Жанна была отброшена от Ла-Шаритэ с потерями и обещала никогда больше не отклоняться от плана своей кампании. Когда ее миссия уже была закончена, она все же не оставила ремесло воина, и всем известно, как она была схвачена у Компьеня.

Святой Марсель получил то, чего хотел, и поэтому уже не был с нею.

Среди девизов того времени, которые тогда заменяли сегодняшние газеты и объявления, есть один весьма любопытный: это ястреб, с девизом «Mares haec femina vincit». Известно, что самка ястреба гораздо сильнее, чем самец; однако тайный смысл этого девиза был следующим: «Нужно, чтобы Карлу было на что купить Морвана». Морван — это угольщики Бургундии и Англии, которых объединяло общее происхождение. Деньги сыграли, таким образом, главную роль в успехах Жанны, как позже они сыграли главную роль и в успехах Гарибальди. Но это обстоятельство не умаляет ни их заслуг, ни военной доблести; деньги на войне могут сделать многое, но не все, и они не в состоянии полностью предотвратить опасности. Если бы Гарибальди был захвачен королем Неаполя, он был бы повешен без всякого сострадания как вор и разбойник. Жанну сожгли как ведьму. Пьер Кошон, возглавлявший судебный процесс над Жанной, был прекрасно осведомлен о ее миссии. Кроме того, корнары святого Марселя были гвельфами и поддерживали папу в его борьбе с аристократией. Но все эти обстоятельства не оказывали никакого воздействия на епископа Бовэ, ни в коей мере не являвшегося на процессе орудием мести со стороны англичан: это был весьма умный священник, который прекрасно понял, какие радикальные перемены может принести с собой эта молодая девушка из Лотарингии. Равенство избирательных прав для третьего сословия как в центре, так и на местах, могло привести только к политически узаконенной отмене привилегий и прав духовенства и знати; поэтому Пьер Кошон не признал неприкосновенность Жанны, которую ей гарантировала принадлежность к ордену карбонариев, и нашел возможность возбудить процесс по обвинению в колдовстве, лишающий ее этой неприкосновенности. Это дало Карлу VII предлог не вмешиваться в происходящее, предлог, за который он поспешил ухватиться, несмотря на обнародованный по настоянию корнаров Святого Марселя девиз.

Это был феникс на костре и надпись внизу: Invito funere vivet.

Возрождающийся из пепла Феникс был пифагорейским символом карбонариев и соответствовал пятому градусу их иерархии; но при данных обстоятельствах это было обращение к Карлу VII с просьбой о защите его героической освободительницы. По крайней мере, его следовало интерпретировать так: не следует осуждать за преступление, единственной целью которого было счастье самого Карла.

Если король не считался с Жанной, то он хотя бы должен был просто пожалеть ее, а не осуждать. У него были серьезные основания тревожиться по поводу растущей популярности Жанны, и он мог опасаться, что народ потребует от него покинуть трон, чтобы возвести туда Девственницу. Вот как высказался по этому поводу Ги Пап, советник короля в парламенте в Гренобле в 1440, в своей книге «De decisionibus gratianopolitanis»: «Vidi etiam in temporibus meis pue / am Johannam noncupatam, quae incepit regnare, anno quo sui doctoratus, quae inspiratione divina, arma bellica assumens, restauravit regnum Pranciae, Anglicos erpellendo vi armata, и regem Carolum ad regnum Franciae restituendo, quo puella regnavit, tribus vel quatuor annis». «В свое время я еще видел девственницу, называемую Жанной, которая начинала царствовать в тот год, когда я получил докторскую степень. Взяв в руки оружие и руководствуясь божественным вдохновением, она восстановила королевство Франции, силой изгнала англичан из страны и вернула Карлу французское королевство, над которым девственница царствовала три или четыре года».

Таким образом, согласно свидетельству современника, не Карл VII, а Жанна д'Арк царствовала во Франции в течении трех лет; поэтому Карл и не предпринимал никаких усилий, чтобы вырвать ее из рук бургундцев, или англичан. Вместо этого он точно следовал политическим планам, которые Жанна изложила перед ним, выступая посредницей со стороны корнаров Святого Марселя из Лангре. Как было сказано в его геральдическом послании, право народных представителей голосовать в Генеральных Штатах было оплачено по-королевски, поскольку народ был вынужден согласиться выплачивать налог, вся тяжесть которого возлагалась только на его плечи. Благодаря этому налогу он заменил военную кавалерию из знати, ставшую теперь беспомощной и потерявшей всякую ценность, на регулярную армию. Народ выплатил этот налог; но, как и в Англии, уплатив его, он стал хозяином страны. Это была политическая революция, начатая Жанной д'Арк, за что она и заплатила жизнью. Какой была ее личная роль в национальном пробуждении французов? Этого я не знаю, но она была наделена такой чудесной тонкостью ума и таким восхитительным здравым смыслом, что не должна была ограничиться наставлениями своих соратников, и, вероятно, дала не один собственный совет королю Карлу. В чем нет никаких сомнений, так это в том, что она была скорее основательницей французской демократии, чем вдохновительницей национального объединения, и ее первой мученицей. Уже этого достаточно, чтобы сказать, что никогда никто не имел такого, как она, права на признание в своей собственной стране, и повсюду, кроме ее неблагодарной родины, этот долг признательности был уже давно уплачен.


P.S. Ряд документов, касающихся публичного коронования и тайны Карла IX, предоставили мне совершенно неожиданные сведения об исторической роли Жанны д'Арк и послужили необходимым дополнением к этому выполненному на скорую руку исследованию.

Эта роль не была исключительной по своему характеру; подобные вещи происходили регулярно на церемониях коронации, которые всегда разделялись на два независимых друг от друга действия. В кафедральном соборе Реймса король всякий раз публично возобновлял договор, который Хлодвиг заключил со святым Реми от имени независимых городов и христиан Галлии. На эту церемонию не допускалось никакое другое знамя, кроме орифламмы, обозначавшей объединение высших классов, или Договор (Baille).

Сельские жители, бывшие в те времена почти все язычниками и находившиеся под прямым управлением короля, заключали с меровингским принцем особенный договор, который, поскольку все они находились вне церкви, и не утверждался ею. Для делегатов со стороны крестьянства и простолюдинов король давал ужин; предполагалось, что король будет облачен в особый костюм, в котором важная роль отводилась исподнему белью, отсюда — знаменитые куплеты о короле Дагоберте.

Большинство сельских корпораций имели связи с угольной индустрией, в те времена снабжавшей кузнецы; отсюда общее для всех этих корпораций название карбонариев. Самыми известными были корпорации Шампани, Бургундии, Морвана и Бурбона. Каждая из них предоставляла один из предметов костюма короля.

За корпорацией оружейников из Лангре, славившейся своей закалкой стали, оставалось право изготовлять оружие для своего повелителя. Его вооружение состояло из кинжала, или топора (brand или bran), широкого прямого меча, который на ужине, разумеется, оставался в изящных ножнах, украшенных прекрасным цветком. Таков меч, принадлежавший, как считается, Карлу Великому, который можно увидеть в Лувре. Этот цветок назывался «Брандели» — Brand lys или Brande lys (цветок вереска, хотя буквально это выражение можно прочесть как «лилия Врана»).

Во всех древних религиях меч вместе с ножнами и с острым лезвием рассматривался как символ божества-андрогина, олицетворяющего собой пробуждение природы, или солнце Рождества. Поэтому цветок Брандели соответствовал девушке, одетой как мужчина (дева-мужчина) в цвета знамени простого народа, или в цвета «босеана», в коричневое и белоснежное (brun et lys), то есть в черное и белое. Брандели служил знаком передаваемой королю тайны карбонариев, закалявшим стальной меч, опуская его в воду, и вручавшим королю кинжал или топор, символ верховной власти в лесах. На их арго королевский кинжал (royal coin) произносился как «арлекин» (arle quin), и уже во времена этрусков легендарный персонаж под этим именем, в характерных пестрых одеяниях, символизировал принца кельтов, вооруженного военным топором, называемым кельтским. Известно, что сохранился обычай затачивать деревянную саблю в воздухе. Что касается Брандели, то кроме тайных церемоний коронации, девушка, олицетворявшая собой этот таинственный цветок, во все времена в Лангре участвовала в упомянутом шествии огромного дракона, или большой змеи, которой она отрубала голову кинжалом, вручавшимся затем королю от имени корпораций Шампани. Затем она, или, точнее сказать, ее кукла, сделанная из камыша, торжественно сжигалась, и следует напомнить, что все это происходило во время Праздника Полей, то есть в тот момент, когда зимний снег, который она олицетворяла собою, таял под лучами весеннего солнца.

Вероятно, что по мнению корнаров из Лангре, которые отправили Жанну д'Арк к Карлу VII, молодая девушка из Лотарингии должна была сыграть свою легендарную роль с большим блеском, чем все, кто играл ее до нее и после. Она должна была нести королю топор и меч с ножнами, вместе с грошем для коронации, то есть с радостной для короля вестью о его восшествии на престол, что было гораздо эффективнее любого оружия. Остальное было плодом ее политического и военного гения, и ее печальная смерть не помешала ей почти полностью выполнить планы Святого Марселя, в частности в той их части, которая касалась налогов и постоянно действующей армии, упраздненной королем Иоанном. Ее наградой была уникальная в истории честь представлять народные классы перед королевской властью, причем не на тайной и театрализованной церемонии карбонариев, а в переполненном соборе Реймса, в полном военном снаряжении, со щитом и знаменем, в то время как сеньоры присутствовали на коронации лишь в одежде придворных. История ничего не сообщает нам о том, носила ли она цвета «босеана», коричневый и белоснежный, но это более чем вероятно. Это же касается и ее знамени, которое хотя и отличалось от «босеана», но было окрашено в те же самые цвета. Основа знамени была белой, а Христос между двумя ангелами был голубым. Известно, что ее знамя нередко вызывало недоумение. Она же всегда отвечала с гордостью: «Таким оно было в часы скорби, таким оно должно оставаться и в часы радости». Это, конечно же, был намек на красное знамя договора, девиз которого был «Монжуа».

Враги содействовали тому, чтобы она сыграла роль Брандели до конца, и сожгли ее 31 мая следующего года, то есть во время Праздника Полей, который наступает через 40 дней после Пасхи. Это было прямое оскорбление корнаров Святого Марселя.

Однако Церковь не вмешалась бы в разногласия, которые ее не интересовали, если бы в тот момент в Риме не находился папа Мартин V, гвельф, а в Авиньоне — папа Климент VIII, гибеллин. Мартин V был большим поклонником Жанны д'Арк, выполнявшей миссию корпорации, которая поддерживала гвельфов. Это было достаточным основанием, чтобы папа Климент возненавидел ее и поручил Пьеру Кошону расставить сети, в которые Жанна не замедлила попасть. Когда же папы вернулись в Рим, Пьер Кошон был отлучен от церкви. Но это было единственная реабилитация, которая была тогда возможна. Ничего другого и нельзя было требовать от учреждения, чья роль прежде всего заключалась в том, чтобы поддерживать нейтралитет между нациями, настаивавшими на своем религиозном превосходстве. Разумеется, сегодня в Англии имеется несчетное количество пылких поклонников Жанны, чего нельзя сказать о Франции. Поэтому можно не бояться оскорбить Англию, препятствующую тому, чтобы церковь канонизировала Жанну; нет в этом и вины карбонариев, поручения которых она выполняла. В те времена все духовенство без исключения состояло в их рядах. Им мешает и всегда будет мешать то, что Жанна, несмотря на ее горячую веру и безукоризненную жизнь, вовсе не была святой в соответствии с церковными канонами. Она была скорее героиней в области как политической, так и военной, но прежде всего она была француженкой, дочерью полей, которая сумела воплотить наяву рыцарский идеал, приоткрывавшийся представителям благородных классов лишь в поэтических грезах. Она завершила произведение, эскиз которого был едва набросан Этьеном Марселем.

Она стала жертвой, но жертвой не христианской веры, а любви к своей стране и преданности трудящимся классам, получившим свободу ценой ее крови.

Таким образом, ей обязан не институт папства, для которого она ничего не сделала; ей обязана сама Франция, демократическая Франция 1789 года, которая уже давно подготавливает триумф Жанны д'Арк.


 Кот д'Ор и памятники друидов

I

(…) Несколько дней тому назад граф Эриссо пригласил меня приехать к нему для изучения целого ансамбля наиболее интересных памятников друидов, один из которых, колонна Кюсси, своим необыкновенным изяществом заслуживает особого восхищения, и, разумеется, я не заставил его повторять приглашение.

Ранее я уже имел возможность посетить святилище друидов в Дононе, в Вогезах, а также посмотреть галльскую коллекцию музея в Эпинале, одну из самых богатых и интересных во Франции. Изучение этой коллекции позволило констатировать один важный факт, свет на который пролили позже раскопки так называемых этрусских ваз в Клермон-Ферране и в долине Дордони. Этот факт подтверждается и бурбоннеской коллекцией керамики, а также античной бронзой, которую в небольших количествах находят повсюду и которая демонстрировалась на выставке 1877 года в Трокадеро. Все это вместе взятое позволяет утверждать, что искусство, существовавшее на территории Франции, гораздо древнее, чем предполагали в начале этого столетия археологи, не обнаружившие в нем ничего общего с искусством античности, а также что в святилище Донона в частности, можно проследить историю искусства галлов с момента его зарождения до его слияния с римским искусством, и его периоды совпадают с периодами греческого искусства, не исключая самых древних. Так, например, в музее в Эпинале находится северная часть фонтана, ранее украшавшего маленький городок Эскле, а карниз этого фонтана, выполненный полностью в египетском стиле, идентичен более древним карнизам такого же типа, которые представлены в музее Кампаньи и предшествуют всем греческим ордерам.

Один интересный фрагмент этого карниза представляет собой изображение танцующей богини Коры Ликанской, или сладкоежки Прозерпины, и хотя концепция этого божества определенно принадлежит грекам, ее изображение точно воспроизводит местный вогезский тип, который совсем не похож на греческий. То же самое можно сказать и по поводу одной замечательной вазы, найденной на Кавказе, — на ее рисунках представлен исключительно местный тип, следовательно, изготовлена она также в этом месте, хотя и выполнена в изящном греческом стиле четвертого века.

Поэтому в Галлии седьмого или восьмого века до нашей эры не только жили художники и мастера высочайшего класса, но также существовал и особый галльский стиль, воспроизводящий черты лиц и фигуры местных жителей, которые заметно отличались от людей, изображаемых в эту же эпоху художниками Греции, и которые были явно близки к скандинавскому типу, представленному в произведениях художников Средних веков. Этот тип, с очень тонкой и стройной фигурой, заметно выделяется среди других своей маленькой головой, вздернутым носом, выступающими скулами, мягкими и шелковистыми волосами и бородой. Скандинавы должны были составлять костяк населения Франции, что, между прочим, доказывается скандинавским типом большинства названий в долине Луары. Но или люди этой расы были иконоборцами, как и греки, или же они прибыли в Галлию еще до того, как познакомились с изобразительными искусствами, поскольку, за исключением так называемых мегалитических памятников, я не видел ничего, что можно было бы приписать им не только с уверенностью, но хотя бы даже с некоторой долей вероятности.

Задолго до римского завоевания все области Франции, которые сегодня говорят на двух важнейших диалектах французского языка, лангдойле и провансальском, уже владели, благодаря дошедшей до этих мест фригийской традиции, языком римлян ничуть не хуже их самих, каким бы фантастичным не показалось подобное утверждение. Латынь — всего лишь разновидность умбрского диалекта, единственное галльское наречие, следы которого обнаружились в надписях. Римляне сами были кельтским племенем. Их язык — прямой наследник умбрского, латинский диалект, ставший письменным и тут же превратившийся в политический, гражданский и военный язык всей семьи кельто-латинских народов.

Итак, на латыни разговаривали и писали в Галлии задолго до римского завоевания. «Записки» Цезаря не оставляют никаких сомнений по этому поводу. Осажденный в Герговии Цезарь, находясь в окружении галлов и желая отправить письмо одному из своих лейтенантов, не осмелился писать на латыни, потому что большинство его противников были хоть немного, но грамотными и умели не только говорить, но и писать на языке римлян. Он использовал греческий язык, который хотя и знали в Галлии, но все же не так хорошо, как латынь.

Все эти обстоятельства дают основание для вывода, что галльский язык, так же, как и албанский и многие другие языки того времени, никогда не был письменным и что известен он нам только благодаря именам собственным, которые, с одной стороны, свидетельствуют о родственных связях этого языка с латынью, а с другой — говорят о том, что он имел свои особенности. Для своих гражданских обрядов галлы никогда не пользовались никаким другим языком, кроме латыни, правда, с провинциализмами, и иногда достаточно сильно выраженными. Тем не менее, у них был свой алфавит, который, так же как алфавит этрусков и латинский, восходил к фригийскому и сохранил некоторые его особенности, не встречающиеся в латинском алфавите, такие как, например, использование греческих букв «гамма» и «эта». Одно время ученые, столкнувшись с небольшим количеством надписей, сделанных не на латыни, полагали, что открыли некий особенный язык, который и есть галльский; но этот мнимый галльский язык есть не что иное, как греческий, записанный буквами латинского алфавита, и этого вполне достаточно, чтобы сделать его непонятным для тех, кто не слишком хорошо с ним знаком.

Эти надписи, весьма немногочисленные и притом очень короткие, состоят исключительно из религиозных формул и доказывают, что литургический язык галлов не был ни латынью, ни каким-либо особым диалектом. В этом отношении они находились на той же стадии развития, что и вся большая семья кельто-латинских народов, частью которой и были галлы, так как сам латинский язык становится литургическим только начиная с перевода Библии святым Иеронимом, то есть много лет спустя после триумфа христианства. Пока Рим оставался языческим, его литургическим языком был греческий. Ни на одной римской могиле не было найдено надписей религиозного характера на латинском языке. Использование этого языка в эпитафиях не встречается ранее четвертого века до нашей эры и ограничивается исключительно гражданскими обычаями. Он служит для написания имени и добрых качеств покойного. Иногда эпитафия представляет собой фрагмент стихотворения, но мне не известно, чтобы была обнаружена хотя бы одна молитва или надпись религиозного содержания на латыни. Когда они все же встречаются, то написаны на этрусском, то есть древнейшем греческом языке; когда этрусский исчезает, такого рода надписи заменяются орнаментом, состоящим из греческих символов, а не из латинских.

Первая латинская эмблема, которую я сумел здесь обнаружить, является уже христианской и представляет собой ребенка с птицей и виноградом в руках, что и диктует прочтение эмблемы:


AVE PUER JUVA MANIBUS


(О дитя, будь счастливо в мире теней!)

Но не должны ли мы обратить внимание, что эта эмблема совсем не является религиозной? Латынь использовалась при составлении тессер, или особых жетонов, которые служили паролем, позволявшим войти в определенное политическое общество; один из таких жетонов встречается очень часто и на нем можно увидеть овна (ovis), льва (lis) и быка (trio), движущихся друг за другом вокруг кометы. Этот жетон являлся паролем для противников императора Августа и был изготовлен к тому дню, когда император праздновал открытие посвященных Юлию Цезарю спортивных игр в цирке, начало которых ознаменовало появление кометы. OVI–LIS-TRIO читается вместе как «О vil histrio», «гистрион»! Вся композиция может быть сведена к двум стихам:



О vil histrio, lapide

Cometam, circum sequantur.

II

Эти примеры доказывают, что латинский язык, так же, как и греческий, позволял составлять подобного рода эмблемы, которыми древние пользовались очень часто, и что если они вовсе не были религиозными символами, то причина этому та же, по которой сегодня турки не могут молиться на своем языке, использовать для этих целей им разрешено лишь арабский.

Именно поэтому в латинских эпитафиях иногда обнаруживают финикийское выражение, записанное латинскими буквами, так как язык финикийцев был в свое время литургическим, а латынь была удостоена такой чести только во времена христианства. Все памятники галлов, которые я до настоящего дня видел, позволяют мне сделать вывод, что до христианской эры и несколько столетий после ее начала в Галлии не было другого литургического языка, кроме греческого, и что надписи на всех этих памятниках были составлены на греческом в третьем или четвертом веке нашей эры, когда появляется и вульгарная латынь, называвшаяся «язык Таис», «Tec» (Thes), то есть «язык слуг», на котором разговаривали низшие классы общества галлов. Первый из памятников такого рода попался мне на глаза в музее Эпиналя, и название деревни Бувемон (Bouvemont) читалось на нем как «поднимающиеся быки» (boeufs qui montent).

В том же самом музее есть и другой памятник, не менее любопытный и важный, чем предыдущий, поскольку на нем можно найти пять-шесть галльских слов, возможно, единственных, дошедших до нас. Этот барельеф, изготовленный из красной вогезской глины, ранее украшал одно из кладбищ; на нем изображен бог галлов Огмий, держащий правую руку на груди, а левой опирающийся на посох странника. Он вырезан на плоскости, поддерживаемой двумя дельфинами, а на его голове сидит ворон. С обеих сторон возле его ушей можно увидеть ленточки и надпись, которая прекрасно сохранилась:


CIBRONA TEANIOMAI МЕО.

Известно, что слово Брон (Bron) или Брун (Brun) служило у галлов одним из имен ворона, и поэтому надпись, приведенная выше, гласит: CIBRONA, ворон на голове; ТЕ ANI, две ленточки; ОМА IME, одежда на плече.

Такое прочтение дает нам язык, очень близкий греческому, однако на нем ничего особенного не сообщается; в то же самое время, если записать этот эпиграф греческими буквами, нельзя будет не увидеть в этой надписи самый распространенный в греческом богослужении символ:



????? ?????, ??????? ????


(Сибарис я топтал ногами, я пребываю в скорби, я ищу).

То, чего здесь недостает, восполняется за счет орнамента, добавив который, получим следующий стих:



?????? ?????? ??????

????? ?????, ???????

???? ????? ????? ??????


(Странник, запутавшийся в сетях Куссе,

Сибарис я топтал ногами, я пребываю в скорби,

я ищу счастливую весну Акмона).

Акмон, третий из кабиров, ведет свои имя от наковальни, галлы произносили его как Огмий. Он олицетворял силу жизни, или же солнце в день весеннего равноденствия.

Между прочим, эта же формула встречается в чуть измененном виде в считающимся кельтским греческом эпиграфе из музея святого Жермена. Мне неведомо, кто является автором этой классификации; однако я, прожив в Греции 15 лет, считаю этот мнимый кельтский греческим языком четвертого века, а не каким-либо другим языком, который можно прочесть с первого раза.

Впрочем, вот этот эпиграф:


???? ?????? ???????????

???? ??? ??? ?????

???? ?? ???????????


(Италос Версикиллиос призывает Касса в Гадес, потому что голая одичавшая бродяжка Йе пришла смыть свою грязь).

Йе, или Семеле — мать Бахуса, ее имя означает «дождь» (pluie) или «вода» (Геаи), она очаровательная служанка кувшина (abra kad abra), или Сибарис, изображаемая без одежды, потому что и на самом деле вода не имеет формы. Ее представляли как бродяжку, одичавшую и нагую; поэтому можно узнать Йе в скульптурных изображениях бесчисленных обнаженных женщин с кувшином в руке, которые достались нам в наследство от греков и их искусства. Мне непонятно, как во всем этом можно было обнаружить следы языка кельтов; разве только если принять за такие следы итальянские слова Italos и Versiklios. Добавим, что этот эпиграф был обнаружен в Провансе, где греческий язык в то время еще оставался разговорным. Но, если не считать, что он написан греческими буквами, то в этом эпиграфе не больше греческого, чем в эпиграфе из Эпиналя, составленном латинскими буквами, несмотря на четыре или пять галльских каламбуров, которые напоминают детскую считалку sol dat latu portae.

Таким образом, в четвертом веке греческий язык был литургическим языком как в Лотарингии, так и в Провансе, и все надписи на памятниках музея в Эпинале, за исключением быков Бувемона и изображений богини Розмер, составлены на греческом языке. Я принял сначала за галльский язык надписи на менгире Фонтена, между Сен-Дизье и Жуанви:


VIROMARVS ISTAT LIF.

Но эта надпись сделана на греческом, в котором галлы заменили букву «тета» на букву F, подобно тому, как имя Feodor заменяет собой имя «????????», и каждый, кто даже не особенно силен в греческом, будет в состоянии перевести эту надпись: Виромарус поставил этот камень. Этот эпиграф относится к временам Юлия Цезаря, если не к более древним, и в любом случае может служить доказательством того, что многие из мегалитических памятников появились гораздо ближе к нашей эпохе, чем принято считать. Существует также весьма большая вероятность того, что все они принадлежали грекам, подобно тому, который был посвящен обнаженной богине и о котором у нас выше шла речь. Название «Карнак», где и был обнаружен этот любопытный менгир, является, бесспорно, греческим, а кладбище, на котором он был расположен, находилось под покровительством богини Карны, о которой у нас и пойдет речь в этом исследовании.

Богиня Карна, или Кардина, была, как известно, богиней дверных петель, и слово «кардина» (cardina) соответствует французскому слову crapaudine (упор дверной петли); однако слово «карна» имеет иную этимологию: оно тождественно слову «карене», которое обозначает нечто вогнутое, нечто находящееся внутри, утробу. Карна была, таким образом, богиней утробы, Гастером Рабле, и в этом своем качестве она управляла жизнью и смертью, которые в равной мере приходят из утробы. Язык этрусков, латынь и язык галлов восходят к фригийскому языку, в котором был всего один знак и для букв «С» и «G». Карна первоначально носила имя нимфы Гране, позднее это имя стало использоваться для обозначения различных предметов, имеющие одно общее свойство — быть вогнутыми, таких, например, как рог (come), череп (crane), чаша (coupe), днище лодки или корабля (carene), а в широком смысле — глубокая старость (la vieillerre qui se creuse), затем журавль (grue, на греческом Garanos), источник Крене и т. д.

Гране, или Карна, была похищена Янусом, который, чтобы загладить свою вину, поставил ее у ворот жизни и смерти; благодаря этому первый день в году, символизирующий смерть предыдущего года и рождение наступающего, был посвящен исключительно ей. (Она соответствовала тому знаку Зодиака, который мы называем Водолеем, а греки называли Кувшином.) Так как она была богиней утробы, чрева, то в дар ей приносили бобы, сало и овощи.

Греки поклонялись этому божеству и в мужской ипостаси — Аполлону Карнейскому, а праздник Карнейи очень торжественно отмечался во многих греческих городах, и в первую очередь в Спарте. Посвящался ли он богу или богине, но это всегда был праздник утробы, праздник чрева, праздник божества жизни и смерти. Однако у греков эта богиня встречается часто и под именем Котис, или Котито. (Это имя, как и первое, обозначает внутренности любого рода, но в особенности — утробу.) Это последнее божество называли также Venus pandemos, или Венерой простонародья. Ее праздник отмечали в первую ночь наступающего года, развешивая на еловых ветвях сладости и фрукты, как в Рождество наших дней. Наш праздничный новогодний ужин — лишь слабый отзвук оргий в честь этой богини, и нашим далеким предкам было под страхом смерти запрещено открывать то, что происходило в часы этих мистерий.

Ее жрецов называли «baptae» — «крестителями», а их бесчинства были известны на протяжении всего средневековья и именовались «шабашами».

III

Нимфа Гране была популярна в Галлии так же, как и в остальном греко-кельто-латинском мире, а на парижском алтаре мореплавателей она изображалась в виде журавля или старухи под своим греческим именем Гаранус.

Соответствие надписей на этом алтаре изображенным на нем предметам настолько бросается в глаза, что было отмечено всеми. Читаем: ?ARVOS TRIGARANVS, что соответствует одному быку и трем журавлям. Мог ли язык галлов быть настолько близок греческому? Разумеется, бретонский диалект, существующий и сейчас, более всего, если не считать латынь, походит на греческий; но это сходство можно назвать весьма отдаленным. Таким образом, надписи на алтарях парижских мореплавателей были сделаны на греческом языке, кроме того, они содержат частичный перевод одной греческой композиции, составленной на Языке Птиц, композиции очень ценной и редкой. Тем не менее, я не вполне хорошо проинтерпретировал того, что изображено на этом памятнике, поскольку не смог верно сориентироваться и определить порядок положения персонажей по ходу движения солнца, то есть справа налево, если стоишь, повернувшись правым плечом ближе к центру. В результате я совершил ошибку в отношении символики Езуса, которого принял за бога юго-запада, тогда как он, напротив, соответствует северо-востоку.

Вот точное расположение четырех богов алтаря парижских мореплавателей, которые должны быть сориентированы по его углам:


ESVS — Северо-восток

LOVIS — Юго-восток

VOLCANVS — Юго-запад

?ARVOS TRIGARANVS — Северо-запад

То особое значение, которое на этом памятнике придается божеству северо-запада, прямо указывает, что сам он был частью убранства кладбища, поскольку на нем представлена вся символика солнечной драмы в целом, которая обычно и размещалась в местах погребения усопших, как образец символа веры и свидетельство бессмертия души. Вот как можно истолковать это расположение богов на алтаре:

Северо-восток. Езус срезает ветку омелы своим топором. Омела (????) олицетворяет счастье, или радость восхода солнца.[5]

Юго-Восток. Ловис держит павлина за хвост, это значит, что он находится на вершине счастья и удачи.

Юго-запад. Вулкан держит в левой руке клещи, символизирующие плохой жребий и несчастья. Это же самое значение имеют и кузнечные мехи (kystos), которые он держит в правой руке, поскольку выдуваемый из них воздух напоминает о последнем дыхании и о смерти.

Северо-запад. Богиня Гаранус, которая, как я уже говорил, является олицетворением брюшной полости, или утробой самой природы, проглатывает бога Вулкана, изображенного здесь в виде гнилого яблока (karphos), и после того, как он был измельчен и переварен без остатка в ее желудке, он воскресает и вырастает заново в виде червя (ix), скрывающегося в маленьком зернышке. Таким образом, он проходит через чрево Гаранус, одновременно и вечной девственницы, и вечной матери. Этот червь, проникший в ее чрево вместе с зернышком яблока, где он скрывался, вырастает затем до такой степени, что заполняет собой мироздание, и это к его хвосту прикасается Ловис в зените. Но коварный Вулкан похищает хвост, и, лишенный этого украшения, Езус постепенно уменьшается до первоначальных размеров червя, которому суждено быть вновь проглоченным ненасытной Гаранус. Именно эта тема послужила основой для сюжета очень древней поэмы о Персефале, или дырявом яблоке (perce-pomme), изложение которой можно найти в норвежских сагах.

Ловис, божество юга, или хвоста, представляет собой бога галлов и греков, чаще всего олицетворяемого некой гладкой (leios) или чешуйчатой (lopis) поверхностью. Лайос греков, как и многие другие греческие боги, вошел в христианский календарь под галльским именем святого Леже. Непонятно почему, но в музее Святого Жермена его имя пишется как IOVIS, что является уже чистым варваризмом, поскольку в этом случае мы получаем имя JVPITER. То же самое следует сказать и в отношении имени ?ARVOS, которое означает «голова быка» и которое превращают в ?ARVOS без всякого на то основания. Буква «?» очень часто встречается в эпиграфах галлов, и, насколько мы можем судить, она соответствовала одному особому звуку галльских диалектов, звуку «tch», который сохранился в лотарингском и диалектах юга Франции. «?ARVOS» поэтому должно было произноситься как «tcharvos».[6] Такого рода наблюдения мы смогли собрать, посещая один за одним галльские и римские музеи Парижа и Эпиналя. Эти наблюдения позволили мне сделать вывод, что греческое искусство дошло и до Галлии и что по крайней мере галльская знать придерживалась греческой литургии. Но было ли это меньшинство, чужеродное по своему происхождению или лучшая часть самой нации? Сначала я придерживался первого мнения, однако затем стал склоняться к тому, чтобы принять второе, потому что здесь мы сталкиваемся с традицией друидов, которые ничего не писали и ограничивались устной передачей знаний. Друиды для общения между адептами пользовались исключительно греческим языком, что полностью подтверждается названиями шести степеней, образующих орден друидов.

В действительности друиды, подобно современному духовенству, были орденом, а не кастой, как брамины, левиты, или белениды и полиньяки у галлов. Это был орден конных воинов, обладавший в то же время ярко выраженным религиозным характером, но состоявший исключительно из потомков беленидов.

Следовательно, у галлов существовал особый демократический институт, перешедший и в современную Францию, — могущественная корпорация друидов, которая была в равной степени открыта для детей любой расы и касты, лишь бы только они прошли длительные испытания и строго подчинялись принятым правилам дисциплины. Поэтому друиды сохранили влияние и в условиях христианства, которое не смогло с ними покончить, и все масонские организации Средних веков были связаны с этим обществом. Но среди их прямых наследников на первое место следует поставить тайную организацию, которая всегда играла важную роль в истории Франции и Италии еще в начале этого столетия под именем карбонариев. Считается, что карбонарии пришли в Италию вместе с войсками Франциска I, а в прошлом столетии во Франции они носили имя «фендоров» (дровосеков). В Англии они образовали огромную корпорацию, которая называлась «форстеры», что является французским переводом слова «друиды», то есть «лесники» — forestiers. Они продержались все средневековье в лесах Морвана и Русильона, обращаясь друг к другу «брат Дюшене», что является еще одним переводом слова «друид». Между прочим, они сохранили и наименования двух больших подразделений ордена друидов — «бардаши» (bardaches) и «сароны» (sarons).

Первые, в свою очередь, подразделялись на следующие ступени:

1. Барды, что на греческом значит «увалень», и «профан»; они выполняли функции певчих. Барды слагали свои песни на простонародном диалекте; однако поскольку они их не записывали, то до нас ничего из этих песен не дошло.

2. Обаги, на фригийском «вкусный хлеб» (bon pain), откуда идет тевтонское «bake», «beek» (варить в печи); на греческом «обаг» — это «зевака» (bon badauol); им поручали заботиться о жертвоприношениях.

3. «Фаты», или «ваты», которых мы превратили в фей (fees); они занимались ремеслом предсказателей и колдунов.

Эти три ступени соответствовали жонглерам из средневековой корпорации менестрелей, и им друиды поручали грязную работу, например, казнь преступников или пленников, которая проходила в день летнего солнцестояния.

Эти подчиненные не посвящались в тайну ордена, открывавшуюся только после двадцатилетнего ученичества на самых высоких ступенях, которыми были:

1. «Семнотеи», на греческом— «те, кто видят, чему следует поклоняться».

2. «Сарониды», на греческом — «пустой дуб», или «те, кто видят, от чего следует очиститься».

3. «Самотеи», на греческом — «те, кто видят сверху».

Нам недостает сведений относительно атрибутов, приписываемых каждой из этих ступеней, однако у нас достаточно сведений о доктрине друидов, чьим учеником, как считается, был и сам Пифагор. В начале нашей эры это учение уже не было больше тайным, и оно во всей полноте излагается в шестой книге Вергилия. Известно, что именно Анхиз открывает Энею тайны иного мира и излагает ему учение о бессмертии индивидуального интеллекта. Это и есть учение о чистилище:



Non tamen omne malum miseris, nee funditus omnes

Corporeae excedunt pestes; penitusque necesse est

Multa diu concreta mod is inolescere miris.

Ergo exercentur penis, veterumque inalorum Supplicia

expendunt. Aliae panduntur inanes Suspensae ad ventos:

aliis sub gurgite vasto Infectum eluitur scelus, aut exuritur ogni:

Quisque suos patimur menes; exinde per amplum

— Mittomur Elysium, et pauco laeta arva tenemus;

Donee longa dies, perfeato temporos orbe,

Concretam exemit labem, purumque reliquit

Aeterium sensum, atque aurai simplicis

Ignem, Has omnes, ube mille rotam

Volvere per annos, Lethaeum ad fluvium

deus evocat admine magno, Scilicet

immemores supera ut convexa revisant

Rursus et insipiant in corpora velle reverti.


(Душ семена рождены в небесах и огненной силой

Наделены — но их отягчает косное тело,

Жар их земная плоть, обреченная гибели, гасит.

Вот что рождает в них страх, и страсть, и радость, и муку,

Вот почему из темной тюрьмы они света не видят.

Даже тогда, когда жизнь их в последний час покидает,

Им не дано до конца от зла, от скверны телесной

Освободиться: ведь то, что глубоко в них вкоренилось,

С ними прочно срослось — не остаться надолго не может.

Кару нести потому и должны они все — чтобы мукой

Прошлое зло искупить. Одни, овеваемы ветром,

Будут висеть в пустоте, у других пятно преступленья

Выжжено будет огнем или смыто в пучине бездонной.

Маны любого из нас понесут свое наказанье,

Чтобы немногим затем перейти в простор Элизийский.

Время круг свой замкнет, минуют долгие сроки, —

Вновь обретет чистоту, от земной избавленный порчи,

Душ изначальный огонь, эфирным дыханьем зажженный.

Времени бег круговой отмерит десять столетий, —

Души тогда к Летейским волнам божество призывает,

Чтобы, забыв обо всем, они вернулись под своды

Светлого неба и вновь захотели в тело вселиться.)

Такой была философская система, принятая как друидами, так и всеми современными тайными обществами, считающимися их наследниками, в частности, врегиллями, или гульярдами, которые использовали эту книгу Вергилия как Евангелие, и даже использовали ее для самого вульгарного колдовства. Известно, что именно Вергилий избирает своим проводником Данте, который сам был корифеем одного из таких обществ, одновременно и ученого, и поэтического, и политического.

Все эти общества разделяли идущую непосредственно от друидов веру в то, что души умерших пребывают в Англии, и они преодолевают море в ночь демонов, или на Рождество, чтобы вернуться в этот мир через рот тех людей, которые собираются на праздничный ужин, а затем вселиться в новорожденных детей.

Это точно соответствует учению о богине Карне, или богине утробы, которая управляет вселенским круговоротом жизни и смерти.

Главное святилище друидов располагалось на территории, где проживал народ, носивший имя этой богини — «карнуты», то есть жители земель Шартра, со столицей Дюрокас (Дро). Одной из их самых главных функций была сакральная геометрия, искусство составлять схему любого нового места расселения и давать ему название.

Эти новые поселения располагались внутри округов, или кантонов, которые почти всегда обозначались по названию источника или холма; с четырех сторон такого округа обычно располагались крепости, таким образом, чтобы вся область могла быть в безопасности. Библия предоставляет нам самое подробное описание поселений двенадцати племен, так что его можно принять за образец и для всех других.

Четыре важнейших пункта поселения карнутов заслуживают специального к ним обращения в силу того, что они символически отражают доктрину друидов и воспроизводят основные ступени их посвящения.

Это:


ВОСТОК

Мэнтено, на греческом — источник знания, который соответствует ступени барда.


ЮГ

Аутрикум, в наши дни — Шартр, на греческом — образ сожженной кошки (??-???-?????). Это слово содержит намек на кошек, которые сжигались внутри больших манекенов, изготовленных из ивовых прутьев и олицетворявших собой бога Тевтата. Это было регламентированное жертвоприношение, и к сжигаемым кошкам добавляли, если была необходимость, военных пленников и осужденных на смерть. Эти казни были в компетенции обагов, или второй ступени посвящения.


ЗАПАД

Новый замок в Томери. Томоурус — так на греческом называют предсказателя или колдуна. Это была третья ступень в ордене друидов, и получить посвящение в нее можно было только на склоне лет. Посвященные становились «фатами» или «фадами», откуда и происходит слово «фея».


СЕВЕР

Дюрокасс, в наши дни Дро. Это слово означает, на греческом, «служителя деревьев», «садовника», или «смерть»[7]. Действительно, посвящение завершалось смертью, и это происходило не только в момент естественной смерти, то есть в самом преклонном возрасте, но и тогда, когда посвященному открывались тайны саронидов, которые сами были бессмертными существами.


Все эти представления необходимо было хотя бы коротко изложить, прежде чем мы сможем непосредственно обратиться к изучению греко-галльских памятников Кот д'Ора.



ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ